Текст книги "Москва Норд-Ост"

Автор книги: Анджей Зауха

Поначалу заложников выпускали под сцену поодиночке и с перерывами. Пока человек спустится вниз по шаткой пирамидке, сделает свои дела, вскарабкается наверх, проходит много времени. Васильев опять ходил к чеченским командирам и объяснял, что если каждый заложник из партера пробудет там хоть одну минуту, то очередь воспользоваться туалетом дойдет до последнего из шестисот зрителей партера через десять часов. После долгой дискуссии террористы разрешили заложникам спускаться под сцену по нескольку человек сразу.

Впрочем, у них не было другого выхода. Недостаток сна и движения, кошмарный стресс, питье воды из крана и отсутствие еды привели к тому, что большинство заложников начали страдать расстройством желудка. Того, что творилось во всех трех туалетах – под сценой и на третьем этаже, – словами не описать.

Заложники утверждают, что, несмотря на отсутствие еды, они не испытывали голода. Зато все хотели пить, особенно после того, как чеченцы выключили вентиляцию и в зрительном зале стало жарко и душно.

Воды не хватало практически все время. Захватив театр, чеченцы обнаружили в буфете только небольшой запас минеральной воды, газированных напитков, бутербродов и шоколадок и стали раздавать все это еще ночью.

– Сначала принесли из буфета маленькие бутылочки фанты и пепси, – вспоминает Любимов. – Раздавали их в каждом ряду, так что на четырех человек приходилась одна бутылка.

Напитки, однако, быстро закончились, впрочем, сладкая фанта или кола не утолили жажду – пить хотелось еще больше. Поэтому Любимову пришла в голову другая идея.

– Я сказал чеченке, которая сидела рядом со мной: «Передай своим командирам, что за сценой есть два туалета», – вспоминает Любимов. – Можно набрать воды из крана в какую-нибудь посуду и раздавать людям». Она сначала сказала: «Сиди спокойно!», но потом все-таки пошла, поговорила с командиром, вернулась и говорит: «Не позволил!»

Но в конце концов все-таки взяли нескольких заложников покрепче и велели им принести воду в пластиковых канистрах, примерно тридцатипятилитровых. Таких канистр было четыре, их расставили в разных концах зала в равных промежутках. А поскольку у людей остались бутылочки из-под напитков, теперь можно было набрать себе воды. Одна канистра стояла рядом со мной, и я тоже налил себе полбутылки. Я предвидел, что будут проблемы с туалетом, поэтому почти не пил. Так, мочил губы время от времени. Конечно же, ни к чему хорошему это не привело – организм обезводился, и у меня еще долго были из-за этого проблемы.

Самим террористам пришла в голову еще одна идея. Забрали из буфета коньяк и виски и разносили воду в бутылках из-под «Хеннесси» и «Балантайна». После штурма российская пропаганда утверждала, что чеченцы пили спиртное, и даже показала фотографию убитого Мовсара Бараева, которому кто-то вложил в руку бутылку «Хеннесси», но это неправда. Взяв театр, десантники обнаружили в подсобке буфета настоящее озеро ароматного французского коньяка, вылитого туда террористами.

Оперативный штаб не слишком утруждал себя. Только в пятницу доставили небольшое количество воды и соков, хотя, как утверждает Васильев, длинный список необходимых заложникам вещей, прежде всего напитков, он передал еще в четверг. Официальные власти сообщали, что террористы отказались принимать напитки и еду. Возможно, они действительно опасались подвоха, но более правдоподобно, что спецслужбы не особенно трогали страдания заложников.

– Я даже не просил еду, просил то, что нужно было срочно, -желудочные, сердечные средства, – вспоминает Васильев. – К сожалению, ничего такого мы не получили, передали совсем не то.

О фатальной работе тех, кто якобы занимался спасением заложников, рассказывала мне и Анна Политковская. В пятницу после обеда, выйдя из Дома культуры, она дала свои деньги журналистам, стоящим за оцеплением, и просила купить минеральную воду и соки для заложников. В штабе ничего этого не было!

