Текст книги "Харбинский экспресс"

Автор книги: Андрей Орлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

Спустя четверть часа парадная дверь особнячка распахнулась, и из нее вышла Елизавета Алексеевна. Огляделась, увидела экипаж, на котором прикатил полицейский чиновник, и торопливо подбежала к нему.

Кучер поглядел удивленно.

– Ах, беда! – закричала молодая дама. – С вашим седоком плохо! Надобно в больницу, да только мне одной не поднять!

Возница почесал за ухом, крякнул и пошел слезать с козел.

Незадолго до того, как на колокольне Свято-Николаевского собора зазвонили к вечерне, дверь особняка вновь отворилась, и из нее выдвинулась маленькая процессия. Впереди шла Елизавета Алексеевна, казавшаяся бледной и словно бы уставшей – а за ней топали оба китайца. Они тащили по мешку из рогожи, по виду довольно увесистому. Если б случился поблизости прохожий, он мог бы отметить, что не только взрослый, но и мальчишка волокли свою поклажу довольно легко, без заметных усилий.

Оба подошли к стоявшей без кучера коляске, закинули в нее мешки.

Елизавета Алексеевна, не дожидаясь, пошла обратно и скрылась в особнячке. А китайцы впрыгнули в коляску, старший сел на козлы и направил экипаж к реке.

Глава вторая
БУМАЖНЫЙ БРОНЕПОЕЗД

Поздним вечером бронепоезд «Справедливый» подошел к станции – замелькали огни, гуще потянуло черным паровозным дымом, загрохотали колеса на стрелках.

Павел Романович сидел в купе вместе с ротмистром и пил пунш. Тот самый, что недавно был приготовлен для госпожи Дроздовой (разумеется, так Анну Николаевну Павел Романович величал только вслух, а про себя – исключительно Анечкой или даже Анютой). Да только пунш остался невостребованным, поскольку сон сморил барышню раньше.

Ротмистр, заметно оживившийся, когда Дохтуров вернулся с рандеву, и даже наскочивший с расспросами, после кратких и суховатых ответов Павла Романовича интерес к беседе потерял и теперь сидел молча, прихлебывая из стакана и глядя в окно.

Для Дохтурова это молчание кстати пришлось – было о чем пораздумать.

И в самом деле, как выполнить недавнее намерение о «решительном изменении стратегии»? Прямо сказать: наскучило быть сухим листком, гонимым неведомой силой. (Которая сперва едва не истребила в «Метрополе», потом в борделе и на красноармейском хуторе. И теперь, думается, тоже не намерена отступать.) В давешнем разговоре с ротмистром эта сила была наречена Гекатой – по имени греческой богини, заведовавшей, по представлениям древних, порождениями мрака и тьмы. Может, и не совсем точно, но образно.

Итак, Геката определенно постановила сжить со света Павла Романовича, штаб-ротмистра Агранцева и прочих: купца Сопова и старого генерала, имя-отчество которого Павел Романович никак не мог вспомнить.

Но хуже всего то, что мотив сих зловещих поползновений был совершенно неясен. Поначалу Павел Романович полагал, что ключ – в его прошлом. И даже начал склоняться к тому, что причина – в злополучном пересечении с сектой хлыстов, которое имело место пару лет назад. Однако не все в этой версии было складно. Может, дело в истории ротмистра? Или даже купца?

Впрочем, о его прошлом не имелось никаких сведений. Но если причина в нем, то теперь можно не беспокоиться, так как господин Сопов купно с генералом нашли свой конец на дне Сунгари.

А ежели вовсе не в них обстоятельство?

И вообще, рассуждения по типу «с одной стороны так, а с другой – эдак» никуда не годятся. Мало того, что изрядно поднадоели, так сии умствования еще и бесплодны. Нужно менять линию. Прекратить демонстрировать Гекате спину и повернуться лицом.

Это иносказательно, а на деле требуется вот что: разыскать пилота аэроплана «Сопвич», который барражировал над лесом в ту пору, когда узников с затонувшего «Самсона» готовили к жертвоприношению новым красным богам. Потому что пилот наверняка так или иначе связан с Гекатой. Только он мог навести эту недружелюбную даму на пленников. После чего те были умерщвлены – еще до того, как до них добрались душегубы батальона Парижской коммуны. Вот, должно быть, те диву дались!

