Текст книги "Харбинский экспресс"

Автор книги: Андрей Орлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

Все, ничего более. Ни ранее не виденного багажа, ни тайника с опием. Да и вообще – лица княжны и ее спутника не оставляли пространства для домыслов. Стало совершенно ясно, что никакие они не курьеры. Просто испуганные влюбленные дети.

Отпихнув кондуктора, поручик вернулся в коридор. В этот момент здесь появились четверо молодых людей, в которых поручик недавно определил офицеров в цивильном. Один, с решительным лицом, сунулся было с вопросом.

Пришлось показать бумагу и рыкнуть на ходу:

– После, после!

И тут вдруг у поручика промелькнула мысль, дававшая надежду, хотя и слабую.

Он развернулся и устремился в путилинское купе. Вахмистр без слов кинулся следом. Отворили дверь, зажгли для верности свет. В пять минут обыскали купе. Вахмистр даже стены простукал. В одном месте изнутри что-то вдруг зашуршало – жандармы переглянулись, и на этом поиски почему-то оставили.

Бесспорно: тайника здесь нет. Значит, и последняя, выдуманная на ходу версия – что-де младший Путилинский и был тем самым курьером – подтверждения не получила.

Словом, фиаско.

Поручик вышел, покосился на тело убитого филера. Рядом, опустившись на корточки, сидел его старший товарищ. Заметив жандарма, поднял глаза – сухие, блестящие.

«Болваны! Все, все порушили!» – подумал о филерах поручик. Без злобы подумал, скорее даже с какой-то обидой. Впрочем, что с них взять? Они ведь собирались заарестовывать опийного курьера, а того на деле в поезде не оказалось. То есть были введены в заблуждение. Не их вина. И спрос будет тоже не с них.

Дернув плечом, поручик ровным шагом направился в служебное купе. Теперь можно не торопиться. Некоторые двери уже приоткрыты – осмелев, выглядывали любопытствующие.

К черту.

Не обращая ни на кого внимания, поручик подошел к служебному купе. Уж и за ручку взялся – как сзади раздался крик. И тут же из первого купе вылетела стремглав дама.

Некстати подумалось: «Графиня перекошенным лицом бежит к пруду…»

Следом за дамой выскочил рыженький мальчик.

– Маман, вернитесь! – закричал он и ухватил даму за рукав. – Маман!..

Но матушка не послушала своего реалиста. Повернулась и со всех ног кинулась в тамбур. В узком коридоре натолкнулась на кондуктора, но, кажется, даже и не заметила. Выбежала на площадку – да еще и дверь за собою захлопнула.

Поручик посмотрел на мальчика. Тот – на поручика. И неожиданно залился румянцем. Ну девушка, да и только.

– Могу помочь? – спросил поручик.

– Ах, нет, сударь… – ответил мальчик. – Это семейное… Простите.

И пошел обратно. Поручик проводил его взглядом, отвернулся и тут услышал голос кондуктора:

– Ваше благородие! Сюда пожалуйте!.. – Кондуктор стоял перед первым купе, и вид у него был самый обескураженный. Мальчик, закусив губу, стоял рядом.

Поручик подошел ближе.

– Д-да вы только г-гляньте! – дребезжал кондуктор.

В полутемном купе (электрический свет погашен, а шторка окна наполовину опущена) шевелились какие-то мелкие юркие тени. Впечатление было такое, будто кто-то испестрил стены непонятными знаками, и вот теперь эти знаки ожили и начали независимое существование.

Кондуктор щелкнул выключателем – и вспыхнул плафон.

Открывшаяся картина была поразительной: везде – на стенах, на полу и приоконном столике, даже на потолке – копошились сотни шустрых, наглых, откормленных тараканов! Были они все местной маньчжурской породы – черные, с мизинец длиной.

Один немедленно вскарабкался поручику на сапог.

– Однако… – сказал за спиной вахмистр. – А это у нас что тут такое?

– Где? – спросил поручик.

– Да вон! Внизу, под столиком.

А под упомянутым столиком обнаружился кусок вагонной обшивки, не слишком аккуратно снятый. И, вероятно, наспех. За ним темнело отверстие, оживляемое, впрочем, тараканьей сутолокой.

