Текст книги "Москва Норд-Ост"

Автор книги: Анджей Зауха

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Довольно быстро удалось установить, кто он такой. Во время допроса охранник подтвердил, что в коридорах и холле на первом этаже он живой души не встретил. Это облегчало дело. Сотрудники ФСБ связались с людьми, укрывшимися рядом с кассами, и сказали им: «Можете спокойно выходить». Бедолаги не сразу поверили им – вероятно, подозревали какую-то ловушку. Но, осторожно открыв дверь и выбежав наружу, не услышали ни криков, ни предупредительных выстрелов из здания. Было 6.30 утра, пятница.

Пресс-секретарь ФСБ, как обычно в таких ситуациях, радостно сообщил, что заложники были освобождены в результате сложной операции спецслужб.

Глава 13

Уже после штурма одна из заложниц призналась, что ей жаль одного из террористов, Ясира. Он был молодым и привлекательным, некоторые его даже прозвали «красавчиком». Лицо доброе и веселое. Охотно разговаривал с заключенными и успокаивал их. И другие заложники говорят о чеченцах не только с ненавистью, хоть они были их захватчиками и стражами. И в этом нет ничего странного – с каждым часом заложники все лучше их узнавали, начинали понимать мотивы их поведения. Под масками разглядели человеческие лица. О многих отзываются так: они были от природы хорошими, не знали, на что пошли, во что ввязались, они, как и мы, были заложниками ситуации и большой политики.

Многие из пришедших в тот вечер в театр на Дубровке до теракта искренне ненавидели жителей Кавказа; так в других странах не любят цыган или негров. И о приезжих с юга говорили «черные» или «чурки» (в русском языке это очень унизительное прозвище). После теракта даже спокойная и доброжелательная Виктория Кругликова испытала чувство злобы. Придя в себя в больнице, она подумала, что купит автомат и поедет туда, откуда пришли террористы, в Чечню, и будет убивать всех подряд – мужчин, женщин и детей. Но это были только сиюминутные эмоции.

– Я ведь мать, я никогда не поступлю так, как поступили они, – качает головой учительница и тут же добавляет, что, если честно, она понимает чеченских женщин. – Отчаяние их на это толкнуло и безнадежность. Там ведь поубивали их детей и родных. Я понимаю, но простить им не могу.

Во время штурма все террористы погибли, их уже ни о чем нельзя спросить. Мы ничего не знаем об их эмоциях, мотивах поведения, о том, чего они боялись и на что надеялись. Поэтому я попросил моих собеседников, бывших заложников, набросать портреты чеченцев – безжалостных террористов, с которыми судьба столкнула их в зрительном зале театра на Дубровке.

Стоит отметить, что портреты получились очень человеческие, почти без предубеждений и ненависти. Потрясает, так считают бывшие заложники, что большинство из этого чеченского отряда вовсе не собиралось умирать.

Виктория Кругликова, сидевшая – напомним – в партере, в одиннадцатом ряду рядом с выходом с правой стороны зала, запомнила двух чеченских женщин, дежуривших поблизости. Одну из них скорее следовало бы назвать девушкой.

– Ей было не больше шестнадцати, даже и не девушка еще, скорее ребенок, – рассказывает Кругликова. – Она сидела рядом с нами и весело развлекалась. У меня была зажигалка в виде мобильного телефона. Сестра посоветовала отдать ей, когда они начали отбирать телефоны. На всякий случай. И эта девчонка часами играла с этой зажигалкой. Ей было ужасно интересно. Впрочем, ее интересовало все вокруг, обо всем расспрашивала, много смеялась, хихикала, куда-то выходила, возвращалась. Ведь знай она, что скоро умрет, вряд ли вела бы себя так! Неподалеку сидели другие чеченские девушки – мы с ними весело болтали, они нас утешали, что все кончится хорошо. Подходили к нам и говорили: «Все будет хорошо!» И очень боялись, что пойдет не так, как им обещали. Когда объявляли тревогу и они срывались, становились к стене и брали в руки детонаторы, мне было их ужасно жаль – бледнели, потели, руки у них дрожали, гранаты и пистолеты валились из рук. Это не были хладнокровные смертницы-убийцы.