Словом, пора переходить к действиям. Найти пилота – вот ниточка и потянется.

Ротмистр, которому Павел Романович изложил свои соображения, опять-таки сперва оживился, но после быстро остыл, так как никаких идей касательно поисков аэроплана у него не было. Как, впрочем, и у самого Дохтурова.

Как, в самом деле, найти «Сопвич»?

В этот момент дверь купе отворилась, и вошли двое – начальник бронепоезда есаул Вербицкий, а с ним незнакомый артиллерийский поручик в старомодном пенсне, которое делало его весьма похожим на литератора Чехова в молодом возрасте.

Вербицкий был весьма возбужден.

– Представьте, господа, – сказал он, присаживаясь, – срочная телефонограмма от атамана! «Справедливому» надлежит поднять пар и самым полным ходом идти к Цицикару.

– А разве не туда следуем? – осведомился ротмистр. – Насколько мне помнится, Цицикар на Транссибе, а мы с него не сворачивали.

Однако Вербицкий иронии не заметил.

– Цицикар захвачен красными. Там сейчас ужас что делается. Стон и скрежет зубовный. А нашей военной силы в городе нет.

– Все одно без пехоты бронепоезд не избавит город от вражеского десанта, – заметил ротмистр.

– Пехота будет, – сказал Вербицкий. – С противоположной стороны, от Хайлара, к Цицикрау идет литерный.

Агранцев пожал плечами.

– Тогда о чем беспокоиться?

Вербицкий с артиллерийским поручиком переглянулись.

– Дело в том, что литерный транспортирует не войска, – сказал есаул. – Да что там! Скажу прямо – он везет золото. В Харбин, для японской военной миссии. В уплату за снаряжение и боеприпасы. Весь эшелон состоит из быстроходного паровоза и трех вагонов. В одном – слитки, в двух других – конвой. Два взвода пехоты и казачья полусотня. И этого недостаточно, чтоб без помех проследовать захваченный Цицикар. Литерный известить возможности нет.

– Ах вот как. Насколько я понимаю, красный десант как раз и нацелился на атаманскую собственность? – осведомился Агранцев.

Вербицкий ответил не сразу.

– Похоже. В общем, господа, ситуация пиковая. Харбин атаману боеприпасов не даст. Семин с Колчаком в контрах – адмирал потребовал подчинения, а наш атаман не пожелал поступиться вольницей. Он больше на японцев надеется. Но те как раз закрыли кредит, требуют уплаты за прошлые поставки. А с запада наседают красные. Нашему Григорию Михайловичу сейчас остаться без патронов никак невозможно. Вот и получается, что вся надежда теперь – только на «Справедливый».

– И что вы намерены делать? – спросил Агранцев.

– Поднять давление в котле и следовать на Цицикар без задержки. По этой причине помочь вам пока не смогу. Прошу прощения.

Олег Олегович сказал это вполне искренне, но по нему чувствовалось, что полученным заданием и немалой ответственностью он взволновал и даже горд.

– Пойду распоряжусь, – сказал есаул и прибавил озабоченно: – Только бы путь не был разбит. Это теперь самое главное.

Поклонился и вышел.

Адъютант остался сидеть. Устало закрыл глаза, помассировал пальцами веки.

– Главное теперь вовсе не это, – сказал он вполголоса.

– А что же? – спросил Павел Романович, до сей поры не принимавший участия в разговоре.

Поручик ответить не успел, поскольку вмешался Агранцев.

– Вы, кажется, намерены подвергнуть ревизии слова своего командира? – спросил он. – Довольно странно для его адъютанта.

Поручик слегка дернулся.

– Я вовсе не критикую.

– К чему тогда ламентации?

– Наш есаул – храбрый человек, – ответил поручик, явно задетый. – Но вот знаний ему не хватает. Давеча сказал, что боится поломки колеи. Напрасные опасения! Я уж сколько раз объяснял: на расчистку от заграждений в среднем потребно двадцать минут, на починку рельсов – около получаса. А есаулу все видится, будто повреждение пути для «Справедливого» станет безвыходной ситуацией. А между тем у меня два газорезательных аппарата. И команда научена – в короткий срок может удалить взорванные рельсы и заменить новыми. Даже разрушенный мост и воронка от взрывов на полотне не станут препятствием.

