Текст книги "Харбинский экспресс"

Автор книги: Андрей Орлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

Клавдий Симеонович глазам не поверил.

Но нет, все точно. Как же сумел генерал оказаться тут, да так скоро?

Сопов потрясенно выпустил из пальцев недокуренную папиросу. И застыл на месте, не сводя глаз с одиозной фигуры генерала в неизменной шинели.

Путь на вершину сопки Ртищеву, по всему, дался нелегко. Он поначалу молчал – сбился с дыхания. Потом глухо сказал:

– Помогите мне. Пока шел, повредил ногу.

Сопов не тронулся с места. Повредил ногу? Как же, как же.

– Да вы уж не боитесь ли?

Клавдий Симеонович помотал головой.

– Никак нет, ваше превосходительство. Да только нам будет лучше теперь врозь двигаться.

Генерал сделал несколько неуверенных шагов и снова остановился.

– Куда вы собрались?

– К людям подамся. – Сопов кивнул вперед. – А вы можете к реке, как и рассчитывали.

Он надеялся, что последняя фраза прозвучит саркастически.

Генерал обернулся. Он, похоже, до сей поры не замечал ни вышки, ни хутора. С минуту разглядывал их, потом вновь повернулся – и вдруг показал на Клавдия Симеоновича пальцем. Словно был он преподаватель и вызывал теперь к доске отвечать домашний урок. Палец был черным и каким-то несообразно толстым.

Вдруг с него сорвалось пламя, и в грудь титулярному советнику будто ударили молотком. Он повалился с ног, но мигом поднялся на четвереньки и в такой позиции метнулся в сторону.

Ему не требовалось пояснять: то был никакой не палец – а револьвер! Откуда он у Ртищева? Ведь забрал его ротмистр!

Сзади щелкнул новый выстрел, и шею Сопову как кнутом обожгло. Он всхлипнул, рывком поднялся на ноги и понесся по склону вниз.

Как смог удержаться – неведомо. Но словно крылья выросли за спиной у Клавдия Симеоновича, и он летел вниз, не чуя под собой ног. Несколько раз казалось, что он слышит позади выстрелы, но вправду они были или только в его воображении – неизвестно.

Он остановился на миг (перевести дух), быстро сунул руку назад. Нащупал кобуру за спиной – и только теперь понял, откуда револьвер у Ртищева. Это был его собственный «бульдог»! Не иначе, генерал похитил его, пока Клавдий Симеонович спал. Хорош генерал, хорош…

Но сейчас не было выхода, как спасаться бегством. Но не куда глаза глядят, а в правильном направлении, к югу. К хутору – а он с той стороны, где солнце.

Но все хорошо в теории. Очень скоро Клавдий Симеонович понял, что выдержать линию он не сумеет. Лес заставлял то и дело сворачивать, ища обходные пути. Сопов давно перешел на быстрый шаг, но позволить себе передышки не мог.

Он помнил, как быстро генерал добрался до сопки. Что если он и теперь где-то за спиной, в десятке шагов? Вполне возможно.

Так и шел, время от времени переходя на рысцу. Самое удивительное – подхватил и саквояж, и проклятую корзину с котом. (Тот давно свернулся калачиком и затаился на самом дне, опасаясь и шорохом напомнить о собственном существовании. И не без оснований: начни он голосить либо капризничать – тогда, может, и бросил бы Клавдий Симеонович ротмистрова любимца.) Но все имеет свои пределы – нашлись они и для титулярного советника. Был он уже к этому времени в полном изнеможении.

Сопов тяжело опустился на мох. Закрыл глаза.

Как же так получилось, что он еще жив? Ведь генерал попал ему точно в грудь. Впрочем, Клавдий Симеонович уже догадывался, что именно его спасло. За время службы он о таком слышал. Случалось, хотя и крайне редко.

Сопов сунул руку за пазуху и вытащил наградной портсигар.

Металл в центре был смят. Пуля пробила крышку, но застряла в донце. Сопов попытался открыть – не получилось. Жаль. Сейчас бы папироска кстати пришлась.

Тут где-то позади громко хрустнула ветка.

Клавдий Симеонович вскочил на ноги, выронив портсигар. Сердце подпрыгнуло в груди и заколотилось о ребра. Сопов вновь кинулся бежать. Теперь ему было легче – он мчался по склону, вниз. Откуда этот склон взялся, Клавдий Симеонович не понимал, да и некогда было думать.