Значительно хуже обстояло дело с питанием. В буфете после антракта осталось немного бутербродов, а кроме них были только шоколадки и жевательная резинка. Террористам пробовали объяснить, что заложникам нужна еда, но безрезультатно. «Мы уже давно убедились, что человек может долго выдержать без еды», – отвечали они, ссылаясь на свой военный опыт. Поэтому именно сладости были основным питанием заложников в течение всего их пребывания в театре. И редко кому удалось получить больше пары крошечных упаковок.

Впрочем, чеченцам быстро наскучило разносить и раздавать сладости заложникам. Вскоре один из них с коробкой шоколадок в руках встал на сцене и начал горстями бросать конфеты в зал. Многие заложники утверждают, что ему это занятие явно нравилось, а для них было унизительно.

– А может, объявить голодовку? – крикнул кто-то из зала, вызвав общее веселье. Видно, зрители «Норд-Оста» не теряли присутствия духа даже в такой ситуации.

Стресс, проблемы с желудком, неудобства, отсутствие сна привели к обострению заболеваний, которыми некоторые заложники страдали и раньше, а у многих проявились недомогания, которых они раньше не знали. В зале были пожилые люди, и на их здоровье заключение повлияло особенно сильно. У англичанина, о котором упоминал Васильев, было больное сердце. Яха Несерхаева, чеченка, не признавшаяся в том, что она землячка террористов, страдала от болезни сердца, легких и к тому же недавно перенесла тяжелую операцию. Рядом с Ириной Филипповой сидела пожилая женщина с тяжелейшим артритом. Но страдали не только старики. Сын профессора Марии Школьниковой, врача по профессии, страдал астмой. Алексей Шальнов, один из мальчиков, занимавшихся с Сергеем Лобанковым, в тот день впервые пришел на репетицию после только что вылеченного гриппа; у него вскоре началось воспаление легких.

Наиболее драматичным, и к тому же таинственным, был, кажется, случай Игоря Денисова из «Иридана». Денисов со своей группой попал в руки террористов из левого крыла здания, того, где работал сторож Николай Любимов. Большинство детей были старшего школьного возраста, но среди них оказалась и одна маленькая девочка, ученица начальных классов. Именно ее единственную террористы отпустили в первые же часы после захвата театра. Именно ей Игорь крикнул: «Бегом в метро и домой!»

До сих пор неизвестно точно, что произошло с Денисовым. В четверг утром он почувствовал страшную боль в нижней части живота и упал в проход между креслами. Все в театре слышали его стоны. Его немедленно перенесли и положили у стены. Врач Мария Школьникова, детский хирург, осмотрела его по мере возможности, спросила, что у него болит и сказала чеченцам, что это приступ аппендицита и что если он немедленно не будет отправлен в больницу, умрет в страшных муках.

– Террористы уже хотели его выносить, когда вдруг Бараев начал орать: «Куда? Зачем?», – рассказывает Ирина Филиппова. – Школьникова объясняет, что Игорь не выживет, а Бараев пожимает плечами: «Значит расстреляем! Пусть подыхает». И приказывает вынести его в холл. Это было ужасно. Мы не слышали выстрелов, но казалось, что его действительно расстреляли. А в пятницу его внесли обратно. Он был как мертвый, не двигался. Его положили где-то сзади, между последними рядами.

В конце концов Денисов все-таки выжил. Потом он рассказывал, что лежал в холле почти без сознания, но видел иногда проходящих мимо переговорщиков. Поскольку временами он действительно терял сознание и выглядел как труп, в четверг к вечеру власти объявили, что он умер от перитонита. На короткое время он стал очередной жертвой террористов. Но пережил и штурм, и газовую атаку, после которой, как все остальные, попал в больницу, где оказалось, что это все-таки не был аппендицит. Врачи не обнаружили причины страшной боли, мучавшей его в течение двух дней. Наверное, это был какой-то спазм на нервной почве.

