Текст книги "Харбинский экспресс"

Автор книги: Андрей Орлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

Она открыла глаза со второй попытки.

– …а коней я сама отпустила, – смущенно говорила Анна Николаевна спустя четверть часа, когда возвращались тропинкой к знакомой фанзе. – Понимаете, после того как раздался этот ужасный взрыв… – Она вздохнула, заново переживая случившееся. – Я поняла, что броненосный поезд уничтожен, а потому помощи взять неоткуда. И мне оставалось только вас дожидаться.

– А лошадей-то зачем? – хмуро спросил Павел Романович.

– Боялась, заметят. А заодно и меня… Представляете, все время казалось, будто кто-то крадется. Я потому и на дерево забралась.

– Ну, вы отчаянная, – с деланым восхищением сказал вахмистр. – Ровно как моя старшая.

Анна Николаевна на это ничего не ответила. Она вообще была не слишком приветлива с жандармским унтером – после того как Дохтуров представил их друг другу. Сказывалось, вероятно, сословное предубеждение к голубым мундирам. Хотя глупо, конечно.

Ребров это понял – замолчал и более не заговаривал.

– И как там, на сосне? – осведомился Дохтуров. – Спокойнее?

– Да. – Анна Николаевна улыбнулась. – Я даже заснула. Только сперва кушачком привязалась…

Дохтуров только головой покачал. Впрочем, можно ли строго спрашивать с девушки? Разумеется, ей было страшно. Особенно учитывая близкое ее знакомство с людьми из красного батальона.

– А где же наш ротмистр? Он в секрете, да?

– Он ранен, – ответил Дохтуров. – Мы оставили его в фанзе.

– Боже мой! – Дроздова остановилась, поглядела на Павла Романовича округлившимися глазами. – Это серьезно?

– Я надеюсь, не очень, – уклончиво сказал Павел Романович.

– Что же мы станем делать?

– Будем пробиваться к своим.

Он чуть не сказал: «На лошадях бы получилось быстрее», – но сдержался.

– Пойдемте же, пойдемте скорей! – Дроздова заспешила вперед всех по тропинке. – Он, может, сейчас истекает кровью!

Павел Романович, ощутивший мгновенный укол ревности, промолчал и прибавил шаг.

* * *

Запах в погребе был просто ужасный.

Анна Николаевна, спустившись, даже пошатнулась, и рука ее невольно взметнулась к лицу – зажать нос. Но все же удержалась, застыла, глядя расширившимися глазами на ротмистра.

Света было немного – две масляных лампы на стенах. Агранцев лежал навзничь, на том самом тряпье, что недавно служило постелью вахмистру и Симановичу. Рядом – таз с горячей водой. Несколько белых, относительно свежих лоскутов ткани – их тоже дала китаянка.

Дышал ротмистр трудно, но был в сознании. У него уже начиналась горячка, глаза сухо блестели в неверном желтоватом свете.

– Дождались все-таки, – сказал он Дроздовой. – Зря. Надо было одной уходить. Ну да теперь что… Уж не взыщите, что беседую лежа. Pardon, однако мой ливер, так сказать, несколько потревожен.

Ротмистр говорил коротко, отрывисто.

Павел Романович с возможной тщательностью вымыл руки, опустился рядом с Агранцевым. Приподнял одежду.

Дроздова негромко вскрикнула.

– Тихо, тихо… – Вахмистр повлек ее в сторону.

Дохтуров сосредоточенно разглядывал рану. Точнее, раны – их было две. Одна сквозная, касательная, задета мышечная стенка. Вторая – глухая, раневый канал направлен через тонкий кишечник. Крови, правда, немного. А вот признаки воспаления – налицо.

– Что, доктор, покидаю экспедицию? – негромко спросил Агранцев. – Жаль, так и не узнаю про эту вашу Гекату. Или, может, подсмотрю потом… с облачка? Да, боюсь, оно меня не удержит. Как думаете?

Он засмеялся.

– Я думаю, говорить вам надо поменьше. Пока что.

– Бросьте. Раз в живот – все. Я в японскую насмотрелся… Ах, черт, пить-то как хочется! Но не прошу. Знаю, все одно не дадите.

Павел Романович поднялся на ноги, подошел к вахмистру.