Потом вдруг обнаружилась тропинка, и он, приободряясь, припустил по ней. От усталости и избытка переживаний Клавдий Симеонович даже не удивился, когда лес впереди поредел, и между стволами показалась река. Так и бежал, точно заведенный. А потом тропинка под ногами его внезапно прервалась – и обнаружился обрыв.

Хотел было титулярный советник затормозить, да ноги не послушались. Он только воскликнул: «Ух!..» – и полетел кубарем с десяти саженей в тусклую воду Сунгари.

…Спустя пять-шесть минут над обрывом раздался размеренный топот. Кто-то стремительно выскочил из лесу – в точности как недавно титулярный советник – и совершенно подобным манером не удержался на краю. Грянулся вниз; взметнулись брызги. А потом вода успокоилась. И никаких следов происшествия не осталось, только покачивалась на мелкой волне потертая фуражечка генеральского образца.

Глава одиннадцатая
В ГОСТЯХ У ДОРИС

К веселому дому прибыли на двух колясках. В первой сидели квартальный и двое городовых. А во второй – знаменитой, с двумя рысаками, гнедым и белым, – начальник сыскной полиции Мирон Михайлович Карвасаров. И помощники его, Вердарский и Грач.

Вердарский, недавний чиновник стола приключений, думал о том, что служба его складывается неплохо – за два дня выпало столько интересных событий, сколько на прежнем месте не случалось и за год.

Карвасаров покуда молчал и неодобрительно разглядывал особняк за чугунной решеткой. А Грач, похоже, ни о чем не думал: кусал ногти да глядел под ноги. И отчаянно зевал по случаю раннего утра.

Ливрейный швейцар, сидевший на табурете возле решетки, соскочил, отвесил поклон. И тут же, не успели полицейские наземь ступить, двери особняка распахнулись и выпустили маленькую процессию.

Впереди шел внушительного вида мужчина средних лет с окладистой бородой, одетый как сельский щеголь: новенький картуз, невероятного блеска высокие сапоги бутылками и черная атласная поддевка. Его сопровождал звероподобный субъект, который казался на голову выше всякого обыкновенного человека. Узкие глазки, черная щетка волос на самый лоб наползает. А кулаки – с небольшой самовар.

Следом колобком катился полненький улыбчивый господин в котелке и черной пиджачной паре. На носу его поблескивало старомодное пенсне.

– Однако. Нас тут, похоже, ждали, – сказал Вердарский.

– Это вряд ли, – отозвался Грач. – У них электрический звонок от ворот проведен. В особых случаях швейцар немедля сигнализирует.

– А почему он знает, что мы – особый случай?

– Для того и посажен, чтоб отличать.

Обе группы – гости и встречающие – сошлись на середине дорожки, которая вела от ворот.

– Мирон Михайлович! Долгие лета! – сказал бородатый, тоже кланяясь. – Не ждали! Прошу…

Начальник сыскной в ответ только кинул.

– Где хозяйка?

– Мадам нездорова, – отвечал бородатый, подстраиваясь под шаг Мирона Михайловича. – Велела передать, сейчас выйдет.

– А это кто?

– Егорка Свищев. Ну, он для вас личность неинтересная. А вот позвольте представить – доктор.

Незнакомый господин сдернул с головы котелок.

– Титов, Иван Алексеевич, – быстро проговорил он. – Очень рад, очень.

Доктор попробовал поклониться – на ходу получилось неловко.

Поднялись на крыльцо. Карвасаров остановился.

– Доктор? Зачем доктор? Заболел кто?

– Тут такое дело… – смятенно сказал бородатый, ломая в руках картуз. – Не знаю как и сказать…

– Тогда помолчи, Иван Дормидонтович, – ответил Карвасаров. – Я сам все увижу.

Бородатый забежал вперед, распахнул дверь.

Перешагнув порог, Вердарский невольно принялся озираться. Да, было на что посмотреть. Правда, остальные обстановкой не особо интересовались. Должно быть, проницательно подумал Вердарский, прежде уже бывали.

Управляющий привел всех в просторное помещение. Этим залом Вердарский прямо залюбовался. На стенах из дубовых панелей в тяжелых рамах чудесные картины. Площадка для оркестриона. Столики под крахмальными скатертями. Но особенно поразил белый рояль в центре зала.

