Текст книги "Восстание проклятых (СИ)"

Автор книги: Андрей Журкович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Глава 11

Совершать ошибки и спотыкаться – не страшно, важно помнить о каждом промахе, неотвратимо ставшим частью себя.

Серые стены темницы сомкнулись вокруг меня угрожая вдавить и сжать. Я стоял посреди камеры, затравленно озираясь. Пояс с пистолетами, саблей, кошельком и кисетами для пороха и пуль пропал. К счастью, воришки побрезговали одеждой и сапогами, оставив меня хотя бы не голым. Хотя, вероятнее, этой доброте имелось совершенно иное объяснение.

«Если бы они хотели меня убить, то сделали бы это без труда. Я снова пленён и под замком. Кто же теперь встал между мной и свободой?».

Вместо привычной для обычных тюрем решётки, в камеру вела тяжёлая и глухая дверь. Ни ручки, ни замочной скважины, лишь узкое окошко, открывающееся наружу, даже петли не торчали.

«Камера одиночная, – рассуждал я. – Если бы это была обычная каталажка, я бы очнулся среди всякого сброда, что наловили за ночь. Тогда почему я взаперти? Посчитали, что представляю опасность? Это без сознания-то?».

Вдруг меня осенило.

«Письмо Лескова!».

Рука нырнула за пазуху прощупывая подкладку камзола. Она оказалась распорота, а послание исчезло. Я сплюнул под ноги, от злости пнув стоящую на полу миску с водой. Мысль лихорадочно работала, строя догадки и развёртывая мысленную карту событий.

«Если меня сдали городовой страже… Допустим… Те обыскали, что смогли украсть, украли, но кто-то особо рьяный обнаружил письмо. Адресата в нём нет, подписи тоже. Содержание, прямо скажем, мутноватое. Это не похоже на тайную переписку или донесение. Заподозрили шифр? Допустим… Значит, среди городового полка отыскался умный и внимательный человек, которому догадались эту записку показать. Он сообразил, что послание международное… Чёрта с два… Я забегаю вперёд, так нельзя».

Я несколько раз прошёлся по камере взад-вперёд. Поскольку ширина моей новой темницы едва ли позволяла лечь, особо разгуляться было негде, но я всё равно шагал, разворачивался снова и снова, и опять шагал, заставляя тело работать.

«Если послание попало к военным или к городовому полку, это хорошо? Скорее, это никак. Я собирался доставить его адресату – князю Сигизмунду. Я так решил, что это именно он, будем раскручивать отсюда. Военные перехватив сообщение имеющее государственную ценность обязаны передавать его по вертикали, пока письмо не доставят на самый верх. И мне бы радоваться, что удалось «подкинуть» его таким образом, что нужные люди заинтересовали сами, если бы не многочисленные «но». Письмо может пропасть по пути. Сигизмунда любит народ, но ненавидят военные. Калеке не легко заставить себя уважать тех, кто носит саблю, а не трость».

Мне вспомнился один очень характерный случай. Это произошло во время войны с Поларнией. В ходе штурма крепости Домлин наша артиллерия перемолола большую часть укреплений. Мы атаковали с марша и столь стремительно, что враг не мог ждать скорого подкрепления. Не прошло и трёх суток, как крепость пала к нашим ногам. Среди пленных в наши руки попалось множество офицеров, я присутствовал на некоторых допросах. Помню, один уже пожилой майор наотрез отказывался отвечать на вопросы и вообще вёл себя нагло, постоянно дерзил, сквернословил и даже плевался. Я тогда решил пойти на хитрость, возьми, да и скажи ему:

– Последние новости слыхал? К вам на выручку сам князь шёл. Наши гусары отсекли авангард и с нахрапа атаковали обоз, в котором, ты не поверишь, оказался Сигизмунд. Твой князь убит.

Тогда я рассчитывал сломить его волю, ошеломить, но эффект возымел строго обратный. Он расхохотался мне в лицо. Клянусь, старик едва не пел от счастья. А прооравшись, сообщил мне, трясясь от восторга и ярости:

– Слава великой Эвт, эта тварь, наконец, в могиле! Теперь князем будет его брат Пшемыслав. Не хромоногий трусишка, а рыцарь! Кранты вам, русаки поганые!