– Передайте своей китаянке, – сказал он, – пусть принесет снова воды. И еще… опия. А вам, – он повернулся к мадемуазель Дроздовой и немного запнулся, словно подбирая слова помягче, – лучше подождать наверху. Проследите, чтоб китаянка подготовила воду на совесть. Мне нужен белый кипяток.

Ребров нахмурился, молча кивнул. И Анна Николаевна стерпела, ничего не сказала. Надо отдать должное: она вообще хорошо держалась.

Когда оба ушли, Павел Романович вернулся к ротмистру.

– Все хотел спросить, – сказал тот, – о чем это вы секретничали тогда с атаманшей?

– Оказал ей услугу. Профессиональную.

– И что, успешно?

– Вполне. Она даже намеревалась нас отпустить.

Ротмистр вздохнул, что было вообще-то ему не свойственно.

– Значит, я поторопился. Ну да теперь не вернешь. Ce quiest fait, est fait. [12]12
  Что сделано, то сделано. (фр.)


[Закрыть]Она хоть не мучилась?

– Нет. Умерла сразу.

– Это хорошо. Что наш фотограф?

А вот с Симановичем ничего хорошего не было. Его ранение было хоть и чудовищным, но не смертельным. Памятуя, как быстро тот оправился от последствий шомпольной порки, Павел Романович почти не сомневался, что фотограф выживет. Но Симанович умер. Убил его болевой шок. Незадолго до того, как боль скрутила по-настоящему, он сказал:

– А знаете, господин доктор, вы станете смеяться. Ведь Фроим Симанович хотел перейти в православие! Да-да. Так и сказал себе: если выгорит живым воротиться – прямехонько к попу отправишься. Да только не вышло. Может, и к лучшему? Ведь у вас говорят: жид крещеный – что вор прощеный…

Но Павел Романович не стал ничего передавать ротмистру. Когда принесли воду, заново обработал рану. А потом подал особенноепитье в чашке – чуть-чуть, на полпальца.

Агранцев хлебнул, чуть закашлялся. Потом заметил:

– А водица-то маком отдает.

– Пейте уж, – ответил Дохтуров.

Вахмистр, стоявший за спиной Агранцева, быстро перекрестился.

Когда ротмистр задремал, Дохтуров поманил жандармского унтера.

– Пойдемте, – шепотом сказал он. – Проведем небольшую рекогносцировку. А вас, Анна Николаевна, очень прошу здесь побыть. Приглядите за раненым.

Выбрались из погреба.

– Как думаете, – спроси Ребров, – сколько ему осталось?

– Сутки. Много – двое.

– Плохо. Лучше бы уж быстрее отмучился. А так и сам не жилец, и нас за собою утянет.

– Что вы предлагаете?

– А то, – ответил вахмистр, – оставим его китаезам. Они и маком попоют, чтобы не мучился. Отойдет их благородие гладко, без терзаний. А после похоронют его по-людски. Я их знаю, им доверять можно.

– Бросить раненого – гнусность, – ответил Павел Романович. – Но вас никто не неволит. Можете уходить.

Вахмистр проворочал что-то под нос.

Дохтуров немного побродил по двору. Наткнулся взглядом на кривоватую лесенку. Подхватил, приставил к стене фанзы и легко вскарабкался наверх.

Отсюда были видны крыши дальних строений. Но и только.

Павел Романович перетащил лесенку, укрепил возле старой лиственницы и минуту спустя очутился на семисаженной высоте. Теперь Цицикар оказался как на ладони.

День клонился к вечеру, солнце жарко ворочалось в дымке. Вдали остро блеснули две нити – это пополуденный свет отражался в отполированной стали рельсов. Правее виднелось желто-белое здание вокзала, похожее на пасхальный кулич. Вокруг него происходило что-то странное: земля и откосы железнодорожной насыпи колебались и перекатывались, точно водяная поверхность. Павел Романович подумал сперва, что это оптический обман зрения. Но, присмотревшись, разобрал: окрест путей шевелились и перебегали человеческие фигурки. По всему – бойцы батальона имени Парижской коммуны занимали позиции перед прибытием литерного.

Правда, их было как-то уж чересчур много.