Были и другие, хоть не столь острые, случаи. Террористы прекрасно понимали, что без врачей им не обойтись, тем более что и среди них был раненый. Один из чеченцев, Рашид, вероятно в момент первой атаки на театр, глубоко разрезал и порвал внутреннюю часть ладони. Несмотря на многократные перевязки, кровь все еще сочилась сквозь бинты. Правда, у чеченцев были с собой хорошо подобранные аптечки – анальгетики, перевязочный материал, пластыри, шприцы; тем не менее они не могли сами помочь Рашиду и многим заложникам. Нужны были врачи.

В зале было несколько специалистов высокого класса. Детский хирург, профессор Мария Школьникова пришла в театр с мужем и сыном; муж, однако, пообещав террористам организовать пресс-конференцию с западными журналистами, вышел на свободу в самом начале драматических событий, в первые же часы после захвата театра. В четверг, ближе к полудню, Школьниковой удалось убедить террористов, что ее сын серьезно болен и без специальных средств не сможет прожить в этих условиях нескольких дней. Отпустили и его. Вскоре террористы отпустили и саму Школьникову, которая вышла, чтобы лично прочесть перед камерами обращение к президенту Владимиру Путину, в котором заложники умоляли не идти на штурм.

Школьникова помогала людям, в основном поддерживая их морально, ведь поначалу у нее не было никаких лекарств. И, так же как Васильев, старалась смягчать отношение чеченцев к заложникам.

– Она вела себя с террористами, как с несносным ребенком, которого, будучи врачом, она вопреки его желанию обязана вылечить, – рассказывает Филиппова. – Очень спокойным голосом объясняла им простейшие вещи. Когда надо было кого-то выпустить или за кого-то заступиться, она подходила к ним и говорила: «Это человек очень болен, слово даю, он не выживет». Но этот аргумент не действовал, они на это отвечали: «Ну, так мы его расстреляем». Однако все больше прислушивались к ней, вероятно поняв, что она для них не представляет опасности, и с определенного момента ей все чаще удавалось смягчать напряженную ситуацию.

Как утверждают заложники, она приводила в себя даже слишком эмоциональных журналистов. Именно она часто звонила на радио и телевидение, очень деловито рассказывая о том, что происходит в театре и, например, спрашивала: «Зачем спецчасти стоят вокруг театра?» Тем самым давая понять: террористы все время слушают радио и смотрят телевидение, не рассуждайте о деталях и передвижениях войск. Но – как считают бывшие заложники – для террористов это звучало вполне естественно, они были довольны такими ее действиями. В конце концов ее освободили в качестве представителя заложников, который должен был добиваться от их имени выполнения требований террористов и отказа от планов штурма.

– Она прямо излучала спокойствие, но перед самым ее выходом я увидела, каких сил ей это стоило, – вспоминает Ирина Филиппова. – У нее было абсолютно серое лицо, ни кровинки. Видно, она очень беспокоилась о муже и ребенке, хоть никак этого не показывала.

В партере сидели также два врача из Краснодара. Владислав Пономарев, заведующий гинекологическим отделением 2-й городской больницы в Краснодаре, и его друг и подчиненный, Олег Магерланов. На спектакль они попали совершенно случайно. Были в Москве на научной конференции и решили вечером сходить в театр. Владислав предлагал «42-ю улицу», но Олег не знал английского, поэтому они пошли на «Норд-Ост».

Оба доктора знали, что перепуганные люди впадают в истерику, что стресс отрицательно сказывается на их здоровье. Случалось, что заложники теряли сознание от одних угроз, и тогда, несмотря на возражения террористов, врачи подходили к нуждающимся, делали массаж, приводили в чувство. В течение первых суток у них практически не было никаких лекарств, их принесли только во второй половине дня в четверг. Тогда стало легче успокаивать людей.

Они до конца помогали людям. К сожалению, для них штурм закончился трагически – Олег Магерланов погиб во время газовой атаки.