Я не спроста вспомнил об этой истории. Сигизмунда ненавидели военные. Послание могли и не передать, попади оно не в те руки по пути к князю. Среди верхушки офицерства наверняка осталось достаточно реваншистов, которые считали мирный договор с Русарией пощёчиной. Они могли сокрыть дипломатический реверанс нашего царя в угоду собственным убеждениям. Случись такое, я не только провалил бы миссию Лескова, но и лишился жизни.

«Если письмо окажется у реваншистов, меня непременно ликвидируют. Никакого суда и следствия, зарежут прямо в этой камере, а труп уничтожат».

Дойдя в очередной раз до стены, я уткнулся лбом в холодный и чуть влажный камень и зажмурился.

«Ещё до того, как я узнаю о судьбе письма, всё будет кончено для меня самого. Но прежде, я подвергнусь как минимум одному допросу. Нужно придумать такую линию защиты, чтобы им показалось неудобным, бессмысленным или даже вредным моё убийство. Возможно, стоит прикинуться кем-то из свиты Лескова, якобы выжившим после покушения… Хм… Это может сработать».

Я размышлял довольно долго, пребывая в томительном ожидании собственной участи. Наконец, за дверью послышались шаги. Скрипнул железный засов. Я прижался спиной к противоположной от входа стене, готовясь драться.

– Выходи, – буркнули из темноты коридора.

– И не подумаю, – спокойно ответствовал я. – По какому праву меня держат взаперти?

С той стороны возникло озадаченное молчание. Затем другой голос заговорил.

– Гм… сударь… Покинь камеру и следуй за нами. Говорить будешь с комендантом.

– Где я нахожусь?

– Под стражей, – резонно ответил первый голос.

– Очень смешно, – сообщил я, но всё-таки направился к выходу.

Оказавшись в коридоре, я имел удовольствие лицезреть двух типов, одетых в форму городового полка. Тёмно-синие лацканы кунтуша надетого поверх зелёного жупана смотрелись слегка комично, хоть и в нужной степени представительно. Оба не имели при себе оружия, кроме коротких дубинок. У меня тотчас отпало желание попытаться захватить подобную ерунду в бою. К тому же, за дверью в конце коридора я слышал разговор ещё как минимум двоих.

«Не дёрнуться, не подпрыгнуть, – мысленно резюмировал я. – Они спокойны, поскольку знают, пленнику некуда деваться».

Шли не долго. Пройдя по коридору и дважды свернув, мы очутились на широкой площадке без окон и только с двумя дверями. Одна была широкой и решётчатой, рядом с ней располагался подъёмный механизм, у которого скучали четверо здоровенных детины. Они весело резались в кости, то и дело прописывая друг другу щелбаны. Завидев нас их физиономии немного скисли, но ребята безропотно поднялись, не заставляя себя просить, и замерли, готовые нас поднимать. Лифт уже ждал. Когда мы погрузились, бугаи принялись вращать громадную лебёдку. У её парных рукоятей помещалось по два мужчины с каждой стороны. Захрустели ржавые шестерни, надтреснуло застонал трос, и лифт начал подниматься. Мы проехали несколько этажей, мелькнувших чадящими факельными отблесками, прежде, чем остановились. Тюремщики выкрутили мне обе руки, заваливая лицом вниз, и таким образом потащили дальше.

«Видимо, на этом этаже уже присутствует начальство и всё по уставу. Выслуживаются».

Наконец, открыв очередную дверь, меня доставили в допросную. Здесь вместо факелов мрак разгоняли несколько свечей. В их тусклом свете, согнувшись над бумагой, восседал на стуле пожилой мужчина. Он был близорук на столько, что не помогали даже очки. Дознаватель едва не касался носом бумаги, которую читал. Пепельные от седины кудри были коротко острижены. На болезненном продолговатом лице горбатой картофелиной расцвёл красный от простуды нос. Мужчина то и дело шевелил ноздрями и подшмыгивал.

– Задержанный лазутчик доставлен по вашему приказу, – отрапортовал один из тюремщиков.

– М-м-м, да. Вижу, – медленно и словно нехотя ответил мужчина. – Усаживайте.