Из боковой двери выскочил человек в малиновой рубахе с полотенцем, перекинутым через руку. Увидев незнакомцев в статском (а также городовых возле дверей), немедленно ретировался.

– Где ж посетители? – шепотом осведомился Вердарский.

– Их, как видите, нет, – ответил Грач. – Для заведения Дорис ситуация небывалая. Но мы сейчас все узнаем.

– Попрошу не шептаться! – приказал Карвасаров, неприязненно покосившись на чиновников. И повернулся к бородатому управляющему:

– Где мадам?

– Сию минуту…

Карвасаров выжидательно посмотрел на него.

Иван Дормидонтович опустил глаза. И тут вперед выкатился доктор в глупом своем котелке:

– Должен внести ясность. Накануне имел место, так сказать, несчастный случай. Поэтому мадам Дорис… гм… в расстройстве. Это неудивительно. Я бы сказал – естественно. Но не извольте беспокоиться. Я дал капель, и через пять, от силы десять минут…

– Вы кто? – спросил Карвасаров.

Доктор смешался.

– Титов… Иван Алексеевич…

– Я спрашиваю – что вы здесь делаете?

– Практикую… некоторым образом…

– Понятно, – Карвасаров повернулся к управляющему и приказал: – Ведите мадам немедля.

Тут дальняя дверь распахнулась, и в зал вошла статная дама в обдуманно простом платье. На вид – около сорока. Она была весьма миловидна.

«А в молодости, – рассудил Вердарский, – несомненно, чудо как хороша».

– Доброе утро, господа, – сказала Дорис, подходя и приветливо улыбаясь. – Мирон Михайлович! Вы меня застигли врасплох. Отчего не телефонировали?

– Пустое. Завернули к вам по дороге. Да только, вижу, не ко времени. Случилось что?

– Да, – ответила Дорис, бросив на полковника быстрый взгляд из-под густых ресниц. – Уж куда как случилось. Сама собиралась вам сообщить. Пойдемте.

Она повернулась и направилась к выходу.

– Пока что здесь подождите, – сказал Карвасаров квартальному. Глянул на помощников: – А вы, господа, со мною.

Надзиратель с городовыми, доктор Титов и звероподобный Егорка остались в зале. Остальные направились к дверям, в которых скрылась мадам.

– А что этот доктор здесь делает? – шепотом спросил Вердарский.

– Как что? Понятно, девок гулящих пользует.

Вердарский смутился.

– Как же так? Ведь он мужчина… У него могут быть здоровые побуждения…

Грач ухмыльнулся.

– Ошибаетесь. Я наслышан о нем. Он хоть внешне мужчина, но специализируется по другой части. Для девиц безопасен, у мадам с этим строго.

Прошли длинным коридором. В конце виднелась приоткрытая дверь.

В кабинете мадам стояли четыре глубоких кресла, обитые красным бархатом, бюро из ореха и дубовый стол. Ставни были открыты, но в воздухе плавал густой запах теплого воска.

Пока усаживались, Вердарский будто ненароком коснулся одной из свечей – она оказалась мягкой, оплывшей.

«Только что погасили, – подумал он, гордясь своей наблюдательностью. – И ставни недавно открыли. С чего так?»

Все сели. Управляющему места не хватило. Впрочем, в кабинете мадам он в любом случае не рискнул бы усесться.

– Мирон Михайлович, вы, кажется, говорили, разговор будет приватным? – спросила Дорис.

– Они не посторонние, – сказал Карвасаров.

– Ну, в таком случае Иван Дормидонтович пускай тоже побудет.

В известном смысле то была дерзость, но начальник сыскной полиции сию дерзость спустил.

– Нуте-с, драгоценная Дарья Михайловна, – сказал он, – что у вас стряслось?

– Прямо скажу: беда, – ответила мадам.

(«Вот оно что! – подумал Вердарский. – Дарья Михайловна, стало быть. А Дорис – нечто вроде театрального псевдонима».)

– Беда, – повторила хозяйка заведения. – Девушка у меня умерла. И официант вместе с нею. По всему – отравили.

Вердарский едва сдержал восклицание. Глянул на своих коллег.

Полковник Карвасаров сощурился, как кот, и пальцем усы распушил. А чиновник особых поручений Грач никакого чувства не проявил. Только носом шмыгнул и на дверь покосился. Удивительный человек.