* * *

– Ну, доктор, что угодно можете просить! Все исполню. Да куда там просить – требовать можете!

Атаман Семин – еще вполне молодой человек, выглядевший, правда, сильно усталым, в заломленной набок папахе и с вислыми казацкими усами – стиснул Павлу Романовичу плечи и шагнул назад, словно любуясь.

Двое адъютантов его столь же масляно поглядели на Павла Романовича. А вокруг собралась изрядная толпа горожан, сдерживаемых казаками конвоя. Были шум, крики и всеобщее ликование. И получалось, что центром этого маленького столпотворения сейчас оказался именно Дохтуров.

Павел Романович молчал. Он чувствовал себя странно: было приятно и в то же время как-то неловко.

Атаман истолковал паузу по-своему.

– Хотя, конечно, дела после, – сказал он. – Надобно прежде победу отметить. Матвей, распорядись!

Один из адъютантов ввинтился в толпу и исчез.

– А мы покуда переждем, отдохнем, – продолжил атаман. – Чай, заслужили.

Конвой потеснил экзальтированных цицикарцев, и Павел Романович в сопровождении вооруженных людей отправился на вокзал, где в помещении ресторации обосновался ныне временный атаманский штаб.

Столы были сдвинуты к стенам, так что получилось большое свободное пространство. Его немедленно и занял конвой, а Павел Романович вместе с атаманом и вторым адъютантом прошли в отдельное помещение, очень, кстати, уютное. Должно быть, недавно здесь располагался кабинет управляющего.

– Славно, – сказал атаман, оглядевшись. – Не поверите, вторые сутки в седле. Будто закаменел.

Он устроился в кресле, достал портсигар, жестом предложил Павлу Романовичу.

– Нет? Ну как хотите. – Атаман закурил, с удовольствием выдохнул дым.

– Надумали?

– Нет, не надумал.

– Жаль. – Атаман пригладил рукой изрядно поредевшую шевелюру. – У меня в отряде вам бы работы достало.

Семин произносил почти слово в слово недавние доводы Вербицкого. Только, разумеется, знать он этого не мог.

– Прошу простить, но принять предложение никак не могу, – сказал Павел Романович. – А вот обещанием вашим, пожалуй, воспользуюсь.

Трудно поверить, но разговор происходил всего лишь спустя четыре часа после того, как Павел Романович высадился с импровизированного наблюдательного пункта на старой лиственнице. Последующие двести сорок минут вобрали в себя необыкновенно много событий. Пожалуй, столько обыкновенная жизнь обыкновенного человека не вместит и за год.

Впрочем, оно бы и слава Богу.

А тогда, разглядев сверху залегшие у насыпи красные цепи, Павел Романович понял, что шансов у литерного поезда никаких. Не требовалось быть военным специалистом, чтобы прийти к такому заключению. Дело в том, что, прежде чем подойти к станции, любой прибывавший поезд должен был миновать мост – совсем невеликий, в одну ферму. Располагался он на подходе, в двух верстах. И очень легко становился клапаном, заграждающим путь к отступлению: стоило обрушить несколько конструкций – и мост станет непроходим. Коммунары наверняка это сообразили: Дохтуров видел копошившиеся возле моста фигурки. А чуть позже разглядел и притаившуюся в проходе между пакгаузами пушку.

Словом, план красных был ясен: дождаться, когда поезд проследует входной семафор, обрушить мост, заперев состав с тыла, и без особых проблем захватить, для верности дав несколько орудийных залпов над головами. Впрочем, могли ударить и прямо – по вагонам конвоя.

Павел Романович глянул вниз – вахмистра там не было. Сквозь тощую лиственничную хвою двор фанзы просматривался великолепно, однако Реброва нигде не было видно.

Спустившись, Дохтуров обнаружил, что отсутствует не только Ребров, но и второй карабин. Забрав свой (хорошо, хоть его оставил вахмистр), Павел Романович вернулся к фанзе, на ходу размышляя о собственной перспективе. Возможностей имелось не много.

Можно попробовать отсидеться в фанзе, вручив жизнь заботам китайцев. Но без вахмистра на них уже нельзя положиться.

Можно поспешить ко входному семафору, чтобы попытать судьбу и все-таки предупредить литерный. Прямо сказать: сей вариант был весьма героическим, но не слишком реальным.