У Кругликовой создалось впечатление, что эти женщины, на которых она смотрела и с которыми разговаривала, вовсе не приехали умирать. Это были обычные женщины, которым сказали – поедем в Москву и там проведем операцию, чтобы война наконец закончилась. Она убеждена, что им сказали: «Мы никого не будем убивать». Учительница вспоминает, что они с сестрой по очереди много раз подходили к этим женщинам и просили отпустить Ярослава. Объясняли, что он еще ребенок, хоть очень рослый.

– А женщины нам отвечали: «Мы вас понимаем, мы бы вас выпустили, но наши мужчины не согласятся, – приводит Кругликова слова чеченок. – Они ужасно злые, там, в Чечне, даже дети участвуют в боях, лучше их не раздражать. А вы и так отсюда выйдете, подождите еще немного, это уже скоро».

Такие обещания они слышали от чеченок не раз, поэтому все надеялись, что требования террористов скоро удовлетворят и заложники окажутся на свободе.

– Был такой момент, одна из них подошла и остановилась в нашем ряду, как раз между моей дочкой и Ярославом, – продолжает вспоминать Кругликова. – Ее звали Ася, и мне показалось, что я видела ее во время антракта в коридоре. Я ей сказала: «Пройдите дальше», но она ответила, что будет стоять именно здесь. В руках она держала гранату. Я уже раньше заметила, что она внимательно за нами наблюдает, больше всего присматривалась к моей сестре и ее сыну. Ирина все время пыталась спрятать Ярослава, обнимала его, прижимала к себе. Ну, вот, Ася остановилась между нами. Но быстро устала так стоять, граната тяжелая, она опустила ладонь на бедро моей дочери. Я попыталась убрать ее руку, а она вдруг спрашивает: «Боитесь?» И таким жалобным тоном говорит, обращаясь к сестре: «Ты своего сына обнимаешь, а мой остался там, в Чечне!» Ирина спросила, сколько мальчику лет, Ася ответила: «Маленький, годика еще нет». Ирина спрашивает: «Как же ты могла оставить там своего ребенка?», а Ася так убежденно отвечает: «Я туда еще вернусь. А если не вернусь, Аллах ему поможет».

Асет стала объяснять сестрам и их детям, что в случае штурма, если произойдет взрыв в центре зала, они могут не сразу погибнуть и будут страшно мучиться от боли. Поэтому она и встала рядом с ними с гранатой, из симпатии к ним. «Я вас сразу убью, так чтоб не было больно», – сказала Асет.

– Потом ситуация успокоилась, – говорит Кругликова. – Ася, уходя, еще раз шепнула: «Не волнуйтесь так, все кончится хорошо». Она была в этом уверена. Приехала в Москву, чтобы отомстить и добиться мира в Чечне, но была твердо уверена, что вернется домой.

После разговора с ней Ирина мне сказала: «Когда это все кончится, а с ней что-нибудь случится, я поеду в Чечню, возьму ее ребенка и буду его воспитывать».

Кругликова утверждает, что они с сестрой были уверены, что выйдут из театра без проблем. Ведь их освобождение было делом несложным – достаточно было властям переговорить с террористами и выслушать их аргументы. Ведь все поведение чеченцев свидетельствовало об одном – они не намерены тут гибнуть. Учительница вспоминает восемнадцатилетнего чеченца, который часто подходил к ним, приносил воду и соки, шутил и фотографировал – у него был такой простенький фотоаппарат. За спинами сестер с детьми сидели ребята, которые работали в театральном гардеробе. Он к ним подходил и весело спрашивал: «Вы меня помните?» Он был одним из тех, кто много раз приходил на спектакль, поэтому считал гардеробщиков своими старыми знакомыми. Ребята сначала перепугались, подумали, что, раз они его узнали, он с ними быстро расправится. Ничего подобного. «Не бойтесь, все будет хорошо», – говорил он вполголоса, как будто делился секретом с приятелями. И подмигивал им.