– Чего же следует опасаться? – спросил Павел Романович.

– Для «Справедливого» с его средней броней гораздо страшнее граната, пущенная из полевой пушки, – сказал поручик. – Мы ведь представляем славную мишень для вражеской артиллерии. Блиндирование защищает только от пуль и осколков. Трехдюймовая граната легко пробьет с дистанции в полтора километра.

Павел Романович искренне изумился.

– Отчего же столь слабая броня?

– Оттого, милостивый государь, что мешает прочность железнодорожных путей. Большую массу бронепоезда им ни за что не вынести.

С этими словами поручик поднялся. На ротмистра он не глядел – не мог простить подозрения в нелояльности к командиру.

– А скажите, господин поручик, – спросил Агранцев, – вы где прежде служили? И довелось ли вам повоевать на германском?

– Нет, не довелось, – ответил тот, слегка покраснев (видимо, ротмистр опять задел за живое), – я выпустился в Петербурге в шестнадцатом и был оставлен при штабе округа.

– Откуда ж военный опыт?

– После переворота пробрался к Деникину. Служил в первом бронепоездном дивизионе полковника Скопина. А теперь вот здесь… Честь имею!

– А не случалось ли вам бывать в воздушных отрядах? – спросил Павел Романович, повинуясь мгновенному наитию.

– Воздушных? – переспросил поручик. – Бывать приходилось, а вот летать – нет.

– А как по-вашему, «Ньюпор» будет понадежнее «Сопвича»?

– Я не специалист, – мрачно ответил поручик. – Это вам лучше у баговцев справиться. А вы для чего спрашиваете? – Адъютант с некоторым подозрением оглядел незнакомого статского.

– У баговцев? – переспросил Павел Романович. – А ведь верно. По возвращении в Харбин непременно вашим советом воспользуюсь. Как их найти?

Поручик промолчал. Ясно – не станет отвечать, пока не получит разрешения заданный им самим вопрос.

И Павел Романович вежливо сказал:

– Нам с ротмистром довелось недавно побродить по тайге, и…

– Это я слышал, – невежливо перебил поручик.

– …и в ту пору неизвестный пилот «Сопвича» оказал нам, гм, некоторую услугу. Хотелось поблагодарить.

– Понятно, – поручик снова потер глаза. – Значит, поблагодарить. Боюсь, это будет непросто, потому что «Сопвичи» у адмирала только еще ожидаются. А пока – «Ньюпоры» да несколько «Снайпов».

Сказал – и откланялся.

– Лихо вы дознание провели, – сказал ротмистр, когда за поручиком закрылась дверь. – Будто специально учились. А все же с баговцами поговорите, когда в Харбин воротимся. Это мой вам совет. Глядишь, найдете эту Гекату.

– Непременно, если только разъясните, кто эти господа.

Агранцев удивленно посмотрел на него.

– БАГ – боевая авиагруппа. В составе войск, подчиненных ныне адмиралу Колчаку. Правда, касательно боевой способности – скорее одно название. Пока настоящей воздушной силы у Александра Васильевича нет. То, что имеется, пригодно для разведки и связи. Впрочем, союзники обещали поставить несколько новых машин. Если сдержат слово, выйдет иной коленкор. Нужно будет расширить аэродромную сеть, наладить снабжение, подготовить ремонтную часть. Да обучение пилотов организовать. И получится воздушный флот, способный изрядно помочь наземным войскам.

Павел Романович заметил, что ротмистр говорит со знанием дела и немалым воодушевлением.

– А вы сами не хотели б попробовать себя в роли аэронавта? – спросил он.

– Не только хотел, но и пробовал, – сказал Агранцев. – Приходилось, представьте себе, взмывать над грешной землей. Летал с прапорщиком Казакевичем (это был оч-чень известный пилот!), в качестве наблюдателя. Даже уроки пилотирования брал у него. Да только настоящей учебы не получилось: наш прапорщик погиб под Ляояном.

– Сбили?

– Двигатель отказал. – Агранцев покачал головой. – И вот что я вам скажу: имеется у меня мечта. Заветная греза. Хочу перемахнуть на аэроплане в Америку. Но не через Берингов пролив на Аляску – тут хотя и подвиг своего рода, но калибр все же не тот. У меня план дерзновенней – через Атлантику пролететь. Представляете? Над океаном! Стартовать, скажем, во Франции, на побережье, а приземлиться уже в Американских Штатах.