Имелась, впрочем, и третья возможность.

Павел Романович спустился в погреб. Воздух здесь стал как будто чище. Удивившись про себя этому обстоятельству, он наклонился над раненым. Ротмистр был в забытьи, и жар у него определенно усилился – с этой стороны, увы, никаких приятных сюрпризов.

Анна Николаевна сидела под самым светильником, положив на колени небольшую пухлую книжку. Но читала странно – с закрытыми глазами. Похоже, не слишком-то выспалась в своей сосновой развилке.

Он тронул ее за плечо. Дроздова тут же открыла глаза.

– Анна Николаевна, – сказал Дохтуров, – мне нужно отлучиться. Я прошу вас побыть здесь. Сумеете?

– Конечно. А куда вы?

У Дохтурова, который сказал вовсе не то, что ему бы хотелось, потяжелело на сердце, и он ответил не сразу:

– Постараюсь найти аптеку. Вас оставаться не понуждаю. Прямо скажу: тут может быть опасно. И я не могу вам оставить оружие. Этот карабин – все, что у меня есть.

– А наш вахмистр?

– Исчез.

Она зябко поежилась.

– Я останусь, разумеется. И мне не нужно оружия. Скажите… вы очень на меня злитесь?

– Простите?..

– Ведь я отпустила лошадей. Как последняя дура. С ними мы могли бы уйти.

– Мы и так уйдем.

Тут Дроздова внимательно посмотрела на него – и Павел Романович не смог продолжать.

– Вашей вины нет, – сказал он. – Вы не могли знать, как обернется.

Он наклонился и подхватил карабин.

– Постойте, – сказала Дроздова. – Раз уж вы в аптеку… Прошу, добудьте мне опий.

– Зачем?

– Чтоб не так страшно. Я хоть и дура, но все же понимаю, что нас ждет. Боюсь попасть имв руки живой.

Павел Романович нахмурился.

– Понимаю. Только в аптеках опия не бывает, там морфий. И то теперь – вряд ли.

Хотел добавить: «Да это и не поможет», – и снова промолчал.

– Что же мне делать?

– Ничего.

Словечко это прозвучало нехорошо, и она заметила.

– Не слишком-то учтиво. Тогда, в блиндированном поезде, вы держались любезнее.

Павел Романович перекинул карабин с плеча на плечо.

– Послушайте. Я хочу, чтобы вы ушли, – прямо сказал он. – В этом все дело. И я не знаю, как вас в том убедить, чтоб не стать в ваших глазах негодяем.

Анна Николаевна заглянула ему в глаза.

– Скажите, ведь он – умирает?

– Да.

– Почему же вы ничего не делаете?

Павел Романович посмотрел на нее, не зная что и сказать. Весь его врачебный опыт говорил: рана чрезвычайно опасна, а без настоящей хирургии – несомненно смертельна. Но как объяснить это барышне, за свою жизнь не видевшей ничего опаснее булавочного укола?

Но он тут же вспомнил, как она держалась на хуторе и в лесу, – и устыдился собственных мыслей.

– Отчего вы молчите? Сделайте операцию! Вы же врач!

– Весь мой инструмент – кавалерийский штык. А из перевязочных материалов – вот эти грязные тяпки. Простите, но я бессилен.

– Ведь он же ваш друг! И вы так легко говорите об этом!

«Друг?» – переспросил сам себя Павел Романович. И не нашел что ответить.

Дроздова вздохнула.

– Тогда о чем говорить? – сказала она. – Ступайте по своим делам. А я пока постираю одежду. Если умрет ваш товарищ, то хоть лежать ему в чистом.

Отвернулась, села возле масляной лампы и снова взяла свою книжку.

Павел Романович шел скорым шагом по улице. Шел не таясь, открыто – красные сосредоточились все где-то возле вокзала. Вдоль деревянных тротуаров сплошною стеной тянулись высокие, в полторы сажени, крашеные заборы. За ними – добротные, ухоженные дома. Но стучать бесполезно. Ни за что не откроют. И это сейчас было хуже всего.

Потому что Дохтуров сказал Анне Николаевне неправду.