Виктория раздумывает, видела ли она среди террористов людей, готовых на смерть. Может, та женщина, что сидела в центре зала рядом с бомбой? Но и в этом она не уверенна. Действительно, это была, пожалуй, самая серьезная из террористок, почти не спала и ничего не ела, изредка пила, и не снимала чадры. Но ее устрашающий облик и решимость были только видимостью. Георгий Васильев разговаривал с ней.

– Я подумал, что на всякий случай стоит сесть рядом с бомбой и познакомиться с женщиной, которая там сидит, – рассказал Васильев в фильме «Террор в Москве». – Я надеялся, что в критической ситуации мне удастся вырвать у нее кабель или удержать руку. Мы говорили о разных вещах, о роли женщины в исламе, об искусстве. Видно было, что спектакль ей понравился, хоть ей неловко было в этом сознаваться. Она знала, что я один из авторов, и ей хотелось поделиться со мной впечатлениями. Написала мне на кусочке бумаги одну арабскую фразу, которую я должен произнести перед смертью. Благодаря этому я как мусульманин попаду в мусульманский рай. Там были такие слова: Нет Бога, кроме Аллаха.

Со ссылкой на источник в спецслужбах газеты писали, что возле бомбы в партере могла дежурить Зура, вдова Арби Бараева. Могла ли женщина, исповедующая исламский фундаментализм, так разговаривать с автором мюзикла, развлекательного представления, в котором актеры танцуют и поют? Могла ли она признаться, что спектакль ей понравился?

А Ирина Филиппова вспоминает веселую, улыбающуюся чеченку, сидевшую в партере недалеко от сцены.

– Такая крупная женщина, все у нее было большое, даже нос, и она была значительно старше остальных, – припоминает Филиппова. – У нее был такой глубокий голос, я прекрасно помню, как она с огромной уверенностью повторяла: «Все будет хорошо».

Когда мужчины перекрикивались и передавали друг другу новости по-чеченски, именно она конспиративным шепотом объясняла заложникам, что происходит: «Ждем представителя президента» или «Будут предприняты радикальные шаги». И это именно она, когда ее спросили, как они добрались в Москву, ответила серьезно, хоть, скорее всего, это была шутка: «Мы шли по лесам двадцать один день». Это она упоминала, что они были на многих мюзиклах в разных театрах.

– Она говорила: «Сколько мы этих мюзиклов обошли, и на «Чикаго» были, и здесь были несколько раз, и потом решили, что придем сюда», – вспоминает Филиппова. – И правда, она не выдумывала. Знала всех актеров, спрашивала, куда делась Катя Татаринова, конечно же актриса, которая ее играла. Она приставала с этим вопросом к Андрею Богданову, игравшему главную роль, но он ей ничего не сказал, пожал только плечами.

Филиппова вспоминает, что женщины были разные. Была одна девушка, которая, казалось, летала как на крыльях. Она была одухотворенной, утонченной и доброй, всем помогала. Были женщины, напоминавшие монашек. Всегда помнили, когда кто-то просил воды или разрешения пойти в туалет. Говорили: «Сейчас нельзя, позже». Потом подходили сами и говорили: «Идите». Но были там и другие. Одна из них, как рассказывает Филиппова, ходила в грубом, связанном на спицах свитере, похожем на мужской, слишком большом на нее. Поверх свитера чеченка затянула широкий кожаный ремень с взрывным устройством. Сидела со злым, напряженным лицом, мыслями где-то далеко, отрешившись от происходящего в зале.

– Видно было, что она исполняет миссию, и не усомнится, если ей придется себя взорвать, – говорит Филиппова. – У некоторых женщин были абсолютно пустые, ничего не выражающие лица. Их ничем нельзя было тронуть. Были, наконец, и такие, которые относились к ситуации в театре, как к игре. Для них это было приключение, риск. Я только потом поняла, что в партере сидели самые суровые из чеченок, на балконе дисциплина была значительно мягче.