Вахмистр приблизился, опустился на корточки и бестрепетно сунул руку в черный проем. Пошарил.

– Ну, что? – нетерпеливо спросил поручик.

– А вот… – Вахмистр извлек на свет сверток в коричневой бумаге. Достал перочинный ножичек и тут же, на полу, сверток сей вскрыл.

Глянув на содержимое, поручик повернулся к рыжему мальчику:

– Семейное дело, говорите? Ну-ну. Однако ж и многочисленная у вас, я наблюдаю, семейка.

С этими словами он покосился вниз и увидел на зеркальном своем сапоге еще одного пришельца. Поручик брезгливо стряхнул его на пол и вдобавок придавил ногой.

* * *

– Так-так, – сказал Мирон Михайлович. – Где ж ты их раздобыл-то?

– Да по деревням, – ответил Грач. – Распорядился от вашего имени, урядники и расстарались. Здесь в эдаком товарце нет недостатку. Чего-чего, а китайских тараканов на весь свет хватит. Да и людей, кстати говоря, тоже.

– И не воспротивились? – спросил Мирон Михайлович.

На этот вопрос, прямо сказать риторический, Грач позволил себе промолчать – только улыбнулся многозначительно.

Но полковник многозначительности не понял и снова спросил:

– Что, так прямо и пустились этакую гадость по избам выискивать?

– А что им противиться? – ответил Грач. – На тараканов охотиться – не с хунхузами воевать. Жалованье то же, а риску куда меньше. – И смиренно добавил: – Касательно последнего позволю заметить: более всего рисковал именно я.

– Это почему же?

– А ну как не сработало б? Вышел бы конфуз и провал. Да и скандалец изрядный. Тем более что я вас-то не успел в известность поставить.

На эти слова полковник Карвасаров только головой покачал.

Понятно, что «не успел» – в данном случае являлось только фигурой речи. На самом деле чиновник поручений Грач действовал в обход начальства специально. Тут явно был несложный расчет: ежели не выгорит – патрон ни при чем, так как пребывал не в курсе. Ну а коли получится – то и слава вся исполнителю. Хотя свою долю почестей (как минимум, а то и все) начальство обязательно оттяпает.

Ну да ладно, так уж заведено в нашем мире. По крайней мере будет чем отчитаться перед директором департамента. И тому, в свою очередь, – тоже.

Разговор этот происходил в кабинете полковника, в здании полицейского департамента Харбина, вскоре после известных событий в экспрессе «Трансконтиненталь». Сам Мирон Михайлович расположился за столом, а Грач пристроился сбоку, у приставного столика. На столике перед чиновником поручений Грачом лежала докладная записка, однако он в нее даже и не заглядывал – наизусть помнил.

Грач, хотя виду и не показывал, внутренне прямо светился от гордости. Карвасаров знал: такое случается с опытными и толковыми. Наступает момент, когда им начинает казаться, будто они могут все. И никакое начальство вовсе не требуется.

Поэтому Мирон Михайлович сказал:

– С тараканами воевать ты горазд, а с людьми, выходит, опростоволосился. Вон, филера Карпенку в поезде подстрелили, насмерть. Получается, по твоей милости погиб человек. Что скажешь?

Грач развел руками:

– Как прикажете, Мирон Михайлович, да только моей вины в том совсем нет. Это жандармские недоглядели-с. Нужно было все грамотно сделать. Купе осмотреть, да и не только проверить, а и сообразить насчет пассажиров: кто есть кто. У них, голубых мундиров, нюху розыскного совсем нет. Это ж надо: княжонку грузинскую – за курьершу принять! Даже слушать неловко.

– Нюху… – неласково усмехнулся полковник. – Вот что я тебе скажу: авантюрист ты, братец. Как есть авантюрист. Надо ж додуматься – тараканов под вагонный потолок запустить! Да на что ты только рассчитывал? Чаял, что они опий унюхают, так?

– Господь с вами! – воскликнул Грач, несколько сбитый с толку после нежданного реприманда. – Это даже обидно слышать-с. Известно, прусаки – не легавые, след не возьмут. У меня на них особый расчет имелся.