Ни в какую аптеку он не собирался. К чему? Характер ранения и состояние ротмистра надежды не оставляли. Ротмистр непременно умрет, в этом нет ни малейшего сомнения. Так что аптека без надобности.

Но и тревожить раненого нельзя. В его состоянии малейшее сотрясение крайне мучительно. Поэтому остается только одно – ждать развязки.

Павел Романович был убежден: жизни ротмистру осталось сутки. Может, даже меньше. После этого они смогут уйти – выполнив некоторые печальные обязанности. Но только на лошадях. Пеший поход им не выдержать: на него просто нет сил – прежде всего, у Анны Николаевны. Поэтому без лошадей никак. Лошади – единственный шанс. Прямо сказать, невеликий.

Но говорить об этом мадемуазель Дроздовой не стоило. Многовато будет для девятнадцатилетней барышни.

Наверняка еще недавно раздобыть в Цицикаре коней не представляло ни малейшего затруднения. А сейчас город затаился, замер. Обыватели ныне носа за ворота не высунут, словно и нету их вовсе.

Словом, оставалось надеяться лишь на удачу – это и была третья возможность.

Павел Романович прошагал несколько кварталов, не встретив ни единого человека. Даже собаки из-за оград не тявкали. Это, наконец, становилось странным.

Покружил еще по городку. Но нигде не посчастливилось – ни лошадей, ни людей. Наконец, вышел к пожарному депо. Здание хорошее, добротное, краснокирпичное. Посередине свежекрашеная дверь под узорным кованым козырьком, справа и слева – ворота для выездов. А сбоку – каланча. Высокая, саженей двадцать, наверху круглая площадка устроена – для наблюдателя. Заботливо укрытая круглым деревянным навесом.

Павел Романович отправился на разведку. Но и здесь оказалось все то же – ворота депо не заперты, и пожарных ходов с их замечательными лошадьми, бочками да лестницами-топорами-баграми не наблюдается.

Оглядевшись, Дохтуров перехватил карабин под мышку и вошел внутрь. Заглянул в караульную, в кухмистерскую. Прошелся по немногочисленным кабинетам.

Нигде ни души. Ни брандмейстера, ни топорников.

Тогда Павел Романович свернул в правое крыло, вышел на круглую площадку и принялся подниматься по чугунной винтовой лестнице. Выглянул наружу.

Вот где был настоящий наблюдательный пункт! Куда там старой лиственнице. Тут и открылась Дохтурову вся диспозиция.

Красные действительно сосредоточились возле вокзала. Да только не одни – чуть поодаль стояли, сгрудившись, горожане, около двухсот человек. (Теперь понятно, отчего это красные витязи казались столь многочисленными.) Рядом – несколько бойцов с винтовками. И едва Павел Романович все это разобрал, коммунары принялись выстраивать полоненных цицикарцев рядами вдоль железнодорожных перронов.

Что за действо такое?

Очень скоро все объяснилось. Вышел человек в белом кителе, прогулялся вдоль шеренг. Павел Романович его узнал: ну конечно, комиссар Логов-Логус, собственной персоной. Выглядел комиссар оживленно: размахивал руками, стеклышками очков поблескивал. Горожане же имели вид самый понурый и недовольный, но стояли смирно. Потом комиссар закончил, застопорился. Что-то скомандовал, и жители принялись нестройно кричать, всплескивая при этом руками – но безо всякого энтузиазма. Некоторые из дам пополоскали в воздухе платочками, однако тоже весьма апатично.

В общем, вышло все это слабо, без подъема, но комиссар энергично покивал головой – видно, остался доволен.

Потом к вокзалу тяжело подкатил серый блиндированный автомобиль – должно быть, это и был тот самый «Товарищ Марат». Сбоку распахнулась дверка. Комиссар забрался внутрь и укатил.

Павел Романович сообразил: готовится спектакль. Актерами назначены горожане, а зрителями – служивые из атаманского конвоя, который ожидается в самом недальнем времени. Расчет простой: несмотря на заведомо плохую игру статистов, в первую минуту люди из конвоя все примут за чистую монету. Увидят то, что ожидают, – радостных обывателей. Что и требуется. А дальше приветственное слово скажет спрятанная неподалеку пушка.

Вот, значит, какой обычай у вас, господин батальонный комиссар. Предпочитаете прикрываться мирными жителями. Неблагородно.