Меня подвели к массивному деревянному креслу, установленному через стол от дознавателя. На подлокотниках были прикручены металлические наручи с замками. Я безропотно продел в них кисти, и дождавшись, пока щёлкнут замки, сообщил:

– В этом нет нужды, поскольку я не являюсь лазутчиком и не опасен.

– Это не вам решать, сударь, – не глядя на меня обронил дознаватель, копаясь на заваленном бумагами столе. – Таков порядок. Выйдите, я позову, как мы закончим, – бросил он, махнув рукой в сторону тюремщиков.

За моей спиной с шумом закрылась дверь. Мужчина долго рылся в ворохе исписанных бумаг и засаленных папок. В какой-то момент, я даже подумал, что моего дела мужчина не найдёт. Но дознаватель явно не в первый раз разгребал этот завал. Он совершенно никуда не спешил и попросту начал прибираться, ведя себя так, словно бы меня тут нет.

– Так, вот она, папочка, – довольным голосом проговорил дознаватель, являя на свет совсем тощий пакет документов. – Гм… Тут не указано ваше имя, сударь, – всё так же, не глядя на меня, сказал он. – Извольте, назваться.

– Иляс Гатчевой, – соврал я.

– Гат-че-вой, – старательно выводя пером на обложке мою фамилию, прошептал дознаватель. – Меня зовут Исаак Ковальский. Я являюсь дознавателем по особым делам при губернаторе города Дракул-Тей.

– Я вас очень внимательно слушаю, – проговорил я, подавшись вперёд.

– Гм… Нет. Слушать буду в основном я, – возразил собеседник. – Расскажите мне при каких обстоятельствах вы попали под стражу.

– С какого момента? – уточнил я.

– С того, с которого посчитаете нужным.

– Извольте. Примерно один год назад я был назначен адъютантом полковника Лескова Никиты Сергеевича, командующего второго гренадёрского полка псковской волости.

– Так, – кивнул Исаак, делая пометки на бумаге.

– После окончания войны наш полк был возвращён по месту регулярной службы в Н-ский уезд.

– В какой-какой? – переспросил дознаватель.

– Н-ский, – повторил я. – Это военная тайна, господин Ковальский, и выдавать подобные сведения я не намерен.

– Хорошо, – хладнокровно кивнул тот. – Дальше.

– Два месяца назад полковнику Лескову было поручено доставить в Поларнию бумагу, затем получить ответ и возвратиться.

– Кем поручено?

– Мне это не известно.

– Отчего же?

– В мои функции входило обеспечение безопасности полковника и только.

– Хорошо, продолжайте, – кивнул Исаак.

– По ходу следования к Авашре, наш дилижанс был атакован неизвестными бандитами. Нам удалось отбиться, но в результате длительного преследования, мы были вынуждены изменить маршрут.

– Очень любопытно.

– Последовало ещё три нападения. Последнее стало роковым для нашей группы. Полковник Лесков был убит. Будучи при смерти, он передал мне послание, наказав доставить его в канцелярию князя Сигизмунда Денгофа.

– Вы выполнили это поручение?

– Нет.

– По какой причине?

– Я был отравлен в таверне, после чего оказался за решёткой, а теперь беседую с вами.

– Вам есть, что ещё добавить?

– Прошу, как можно скорее, вернуть мне письмо, личные вещи и отпустить, поскольку моё задержание не имело законных оснований, – надменно выдал я, стараясь поймать его взгляд.

– Так и запишем, ходатайствует об освобождении из-под стражи, – пробормотал Ковальский, продолжая писать. – Что-нибудь ещё?

– Нет, это всё.

– Всё, так всё, – степенно согласился Исаак, и отложив перо, скрестил перед лицом пальцы, одаривая меня долгим и внимательным прищуренным взглядом. – Вам известно содержание письма?

– Нет.

– Письмо было вскрыто. Вам известно кем?

– Нет.

– То есть вы перевозили зашитое в подкладке письмо, которое было вскрыто, но об этом ничего не знали? – невинно осведомился дознаватель.

– Я сам зашил в подкладку письмо, в силу обстоятельств… – сказал я, сделав многозначительную паузу. – Мне чудом удалось пережить четыре нападения. Что же до того, что оно открыто… У меня есть две версии. Первая такова, что письмо вскрыли те, кто распарывал мой кафтан, то есть ваши люди. Банальная неаккуратность. Версия вторая, письмо вскрыли те, кто меня отравил. Я не знаю ничего о том, что со мной происходило по меньшей мере на протяжении суток. Возможно, именно тогда содержание письма стало достоянием третьих лиц.