В свою очередь на балконе больным заложникам помогала хирург Фатима Шахова, врач из Кабардино-Балкарии. Всего два года назад она окончила медицинскую академию и в момент теракта работала аспиранткой в одном из московских научно-исследовательских институтов. Был момент, когда террористы хотели ее расстрелять, так как решили, что она помогла бежать двум заложницам. А после штурма сотрудники ФСБ подозревали, что она могла быть одной из террористов: женщина была с Кавказа, ее, брюнетку со смуглой кожей, можно было принять за чеченку.

Больным помогала и Мария Крылова, администратор театра, которая добровольно отдалась в руки террористов. Она повесила себе на шею стетоскоп, ходила между рядами и просто разговаривала с больными. Как Школьникова и врачи из Краснодара, она не могла им по-настоящему помочь, но давала что-нибудь успокоительное или болеутоляющее, а иногда и просто аспирин. Как заметил кто-то из заложников, людям часто даже не нужны были лекарства, они только хотели поговорить, услышать слово поддержки, хотели, чтобы кто-то подержал их за руку.

Связь между террористами и оперативным штабом удалось установить только в четверг ближе к полудню, и тогда чеченцы потребовали, чтобы в театр пришли врачи. Но не соглашались на то, чтобы это были россияне. По одной из версий, они требовали иорданцев, поэтому, хоть в штаб обратились с предложениями о помощи, в частности, французские «врачи без границ», в четверг во второй половине дня власти сообщили, что в театр пойдут двое врачей-иорданцев. Только значительно позже появилась информация, что одного из них зовут Ахмед Заке. Фамилия второго врача еще какое-то время держалась в тайне, наконец оказалось, что это был россиянин, Леонид Рошаль.

По словам специалистов, Леонид Рошаль – выдающийся, очень известный в медицинских кругах детский хирург. Он руководил отделением травматической хирургии Научного центра здоровья ребенка при Российской академии медицинских наук. Прославился как врач, несущий помощь детям во время войн и катастроф. Ездил помогать жертвам землетрясений в Армении, Грузии, Японии, Индии, Турции и Афганистане, лечил детей во время революции в Румынии в 1990 году, был на войнах в Югославии, Нагорном Карабахе и Чечне, лечил людей во время «Бури в пустыне» в Персидском заливе.

Рошаль, несмотря на свои почти семьдесят лет, выглядел внушительно – прямой как стрела, с высоко поднятой головой и белыми как снег волосами. И всегда в безупречно белом халате, который даже после многих часов пребывания доктора в театре выглядел свеженакрахмаленным. В контактах с террористами он был предельно конкретен, спокоен и, как утверждали заложники, неспешен, но именно эта медлительность чрезвычайно успокаивала всех – и террористов и их пленников.

Трудно, собственно говоря, объяснить, как ему удалось расположить к себе террористов, – несмотря на то, что он не был иностранным врачом, его впустили, и вскоре даже террористы прониклись к нему доверием. Вероятно, он напомнил им, что во время своих многократных поездок в Чечню лечил и чеченских детей, а может, налетчики узнали его.

Террористы трактовали партер, как особую зону, об этом говорили все заложники. Они заметили, что на балконе дисциплина была значительно мягче, например, можно было ложиться в проход между креслами, чтоб немного поспать. Разницу эту подтверждает и тот факт, что обоих врачей – Рошаля и Заке -впустили только на балкон. Но сначала террористы заставили их вынести из театра тело Ольги Романовой. Для обоих врачей это был страшный момент. Несли ее, держа под руки, а ноги убитой девушки волочились по земле. Тело передали милиции примерно в 17.15 в четверг.

Направляясь в театр, Рошаль взял с собой полную сумку лекарств и, как только оказался на балконе, стал раздавать их нуждающимся. Часть передал своим коллегам по профессии, находившимся в партере. Школьникова тогда уже была на свободе, но там действовали оба врача из Краснодара и Фатима Шахова. Рошаль позже назвал их настоящими героями, до конца сохранившими верность клятве Гиппократа.