– Стало быть, двое покойников в доме?

– Стало быть, так.

– Когда ж это случилось?

– Вчера днем. Я как раз собиралась обедать, как доложили.

– А отчего в полицию заявления не дали?

– Занедужила я, как такую новость узнала. Только теперь в чувство пришла.

(Здесь Вердарский мысленно вскинулся – это уж ни в какие ворота! Но тут же сообразил: хозяйка побоялась вчера заявить. Оттого побоялась, что огласка бы вышла. Полиция, документы, списки… Гостям разве понравится? То-то.)

Карвасаров хмыкнул:

– Но у вас ведь и управляющий имеется?

– Имеется. Да власти-то у него нет – с полицией без меня общаться, – ответила мадам Дорис. Говорила она спокойно и даже с легкой улыбкой.

– Кто доложил? – спросил Мирон Михайлович.

– А вот управляющий и доложил, Иван Дормидонтович. Да вы его сами спросите, он лучше моего помнит.

– Непременно спрошу. Только после. А пока что пускай он за дверью побудет. Или еще лучше – в зале. Там квартальному моему составит компанию.

Дорис (Вердарский решил все же называть ее про себя именно так) посмотрела внимательно, но спорить не стала. Выслала Ивана Дормидонтовича из кабинета.

– Отлично, теперь рассказывайте, – велел Карвасаров.

И мадам рассказала, как вчера утром приехал один офицер, из постоянных гостей. За столиком в зале не пожелал, быстро перебрался в номер. Там его уже Лулу поджидала.

– Которая теперь покойница? – спросил Карвасаров.

Хозяйка кивнула и продолжила свою повесть. Из слов ее следовало, что пробыл офицер с барышней в номере не один час. К тому времени уж начали другие гости съезжаться. А офицер выходить не стал, спросил обед в номер. Разумеется, обед ему тотчас доставили. Да только кушанья сперва Лулу отведала. Отведала – и тут же отдала Богу душу. А с нею официант Матюша. Тоже, должно быть, не удержался, попробовал, покуда нес. Хотя это и странно – прислуга вышколена. Знают: если такое замечено будет, вмиг с места слетят.

Вот и вся история.

– Видать, хранил вчера Господь вашего офицера, – заметил Карвасаров.

– Получается, так.

– А более ничего не случилось?

– Нет, ничего, – ответила мадам Дорис, глядя на гостей ясным незамутненным взглядом.

Вердарский поразился ее выдержке. Это ж надо! Такое стряслось – а у ней и губы не дрогнут. Другая на ее месте слезами бы обливалась. Ведь могут и закрыть заведение, определенно. А мадам как будто не видит опасности. И откуда в человеке подобная сила?

Карвасаров забарабанил пальцами по подлокотнику.

– А офицер ваш один был иль в компании?

Тут впервые за все время мадам помедлила с ответом. Потом сказала:

– Этого с определенностью сообщить не могу. Я со своими гостями не на короткой ноге. Во всяком случае, не со всеми. Может, и в компании. А может, один. Не знаю.

Мирон Михайлович кивнул:

– Понимаю-с.

И поманил пальцем Грача.

Тот поднялся со своего кресла, приблизился. И полковник Карвасаров шепнул ему на ухо несколько слов.

Что он сказал, никто не слышал, кроме самого чиновника для поручений, коему адресовалось сказанное.

Грач поднялся и вышел из кабинета, а начальник сыскной полиции продолжил расспросы.

* * *

У Грача долгие разговоры всегда вызывали скуку. Поэтому был он весьма доволен поручением шефа – действительно, сейчас самое время осмотреть особняк да перемолвиться парою слов с прислугой. Конечно, прислуга – люди подневольные, против хозяев не станут показывать. Стало быть, надо подбирать ключики. Помочь человеку свой страх побороть. И даже убедить, что откровенность только на благо пойдет.

Интересно, а где они тела-то держат? Должно быть, на леднике. Ну, это для судебного доктора. Хотя и здешний эскулап, Титов Иван Алексеевич, наверняка уж осмотрел покойных. Тоже – штучка. С ним надобно переговорить отдельно. И проверить кое-какие догадки.