– И что, есть такие аэропланы, что могут столько часов продержаться в воздухе? – спросил Павел Романович.

– В том то и дело, что нет. Но будут! Уверен, непременно появятся… Впрочем, у нас с вами пока совсем иные заботы.

Павел Романович, которого рассказ ротмистра тоже увлек, хотел было спросить подробнее, но тут состав дернулся. Впереди загудел паровоз, и поезд принялся замедлять ход.

В купе без стука вошел есаул – не вошел, ворвался! – и воскликнул с порога:

– Господа! У меня телефонограмма-молния! Навстречу нам от Цицикара пущен брандер!

– Кем? – спросил Павел Романович.

– Боже мой! Кем! Да большевикам и пущен, кем же еще!

И, видя озадаченное лицо Дохтурова, пояснил:

– Брандер – это паровоз с прицепленным вагоном, набитым взрывчаткой. Боюсь, конец «Справедливому».

На это Павел Романович не знал что сказать. Он оглянулся на ротмистра, но тот как раз отвернулся к окну – словно ничего и не слышал.

Вербицкий шагнул в купе, снял кожаный картуз, решительно пригладил волосы и водрузил обратно свой головной убор.

– У меня такой проект, – сказал он. – Даю приказ остановить бронепоезд. Из концевой башни открываю огонь по брандеру. Подобьем – значит, спасены. Нет – ну, ничего не попишешь. Судьба.

Услышав эти слова, ротмистр круто повернулся.

– Своею судьбой вы, конечно, вправе распоряжаться, – сказал он. – Но как же в таком случае Цицикар? И золото атамана?

Вербицкий развел руками.

Агранцев посмотрел на него, хмыкнул.

– Сколько человек у вас в базе? – спросил он.

– Около сотни. Из них половина – команда броневой части.

– Лошади имеются?

– Имеются.

– Позвольте планшет, – попросил ротмистр.

Взял карту, изучал ее несколько минут, потом поднял голову:

– Вот что. Бронепоезд остановить. Снять два пулемета со станков. Комендоров с обслугой в боевую часть, к орудиям, а всех свободных – на коней, и верхами идти к Цицикару. В три часа дойдем. Большевики нас не ждут, вокзал можно взять с ходу. Там закрепиться и ждать литерный. С пулеметами продержимся, определенно.

Вербицкий задумался. В этот момент в купе появился четвертый – давешний адъютант в пенсне.

По глазам было ясно – разговор он слышал.

– Это хороший план, – одобрил адъютант. – Поддерживаю.

Вербицкий посмотрел на него, нахмурился.

– Нет, – сказал он. – Дробить и без того небольшую команду я не позволю.

– Как хотите, – ротмистр пожал плечами, – вы командир, вам решать.

– Да, решать мне. – Вербицкий оглядел присутствующих – словно ждал, не будет ли возражений.

Павел Романович подумал мельком, что кто-то, похоже, сильно поторопился, назначив молодого есаула командиром бронепоезда.

– А я считаю, план хороший, – упрямо повторил адъютант. – Стрелять по брандеру с дальней дистанции – все равно что со смертью в орлянку играть. Ежели нам не повезет, тогда и литерному конец. Господин ротмистр прав: нужно идти маршем на Цицикар.

– Господин поручик, вы слышали мое мнение. Извольте выполнять, – сказал Вербицкий.

Поручик коротко откозырял.

– Слушаюсь. Однако должен предупредить: я подам рапорт на имя атамана.

– Как угодно, – ответил Вербицкий, потемнев лицом. – Подавайте. Если представится такая возможность.

Дохтуров посмотрел на него с сочувствием. Не позавидуешь: конфликт со своим же начальником штаба, и когда – перед самым боем! Вербицкий, конечно, сам виноват, но для дела-то это ведь все равно.

– Послушайте, – сказал Павел Романович. – Мы с ротмистром тут – частные лица. Дайте нам коней, и мы отправимся к Цицикару на свой страх.

Вербицкий удивленно уставился на Дохтурова.