Павел Романович сел, прислонился спиной к кирпичной опоре в центре наблюдательной площадки. Спускаться отсюда не было смысла.

Литерный предупредить не получится.

И вот почему: до самого моста вдоль пути были устроены секреты, в коих расположились стрелки красного батальона. Сверху их было отчетливо видно. Даже полдроги не пройти – непременно подстрелят.

На улице тоже толкаться незачем. И в фанзе, в погребе, для Павла Романовича сейчас занятия не имелось. Потому что теперь ротмистру Агранцеву едва ли смог бы помочь даже и госпитальный хирург, вооруженный всеми средствами медицины.

Лучше здесь оставаться. Во всяком случае, будет понятно, каков расклад.

Павел Романович взял карабин, вынул затвор. Поглядел внутрь – чисто ли содержал оружие прежний хозяин? Оказалось, вполне. Оно и понятно: карабин-то из арсенала бронепоезда, а там, в цейхгаузе, люди понимающие. Это вам не красный сброд.

Магазин был полон – пять патронов. Дохтуров выщелкнул их, осмотрел, а потом один за другим снова упрятал под пружину.

Налетел порыв ветра, разворошил шевелюру (и без того, надо сказать, изрядно потрепанную) и донес издалека хрипловатый паровозный гудок. Павел Романович вскинулся: в той стороне, где железнодорожная насыпь упиралась в стальные опоры моста, плыл над дальним лесом черный паровозный дым.

Литерный!

Красные, похоже, тоже заметили – на привокзальной площади прекратилось всякое движение, стрелки попрятались. И только две нестройные шеренги горожан топтались на платформах, готовясь отыграть свои невеселые роли.

Потом показался поезд. Двигался он удивительно споро и уже минут через пять прокатил через мост. Перейдя тем самым, неведомо для себя, роковую черту. И, как ни в чем не бывало, побежал дальше. Состав был небольшой: всего три ярко-зеленых вагона, которые тащил за собой пузатенький паровоз. Павел Романович не слишком разбирался в путейской классификации, но это, судя по всему, была обыкновенная «овечка» – локомотив серии «О». Фыркая паром, он ходко протащил вагончики мимо входного семафора. Издали поезд казался каким-то ненастоящим, игрушечным.

Павел Романович в душе надеялся, что конвой будет настороже и заметит неладное еще на подходе. Но «овечка», не снижая скорости, весело бежала вперед – можно сказать, прямехонько в зубы красному волку.

Снова закричал гудок. До перрона литерному поезду оставалась самое большее пара минут.

И в этот момент что-то у красных пошло не так.

Внезапно в полной почти тишине грянул пушечный выстрел – и прямо перед поездом из насыпи вырвался грязнобурый фонтан земли. Мгновение спустя поезд уже тормозил, отчаянно скрежеща железом. Паровоз зашипел, укутался облаком пара.

Двери первого и последнего вагонов откатились по сторонам, и, не дожидаясь, когда состав вполне остановится, посыпались наземь конвойцы. Словом, момент внезапности красными был решительно и бесповоротно утерян.

Снова бухнула пушка, и следом затрещали, защелкали одиночные выстрелы.

Конвойцы принялись отвечать. И весьма удачно: огонь красных стал реже, да и пушка быстро замолчала. Потом Павел Романович увидел, как несколько человек конвоя, перевалив через рельсы, ползком устремились к красным секретам. Пластуны двигались весьма проворно (видать, имели немалый опыт) и очень быстро подобрались к ближнему стрелку. Тот, увлеченно жаря по вагонам, их совершенно не замечал. Ну и дострелялся: двое пластунов соскользнули к нему в ячейку, после чего «красному витязю» стало определенно не до пальбы.

Соседний стрелок оказался более наблюдательным – не дожидаясь визита пластунов, выскочил из секрета и зайцем припустил к пакгаузам. А следом за ним покатились другие.

Между тем конвойцы, прикрытые насыпью, перебегали все ближе к вокзалу. А потом из-за поезда показались всадники – казачья полусотня. Их высадку Дохтуров не видел: мешали вагоны. По всему, конвойные наскоро наладили сходни и вывели лошадей за насыпь. Верховые немного покружили на месте, потом быстро построились и на рысях пошли вдоль насыпи к вокзалу.