Грач быстрым шагом вышел в зал, где его дожидались квартальный с городовыми. Управляющий тоже был здесь. Грач велел квартальному надзирателю отправить одного городового за доктором, а с другим вместе пройтись по помещениям. Управляющего попросил сопроводить.

– А вы что же? – угрюмо спросил Иван Дормидонтович. – Здесь станете дожидаться?

– У меня особый маневр, – уклонился от прямого ответа чиновник.

– А то, может, кого из официантов позвать? Покажут, что надобно.

Грач понял, что так просто не отвертеться.

– Зачем официантов гонять лишний раз? Давайте рассыльного.

От этого предложения управляющий было расцвел (все-таки сыщик окажется под присмотром!), но тут же вновь посуровел:

– Не годится. Он недавно у нас, сам ничего толком не знает.

– Ну, пусть хоть кухню покажет. Кухню-то найдет?

– А то. В этом вопросе осведомлен прекраснейшим образом. – Тут Иван Дормидонтович оглянулся на квартального – тот вместе с городовым с явным нетерпением дожидался возле дверей.

Нетерпение их понять было несложно. Конечно, заведение мадам Дорис для постороннего исследователя – объект презанятнейший. Это вам не на дровяном складе татей ловить.

– Я уж пойду? – спросил управляющий. – А мальчишку пришлю. Мигом!

Грач остался один. Впрочем, кто-нибудь наверняка да подглядывал в щелочку. Но это пускай.

Сыщик прошелся по янтарного цвета паркету, посмотрел вправо-влево.

Двадцать четыре столика. Скатерти до пола, свежайшие. А вот стулья так себе. Венские, с гнутыми спинками. Старье, прошлый век. И сидеть неудобно. Маху с ними дал Иван Дормидонтович. Должно быть, на распродаже купил, не иначе.

А на столиках что?

Да почти ничего – видать, сервируют прямо перед гостями. Приборы для специй, четыре плоских тарелки, салфетки конвертиком. И подсвечник. Это, видно, для настроения, потому что и без свечей видно неплохо – вон, электрическая люстра под потолком брызжет хрустальным светом.

Грач присмотрелся. А подсвечники-то презабавные!

К тому же разные: где – в виде лесной нимфы, где – в образе обезьянки с длиннющим хвостом. Или вот еще: бронзовая Афродита выходит из пены и держит в ладонях раковину, в коей и укреплена свеча.

Грач поискал глазами и обнаружил четвертый мотив – тут целых три обнаженных танцовщицы слились в движении, весьма, кстати, нескромном. Ну да чему удивляться.

Значит, четырех вариаций подсвечники. По шесть – и того двадцать четыре. Так-так.

Он неспешно пошел далее.

Рояль очень красивый – немалых денег стоит. И картины чудо как хороши. Все с умыслом, тоже чтоб настроение создавать. Здесь ведь как: гости собираются в общей зале, выпивают, закусывают. Вроде как клуб, только попроще. А уж после выходят девушки. Ну, знакомство, то-се. Смех, шум, танцы. Оркестрион играет. А когда «созреет сладкий плод любви» – идут вкушать его в номера.

Тривиальная, в общем, механика.

Грач вновь усмехнулся. А потом замер, посмотрел на затейливые шандалы на столах и стал тереть мочку уха. Была, как уже говорилось, у него такая привычка. Когда посещала счастливая догадка, и требовалось только чуть-чуть додумать – он непременно за ухо хватался. Впрочем, у всех свои слабости. И то сказать: за свое ухо брался, не за чужое.

В этот момент раздались шаги. Дверь распахнулась, и на пороге появился Иван Дормидонтович:

– Извиняйте, сударь, нету нигде рассыльного. Никак не сыскать. Запропастился, шельма. Выпишу ему кренделей… Вот что: давайте ко мне в контору! Там никто не помешает. Опять же тихо. Я доктора вызову. Что скажете?

– Нет уж. Будем как раньше решили. На кухню.

– Ну, воля ваша. Пойдемте.

Грач вздохнул – уж очень ему не хотелось идти вместе с управляющим. Но делать нечего, пошли. Хотя чиновник для поручений Грач и без провожатого превосходно бы справился, ориентируясь исключительно на собственный нюх – не сыщицкий, а самый натуральный, потому что ароматы из кухни распространялись едва ль не по всему крылу.

Однако никакого толку от этого вояжа не вышло.