– Женщина в мужском свитере оживилась только однажды. Одна из заложниц пыталась ее как-то смягчить, попросила о помощи. Сказала, что она не русская, что она с Украины. И чеченка вдруг сказала: «В Киеве много наших сестер, у нас там сильная организация, там много наших девушек», – цитирует Филиппова. – Сказала даже: «У нас там крупный отряд» – и сообщила, сколько в нем людей.

Позже, уже после освобождения, в прокуратуре попросили Филиппову попытаться опознать на фотографиях террористов, припомнить их имена, чем они занимались, отдавали ли приказы. Прокуроры сделали копии фотографий из паспортов, найденных у террористов, и увеличили их до формата А4, так что лица были почти в натуральную величину.

– Я тогда подумала, они ведь должны были знать, что отправятся на эту операцию, когда фотографировались на паспорта, – вспоминает Филиппова. – Я смотрела на их лица и размышляла, о чем они тогда думали. Разглядывала их и задавала себе вопрос: чем мы, собственно, отличаемся? И оказалось, что ничем! Девушки на фотографиях улыбались, в ушах у них поблескивали сережки.

События в театре нанесли Ирине Филипповой страшную травму. Как-то, много позже, она пошла с подругой в супермаркет за покупками, и вдруг там появились две женщины, арабки, в черных платьях до пят, в черных платках, частично закрывающих лицо. Для Ирины это был шок – она все бросила и побежала к выходу. На улице прислонилась к стене, боялась, что упадет. Чуть не потеряла сознание.

Сергей Лобанков, который сидел на балконе, запомнил несколько сцен с чеченскими террористками в главной роли.

На балконе на барьере пульта звукорежиссера стоял старенький телевизор, который террористы нашли в комнате звукооператоров. Картинка была маловразумительной, телевизор был ужасно старый, зато звук вполне приличный. Чеченцы аккуратно включали его во время новостей. Как-то раз на экране появился Патрушев, вернувшийся после очередного визита в Кремль, и сообщил: «Если террористы выпустят всех заложников, я лично гарантирую, что с ними ничего не произойдет, все выйдут живыми».

– Девушка, сидевшая рядом с бомбой, и вторая, сидевшая за нами, вдруг стали смеяться, – рассказывает Лобанков. – И одна говорит другой: «Послушай, а тебе нужна жизнь?» А вторая отвечает: «Такая жизнь – нет. Взорву тут все во имя Аллаха, и это будет для меня праздником». И это не был фарс, это был ответ на вызов, прозвучавший по телевизору. Они как будто говорили: мы бы не пришли сюда, если бы боялись за свою жизнь. Это подтверждение тому, что, получив приказ, они действительно взорвут себя.

То же самое говорит и Александр Сталь в своих воспоминаниях. Он так описывает свой разговор с одной из террористок: «… она ответила, что хоть ей и не хочется, она приказ выполнит. Она должна детонировать заряд или по приказу, или если увидит российского десантника. Сидящий рядом со мной пожилой мужчина прошептал: «Никого она не взорвет, она сама боится!» Но террористка его услышала и накричала на старика. Сказала, что она смертница и пришла сюда, чтобы умереть».

Александр Сталь, беседуя с чеченкой, спросил, что будет, если российские власти выполнят их требования. «Она ответила, что мы все вместе поедем в Чечню. Я ей говорю, что для нас это будет равнозначно смерти. А она улыбнулась и сказала, что в Чечне нас выпустят, там мы никому не нужны, ничего нам там не грозит, если наши власти будут себя правильно вести».

В свободные минуты, когда в зале становилось спокойно, атмосфера была близка к идиллической; дети дремали, Лобанков с балкона наблюдал за террористами в партере. Он описал одну сцену, которую наблюдал много часов спустя после захвата театра, когда заложники и террористы, как определил это хореограф, узнали друг друга и лучше осознали ситуацию, в которой оказались.