– Понятно, – кивнул Исаак. – Кто может подтвердить ваши слова?

– Никто, – хмуро ответил я.

– Какие ваши последние воспоминания, прежде, чем вы оказались здесь?

– Я остановился в трактире, чтобы пообедать. Заказал куриное бедро, кусок сыра, жбан пива, затем ничего не помню.

– Как назывался трактир?

– Я не помню.

– Где он располагался? Хотя бы примерно…

– Я впервые в Дракул-Тей и совсем не ориентируюсь в городе. Кажется, рядом я видел почтовую станцию.

Исаак замолчал, что-то обдумывая. Затем захлопнул моё дело, и откинувшись на спинку кресла, сложил кисти в замок и принялся вращать большими пальцами. Он тяжело вздохнул, извлёк из кармана кружевной платок, промокнул лоб, а затем шумно высморкался.

– Мне не нравится ваше дело, – посетовал дознаватель.

– Мне тоже, – кивнул я.

– Это дело мне передали с пометкой «шпионаж». Однако, сдаётся мне, шпионажем тут и не пахнет.

– Я рад, что вы мне поверили.

– Полагаю, его стоит переквалифицировать в «диверсионную деятельность».

– Простите… Я не ослышался? – проговорил я, изображая возмущение. – И где вы тут усмотрели диверсию?

– Не важно. Ваши показания стерильно чисты и хорошо отрепетированы. Письмо обычная фальшивка для легенды.

– Вы допускаете огромную ошибку, – сказал я, покачав головой. – Не делайте выводов, о которых потом будете жалеть, Ковальский! Вами перехвачено письмо государственной важности! Оно должно попасть в княжескую канцелярию!

– Ох, полноте, Гатчевой. В своих ошибках, я разберусь, уж не сомневайтесь. Если они, конечно же, есть.

– Я хочу говорить с послом! – крикнул я, продолжая играть роль. – Вы не имеете права меня удерживать! Война окончена! Я официальное лицо! Немедля вызовите посла Русарии!

– Охрана! – крикнул Исаак.

Скрипнули дверные петли. В помещение вошли тюремщики.

– Увести, – скупо бросил дознаватель. – А вы, Гатчевой, ещё раз хорошенько подумайте. Может, что-то ещё вспомните. Пока что, ваши показания для меня неубедительны.

– На каком основании вы собираетесь меня удерживать? Где обвинение? Факты?! – кричал я, извиваясь в руках тюремщиков, которые уже отстёгивали металлические браслеты на кресле. – Я требую аудиенции у посла!

– Увести, – повторил Исаак.

Пока меня тащили обратно в камеру, я умерил свой пыл, полагая безрассудством переигрывать тогда, когда в этом уже нет нужды. Снова оказавшись один на один с холодными стенами, я сел на пол, скрестив под собой ноги и принялся размышлять.

«Обычная полиция, даже не военная. Это хорошо. Слава тебе Лот Вседержитель, не инквизиция. Хоть тут повезло. Там бы сразу начали с пыток, хотя не стоит ждать иного и здесь. Уверен, рано или поздно, мы к этому придём. Итак… Что мне делать? Я не знаю, как и где был обнаружен, по всей видимости, нарядом городового полка. Меня взяли, приняв за пьяницу, поскольку трактирщик с подручными вливали мне в горло вино. Затем, они меня где-то выкинули. Почему полиция решила задержать пьяницу? Если собирать всех проходимцев, никаких кутузок не хватит. Выходит… А что выходит? Выходит, отец Лиськи специально оставил меня в таком месте, что полиция не могла не поинтересоваться, кто я и как тут оказался. Кроме того, я был при оружии: два пистолета, нож, сабля, пули и порох про запас. Вооружён и опасен. Он сделал это специально. Хотел, чтобы меня арестовали, в идеале засадив за решётку. Меня обчистили, лишив всех денег, а значит трактирщик опасался мести. Но убивать не стал. Побоялся, его дочь была права. К тому же, он озаботился тем, чтобы я попал именно в руки полиции. Наверняка, просто дал взятку из моих же денег. А там не в меру ретивые стражи спокойствия, начали обшаривать карманы в поисках дополнительной награды, да и нашли письмо. Кто-то догадался, показать его в особый отдел».