– А для чего? Вы что, вдвоем намерены штурмовать город?

– Втроем, – поправил его Павел Романович. – Барышня отправится с нами. Ничего штурмовать мы, конечно, не станем. Но, если нам повезет, появится шанс предупредить литерный об опасности.

Вербицкий помолчал, пошевелил вверх-вниз бровями.

– Как хотите, – сказал он. – Коней я вам дам, под честное слово. А барышню здесь оставьте, на базе. Ничего тут с ней не случится.

– Ну уж нет. – Павел Романович почувствовал, что начинает злиться. – Она с нами. Тут вы не вправе распоряжаться.

И настоял на своем.

– А как найдете дорогу? – спросил Вербицкий. – В здешних-то дремучих местах?

Ответил Агранцев:

– Разберемся. Карту я видел, так что найдем.

Более есаул не стал возражать.

Когда остались одни, ротмистр рассмеялся.

– А вы, оказывается, авантюрист, доктор.

– Вам не по душе мой план?

– Отчего же. Вполне. Сам собирался предложить то же самое, а вы упредили. Честное слово. Но в одном наш кожаный пульчинель прав: Анну Николаевну с собой брать не стоит. Это ведь не прогулка на пленэр. Пикника, боюсь, не получите.

– А давайте-ка мы ее саму спросим, – сказал Павел Романович.

– Давайте, – отозвался ротмистр. И, глянув на Дохтурова, добавил: – Эге! Однако какой у вас вид загадочный! Будто в ответе вы и вовсе не сомневаетесь.

* * *

Путь до Цицикара занял почти четыре часа.

Вербицкий выполнил обещание – дал лошадей и даже снабдил оружием. Павлу Романовичу и Агранцеву достались рослые и выносливые кобылы, по словам обозного казака – «дюже справные». Анне Николаевне – конек-двухлетка, довольно игривого нрава, взятый исключительно из-за небольшого роста. На него госпожа Дроздова могла взобраться без посторонней помощи.

Что тут же и продемонстрировала – обозники аж присвистнули. Анна Николаевна порозовела, польщенная, однако Дохтуров склонялся к мысли, что причина восторга у казаков была иной: взбираясь на коня, госпожа Дроздова высоко подобрала юбку, продемонстрировав открытые до колена ножки самой безупречной формы.

Сидела в седле она на мужской манер, уверенно. (Перед тем как выступить, маленькая экспедиция провела небольшой совет, и тут Анна Николаевна решительно и совершенно бесповоротно отвергла предложение ротмистра остаться в базе бронепоезда – заявив, что верховая прогулка для нее вовсе не затруднение, так как она немало каталась в прошлом в Павловском парке. Ротмистр заметил, что ждет их отнюдь не прогулка, но, глянув на Дроздову, а потом и на Павла Романовича, возражения снял и более к этой теме не возвращался.)

Павел Романович торопливо взял под уздцы коня Анны Николаевны и увел от обозного вагона, подальше с глаз охальных казаков.

Перед тем как пуститься в дорогу, ротмистр сказал Дроздовой:

– В пути вы своему коньку шенкелей не жалейте. А уздой лучше не править – только раскровените. Уж поверьте, я эту породу знаю.

Командир Вербицкий дал даже сверх того, что обещал: снарядил одеждой и оружием. Сам выбрал и сам принес, скрипя своим черным обмундированием. Павел Романович подумал, что напрасно все-таки ротмистр столь ядовито обозвал есаула «кожаным пульчинелем». Ведь, как говорится, кто без греха…

Получили они два кавалерийских карабина, два ревнагана, и патронные пачки – сколько смогли вместить седельные сумки. Агранцев в дополнение взял казацкую шашку – с хищного вида клинком, в черных потрескавшихся ножнах и с потемнелым темляком на рукояти. То ли от пота, то ли от какой иной субстанции. Ротмистр неким хитрым манером пристроил ее на спине, сказав, что этот способ очень удобен: и скрытно, и достать при необходимости можно мгновенно.

Дохтуров переоделся в офицерский китель и галифе – прежнее платье-то приняло за время странствий вид совершенно неподобающий. Агранцев тоже не отказался от новой одежды, вдобавок перетянулся ремнями и прикрепил погоны на плечи. Надо признаться – вид у него стал куда как более авантажный. А вот Анне Николаевне пришлось довольствоваться дорожной накидкой: ничего из женского гардероба у интендантов не оказалось.