Поварята и судомойки делали вид, что не замечают чужака. К ним-то Грач сумел бы подобрать ключик. Но все портило присутствие управляющего. Правда, Иван Дормидонтович деликатно отошел в сторонку и даже отвернулся, однако никакой доверительности не получилось. Старик-повар все косился в его сторону и на вопросы отвечал отрицательно. Или вовсе не отвечал – лишь улыбался.

Не вышло расположить к открытости – и это у Грача, который гордился, что может разговорить любого!

Ну ладно. Попробуем зайти с другой стороны.

Грач сказал управляющему, что передумал и, пожалуй, поработает в его конторе.

Тот просиял. И повел – без суеты, степенно. Сразу видно: человек относится к себе с уважением. А такого и остальные почитать станут – дело известное.

В конторке было тесновато. Грач даже удивился, отчего так, – но тут же сообразил: мало здесь управляющий времени проводит. Он ведь с людьми целый день, а тут только ввечеру посидит, записи нужные сделает. Для того много места без надобности.

– Вы, Иван Дормидонтович, вот что скажите: у вас в зале сколько официантов? Четверо?

– Было четверо, – отвечал управляющий, – а теперь трое. Матюша-то ведь того… А вы, стало быть, прежде бывали? Я не припомню.

– Не приходилось. Это я так, по шандалам сообразил, на столиках. Ладно. Пригласите-ка сюда подавальщиков ваших, всех троих. Я с каждым побеседую. Раздельно.

– Слушаю-с. – Иван Дормидонтович вновь посуровел. Вышел, громко затворив за собой дверь.

Грач не сомневался, что своих малиновых прислужников управляющий предварительно приведет в нужное настроение. И строжайше накажет лишнего не болтать. А Грачу ведь надобно разговаривать с каждым в отдельности, и оттого у двух других появится распрекрасная возможность обсудить меж собой, как лучше надуть полицейского. Но это обстоятельство Грача нисколечко не тревожило.

С первым подавальщиком Грач расправился быстро. Поговорил о пустяках. Здоровьем родителей поинтересовался. Да и выпроводил, ничего не спросив толком.

А вот за второго взялся всерьез. Начал сразу:

– Это ведь ты, братец, должен был нести обед тому офицеру в номер?

– Никак нет, барин… Матюшка Кожин… Он и понес.

– А почему не ты?

Парень захлопал белесыми ресницами.

– Так ведь у нас каждый за свой стол отвечает.

– А офицер за стол Матюшки уселся?

– Стало быть, так…

– Один?

Официант опустил голову.

– Один.

Врет, понял Грач. И тут же сменил тактику:

– Сам откуда будешь?

– Из казаков, станица Плавдинская. Забайкальский…

– Ах, Плавдинская! Ну как же! Наслышан. Тогда все понятно, – многозначительно процедил Грач, насупился и губы поджал.

Официант обомлел. Он не знал, что сидевший перед ним чиновник слышит об этой станице первый раз в жизни. И быстро пытался сообразить, какие такие преступления успели произойти в родимых краях за то время, как он подвизался в Харбине.

– И что же, что Плавдинская… – забормотал он, – у нас воров отродясь не было.

– А ты?

– Так я что… Отец погиб на германской, дома трое – мать и сестренки. Кормиться-то надо.

– Отчего не на фронте?

– Бронь.

– Вот как! Бронь у тебя. Что ж на дорогу-то не пошел служить, коли бронь? Видать, у мадам Дорис послаще будет?

Официант промолчал.

– Ну хорошо. Какие столы Матюши? – спросил Грач, внешне смягчаясь.

– Вдоль стены, слева.

– Где нимфы бронзовые?

– Не, обезьянки.

– А офицер за которым сидел?

– Не видел! – с чувством сказал парень. – Вот вам крест! Может, и не сидел он, сразу в номер пошел.

– Обезьянки, говоришь… – повторил Грач. – Ну-ну. А как зовут-то тебя?

– Тимохой.

– Ладно, ступай. Скажи, пусть третий заходит.

Вошел разбитной, ухватистый малый. В правом ухе – серьга. Хладнокровно вошел, уверенно. Видать, очень его успокоил первый, рассказав, что-де сыщик интересуется чепухой.

Вошел и видит: сидит перед ним чиновник и что-то старательно пишет карандашом перед собой на листке.