Перед самой сценой, в углу с правой стороны на приставных стульях сидели три чеченки. Один из террористов сидел на сцене, другой стоял сбоку у стены и разговаривал с «сестрами» (между собой мужчины-террористы так называли своих женщин). В зале абсолютная тишина и покой.

– И вдруг в первых рядах кто-то громко чихнул, – смеется Лобанков. – Это было так неожиданно и прозвучало как выстрел. Заложники, сидевшие рядом, прямо подскочили на своих местах. Чеченки, сидевшие немного дальше, совсем не испугались. А когда увидели, как перепугались люди вокруг, смеялись от души. Смех этот заразил и тех, кто испугался. В одну секунду смеялся уже весь зал. И я вдруг подумал: какие террористы?! Какие заложники?! По обеим сторонам – просто люди, которым одинаково тяжело. И те, и другие – жертвы ситуации, и сидят в одинаковых условиях. Люди по обе стороны окопов не хотят войны, и те, и другие хотят спокойно жить. Эти мгновения смеха как-то немного согрели атмосферу.

Лобанков заметил не только комические сценки, но и лирические, и прямо-таки мелодраматичные. Правда, добавил при этом, что это походило на фильмы Дзефирелли, а может, и самого Феллини по трагизму.

– Это было с одной из девушек, стоявших у стены с правой стороны (примерно там, где сидела Кругликова с сестрой и детьми. – Авт.), – вспоминает Лобанков. – В какой-то момент к ней подошел парень, чеченец. Далеко, я, конечно, не слышал, о чем они говорят, но было ясно, что это близкие люди. Не брат и сестра! Это другая близость, видно было по жестам и поведению. Я профессионально занимаюсь с артистами «языком тела», а тут, наоборот, стал расшифровывать их «язык тела». И вижу, что между ними начался очень личный диалог, совершенно не касающийся того, что происходит в зрительном зале. Неожиданно он сует руку в карман, потом берет ее ладонь и что-то в нее кладет. Жестом, смысл которого читается – это тебе, подарок. Я подумал, что он дал ей шоколадку или печенье. Ведь они, так же как мы, почти ничего не ели. Я, во всяком случае, не видел, чтоб они ели. Она посмотрела на подарок, покрутила в руках, взвесила на ладони и отдала ему обратно. Только тогда я разглядел – это был маленький дамский пистолет.

Мужчины были совсем другими. Заложники запомнили, что в них не было никакой теплоты, они были значительно жестче и не снисходили до прозы жизни. Они считали себя главными. В соответствии с чеченскими традициями женщина готовит еду, занимается домом и детьми, мужчина – властелин и воин. А заложники были для них в определенном смысле детьми. Ирина Филиппова описывает, как через несколько часов после захвата театра заложники стали проситься в туалет.

– Сначала кто-то поймал одного из террористов за рукав и спросил, можно ли выйти в туалет, – рассказывает Филиппова. – За ним последовали другие, и тогда чеченец разозлился: «Что вы ко мне прицепились с этим туалетом. Обращайтесь с этим к сестрам!»

Чеченцы привнесли в московский театр свое мировоззрение, свои жизненные принципы. Как пишет Александр Сталь, разместив на балконе мощную бомбу, командир этой группы Аслан захотел, чтобы заложники сами убедились, что снаряд настоящий. «Аслан спросил, разбирается ли кто-нибудь из мужчин в минах, но никто не ответил. Тогда он рассмеялся: «Тоже мне мужчины!»

Террористы не могли не ощущать серьезности ситуации, близости смерти, но большинство из них были молодыми парнями, скорыми до шуток и шалостей. Ну чем плохая шутка – спрашивать лишний билетик за два часа до начала операции, о чем вспоминала Кругликова? Георгий Васильев тоже говорит о том, что их просто распирала энергия. В одной из сцен спектакля главным реквизитом был огромный арбуз, естественно, как все в театре, не настоящий.