Я встал и пройдясь по камере, застыл у двери прислушиваясь. Затем вернулся к противоположной стене и прижался к ней лбом, закрыв глаза.

«Так-так-так. Что мы имеет в сухом остатке? Вроде и не самый худший расклад, но… Но. Письмо попало в особый отдел и будет разрабатываться, однако его дальнейшая судьба уже не зависит от меня. Могут доставить по указанному мной адресу, и по идее должны сделать так обязательно… Ведь иначе, а ну как оно подлинное, и кто-то может впоследствии лишиться головы. Но пройдёт много времени, может даже месяцы, прежде, чем это произойдёт. А что до меня… Тут всё ещё сложнее. У меня нет никаких доказательств собственной благонадёжности. Я рус в руках полянцев. Для того, чтобы удерживать меня по надуманному обвинению, им нет нужды что-либо сочинять. Меня не будут искать. Никто не хватится. Ни военное ведомство, ни посольство не направит запроса о пропаже. Кажется, я тут застрял».

Глава 12

Я не верю в провидение судьбы. Мир был бы скучен и нелеп, если бы состоял из безвыходных ситуаций, честных людей и случайных встреч.

Время, проведённое в тюремной камере, очень быстро превратилось в вечность без отметок и периодов. В тёмном помещении не было окна. Пищу разносили раз в сутки, тогда же забирали ведро для справления естественных надобностей. Мне не было нужды питаться, как и прежде, но я всё равно съедал жидкую кашу и выпивал оставленную тюремщиками воду. После того, как они удалялись, я закрывал глаза и принимался за ворожбу, отпуская создание в туманные дали, для которых прочные стены подземелья не являлись препятствием. Всецело отдавшись этому процессу, попросту потому, что делать мне было больше совершенно нечего, я многое узнал. Например, что обостряющиеся к ночи инстинкты и чувства в равной степени влияют на восприимчивость и дальность полёта астрального тела. Внутреннее зрение, которым я шарил в поисках ответов вокруг, появлялось лишь после заката. Так я научился различать день и ночь. Вскоре мои наблюдения показали, что развозка пищи и забор вёдер с нечистотами происходят за два часа до полуночи. Так я научился подгадывать оптимальное время для ворожбы.

Изучая окрестности, я видел множество душ, имевших заряд, или искру, как я начал называть проявление божественной силы в людях. Владельцы светлой сияли очень ярко, их можно было заметить за пару кварталов. Памятуя первый опыт столкновения с ними, я старался относиться к этим искрам с осторожностью, не приближаясь даже мысленно. Однако всё равно внимательно следил. Однажды я понял, что начинаю их различать. Одни виделись мне огненными факелами, пылавшими столь яростно, что порой казалось, будто бы ещё миг и они истлеют. Но проходило время, а они оставались прежними. Другие светлые сущности выглядели более спокойными и умиротворёнными. Мысленно я начал сравнивать их с изящными комнатными масляными лампадами. Конечно же, мне пришло в голову их изучать. Большинство оказывалось неподалёку достаточно эпизодически и случайно. Но некоторые отдельные искры всегда двигались одним и тем же маршрутом, при том попарно. Размышляя над тем, что это может быть, я пришёл к следующему выводу:

«Это искры служителей Эвт. В Дракул-Тей лютует инквизиция, по ночам они патрулируют улицы, и не трудно догадаться, кого ловят».

Тогда я начал следить за другими. Тёмные души оказалось намного труднее заметить, и они прятались. Лучше всего они были различимы в сумерках, когда ночь уже отступала, либо ещё не явилась. Блёклые тени блуждали по улицам, спали на чердаках, струились в воде каналов. Встречались и одиночки, и группы. Чаще по одному. Как-то раз я заметил, что если слишком долго следить за тенью такой души, то она растворялась прямо на глазах. Исчезала из видимости, будто бы её никогда и не было. Но они тоже отличались друг от друга. И однажды встретив душу, что бесцеремонно исчезла из виду, я понял, что мне не пригрезилось. Каким-то образом обнаружив слежку, души пропадали, почуяв неладное.