Сказал это он с некоторой горячностью и даже обидой. Наверное, из-за того и обозвал аборигенных тараканов прусаками, хотя последние против местных были попросту лилипутами. Да разве в размере дело! Тут ведь тонкость была, психологический этюд.

– Какой расчет?

– Я так полагал: сперва пустить по вагонам проверку, под видом железнодорожных работников. Вроде как незначительная техническая неисправность, требуется устранить. И в первую очередь классные пульманы осмотреть. Пройтись по купе, приглядеться. А если обнаружится подозрительное лицо – ну, тогда и задействовать этих шестиногих пленников. Меня на сию мысль подполковник Барсуков натолкнул.

– Леонтий Павлович?! – поразился Карвасаров. – Он рекомендовал этакую экстравагантность?

– Не впрямую, конечно. Косвенным образом. Растолковал насчет курьеров – что-де опий они обыкновенно прячут в купе, в тайниках. А обратно достают уж в самом конце пути. Тайник, стало быть, под обшивкой устроен, и так, что снаружи не догадаешься. Однако на обыск нам никто разрешения не даст, да и некогда. Вот тут я и подумал: надо заставить курьера забеспокоиться. Чтобы захотелось ему свой груз проверить вне всякой очередности – все ли в порядке? И, прошу прощения, тараканы для этой задачки подходили как нельзя лучше.

– Почему ж это?

– Так ведь они, маньчжурские, уж очень шумливые! Вам, вероятно, слышать не приходилось…

– Приходилось, – перебил его Карвасаров, – на земле живу.

– Тогда, предположим, запускаем этакую орду под обшивку. Они ж выход станут искать, верно? Оттого будет шорох, шуршание и вообще подозрительная возня. Обыкновенным пассажирам до этого дела нет – а вот курьер непременно насторожится. А потом и проверит, все ли в порядке. Это я потому так решил, что, по вашим же данным, выходило, будто курьер – беспременно женщина.

– Помню.

– Вот на том и строился замысел! Женщина – существо нервическое. И если что непонятное обнаружит, обязательно захочет дознаться до правды. В нашем случае сие означает следующее: курьер заглянет в тайник. Вот тут-то ее и поджидает сюрприз! – Грач откинулся на спинку стула и счастливо рассмеялся. Но, глянув на полковника, вновь передвинулся вперед и продолжил: – Представьте себе картину: открывает наша дамочка секретную крышку, а из-под нее – ворох усатых безбилетников! Какая тут устоит, какая не вскрикнет? Это уж просто железные нервы надо иметь. Опять же – неожиданность. Вскричит, думаю, точно. А наши розыскники – тут как тут!

Полковник поморщился.

– Гладко было на бумаге… – сказал он, – а на деле-то вышло иначе. Мы вот Карпенки лишились. Хороший был филер, я его знал.

– Издержки профессии.

– Издержки? А младшего сына самого Путилинского, известного миллионщика, тоже прикажешь на издержки списать? Ты, братец, даже не представляешь, что нас еще ожидает!

Грач сокрушенно покачал головой, но настоящего сочувствия в глазах его не было. Оно и понятно: тут не его епархия. Впрочем, Мирон Михайлович тоже это понимал прекраснейшим образом и насчет Путилинского продолжать не стал.

Теперь уже было известно, что миллионщик со своим сыном переправлял из столицы в Харбин часть активов. Иными словами, вез молодой человек с собой специальный баул, в котором было самоцветов без малого на полтора миллиона рублей. Вез без охраны, единолично. Видимо, по нынешнему времени, отец его рассудил, что, чем меньше людей будет посвящено в экспедицию, тем лучше. И все бы так и случилось, да подвело его сына бражничанье. Точно сказать уже невозможно, но, должно быть, принял молодой Путилинский филера с револьвером в руке за вооруженного налетчика. Потому и начал палить.

Словом, получилось глупо, да только теперь что поделаешь.

– Там кто из жандармских распоряжался? – спросил полковник.

– Какой-то поручик, – ответил Грач. – По фамилии не знаю. Да что фамилия? Он как есть кругом виноват.

– Почему?