Пришло время покинуть уютный пульман.

Все трое спустились на путь. К этому моменту, как на грех, припустил рассыпчатый дождь-буснец. Павел Романович по опыту знал: в тайге буснец – штука обманчивая. Сперва вроде и ничего, а походишь под ним пару часов – так до нитки промокнешь, до самых костей. Всю душу вымотает, проклятый.

– …Уж лучше бы ливень… – пробормотал он вполголоса.

– Совершенно согласен, – отозвался ротмистр. – Да экая жалость: нету у нас телеграфного сообщения с небесной-то канцелярией. Придется терпеть.

Он набросил на плечи кусок брезента (вместо плащ-палатки) и вышел под дождь. Получилось не без рисовки, но эффектно.

«Перед Аней интересничает, – решил Павел Романович. – Пускай».

Но все-таки неприятно.

Перед самым уходом произошел маленький разговор с Вербицким.

– Дайте два пулемета без станков, – попросил ротмистр.

Вербицкий помолчал, потер переносицу.

– Нет, господа, пулемета я вам не дам, – сказал он. – Ни одного. Прошу извинить. Спешу на боевую часть. Сами понимаете – брандер! – и побежал, не оглядываясь, вдоль состава.

…Неподалеку от насыпи обнаружилась тропинка. По ней и пустили коней. Когда въехали в лес, Павел Романович оглянулся. И ему показалось, что в одном из вагонных окон блеснули стеклышки пенсне.

В свое время ему приходилось ездить верхом – в годы студенчества, когда летом наезжал к своей благодетельнице-тетушке в деревню – и навыки-то, оказывается, не исчезли!

Двинулись в такой последовательности: впереди – Павел Романович, следом Анна Николаевна на своем развеселом коньке, а ротмистр следовал замыкающим.

Железнодорожное полотно на Цицикар здесь делало широкий плавный поворот – в радиусе не менее тридцати верст – и поездом получалось неблизко. Ротмистр намеревался срезать путь напрямик. По времени должно было выйти около шести часов.

Из-за проклятого буснеца скоро промокли вдрызг, никакие накидки не помогли. Лошади часто оскальзывались на раскисшей земле. Пришлось ехать медленнее.

– Вот это некстати, – сказал ротмистр. Он пустил свою кобылу вперед и поравнялся с Павлом Романовичем. – Так можно и опоздать, к чертям. Тогда получится – зря мокли.

Словно в ответ, дождь припустил сильнее. Видимость стала совсем никакая.

– Давайте переждем! – крикнула Анна Николаевна. – А то мой жеребчик едва ногу себе не сломил!

– Лучше бы шею… – пробормотал ротмистр себе под нос, однако Павел Романович услышал.

– Что вы хотите сказать?

– Да то, что мы уже вдвое бы дальше были, когда б не барышня. И взбрела вам фантазия!

– Вот как! А у вашей кобылы, стало быть, крылья имеются?

Анна Николаевна подъехала ближе. Поглядев на мужчин, мгновенно сообразила, что идет острый разговор, и тому причиной – она. И тут же сказала:

– Предлагаю короткий привал. Если через четверть часа дождь не ослабнет, вы поедете вперед. Я следом. И прошу вас, Павел Романович, без возражений! Вы уж как-то чересчур взялись меня опекать.

Спешились. Ротмистр вышел поводить лошадей в узде – чтоб не остыли. А Павел Романович с госпожой Дроздовой укрылись под охватистой лиственницей.

Разговора не получалось. Анна Николаевна хмурилась и кусала губы – понимала, что задержка из-за нее. Да и Дохтурову было не до светских банальностей. Впереди-то – полная неизвестность. Не вышло бы из огня да в полымя…

– Ой, глядите… – прошептала вдруг Анна Николаевна. Она показала пальчиком куда-то Дохтурову за спину.

Он быстро обернулся, но сперва ничего не увидел. Однако уже через секунду обнаружилось нечто, чему и названия не было.

Прямо перед ним, шагах в пятнадцати, росла почернелая сосна со странным и необычным, будто оплывшим внизу стволом. В стволе, как раз на высоте человеческого роста, имелось дупло. А из его темной пасти высовывалось, раскачиваясь, что-то черное, блестяще-гибкое.