– Я потом выяснил, что они играют в футбол нашим знаменитым арбузом, помните, в спектакле с ним ходит по сцене узбек, – вспоминает Васильев. – Я отобрал арбуз, говорю: «Что вы делаете, это же реквизит!» И тут они ощетинились: «А ты кто такой, чтоб нам приказывать?!»

Иногда, не задумываясь, пытались решить любую проблему автоматами.

– За последним рядом кресел на балконе есть огромные окна кабин осветителей, – рассказывает Филиппова, сидевшая в предпоследнем ряду. – Террористы хотели устроить проход через эти окна. Один из чеченцев, вместо того чтобы их открыть, решил просто выбить стекла, но они оказались какими-то сверхпрочными. Сначала ударил локтем – ничего, потом прикладом -опять ничего. Тогда он отошел на пару шагов и говорит: «Нагнитесь!» Я поняла, что он будет стрелять, нас засыплет осколками стекла или кого-нибудь рикошетом ранит пуля. Мы упали на пол между креслами, но тут, к счастью, кто-то из террористов его остановил. Они потом открыли одно из окон и в средней комнатушке сидели и пили чай, наблюдая оттуда за заложниками.

Больше всего о членах чеченского отряда рассказывает Лобанков, но в этом нет ничего удивительного, поскольку он с самого начала поставил перед собой задачу, как можно больше сблизиться с террористами ради детей.

– Я хотел установить возможно близкий контакт с террористами, дежурившими на балконе, – говорит Лобанков. – Я это делал, чтобы завоевать их симпатию и дать хоть минимальный шанс детям. Важно было, чтобы в экстремальной ситуации они не пытались их убивать, чтобы детей никто не тронул. Террористы ведь тоже все время были в страшном напряжении. Мы все были заложниками ситуации – и мы, и они. Они же не пришли в театр отдохнуть. Их было значительно меньше, чем нас, а им приходилось наблюдать за каждым – что делает, как ведет себя. И надо было исполнять приказы командиров. Поэтому к ним надо было подходить очень осторожно и мягко, требовать, но не пережимать, иначе результат мог оказаться плачевным, прямо противоположным твоим намерениям.

У одного из подопечных хореографа, Алексея, было воспаление легких и высокая температура. Лобанков постоянно напоминал чеченцам, что ребенок болен и его надо выпустить. Говорил он об этом и доктору Рошалю.

– Ведь это дети, они с вами не воевали, у вас и так достаточно заложников, – уговаривал Лобанков террористов. – И тогда один из них сказал мне: «А у нас такие, как они, воюют». Я ему на это: «Там у вас воюют, а не здесь». И услышал в ответ: «Это будущие солдаты».

Лобанкову не только не удалось освободить ни одного из своих подопечных, но вскоре во время разговора с одним из террористов, Рашидом, одетым не в военную форму, а в майку и спортивные брюки, он узнал страшную вещь. Террористам запрещено стрелять в десантников во время возможного штурма.

– В них нет смысла стрелять, они как в броне – бронежилеты, каски… ворвутся сюда, как танки, – объяснял Рашид. – У нас приказ стрелять в заложников. Мы все равно смертники, мы пришли умирать, защищаться не будем.

– Тогда я ему сказал: «Рашид, я понимаю, что у тебя приказ, но прошу тебя, не стреляй в детей, – вспоминает Лобанков. – Если тебе так важно исполнить приказ, у тебя и так вокруг полно целей. Стреляй в меня, только не в детей. Я не знаю, чем это кончится, может, мы все погибнем, но хоть ты не стреляй в детей».

Рашид ничего не ответил, но Лобанков все-таки надеялся, что он каждым таким разговором чуть-чуть увеличивает шанс своих детей выжить.

Одного нельзя сказать, что террористы, которые находились на балконе, были кровожадными. Вот что написал Александр Сталь: «С некоторыми детьми сидящие рядом террористы охотно играли в разные игры, типа «камень, ножницы, бумага», и страшно радовались, когда выигрывали, что меня, мягко говоря, удивляло».

Рашида, дежурившего на балконе, трудно было не заметить. У него единственного среди террористов с самого начала была повязка на руке.