– Филеров как следует не проинструктировал, так? Сам вместо того, чтобы в коридоре быть, в купе у кондуктора укрылся. И с подозреваемым лицом совершенно ошибся.

Карвасаров на это лишь головой покачал. Ему было что возразить, но в главном чиновник был прав: жандармский поручик неверно определил возможного курьера. Отсюда и остальные ошибки.

Но вслух полковник сказал другое:

– А что же ты сам не отправился, коли такой проницательный?

– Так ведь не моя зона ответственности. Да и с железнодорожным делом я совсем не знаком. Какой из меня путейский? Да и потом, я ведь никак не мог поспеть на этот экспресс.

Карвасаров глянул на Грача, на его знаменитые уши и усмехнулся. Да уж – на кавэжэдэковского инженера Грач не похож. Впрочем, даже будь он самолично в вагоне – все одно нет гарантий, что удалось бы разъяснить курьера. Уж очень хороша была маскировка. Не было ожидаемой дамы-курьера! Надо признать, с типажностью получилась промашка. Ждали некую la femme fatale – а вместо нее ехал себе «рыжеволосый гимназист» (или как его там?), вместе с маменькой путешествующий вагоном первого класса. И ведь как сыграно! Незаурядный талант.

Грач, словно угадав его мысли, сказал:

– Мадемуазелька и впрямь необычная. Мы с ней уже побеседовали. Да-с, удивительная женщина. Признаю: были у ней все шансы проскочить нашу проверку. Исключительное самообладание. Такую с толку сбить трудно. Кабы не старшая спутница, изображавшая из себя маман, – так передавила б сия инженю наших усатых помощничков и преспокойно поехала дальше.

При этих словах брови у полковника Карвасарова приподнялись:

– Да? А как же психологические этюды и прочие твои умственные экзерсисы?

При этих словах Грач ничуть не смутился – видно, был готов и к такому вопросу.

– Признаю-с, касательно сей дамочки вышла неточность… Только ведь нашу работу судят по результату. А результат – вот он. Можно сказать, налицо: курьер пойман с поличным. Смею полагать, его превосходительство генерал Хорват это оценит.

Это была уже в известной степени дерзость, и брови полковника грозно сошлись к переносице. Грач, наблюдая за ним, поежился – понял, что переборщил.

Однако переживал напрасно: бури не последовало.

Карвасаров подвигал бровями туда-сюда и сказал:

– Надеюсь, что так. Да только с победными реляциями повременим. Курьер пойман, но это еще даже и не полдела. Надобно заставить его покупателя выдать. Может, это искомый нами «кавалерист», а может, и нет. Посмотрим. – Полковник замолчал, забарабанил пальцами по столу.

Грач счел за лучшее рта пока не раскрывать.

– Жалко Карпенку, справный был филер, – проговорил Карвасаров. – А вот дурака-поручика следовало бы проучить! Мне уже телефонировали из канцелярии управляющего – миллионщик Путилинский по своим каналам дознался о смерти сына. Рвет и мечет. Хорошо еще, баул его многоценный в сохранности.

– Небось теперь сей промышленный туз крови захочет? – осторожно спросил Грач.

– Непременно. Надобно будет надежно припрятать дурака-поручика. А то ведь до смертоубийства дойдет. Путилинскому это несложно устроить, с его-то деньжищами…

– А может, и пусть?..

Карвасаров сверкнул глазами:

– Ты мне это брось! Для своих у нас выдачи нет. Это как с Дона. Значит, так: поручика надобно скрыть, понадежнее. А из жандармов, разумеется, гнать – пускай присмотрит иное занятие. Слава Богу, велика Россия, есть чем заняться. Не всем же служить по охранному ведомству.

Грач и теперь отмолчался. Конечно, выдворить поручика со службы было не во власти полковника Карвасарова – жандармское управление не подчинялось полицейскому департаменту. Однако, зная обширные знакомства Мирона Михайловича, можно было легко поверить, что его угроза претворится в действительность.