Рошаль ни разу не проявил страха перед террористами, вел себя с ними спокойно и в то же время свысока, как бы давая понять, что он здесь главный. Пытался навязать свою волю, что временами страшно нервировало этих молодых, необразованных мужчин, для которых давно единственным аргументом был калашников.

– Он все делал страшно медленно, как будто никуда не спешил, – рассказывала Филиппова. – Я слышала, как один из террористов в какой-то момент крикнул ему: «Ну чего выпендриваешься? Профессор, что ли?» А он, гордо выпрямившись, спокойно ответил: «Да, профессор».

Профессор Рошаль пришел к выводу, что заложникам прежде всего необходимы успокоительные средства, что-нибудь снижающие давление и капли для глаз. Больше всего его беспокоило состояние удерживаемых в театре детей. Оказалось, что один из них страдает эпилепсией, у другого острый бронхит, а еще у одного воспаление легких. Пока продолжалась трагедия заложников, Рошаль много раз приходил в театр, приносил лекарства.

Уже в ходе своего первого посещения он устроил в туалете на третьем этаже процедурный кабинет; счел это наиболее подходящим местом, поскольку там была вода.

Сначала одному из заложников, молодому парню, перевязал рану на предплечье. Наверное, во время стрельбы пуля разбила лампочку и кусочек стекла поранил сидящего на балконе парня. Потом перевязал ладонь чеченцу и ногу другому раненому террористу, которого задела пуля снайпера во время побега двух заложниц, случившегося именно тогда, когда Рошаль впервые пришел в театр. Ему ассистировала Фатима, врач с балкона.

Когда Рошаля спросили, что он испытывал, когда помогал террористам, он очень коротко ответил:

– Я прежде всего врач и вначале должен вылечить пациента, а потом пусть его судят.

Несмотря на первое недоверие, террористы вскоре стали проявлять к нему симпатию. К сожалению, побег двух заложниц чуть не окончился для доктора трагически. Террористы решили, что он подосланный агент спецслужб, и не хотели его выпускать. Непоколебимое спокойствие доктора, однако, заставило их вскоре опять поверить ему, свидетельством чему стало освобождение вместе с ним восьмерых детей, все еще остававшихся в театре, несмотря на звучавшие до этого заверения Бараева. По этому поводу Бараев даже поднялся на балкон, а когда объявил об освобождении детей, опять заработал аплодисменты всего зала.

Рошаль, однако, не сомневался, что террористы все это время ему не доверяли. Хоть он входил в театр шесть раз, его каждый раз обыскивали – искали скрытые камеры, проверяли швы пиджака и стетоскоп. Доктор убежден, что, если бы они нашли что-то подозрительное, ни секунды не размышляя, убили бы его. Бараев как-то сказал: «И что из того, что он детский врач, ему мы тоже не верим, они все агенты спецслужб».

Честно говоря, врачи мало чем могли помочь заложникам. Успокоительные и обезболивающие лекарства не отгоняли тяжелых мыслей и парализующего страха смерти. С этим каждому приходилось бороться самостоятельно.

Александр Сталь в своих воспоминаниях в Интернете описывает три чувства, с которыми труднее всего было справиться.

«Во-первых – беспомощность. Мне кажется, я очень реально оценил свои возможности. У меня не было мобильного телефона, значит, я не мог отправлять SMS. Малейшая попытка сопротивления была обречена на провал. Естественно, я без труда мог вырвать пистолет из рук шахидки, а может, и пристрелить двух-трех террористов, но оставшиеся в живых уничтожили бы меня, не позволив воспользоваться минутным превосходством. Причем это стоило бы жизни еще нескольким заложникам. Даже если бы мне кто-нибудь помог и мы обезвредили бы большинство террористов, что, впрочем, представляется абсолютно неправдоподобным, остальные успели бы детонировать заряды взрывчатки. Поэтому я понимал, что, даже пожертвовав жизнью, я не мог бы в этой ситуации ничего сделать, никого спасти. Это мучило больше всего.