– Как только нас привели на балкон, я сразу заметил, что он ранен, – вспоминает Лобанков. – Рана была свежей, кровь еще сочилась сквозь повязку.

Несколькими часами позднее раненый террорист сел в кресло недалеко от Лобанкова, который внимательно за ним наблюдал, и стал рыться в карманах. Достал свернутые десятки и пятидесятирублевки и бросил их на пол. Потом вытащил патрон к «калашникову», внимательно его осмотрел и поставил на подлокотник. Больше в карманах ничего не было. Хореограф догадался, что чеченец ищет бинт или пластырь, во всяком случае что-то для перевязки раны.

– Деньги остались на полу, они Рашида совершенно не интересовали, а патрон спрятал обратно в карман, и это было символично – последний патрон.

Лобанков внимательно присматривался к тому, как раненый террорист разматывает пропитанный кровью бинт. Он хотел понять, была ли во время захвата театра перестрелка. Если бы рана была огнестрельная, значит, террористам было оказано сопротивление.

– В этот момент к нему подошла одна из чеченских девушек, которая должна была ему помочь сменить повязку, – продолжает Лобанков. – Бинт присох к ране, и они не могли его оторвать. Рашид даже кривился от боли. Тогда я им подсказал, чтобы полили бинт водой из бутылки. Повязка отпала, и я увидел, что пулевого отверстия нет. Рана на внутренней стороне ладони была рваная, как если бы он зацепился за какой-то крюк или поранился о стекло. Рана была глубокая, я заметил оторванный кусок тела с кожей, было много крови.

У террористов были с собой лекарства и перевязочные материалы, но чеченка, которая делала перевязку, не имела ничего для дезинфекции раны.

– И я опять подсказал им, что в углу стоит бутылка виски, которую Аслан отобрал у одной из заложниц, – вспоминает Лобанков. – Полили рану «Джонни Уокером» с черной наклейкой. А потом я еще подсказал ему, чтобы он поднял руку вверх, тогда кровотечение прекратится.

Так вот Лобанков стал «приятелем» Рашида. Благодаря этому хореографу удалось договориться пересадить Галю Делятицкую и двух девочек из его ансамбля, которых террористы сначала усадили в правой, «женской» половине балкона, к мальчикам. Естественно, Лобанкову пришлось об этом попросить, и Рашид милостиво согласился. Может показаться, что это мелочь, но и это было для них облегчением. «Дружба» Сергея с Рашидом, однако, длилась не долго. После побега Зиновьевой и Кононовой Рашид подошел к хореографу, оперся на соседнее кресло и вполголоса сказал: «Мы вроде подружились, а теперь нас снова поссорили». Но сидящие на балконе заложники не почувствовали на себе последствий подорванного доверия. Лобанков считает, что им просто повезло – на балконе дисциплина была значительно менее суровая, чем в партере, к тому же их охранники от природы не были злыми.

Зато в партере, по воспоминаниям Филипповой, свирепствовал один из террористов, которого она называет «настоящим гоблином».

– У него на ремне от автомата было написано «киллер», -вспоминает англичанка. – В зале он появлялся редко, но всегда было видно, что его просто распирает жажда убивать. Достаточно было, чтобы кто-то лег на пол немного отдохнуть, он тут же кричал: «Вставай, а то брошу гранату!» Или: «Отдай телефон, а то брошу гранату!»

Наверное, именно с этим террористом была стычка у Марка Подлесного.

– Я ему ужасно не понравился, – рассказывает Марк. – Может, потому что много болтал? В какой-то момент я повернулся, хотел что-то сказать людям, сидевшим рядом со мной. А он сидел в полуметре от меня. Воткнул мне дуло автомата под ребра и тихим, ледяным тоном произнес: «Не вертись!» Я вполголоса спросил: «Ладно, а что мне делать?» «Сиди тихо», – был ответ. Если рядом были их женщины, они на это смотрели сквозь пальцы. Ну, болтает себе парень, кому это мешает, пусть болтает. А этому типу страшно это не нравилось.