А полковник, поглядев на своего чиновника, сказал:

– Вот тебе новое задание. В кратчайший срок подведи дамочку к признательным показаниям. Где брала опиум, у кого. Кому везла. Имена, адреса. Словом, все. Нам нынче нужна сеть, и самая мелкоячеистая. Коли свяжем такую – никуда «кавалерист» не денется. И еще: узнай, куда там наш свежеиспеченный Видок запропастился. Это я о господине Вердарском. Запил, что ли? Со вчерашнего дня ни слуху, ни духу. Я уж начинаю жалеть, что перевел его из стола приключений.

* * *

В «Нахаловку» Вердарский отправился сразу, едва распрощался с Егором. Не пешком – в коляске. Неплохой экипаж, совсем новый. Главное преимущество в том, что платить за него вовсе не надо – так как предоставлен он лошадиным барышником Егоркой Чимшей.

Однако по приезде Вердарского подстерегла неудача: старухи-ведьмы, к которой снарядил его конокрад, на месте не оказалось. Некое существо неопределенного пола и возраста, высунувшееся на стук в сени, сообщило, что бабка «подалась до Нюшки брюхатой, с бремени слобонять, а кудыть именно – так оно неизвестно, потому как Нюшка третий месяц от Арсения своего укрывается…»

Дальше слушать Вердарский не стал. Вернулся к коляске и велел трогать. Он пока что не придумал, куда направится далее. Хотелось просто так прокатиться, наслаждаясь летним днем и хорошим экипажем.

Ясно, искать старуху – дело пустое. Лучше уж подождать, когда вернется, и наведаться снова. А не станет говорить – так припугнуть можно. Тем более что теперь и аргументы имеются. От бремени «слобонять», вот как! Что это, как не противузаконное родовспоможение?!

От этих мыслей Вердарский пришел в беззаботное расположении духа. Похоже, все-таки есть у него талант к сыскному делу, определенно. Вот сумел заагентурить Егора Чимшу, а через него вышел на подпольную акушерку. Теперь и до козлобородого продавца китайских игрушек дотянуться можно, будьте уверены. А там…

И промелькнули тут перед мысленным взором его соблазнительные видения: он сам, единолично, раскрывает тайну сгоревшего «Метрополя» и приводит пред грозные очи начальства злоумышленника. Вот он, преступник, берите, ешьте его с потрохами!

Пока мечтал, проехали почти полпути. Коляска выкатилась с бульвара на Железнодорожную улицу. Кучер обернулся, посмотрел вопросительно. И тут уж надо было решать.

Имелись три варианта.

Первый – назад в управление, потому что задание на сегодня исчерпано, а иного пока не получено. Второе – отправиться перекусить, так как время обеденное. А третье – наведаться к прачке, на ежевичное варенье. Прачка та просто из головы не шла, и Вердарский чувствовал: долго противиться искусу не в его силах.

Покуда колебался, кучер придержал лошадь.

Вердарский рассеянно посмотрел по сторонам, прикусил губу и, видимо, на что-то решился. Но только он вознамерился сообщить вознице маршрут, как случилось неожиданное: из-за угла, со стороны Большого проспекта, на всем ходу выскочила коляска. Кучер Вердарского закричал, осаживая, да было уж поздно – чужой экипаж с ходу налетел на лаковую коляску, в которой сидел полицейский чиновник.

Налетел не прямо, а боком – чужой извозчик в последний миг успел повернуть, так что коляски сошлись под острым углом. Но все равно вышло чувствительно.

Остановились.

Кучер Вердарского спрыгнул наземь, оглядел экипаж. Увиденное ему совсем не понравилось, и он немедленно начал браниться. Вердарский, переживший известный испуг, со своей стороны тоже хотел было задать глупому ваньке жару. Но глянул на сидевшую в коляске особу – и передумал.

Это была та самая молодая дама, которую он видел несколько часов назад, когда ехал еще вместе с Чимшей. Никаких сомнений, она – персиковое платье, изящный японский зонтик в руке. А лицо по-прежнему скрывает шляпка с вуалью.

Сердце у полицейского чиновника застучало сильнее. Он прикрикнул на не в меру разошедшегося кучера, спрыгнул наземь. Представился самым учтивым образом и поинтересовался, не надо ли помощи.

Помощь не требовалась, однако и продолжать поездку молодая дама уже не могла: заднее колесо ее экипажа от удара соскочило с оси. Ну, тут выход сам собою напрашивался.