«Но могут ли они исчезать на физическом плане? – размышлял я. – Или же это только маскировка от соглядатаев и излишне любопытных, как я?».

Я вслушивался и ждал отклика, но никто из душ не спешил совершить контакт. Они проносились мимо моего взгляда, подобно грунтовым водам, которые проходили через камеру в одном из углов. Там было особенно сыро, а стены поросли мхом. Иногда в сиротливом шлёпанье капель, мне чудились далёкие голоса. Но морок быстро пропадал.

«Это только вода, – говорил я себе. – Мало ночных полётов? Ещё с водой начни говорить… Так и спятить недолго… Хотя, впрочем, какая теперь разница?».

Со временем я стал замечать тёмные души всё реже и реже. По началу я связал это с деятельностью инквизиции.

«Всё-таки их ловят, – размышлял я. – И, судя по всему, весьма успешно. Хотя, быть может, дело в другом, и они попросту покидают город. Что ж это логично. Когда начинается охота за головами, переждать где-нибудь в глуши более чем разумно».

Когда тёмные души вообще практически пропали, я принялся тянуться дальше. Ставший уже привычным ритуал, гнал внутренний взор всё дальше и дальше по спящим улицам, заглядывая в подворотни и окна, проскальзывая под двери на прочных засовах и в пыльные чуланы. Я не мог видеть предметов и даже примерно не представлял какой интерьер в местах, которые посещаю. Всё что мне было доступно это тусклые мыслеобразы, отголоски чужих эмоций, то есть некий след, что оставляли за собой живые. Чаще всего подобные видения казались бесполезными, однако, как-то раз, меня посетила смелая мысль.

«Что если попытаться через чужие эмоции и отголоски мыслей изучить устройство тюрьмы? Времени всё равно навалом, а ну как удастся запомнить расположение подъёмников и переходов? Если однажды выпадет шанс бежать, я смогу это применить и буду знать, куда идти».

С того дня, самое пристальное внимание в ночной ворожбе было уделено этажам над моею головой. Здесь не встречалось ни тёмных, ни светлых сущностей. Никогда они не блуждали по этажам мрачных застенок. Тюремщики же были личностями до того «бездушными», что мне порой едва удавалось учуять их присутствие. Они мало думали, как и перемещались, всё время находясь у своих постов. В их мыслях царил непроглядный хмельной вихрь, нарушаемый нередкими проблесками агрессии и похоти. Когда я вслушивался в то, что творилось по ночам в этой тюрьме, достигая ночным слухом самых отдалённых камер, мне делалось скверно до того, что самому хотелось напиться. За неимением доступа к выпивке, я ограничивался тем, что собирал капли со стен в пустую миску, а затем протирал лицо и тело, будто грунтовые воды могли отмыть меня, мысли и душу, после увиденного и услышанного. Когда я почти отчаялся, найти в ночных странствиях хоть что-то полезное, произошло событие из ряда вон.

Как и всегда с наступлением ночи я обшаривал окрестные улицы и дома, затем в который раз принялся изучать мрачные коридоры темниц над головой, как вдруг заметил силуэт тёмной души неподалёку. Я всмотрелся и, наверное, моё тело пронзила дрожь. Путешествуя внутренним телом этого нельзя было почувствовать, но…

«Забери меня тьма! Оно совсем рядом! Прямо передо мной».

Тьма поглотила разум. Я прислушался. В камере было тихо, как и всегда, лишь капли воды медленно постукивали о камень. Подняв веки, я повернул голову, вглядываясь в силуэт, сидящий напротив меня. Мне не был нужен свет, глаза прекрасно различали во мраке малейшие очертания предметов, однако, готов поклясться, вначале мне показалось, что на меня взирает сама тьма. Заметив, что я очнулся тьма, будто выросла раза в два. Миг, другой, и она заполнила собой всю камеру! Тело пронзили холодные нити, стягивающие нутро и лишающие воли. Я испытал сильнейший, невыразимый страх перед этим существом. Совладав с собой, мне удалось подняться и сесть.

– Зачем ты здесь? – спросил я, хотя на языке вертелся совершенно другой вопрос.

– Наблюдаю, – ответил бесцветный, лишённый пола и оттенков голос.