Во-вторых – мысль о том, что, возможно, все наши мучения напрасны. Вот мы здесь сейчас страдаем, а через несколько дней все равно погибнем. Но эту мысль удалось отогнать. Достаточно было припомнить, что множество людей уже боролись за жизнь в значительно более безнадежных ситуациях и выжили.

Наконец, в-третьих – ощущение абсолютной безнадежности. И именно это чувство во мне превалировало. Я понимал, что из-за нас никто не станет выводить войска из Чечни. А это значило одно – оставался только штурм. Но как штурмовать здание, нафаршированное бомбами, где в каждом втором ряду сидят шахидки с пластидом, а все боевики держат в руках гранаты? Шансов выжить не было. Наиболее правдоподобным представлялся мне такой вариант – наши объявляют о выводе войск, террористам и заложникам дают коридор до Чечни, мы переходим из театра в автобусы, и в этот момент начинается штурм. В такой ситуации шансы на выживание можно оценить пятьдесят на пятьдесят».

С чувством отчаяния, безнадежности и депрессией люди боролись по-разному. Каждый старался найти что-то, что ему больше всего помогало. И как это обычно бывает в таких ситуациях, реакции людей бывали поразительными.

Васильев, Школьникова и Крылова помогали товарищам по несчастью, при этом боролись с террористами за очередные послабления в пользу заложников – благодаря этому они не думали о своих проблемах, у них просто не было на это времени.

Георгий Васильев пользовался любой возможностью, чтобы поддержать дух заключенных, – в конце концов, это была «его публика».

– Я подошел к Бараеву и говорю: «Может, я скажу людям пару слов, поддержу их морально?» – вспоминает Васильев. – «Ну, говори», – сказал Бараев. Я вышел вперед и говорю: «Может, вам это покажется несерьезным, а может, кому-нибудь поможет, но многие ясновидящие утверждают, что все будет в порядке». Вы бы только видели реакцию людей! Это было потрясающе. Позже многие мне говорили: «Я ни в каких ясновидящих не верю, но на душе полегчало».

Актеры, в свою очередь, постоянно всем напоминали, чтобы люди не теряли билеты, потому что, как только этот кошмар закончится, спектакль обязательно покажут до конца. А поскольку трудно было предвидеть, когда это произойдет, актеры пересказывали соседям продолжение истории Кати Татариновой и Саши Григорьева и даже пробовали ее разыгрывать.

Марк Подлесный рассказывает, что делал все, чтобы успокоить сидящих рядом англичан – Ричарда Лоу, его мать и отца, у которого была серьезная болезнь сердца; впрочем, в какой-то момент его выпустили, о чем я уже упоминал. Марк рассказывал им анекдоты, бурно дискутировал с ними на всевозможные темы, иногда громко и с юмором комментировал то, что происходило в зале, лишь бы иностранцы улыбнулись. Короче говоря, вел себя как хозяин, отвечающий за своих гостей, с которыми, к сожалению, случилось нечто неприятное – попали в руки террористов, да еще как раз на спектакле, в котором он играл. И Марк старался изо всех сил, потому что это были, как он сказал, настоящие иностранцы.

– Иностранцы делятся на несколько категорий, – объясняет Марк. – Есть иностранцы настоящие и такие, которые раньше были гражданами СССР, а иностранцами стали только недавно. Но мы продолжаем говорить на том же языке, воспитывались мы с ними в одинаковых условиях. Так вот им, «не совсем настоящим иностранцам», было легче. Они же живут в странах, где проблемы такие же, если не хуже, чем в России. А мы, россияне, бывшие советские люди, независимо от того, где живем, всегда готовы к тому, что на улице или в метро нас могут толкнуть, стукнуть или устроить скандал. У нас своего рода иммунитет. Настоящий иностранец, приехавший из Германии или Англии, где жизнь более цивилизованна и безопасна, не имеет «российской закалки», и там, в зале, было видно, как сильно они все происходящее переживают. Наши люди, россияне, тоже были измучены, но для них акция террористов была как кино.