Вердарский вполне светски спросил, куда направлялась незнакомка, и спустя несколько минут они вдвоем уже катили прочь от места досадного происшествия. (А может, и не столь уж обидного, как знать!)

Надо признаться, что Вердарский никогда не был особенно смел с женщинами, тем более с незнакомыми, и в разговоре частенько терялся. Но тут – о чудо! – все получалось как-то само собой, очень естественно. Через самое непродолжительное время (а направлялась его нынешняя спутница за покупками в Китайский квартал, и потому путь предстоял неблизкий) они уже вовсю болтали, словно старинные знакомые. Пару раз Вердарский, будто ненароком, даже стиснул локоть прелестной дамочки. Вольность осталась без последствий – новая знакомая то ли не заметила, то ли не обратила внимания.

Звали ее Елизаветой Алексеевной (сообщив это, она тут же рассмеялась: будто императрица!), в Харбине уж девять лет. И – увы! – замужем.

Впрочем, последнее обстоятельство оказалось упомянуто вскользь, и у Вердарского зароились в сознании весьма нескромные мысли. Признаться, было отчего: Лизанька (так он мысленно ее окрестил) была чудо как хороша. Вуалетка не мешала разглядеть ее миловидного нежного личика, а голосок был просто обворожителен!

Словом, когда коляска свернула в Китайский квартал, оба чувствовали себя так, словно были знакомы не первый год. Тут подоспело время прощаться. Вердарский помог даме сойти, прильнул губами к перчатке и прошептал неизбежное:

– Когда я смогу вас снова увидеть?

Однако ответ был неожиданным:

– Можно нынче же, – просто сказала Лизанька и, немного смешавшись, добавила: – Если вам, конечно, удобно.

О да, ему было очень удобно!

Но сейчас же возник новый вопрос: где?

Вердарский, набрав в грудь побольше воздуху, сказал:

– В «Эмпириуме», я слышал, неплохо.

Сказал – и испугался. Вечер в этом роскошном ресторане стоил месячного его жалованья.

Лизанька, умница и деликатнейшая душа, на этот пассаж только рассмеялась. А потом непринужденно проговорила:

– Ах, я не люблю ресторанов. Там всегда так шумно. А знаете, приходите ко мне ввечеру. Я велю чай приготовить. Посидим по-простому.

Вердарский несколько смешался.

– Что же муж… не станет ли возражать?

– Он третьего дня как во Владивостоке, по служебной надобности. А прислугу я отпущу, нам никто не станет мешать. – Взглянув на Вердарского, она вдруг добавила: – Впрочем, это необязательно. Мы ведь можем прекрасно погулять в парке.

Предпочесть романтическому ужину с обворожительной молодой дамой степенную прогулку в многолюдном парке, да еще под перекрестными взглядами любопытных? Ни за что!

В общем, условились так: сейчас они расстаются, а вечером, в восьмом часу, Вердарский берет экипаж, заезжает за дамой (жила она в собственном доме на Оранжерейной), и вместе отправляются кататься на Пристань. К тому времени уж стемнеет, и это убережет от нескромных взоров. А после – к Лизаньке. Чай пить.

Бесподобная Елизавета Алексеевна скрылась в торговых рядах. Вердарский, проводив ее взглядом, вернулся в коляску. Сказал кучеру:

– А знаешь, братец, заезжай-ка за мной часов этак в семь. Ты мне, пожалуй, понадобишься.

Возница понимающе усмехнулся.

– Я б и рад, барин, да вечор у нас – самая что ни есть страда…

– Не обижу, – весомо обронил Вердарский.

В управление он уже не поехал. Отпустив кучера, пообедал в «Муравье», пешком вернулся к себе и принялся ждать вечера. Заказал букет. Перебрал немногочисленный гардероб. Но ждать было еще долго – целых пять часов – и, чтобы скоротать время, Вердарский принялся листать «Тайны полиции и преступлений» многоопытного англичанина Гриффита. Снова перечитал пассаж относительно сыщицкого счастья.