И несмотря на то, что было сказано лишь одно слово, в нём я различил совершенно другой ответ: «убить тебя». И без того, почти небьющееся сердце, скрылось где-то в области пяток, сознание кричало об опасности, но истина была вполне ясна, хоть жестока: «Я в руках этого существа, и как оно решит, так и будет».

– Камера глубоко под землёй. Как тебе удалось сюда попасть?

Тьма качнулась надо мной, клубясь алыми сполохами, что пронзали её словно грозовую тучу. Мне в грудь ударила волна эмоций существа. Я ощутил гнев и нетерпение. Почти у самого лица сверкнули два кровавых рубина полных решимости глаз. Как вдруг, я проговорил:

– Я узнал тебя! Ты тень «в тени», что пряталась в доходном доме! Ты убила инквизиторов!

И вдруг страх отпустил. Я даже улыбнулся, будто прозрел и теперь смотрю в глаза старого друга.

– Это из-за тебя я здесь. Меня тогда сильно приложило. По правде, я даже не знаю, что сделал неправильно. Хотя нет… Я тогда…

– Слишком много отдал, – подсказал чужой голос.

– Да, кажется, именно так я и подумал, – согласился я.

– Это не ты подумал. Так сказала я, – отрезал голос.

Я поднял взгляд. На меня смотрела женщина с кроваво-красными глазами. Её кожа цвета болотной ряски, казалось масляной и влажной, иссиня-чёрные волосы спадали на изящную грудь, почти её не пряча. Женщина была хороша собой, неопределённого возраста на вид и совершенно нага, она застыла сидя напротив меня, по лягушачьи растопырив в стороны длинные и очень худые ноги с острыми коленками. Я скользнул по ней взглядом, остановившись на животе. У неё не было пупка. Незваная гостья иначе истолковала мной взгляд. Хладнокровно подхватив мою ладонь, она прижала её между ног, всё так же бесстрастно осведомившись:

– Что? Хочешь меня?

– Я думаю, ты пришла сюда не для того, чтобы развлечь узника.

– Не для этого, – согласилась она, и на миг меня снова сковал страх. Её слова были столь сильны, что мне физически было тяжело выносить их суть, будто каждый раз я читал иные куда более жестокие смыслы, за получаемыми ответами.

– Спрашивай, – сказал я, стараясь этой фразой уйти от вопроса «а зачем?», боясь тем самым спровоцировать нападение.

– Ты подглядываешь, – проговорила женщина, неотрывно следя за моей реакцией, словно считывая каждое движение. – Подслушиваешь. Следишь за нами. Знаешь, что мы делаем с теми, кто сдаёт своих?

– Я никого не сдавал, – отрезал я, не дожидаясь продолжения.

– Зачем тогда подглядываешь?

– Не знаю, – честно ответил я, глядя в рубиновые глаза. – Понятия не имею, что именно я делаю. Я в плену, ко мне никто не приходит, на допросы не вызывают, меня никто не будет искать. Я пропаду здесь. Ворожба – это единственный выход для того, чтобы видеть, что творится по ту сторону. – Я кивнул на стену.

– Ворожба? – протянула женщина.

– Ну, я так называю…

– Не важно, – резко сказала она. – Раздевайся.

Я не стал спрашивать зачем, а повиновался, стягивая промокшее от пота и сырости тряпьё, в которое превратилась моя одежда. Когда я оказался полностью голым, женщина поднялась, принявшись изучать моё тело. Она поднимала мои руки, бесцеремонно щупала и нажимала то тут, то там, особенно задерживаясь на шрамах. Прижимая подушечки пальцев к застарелым рубцам, она прикрывала глаза и что-то тихо шептала. Я отчётливо слышал каждое слово, но ничего не мог не только разобрать, но даже повторить, словно это был не просто иностранный язык, а язык иной формы существа, попросту мне непостижимый.

– Ты – мормилай, – резюмировала она, отойдя на шаг, когда закончила осмотр. – И освобождённый к тому же. – Добавила женщина чуть погодя.

Я хотел было согласиться, но она снова заговорила.

– А ещё ты тёмный самородок, – закончила женщина, покусывая нижнюю губу.

– Так меня ещё не называли, – проговорил я. – Самородок? Это что-то очень ценное?