– Имя? – спросил чиновник, не поднимая глаз.

– Пантелей.

А Грач еще покарябал и перевернул лист чистой стороной вверх. Официант это заметил и решил (совершенно естественно), что там записаны некие сведения, которые сыщик желает от него утаить. От этого сделалось неуютно, недавняя уверенность стала таять, и захотелось побыстрее отвязаться и от сыщика, и от неприятного разговора, который (как знать!) может оказаться опасным.

– Значит, Пантелей… – повторил Грач, поглаживая бумагу, на которой, между прочим, кроме трех рожиц, обведенных кружками, и не было ничего. – Ты мне вот что скажи: как те господа выглядели?

– Какие господа?

– Что совместно с офицером прикатили.

– С каким офицером?

Тут Грач пристально посмотрел на официанта. Но тот – ничего, взгляд выдержал.

Чиновник вздохнул.

– Эх, Пантелей… Жаль мне тебя.

– Это почему же?

– Потому что ты парень из себя видный, сообразительный. Тебе бы жить – не тужить. А попал ты историю… Теперь даже не знаю, как сложится.

– Да о чем вы?

Грач снова вздохнул.

– Брось. Мне ведь Тимофей все рассказал. Все как на духу.

– Да что ж он вам рассказал-то? – напористо спросил парень, но голос его дрогнул.

– А то и рассказал, что господа эти у вас частые гости, и обыкновенно за твой стол садятся. Как и в тот раз. А потом офицер вышел и велел обед в номер подать. Тебе было исполнять, да только ты сказался занятым и попросил Матюшу. Он и понес, на свою голову. Вот такие дела. Ну, что скажешь?

– Они за мой стол сели?! – вскричал официант так, что Грач поморщился и даже слегка отстранился. – Вот ведь заплевыш! Ну я ему пропишу…

– Ты дело говори.

– Я и говорю: господ этих прежде не видел. А офицер часто бывал, это верно. Их благородие всегда за Матюшкин стол садился. Так что не моя забота была. Да и не был я занят. Ведь тогда еще полдень не наступил, гостей почти никого.

– Значит, офицер за Матюшкиным столом сидел? Обыкновенно один, а в тот раз трое? Интересно.

– Нет, их четверо было.

– Как четверо? Да ты, верно, не понял, о ком речь, – сказал Грач, массируя ухо.

– Еще как понял! Офицер, а с ним трое статских. Нет, двое. Другой тоже вроде как офицер, только странный какой-то. Все в шинель кутался. Это летом-то! А шинель хоть и генеральская, но худая.

– Ну, а другие?

– Третий кряжистый, плотный, с усами. Все потел да лоб платком утирал. А четвертый – тот, по всему, на дороге служит. Пальто кавэжэдэковское. Может, учитель.

– Отчего же учитель? Интеллигентного вида?

– Не, интеллигенты – они все малохольные. А тот хотя и худой, но сильный. Я таких знаю. Только очень усталый.

– Понятно. А дальше?

– Посидели, выпили, а после наверх ушли.

Тут парень вдруг замолчал – сообразил, видимо, что наболтал куда больше, чем надо.

– О чем толковали?

– Не знаю. Я далеко был.

Грач понял, что более ничего интересного не услышит.

– Ладно, ступай. Да скажи хозяину – пускай тоже заходит.

Вошел управляющий, остановился возле порога.

– Проходите, Иван Дормидонтович. Ну что вы, в самом деле? Садитесь. Чай, не в гостях.

Иван Дормидонтович глянул быстро, из-под бровей, но ничего не ответил. Сел, картуз на коленях пристроил.

Грач помедлил, помолчал, а после сказал:

– Что ж вы, уважаемый, дезертиров-то укрываете? Это нехорошо. За то по головке не погладят.

– Каких таких дезертиров?

– Я о подавальщиках ваших. Молодые, крепкие. Почему не на фронте?

Управляющий ухмыльнулся.

– Так какой теперь фронт? Комиссары замирились с германцем.

– Оставьте. У нас здесь не Советы, слава Богу. Своя власть имеется. Вот адмирал Колчак войско собирает. Про мобилизацию слышали?

– Вот вы куда… Понятно. Слышал, конечно. Да все равно – какие ж они дезертиры? Пантелей – последний сын в семье. У Тимошки бронь, а…

– Слышал я про ту бронь, – перебил его Грач. – Липовая она.