«А что, – подумал он, – похоже, и впрямь нашел я свое счастье. Вон какие перспективы намечаются! По всем, можно сказать, фронтам. А ведь мог бы и до сих пор в столе приключений брюки просиживать… Бр-р, страшно подумать…»

Уж как подгонял время – не передать. Наконец, солнце скользнуло по дальним крышам и завалилось за реку, в кронах тополей затрепетал вечерний зефир.

…К дому на Оранжерейной подкатили раньше на целую четверть часа. Вердарский вышел, оставив в коляске роскошный букет, прогулялся по тротуару. Он совершенно не представлял, чем бы себя занять. Задержался возле витрины, глянул на собственное отражение в зеркальном стекле. Увиденным остался вполне доволен и в сотый раз уже вынул из жилетного кармана часы.

Пожалуй, пора.

Парадная дверь особнячка, в котором проживала Елизавета Алексеевна, оказалась запертой. Рядом на стене обнаружилась бронзовая пуговка звонка – Вердарский нажал, прислушался. Подождал, подумал и надавил снова.

Дверь распахнулась, и полицейский чиновник увидел свою новую пассию. Была она еще не готова – в домашнем платье и туфлях, сверху легкий палантин наброшен. Увидев Вердарского, обрадованно улыбнулась (без вуалетки она оказалась такой красавицей, что и описать невозможно) и сказала:

– Ах, вы без опозданий! Как мило. Прошу.

Несколько сбитый с толку этими словами, а также тем обстоятельством, что хозяйка вынуждена сама отпирать парадную дверь, Вердарский переступил порог. Обстановка в прихожей была скромной: несколько гравюр на стенах, калошница и стойка для зонтиков. В дальнем углу – гардероб.

Из прихожей в дом вели две двери: прямо и справа. А слева начиналась лестница – очевидно в бельэтаж. Туда и направились.

Поднявшись, миновали две комнаты и вошли в третью, которая, судя по обстановке, служила хозяину кабинетом. Шли молча – Лизанька только улыбалась, поглядывая на гостя, а сам он не мог придумать ничего остроумного или, по крайности, занимательного. На всем пути не встретили ни души – похоже, хозяйка уже отпустила прислугу. Вердарский решил, что этим и объяснялась необходимость самолично отпирать дверь. Что ж, вполне извинительная предосторожность.

Но, оказавшись в кабинете, Вердарский снова пришел в смущение. Он не мог взять в толк – отчего их свидание происходит среди скучных книжных корешков и казенной кожаной мебели? Да и вообще, ведь уговорено ехать кататься на Пристань!

– Я думаю, вам будет лучше переодеться… Знаете, с реки вечерами тянет прохладой, – деликатно сказал он.

– Конечно, я сейчас, – ответила Лизанька. – Только прежде хочу вас кое с кем познакомить.

На это Вердарский ничего не успел ответить. В дальней стене раскрылась маленькая дверь, которою он сразу и не заметил, и в комнату вошел китаец. Невысокого роста, с непроницаемым лицом. Но внешность занимательная: у левого виска рубец, а левое же ухо вовсе отсутствует.

Китаец показался Вердарскому смутно знакомым – он уже видел его прежде, да только где?

Прерывая эти размышления, китаец шагнул ближе, поклонился и сказал на вполне правильном русском:

– Добро пожаловать, господин полицейский. Прошу садиться.

Вердарский недоуменно посмотрел на Лизаньку – что это, шутка? – но та, обворожительно улыбнувшись, сказала: «Я вас оставлю, чтоб не мешать», – и тут же упорхнула из комнаты.

Настроение испортилось. Вердарский стоял посреди кабинета, в лучшем своем сюртуке и с букетом в руках – точно незадачливый жених из какой-нибудь пиесы господина Островского. Поискал взглядом, куда поставить цветы, не нашел и просто положил на стол.

Китаец молча смотрел на него.

– Мы знакомы? – спросил Вердарский.

– Нет, – покачал головой китаец.

– А кто вы такой?

– Меня зовут Синг Ли Мин. – Китаец поклонился.

– Как? Синг Ли… Да, но позвольте!.. – вскричал Вердарский и тут же осекся. Он вспомнил! Это был тот самый ходя, коего искала вся харбинская полиция! Теперь – только бы не спугнуть. Может, удастся взять его и отвезти в департамент? Вот будет удача!