Это была небольшая змейка. Несмотря на расстояние, Павел Романович разглядел яркие изумрудные глазки. Змейка свисала наполовину и раскачивалась вправо-влево, точно дразнящий язык в глумливо ухмылявшемся рту.

В этот миг сделалось еще темнее, набежала туча, и буснец разошелся пуще прежнего.

Павел Романович посмотрел по сторонам – где же ходит ротмистр? – а когда повернулся обратно, то увидел ошеломительную картину: змейка обернулась языком, дупло – ртом, а сама сосна – неприятного вида древней старухой.

Кто-то стиснул ему плечо. Он поднял глаза: рядом стояла Анна Николаевна, бледная, с закушенною губой.

Непонятная старуха потянулась навстречу. Лицо – как у языческой маски. Глаза просвечивали болотным огнем. Они, должно быть, неким образом магнетизировали. Глядя в них, хотелось встать и подойти ближе.

Павел Романович этого не сделал, удержался, а вот Анна Николаевна поднялась и шагнула вперед.

Старуха поглядела на нее, приоткрыла рот и облизнула тонкие древесные губы языком-змейкой.

Дроздова сделала еще шаг.

Хотел было Павел Романович крикнуть, чтоб не смела более придвигаться, да только голос куда-то делся. Что за напасть? Он потянулся к револьверной кобуре (тоже непросто, руку будто судорогой свело). Но в этот момент в тучах над лесом неожиданно обозначился разрыв. И над мрачным, зелено-серым таежным ковром высветило вдруг такою лазурью – да еще с золотом! – что Дохтуров на миг даже зажмурился.

А когда открыл глаза, все закончилось. Ни змеи, ни старухи. Да и дождь перестал.

Неужто привиделось?

Он повернулся к Дроздовой, встретился с ней взглядом. И в ее глазах прочитал тот же вопрос.

– Ну как, живы? – послышался голос ротмистра. – А ведь дождались, похоже. Тучи на юг сносит. Будет вёдро. Давайте, господа, седлайте своих росинантов, и в путь. Прошу за мной – я теперь во главе колонны.

– Что это было? – прошептала Анна Николаевна, склоняясь к Дохтурову.

– Не знаю. А было ли?

Дроздова поглядела на него в некотором смятении, но более спрашивать не стала, молча поехала следом.

* * *

Цицикар открылся неожиданно. Раздались в стороны толстенные таежные великаны, раздвинулись ветви, и показались дальние огороды, а за ними – кривобокие сарайчики вперемешку с крытыми соломой фанзами.

– Это, надо понимать, окраина, – прошептал ротмистр. – Эх, жаль, не догадался спросить бинокля.

Павел Романович подумал, что переживать особенно нечего: Вербицкий бинокля все равно бы не дал. Да только он ни к чему. Зрение, от рождения весьма неплохое, за годы ссылки у Павла Романовича приобрело небывалую остроту, так что он отличнейшим образом мог обходиться без оптических приспособлений.

За фанзами начинались сады, а над ними вдали возвышались купола церковки со звонницей. Еще далее – два-три здания повыше, скорее всего, официального назначения.

– Предлагаю рекогносцировку, – сказал Агранцев. – Мы идем с вами, доктор, а прекрасная Анна остается в тылу.

– Лошадей отпустить? – спросила Дроздова.

– Зачем? Стреножим, и пусть погуляют. Мало ли…

До ближайшей фанзы пришлось добираться пригнувшись, а местами и вовсе ползком. Павел Романович не без сожаления подумал, что новенькое обмундирование наверняка потеряло свой вид. Впрочем, не о том теперь надо тревожиться.

Перед тем как зайти, осмотрелись. Прислушались.

Обыкновенные крестьянские звуки: собака брешет где-то вдали, скрипит колодезный ворот. Над нешироким двором пролетела ворона, спланировала на старую лиственницу. Почистила клюв, глянула на гостей. Словом, все исключительно пасторально. Картину портило лишь тарахтение бензинового мотора, впрочем, доносившееся очень издалека.

Перекрестившись, ротмистр нырнул в дверь. Павел Романович, как было уговорено, подождал полминуты, понаблюдал – и шагнул следом.