– Тебя никто не учил, поэтому ты шаришь во мраке, как пьяный матрос под юбкой у шлюхи.

– Очень лестное сравнение, – заметил я.

– Когда узнал про силу? – не обращая внимания на мой комментарий, продолжила женщина.

– После смерти.

– Жаль, – просто ответила она, не добавив, почему именно.

Женщина вглядывалась в мои глаза, и я почувствовал лёгкое головокружение. Оно не было неприятным, скорее наоборот походило на легчайшее опьянение. Мне вдруг стало тепло и спокойно, словно все невзгоды улетучились.

– Я – мавка, – проговорила она, подступая ко мне так близко, что её грудь коснулась моей.

– Это имя? – спросил я.

– Ты не произнесёшь моего имени, – отрезала она. – Мавка. Это кто я есть.

– Понятно, – кивнул я.

– Сомневаюсь, – заметила женщина, и мне впервые показалось, что за её глухим голосом проблеснула усмешка. Нет, даже не так. Улыбка.

Она долго смотрела на меня.

– Что-то с тобой не так, – заключила она. – Вроде бы тёмная душа, мормилай, но уж слишком живой.

Я понял, о чём она говорит, но решил умолчать о том, что рассказал мне некромант. Душа, разорванная напополам, немёртвый, но и неживой. Чужой и среди этих, и среди тех.

– Ты хочешь уйти из этого места?

– Да, – твёрдо ответил я. – А ты можешь помочь?

– Я способна на многое, – победоносно ответила мавка.

– А как ты проникла сюда?

– Ты так не сможешь.

– И всё же, как?

Она мотнула головой по направлению к каплям, срывающимся с потолка в углу камеры, там, где грунтовые воды размыли кладку.

– Ты не сможешь пройти через воду.

– Тогда как?

– Через дверь. Я смогу отпереть замки, на тебе люди.

– Мне казалось, ты не боишься драки, – заметил я.

– Так я и не боюсь, мормилай. Мне это не нужно. Ты покинешь этот город, я знаю. А мне здесь жить, нас и так гоняют калёным железом. Не хочу брать на себя столько душ. Ты исчезнешь, а расхлёбывать нам.

– А если не исчезну? – с вызовом спросил я.

– Это твоё дело, мне всё равно. Увидят только тебя. Если, конечно, останутся свидетели.

– Хорошо, я согласен идти за тобой. Вперёд, – решительно выпалил я.

– Не так быстро, – глухо заметила мавка, сверкнув рубиновыми глазами. – Сначала ты должен заплатить мне за свободу.

– Как видишь, платить мне особо нечем, – съязвил я, всё ещё стоя перед ней нагишом.

– Я сама возьму то, что нужно, – прошипела на ухо мавка, подавшись вперёд.

Она прижалась ко мне вплотную. Глаза женщины вспыхнули, осветив камеру кровавым сиянием. Мавка обвила мою шею руками и принялась шептать на ухо чудные слова, что лились как музыка. Их темп то ускорялся, то замедлялся, а голос гипнотически очаровывал, лишая сознания. Я изо всех сил цеплялся за возможность продолжить мыслить, но удавалось лишь плавать на границе омута из мириад иллюзий и образов. Мавка говорила безостановочно, её слова становились резче, а голос то тише, то многократно громче. Она то шептала, едва не плача, то рычала и, казалось, ругалась. В моей груди возникло странное чувство, будто бы стало тесно. Мне хотелось разорвать себе глотку, вспороть солнечное сплетение, лишь бы оно прошло. Я принялся быстро и часто дышать, тело бросило в жар, глаза застилала кровавая пелена. Из горла вырвался тяжёлый стон, в груди что-то стучало, угрожая пробить рёбра. Не существовало ничего кроме рубиновых глаз, которые казалось повсюду. Я вдруг почувствовал тепло внизу живота, понял, что вошёл в неё. Что двигаюсь, словно заведённый, ритмично работая бёдрами, и осыпая мавку поцелуями, а она извивается подо мной словно змея, продолжая безостановочную песнь из чудных слов, вскипятивших мою кровь. Дойдя до пика, я едва не потерял сознание от наслаждения, а после отвалился от неё словно клещ, насосавшийся крови.