Марк Подлесный тоже боялся, но прятал страх глубоко в себе, не хотел его показывать, старался о нем забыть. То, что творилось в начале теракта – выстрелы, разбитые лампы, – было для Марка ужасным, ведь это был в каком-то смысле его театр. Он был для него как дом родной, а тут какие-то террористы разбивают усилители и ломают декорации. Это волновало до глубины души и повергало в ужас. Но молодому актеру удалось преодолеть страх. Раз ничего сделать не можешь, значит, надо успокоиться. Все кончится хорошо, сказал себе Марк Подлесный. Но больше всего его поддерживало то, что он не один, вокруг сотни других заложников. Иногда ему казалось, что он прекрасно укрыт и никто его не видит. До момента, когда в пятницу, во второй половине дня, террористы не указали на него и одного из его коллег, Андрея Суботина, и вывели их в коридор. Они должны были принести с первого этажа доставленные туда коробки с соком и едой.

– Тогда появился ужасающий, какой-то животный страх, – неохотно вспоминает Марк. – Я, конечно, знал, что мы идем за соками, но все равно боялся. Неожиданно появилась мысль, что меня могут расстрелять, и в одну секунду подавила все остальное. Это ужасно, когда тебя ведут неизвестно куда и зачем, вокруг абсолютная пустота, в тишине несется эхо шагов, а рядом с тобой идет человек с автоматом, и неизвестно, что ему придет в голову. В коридорах было не совсем пусто, там стояли два или три террориста с «калашами», но это отнюдь не успокаивало. В зале я был спокоен. И вдруг выпало на меня, и я опять стал бояться. Злился на себя, но не мог сдержать страх. Говорил себе: «Что ты творишь?! Ты же уже успокоился! Ну что с того, что тебя убьют? Ну убьют, и все!» Но это не помогло. Когда мы вернулись с соками в зал, камень с души свалился. Только тогда я вздохнул свободно – ну наконец среди людей. Все вдруг стало веселым, радостным и ярким – никто меня расстреливать не будет, мы просто пошли за соком.

Подобную же историю пережил и Александр Сталь. Один из террористов выбрал несколько заложников, чтобы – как он с юмором висельника заявил – «пройтись освежиться». Среди отобранных был и Саша Сталь. Чеченца спросили, зачем он ведет их в холл, он ответил: «Может, расстреляем, а может – нет».

«Я не чувствовал страха, – пишет Сталь. – Подумал: если что, прыгну с разбега в окно, а там – будь что будет. Больше я ничего сделать не могу. В фойе нас построили в шеренгу и приказали забаррикадировать лестницы и двери. Мы доставали из склада разную рухлядь, ставили на подоконник или бросали на лестницу, а террорист укреплял все и минировал. Ставил мины-ловушки. Мелькнула мысль, что я ставлю баррикады против своих. И тут же подумал, что, если они будут штурмовать через окна, у нас и так нет шансов, будут ли там баррикады или нет. С тоской смотрел на мир за окном – там была Свобода. До сих пор я всегда был свободным, всегда сам мог решить, идти куда-то или нет. А теперь у меня свободу отобрали. Закончив работу, мы постояли еще несколько минут в фойе, я воспользовался этим и сделал несколько гимнастических упражнений. Подумалось – может, хватит у них ума, не пойдут на массированный штурм. Тогда мы должны выжить. Потом отогнал от себя все мрачные мысли и вернулся в зал».

Саша Сталь описывает еще одну историю такого мнимого расстрела.

«Позже у одного мальчика нашли мобильный телефон. К этому времени все уже отдали свои аппараты, звонки запретили, за это грозил расстрел (…). Вывели его в фойе и сказали, что расстреляют. Прозвучало несколько выстрелов, потом мальчик вернулся. Мы ни о чем не спрашивали, а он ничего не рассказывал. Думаю, они несколько раз выстрелили над его головой».