Словом, близилась виктория, причем наиполнейшая.

Это уразумели даже гражданские обитатели, в воинской науке неискушенные. С первыми выстрелами все они как один неловко повалились на перронный настил. А теперь, завидев кавалеристов, вдохновились, горохом запрыгали с платформ и прыснули во все стороны.

Тут Павел Романович услышал знакомое механическое рычание. А потом из-за угла на улицу, где стояло пожарное депо, вывернул броневик. Застопорил, словно принюхиваясь. Дохтуров разглядел на сером боку его надпись, выведенную красным суриком:

«ТОВАРИЩ МАРАТ».

Несколько секунд броневик стоял, взревывая мотором, а потом сорвался с места и, вихляя на выбоинах мостовой, полетел к станции.

Улица, по которой он мчался, шла вниз, под уклон, и выводила прямо на привокзальную площадь. Площадь была уже частью заполнена – недавние пленники, спустившись с перрона, перемешались с осмелевшими любопытствующими и образовали здесь немаленькую толпу.

Вот в нее и вкатился с ходу «Товарищ Марат», поливая вокруг из пулемета. Смял, раскидал в стороны. Над площадью пролился стон. А броневик выбежал к вокзалу и принялся за казаков.

Пулемет у «Товарища Марта» имелся только один – курсовой. Но и его хватило: полусотня потеряла строй, рассыпалась. Двое верховых свалились. Еще одна лошадь бестолковым галопом поскакала прочь, вскидывая задние ноги и волоча за собою всадника, зацепившегося ногой в стремени.

Но, получив успех, броневик не задержался на месте. Сила его была в скорости, и он сразу умчался, окутанный душным облаком.

После этого коммунары воспряли. Стрелки, выстроившись в цепь, перебежками двинули к насыпи. Конвойцы по-прежнему отщелкивали их из винтовок, так что снова пришлось залечь, но уже ближе к путям.

В общем, если по шахматному, ситуация получалась патовой. Красные не смогли одолеть конвой с разгона, а у тех не получалось с конной атакой. Но все равно долго так продолжаться не могло. Время-то было против красного батальона имени Парижской коммуны.

Потом Павел Романович снова увидел броневик. Он опять вывернул с верхней улицы к пожарному депо, но больше уж не останавливался: перебрался на другую сторону и по узкой кривоколенной улочке покатил к железной дороге.

Никто из конвоя его не видел.

«Товарищ Марат» притормозил у самого полотна. Открылась дверка (с такого расстояния совсем крошечная), и двое из команды броневика спрыгнули наземь. Зачем – скоро стало понятно. Взялись сооружать перекат через пути, чтобы, значит, «Товарищ Марат» на ту сторону мог перебраться.

Павел Романович, глядя на эту деятельность, аж кулаки стиснул – да только что тут поделать? Бежать к вокзалу? Так эти быстрее управятся.

Но тут стрельба у путей пошла гуще, семинцы насели и, похоже, снова начали брать верх. Понеслось «ура!» – правда нестройное, – и покатились коммунары назад, к пакгаузам.

Броневик это мигом учуял. Пыхнул бензиновым дымом и рванул сызнова к станции. Опять заколотил его пулемет, и бравые крики конвойцев быстренько стихли.

Однако Дохтуров уже не следил за блиндированным «Маратом». Перекат через насыпь – вот что его сейчас занимало. Работа не из сложных, управятся быстро, а значит, и броневик тут снова вскоре покажется.

Павел Романович подхватил карабин и нырнул в проем, на винтовую лестницу. Вниз, скорей вниз!

Вырвался из депо, и – по улочке, той самой, кривоколенной. Бежать было недолго, вот уже и кончилась улочка, а за ней – небольшой пустырь, прилегающий к самой «железке». Вон и коммунары: вовсю стараются. Один лопатой кидает, второй рубит слеги из тощих придорожных сосенок, сверху кладет. Молча работают, бешено, на матерную брань силы не тратят.

Сюда, спустя короткое время, и вывернет «Товарищ Марат». Непременно. Только сразу на пустырь не попрет, прежде в улочке притаится – ситуацию оценить. И подъезжать будет не на полном ходу.