«Дурак, – произнес вдруг где-то внутри тонкий и отчего-то очень знакомый голос, – какой, к черту, департамент? Это ловушка! Это все подстроено, и ты сейчас в ужасной опасности!»

– Вы думаете понять, знакомы мы или нет? – спросил китаец и снова поклонился. – Нет, думать не надо. Мы с вами не быть знакомиться. Но я вас знать. Прошу садиться, – повторил он.

Вердарский послушно сел. Во рту пересохло.

– Я хочу, чтобы вы посмотрели один человек, – сказал Ли Мин. – И потом ответить на один вопрос. Пожалуйста.

– Хорошо… – пробормотал Вердарский. – Давайте. Но все это так странно…

Китаец наклонил голову, словно соглашаясь, потом прищелкнул пальцами, и из уже упомянутой двери выскользнул еще один человек. Он был очень маленького роста, почти карлик. Человек вышел из тени и подошел ближе, и Вердарский понял, что это ребенок, раскосенький мальчик лет десяти.

– Вы помнить этого маленького человека? – спросил Ли Мин. – Это такой мой вопрос. Ответьте, пожалуйста.

Вердарский покачал головой.

– Нет.

Ли Мин подал знак мальчику, и тот вдруг отколол номер: мигом скинул с себя куртку и просторные бумажные штаны, оставшись почти нагишом – в одной только повязочке на бедрах.

– А теперь? – спросил упрямый Ли Мин.

Вердарский хотел было вновь отрицательно покачать головой, но присмотрелся – и вдруг ахнул. Все тело мальчика было покрыто разноцветным узором – наподобие тех, какими любят украшать себя моряки да каторжники. Только эти были куда как занятней.

Ай да мальчик!

Впрочем, позвольте… Разве бывает у мальчиков такая мускулатура? А эти шрамы на груди? Да и сама кожа вовсе не так свежа и упруга, как бывает в детстве.

Нет, понял Вердарский, никакой это не ребенок, а взрослый человек, каким-то непостижимым образом сохранивший детские пропорции. Если присмотреться, станет ясно, что ему уже немало лет. Может быть, куда больше, чем самому Вердарскому. Не исключено, что это вообще старик…

И тут он вспомнил.

Это был тот самый человек, которого он видел третьего дня в Модягоу. Да, вне всяких сомнений. Его еще дети дразнили. А потом он убежал. Но… что все это значит?

Китаец Ли Мин, внимательно следивший за полицейским чиновником, угадал этот вопрос – должно быть, он отразился у Вердарского во взгляде.

– Вы вспомнить, – утвердительно сказал он. – Вы видеть этого человека раньше, а теперь вспоминать.

Отрицать Вердарский не стал. Да и к чему?

Навернулся вдруг на язык вопросец, который вообще-то следовало с самого начала задать: откуда этот ходя знает, что сам Вердарский служит в полиции? А потом и еще одна мыслишка на ум пришла – о небольшом черном пистолете со странным и непривычным японским названием «намбу».

Пистолет преспокойно лежал во внутреннем кармане сюртука.

«Ане достать ли его теперь?» – подумал полицейский чиновник.

Но не успел.

Потому что в этот момент разыскиваемый сыскной полицией Харбина китаец Синг Ли Мин произнес какое-то короткое и незнакомое слово.

Услышав его, коротышка выхватил из своей повязки тонкую трубочку и быстро поднес ко рту. Жест сей был очень знакомым – Вердарский и сам в не столь отдаленные гимназические времена баловался таким образом, обстреливая товарищей лущеным горохом из бумажной трубки.

Но коротышка не стал плеваться горохом. Он коротко дунул – и что-то кольнуло полицейского чиновника в шею. Вердарский хотел поднять руку, чтобы пощупать, – но отчего-то рука не послушалась. Внезапно накатила жуткая слабость. Он покачнулся, ступил назад, к кожаному дивану. Опустился на него, однако диван волшебным образом исчез. В глазах стало черно, и Вердарский вдруг ощутил, что летит, летит сквозь эту бесконечную черноту.