Чтобы не дать себя запугать террористам, заложники прибегали к разным способам. Некоторые даже пробовали читать книги.

Виктория Кругликова, несколько дней назад заглянувшая в книжный магазин, взяла с собой одну из купленных там книг. Это была поэзия Марины Цветаевой. Она уже пару дней с ней не расставалась и даже в среду, когда она отвозила домой коллегу с работы, они читали в машине стихи из этого томика. И теперь в театре Виктория достала из сумки книгу, и Ярослав вполголоса читал стихи соседям. Виктории запомнилось одно стихотворение, написанное Цветаевой 3 октября 1915 года, через год после начала Первой мировой войны. Там были такие слова:

 
Я знаю правду! Все прежние правды – прочь!
Не надо людям с людьми на земле бороться.
Смотрите: вечер, смотрите: уж скоро ночь.
О чем – поэты, любовники, полководцы?
Уж ветер стелется, уже земля в росе,
Уж скоро звездная в небе застынет вьюга,
И под землею скоро уснем мы все,
Кто на земле не давали уснуть друг другу.
 

Кругликова вспоминает, что ее дочь, Настя, поначалу впала в истерику, паниковала, все время повторяла: «Я не хочу умирать, я хочу жить». Поэтому, наверное, ее все запомнили, все сидящие поблизости пытались ее успокоить. А до сих пор всегда казалось, что Анастасия – девушка с сильным характером. Поэтому Ирина и Виктория, если не хотели говорить открыто, просто переглядывались.

– Настя сразу взрывалась: «Что вы говорите, что случилось?» – вспоминает Кругликова. – Поэтому мы разговаривали с Ириной взглядами. Если я хотела что-то сказать, смотрела ей в глаза, и она все понимала. Отвечала мне так же. Это было удивительно. Потом одна женщина, тоже заложница, на похоронах Ярослава подошла и сказала, что узнала нас по глазам, потому что видела, как мы молча общались в зрительном зале.

А Ярослав неожиданно оказался настоящим мужчиной. Под его влиянием Настя понемногу стала успокаиваться. У него не было и тени истерики. Героя из себя не строил, признавался, что боится, что террористы ужасны, но сказал об этом только матери, шепотом на ухо.

– Это же так необычно для пятнадцатилетнего мальчика, правда? – размышляет Виктория. – Дома, среди близких, Ярослав всегда был смелым, веселым, любил шутить. А с ровесниками был застенчивым и несмелым.

Был у него такой комплекс. Он хотел быть крутым, решительным и сильным. В тетрадке, куда он записывал главные мысли, которые приходят в голову человека в пятнадцать лет, Ярослав написал: «Ненавижу, что я такой трусливый, несмелый и нерешительный». Тогда, в театре, оказалось, что это неправда, что он сам себя не знал.

– В какой-то момент мы боялись, что меня расстреляют, как офицера ФСБ. Среди кресел нашли удостоверение какой-то женщины, связанной с милицией или какими-то службами. Так вышло, что почти все сходилось – имя Виктория Васильевна, только фамилия другая, а год рождения, как у меня, – 1960. Террористы все время искали среди заложников каких-то военных, – думаю, они проверяли документы, чтобы нас запугать. Стали ходить по залу и искать. Может, я была похожа на женщину на фотографии, потому что они потребовали показать документы. Я им говорю, что это не мое удостоверение, а они в ответ: «Все в порядке, сейчас мы это выясним». У меня при себе были только водительские права. Я сказала, что работаю недалеко, на Мельникова, в ПТУ № 190. Но когда этот чеченец услышал адрес, он недоверчиво переспросил: «Где, где?» Для них адрес на Мельникова означал место, где действовал оперативный штаб, который разместили в госпитале, по соседству со школой. Я почувствовала, что становлюсь для них агентом ФСБ. А он говорит: «Ну, тогда все ясно» и идет к командиру.