– Липовая? – переспросил Иван Дормидонтович. – Нет, сударь. Видать, не все вы знаете. У Тимошки на правой ноге двух пальцев недостает. Перебило ломовой телегой, в детстве еще. Вот и не взяли с германцем сражаться, доктора признали негодным. На то и документ имеется.

Грач хмыкнул, побарабанил пальцами по крышке стола. Потом сказал:

– Это не сильно меняет дело. Сейчас бронь не военные доктора дают, а управление железной дороги. Значит, прямой путь вашему Тимошке в мастерские или в депо. А он здесь отирается. Вот и выходит, что все-таки дезертир. Закон нарушать никому не дано.

– Закон? – вновь переспросил управляющий. – Нет, сударь, нету теперь такого закона, чтоб Тимку иль Пантелея отсюда в Россию послать, на войну. Их там краснюки ждут не дождутся. Тотчас в расход выведут. Или того хуже – мозги набекрень поставят…

Управляющий замолчал, но было видно, что ему еще есть что сказать.

«И вернутся сюда Тимофей с Пантелеем – недавние подавальщики – уже не с подносом в руках, а с винтовками и красными ленточками на шапках, – мысленно закончил за него Грач. – Ну что ж, верно. Перспектива не из приятных. Прав ты, многоопытный Иван Дормидонтович. Слова мои тебе не по душе пришлись. Вон как нахмурился; не одобряешь. Ладно, не вышло строгостью, попробуем взять иначе».

Грач улыбнулся.

– Да это я так, по службе суровость блюду, – сказал он проникновенно. – Не взыщите. Я ведь понимаю – времена нынче темные. Сын на отца, брат на брата… Звериные, можно сказать, времена. Оттого приходится проявлять особую строгость. Если и у нас замутится – пиши пропало. Всему конец. А пока люди видят, что взыскует полиция, – они будут спокойны. Потому что есть и закон, и порядок.

Иван Дормидонтович немного оттаял.

– Это верно. Здесь, слава Богу, еще ничего, еще жить можно. Авось и не докатится до Харбина чума комиссарская. Стараниями и трудами его высокопревосходительства Дмитрия Леонидовича Хорвата, дай ему Господь здоровья!

Управляющий размашисто перекрестился.

«Жаль, не слышит генерал Хорват, как его правление в веселом доме превозносят, – подумал Грач. – То-то б порадовался!»

А вслух сказал:

– Я ведь почему спрашиваю? Начальство велело быстрее следствие учинить. А офицер, который был вместе со злосчастною вашей мадемуазель, по всему, к пожару в «Метрополе» причастен. Вы слыхали о той беде?

– Как не слыхать.

– Так вот. Сам Дмитрий Леонидович соизволил особое внимание обратить. И велел злодеев в кратчайший срок найти. А раз так – будем землю рыть. Куда ж деваться? – Грач развел руками.

– А вы, – продолжал он, – здесь знаете каждый винтик. Все в руках держите. Не видали чего подозрительного?

Управляющий покачал головой.

– Того офицера я не встречал. Мое дело – хозяйство. С гостями больше мадам общается.

Ах, лукавил, лукавил Иван Дормидонтович! По всему было видно. Но Грач словно и не заметил.

– Ну ладно, – сказал он. – Бог с ним, с офицером. Может, он и ни при чем вовсе. Вы вот что скажите: среди прислуги нет ли новых людей?

Тут Иван Дормидонтович задумался.

– Пожалуй что есть. Прачки, скажем, у нас быстро меняются.

– Отчего так?

– Оттого, что китайской они принадлежности. Темные люди. Таким в душу не влезешь. Улыбнется такая, а что у ней на уме – неведомо. Я их стараюсь не держать подолгу, чтоб не смелели.

Грач покивал головой:

– Так-так.

А спрашивать пока не стал ничего – пускай бородатый сам выскажется.

Иван Дормидонтович принялся загибать пальцы:

– Недавно взяли Синь. Это раз. Потом Мэй – ну, она уж с полгода, на Казанскую у нас появилась. Ежиха…

– Кто, простите?

– Ежиха. – Иван Дормидонтович кашлянул. – Тоже прачка. Только выговорить прозвание ее нет никакой возможности. Так вот и кличем – Ежихой. Ничего, привыкла.