На балконе ничего похожего не было, заложники могли спокойно ложиться между рядами подремать, а одна из дежуривших там террористок приносила воду, лекарства и термометр мальчику, у которого было воспаление легких. Так же хорошо к Лобанкову и его детям относился один из молодых «рядовых» террористов. Как говорит Лобанков, видно было, что он добрый от природы человек, видимо, когда вербовали их для участия в операции, его просто обманули. Не сказали конкретно, в чем она будет заключаться. Примерно по прошествии двух дней молодой чеченец вошел на балкон, держа в руках два куска хлеба с солидным куском колбасы между ними. Это был шок. Ведь в театре хлеба не было, в магазин, ясное дело, сбегать было невозможно. Заложникам давали только шоколадки, вафли и жевательную резинку. Наверное, они все-таки привезли с собой запасы продуктов, подумал Лобанков и вспомнил, что один из террористов говорил, что, пока власти выполнят их требования, может пройти и две недели. Значит, они выходили из зала и подкреплялись там, где их никто не видел, пришел к выводу Сергей. Тем временем чеченский юноша, который шел от входа с правой стороны, исчез за его спиной. Неожиданно Лобанков услышал голоса своих воспитанников, сидевших слева от него. Они спрашивали, могут ли принять угощение. Оказалось, что террорист предложил хлеб с колбасой его подопечным. Лобанков кивнул головой и сказал только, чтоб они поделились с соседями.

– Конечно, когда напряжение возрастало, они занимали свои посты и замыкались, сердито бросая: «Нет, нельзя! Мы должны…» – вспоминает Лобанков. – Но когда опасность миновала, снова добрели. Это были обычные рядовые на посту. Это не были идеологи, выступавшие со сцены. У меня было такое впечатление, что они ввязались в эту ситуацию неосознанно, а некоторые просто боялись. Видно было, что только немногие знали, как действительно будет выглядеть их операция, а остальные так, пушечное мясо, – дали им автомат, похлопали по спине и сказали: «Так надо, за Аллаха и Чечню». И они тоже стали заложниками ситуации.

Лобанков уже не помнит, как звали чеченца, который угостил его учеников колбасой. Он объясняет это тем, что одним из последствий газовой атаки, которую провели спецслужбы, стали провалы в памяти, проблемы с припоминанием самых простых вещей. К счастью, Сергей запомнил еще одну поразительную сцену, героем которой был тот молодой террорист.

На балконе сидел четырнадцатилетний мальчик, который приехал на спектакль со своей мамой откуда-то из Подмосковья. Когда террористы разделили заложников на мужскую и женскую стороны, мальчик оказался рядом с Лобанковым в одиночестве, потому что мать посадили на женской стороне. Педагог спросил его имя, а потом предложил ему пересесть к своим ученикам, там ему будет не так одиноко. На всякий случай он внес его в список членов ансамбля, который носил с собой, – Александр Пономарев. Лобанков планировал, если получится и чеченцы их выпустят, забрать Сашу с собой. Покажет террористам список своих подопечных, а если бы они с подозрением рассматривали приписку, сделанную ручкой, объяснение было готово – мальчик занимается с ними недавно, не успели начисто перепечатать список. В какой-то момент к Саше, сидевшему спокойно, в расслабленной позе, с ногами на спинке кресла, подсел тот самый чеченец, который приносил хлеб с колбасой детям. И также положил ноги на спинку кресла, автомат на колени, подтянул вверх маску. Одному было четырнадцать лет, другому – может, восемнадцать. Между ними завязывается спокойная, ленивая беседа.

– Как тебя зовут?

– Саша.

– Ага… А далеко живешь?

– Под Москвой, мы на электричке приехали.

– Долго пришлось ехать?

– Около часа.

– Ну и как, понравился тебе спектакль?

– Понравился?

– А билеты дорогие?

– А вот у меня тут и билет есть. – Саша встает и ищет в карманах билет.