Павел Романович развернулся и зашагал туда, где улица ломалась под тупым углом. Высмотрел подходящий дом: двухэтажный, бревенчатый, окна как раз смотрят в уличный створ. Для стрелковой позиции самое лучшее место.

Надо сказать, замыслил Павел Романович одно предприятие – трудноисполнимое и до чрезвычайности рискованное. Он так рассудил: когда блиндированный «Марат» покатит по улочке вниз, то на изломе ее непременно скорость погасит. Шофэру-то сквозь бронещель широкого обзора нет. Поэтому броневик наверняка состорожничает, сперва высунет стальную морду, воздух понюхает. А уж потом к перекату дернет.

Вот тут и настанет момент, когда это чудище окажется вполне уязвимым. Только надо точно выбрать, откуда огонь вести. Времени-то будет всего ничего, на другую попытку уповать не приходится.

Вот этот, с зеленым забором, пожалуй, в самый раз будет.

Павел Романович подошел к приглянувшемуся дому, толкнул калитку. Калитка не подалась, а с той стороны еще цепь загремела. Ну да это ничего, цепь – не собака. Не жалко.

Он приставил ствол карабина к торчавшему из калитки штырю, надавил на спуск. Грохнуло. Калитка с петли слетела к чертям и завалилась на бок. Дохтуров бегом пересек двор, ловя на себе перепуганные взгляды из-за неплотно задвинутых ставен. Вбежал на крыльцо, дернул дверь на себя. Тут затруднений не возникло.

Дом как дом: сени, за ними черная кухня с печью-патриархом посередине. Направо галерея уходит, не иначе к теплому двору. А налево – лестница, на второй этаж. Павел Романович прямо-таки взлетел по ней. Обитатели дома при его появлении все уже лежали ничком, а кто не успел – тот падал, едва завидев фигуру человека в непонятном мундире и с винтовкой в руке.

И пускай себе лежат. Разъяснять ситуацию сейчас не имелось возможности.

Дохтуров кинулся к окну – ставни хоть и не до конца закрыты, а все ж заперты на какой-то хитрый замок. Второе окно – то же самое. И третье, и четвертое.

Совсем уж было решил Павел Романович опять замок пулей сбивать (хотя жалко, патронов-то всего четыре осталось), как заметил в стене низкую дверь. Заглянул: кровать, стол, зеркало прикроватное в бронзовой оправе. А на кровати – девица сидит, самого прелестного возраста. Из одежды – сорочка да коса до колен. И глаза вполлица.

Но Павел Романович, само собой, не к девице устремился – к окну. Слава Богу, хоть это не заперто!

– Ч-что вам угодно? – спросила барышня. Не завизжала и наутек не пустилась – с характером.

– Ступайте отсюда, – сухо обронил Дохтуров, устраиваясь подле окна.

– Но кто вы такой?..

– Вон из комнаты! – закричал Павел Романович.

Тут уж девицу как сдуло.

Дохтуров оглянулся мельком на хлопнувшую позади дверь, оглядел еще раз комнатку. Кровать расстелена – видать, девица-то спать собиралась. Ну да, почивать в этой глуши отправляются рано. Подле кровати – табурет, на нем волосяная подушечка-думка. А внизу – скамеечка, совсем низкорослая – чтоб только ногу поставить.

Павел Романович взял с табурета подушку, нагнулся за скамеечкой и занялся главным – позицией. Броневик мог появиться в любую минуту, так что мешкать не следовало.

Дохтуров укрепил ложе карабина на подоконнике, подложив под него жесткую думку. Получилось в самый раз: карабин не скользит, и в то же время сидит в импровизированной ячейке упруго.

А сам Павел Романович присел на скамейку. Она хоть и низенькая, но пришлась в самую пору. Удобно – приклад как раз на уровне плеча получается.

Поглядел туда-сюда, прикинул расстояние, а потом целик немного подправил. Только приспособился – а блиндированный «Марат» тут как тут. Выкатился с дальнего конца улочки и заторопился вниз, грохоча мотором. И вокруг – пыль столбом. Павел Романович даже засомневался, сможет ли стрелять из-за этакой завесы, да только пока броневик ехал, пыль ветром в сторону понесло.