Картина открылась следующая.

Глинобитные стены, земляной пол, прикрытый циновками. В центре очаг, над которым на деревянной треноге висит плоский широкий котел. Рядом – китаянка неопределенного возраста. Одной рукой помешивает в котле бамбуковой палкой, другой держит ребенка, совершенно голого, который, не просыпаясь, сосет материнскую грудь.

Увидев пришельцев, китаянка попятилась. Разжала пальцы, и бамбук свалился в огонь. А вот младенец показал себя молодцом – вцепился в мать, как обезьянка, удержался и снова зачмокал. Похоже, даже и не проснулся.

В этот момент дверной проем перечеркнула чья-то тень, и в фанзу вошел китаец. На плече он держал шест-коромысло, на концах которого висело по брезентовому ведру.

– Ага! Камаринский пейзан пожаловал! – бодро прокомментировал ротмистр. – Скажи-ка мне, братец…

Договорить он не успел.

Китаец сделал неуловимое движение шестом – ведра полетели в стороны, ударили два водяных фонтана – и скакнул вперед, метя шестом ротмистру в грудь.

Ш-ш-жик!

Казачья шашка описала в воздухе полукруг (при ярком свете это бы наверняка смотрелось еще красивее) и укоротила шест вдвое.

При столь устрашающем, хотя и безмолвном реприманде китаец оторопел и попятился.

Но дело было еще не закончено.

Стоявшая у Агранцева за спиной китаянка схватила свою палку, которая успела уже заняться с одного конца, и без колебаний стукнула ротмистра по затылку.

Тот охнул, выпустил из рук шашку, согнулся.

Раздумывать было некогда: Павел Романович вырвал из кобуры револьвер и щелкнул взводимым курком. Это следовало сделать чуть ранее – но он, увы, не поспевал за событиями. Впрочем, большего не потребовалось: китаянка бросила свою палку и кинулась ничком на пол.

«Как бы ребенка не раздавила».

Но напрасно он беспокоился – малыш мышкой вывернулся из-под матери, вскарабкался ей на спину и уселся, посверкивая черными глазенками.

Павел Романович выразительно посмотрел на китайца, показал револьвером в угол.

Агранцев, выпрямившись, с кряхтеньем потер затылок.

– Однако… Экая амазонка…

Похоже, ротмистру было неловко.

Павел Романович с револьвером в руке подошел к китаянке – та, съежившись, торопливо переползла к мужу.

Дохтуров подошел ближе, опустился на корточки и задал какой-то вопрос.

Услышав родную речь, хозяева фанзы вовсе не оживились. Покачали синхронно головами – дескать, не понимаем – а после согнулись в поклоне, да так и замерли.

Павел Романович повторил вопрос на родном языке.

Тот же эффект.

– Тьфу! – сказал ротмистр, подходя ближе. – Не хотят говорить. Прикидываются, ясное дело! Пугните-ка их как следует.

– Не думаю, что прикидываются, – проговорил Павел Романович. – Скорее, мой китайский не вполне хорош. А по-русски они действительно не понимают.

– Ну и свинство с их стороны. Сколько лет рядом живут. Могли б уж и выучиться. А, ну их. Одно слово – макаки.

Ротмистр покосился на свое плечо.

– Черт! Глядите, погон отстегнулся. Не поможете?

Дохтуров выпрямился, переложив револьвер в левую руку.

В этот момент китаянка вдруг загомонила. Оживленно жестикулируя, показала на плечо ротмистра.

– О чем это она? – спросил Агранцев.

– Не пойму… подождите…

Наконец китаянка, раздраженно махнув рукой на своего благоверного, повернулась к Павлу Романовичу и затараторила громче, помогая себе жестами.

Ротмистр крякнул:

– Ну и чешет! Что твоя швейная машинка «Зингер и сыновья»!

– Подождите! – Павел Романович поднял руку, прислушиваясь, и ободряюще кивнул китаянке.

Та застрекотала пуще прежнего, изо всех сил помогая себе руками. При этом все показывала себе на плечи, щелкала, словно стряхивала муравья, вытягивала губы трубочкой и целилась указательным пальцем Павлу Романовичу в грудь: «Пом-пом!» Потом залилась гортанным клокочущим звуком и пустилась вприсядку.