Текст книги "Харбинский экспресс"

Автор книги: Андрей Орлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)

В общем, скверно.

– Ну, служивые, заходите. Не стесняйтесь, – весело сказал комиссар и даже привстал навстречу. – Кого это вы привели?

– Зотий Матвеевич, это фотограф, – пояснил Лель. – Я ж говорил.

– Да вижу, – весело сказал Логус. – Столь примечательную личность не узнать трудно. Здравствуйте, господин Симанович. Сами, значит, вернулись. Да еще не один. Похвально. И с кем же вы к нам пожаловали?

На фотографа было жалко смотреть.

– Не слышу ответа, – сказал комиссар. – Что это за господа с вами? Откуда и какого роду занятий?

Тут Симанович замычал, закрутил головой и подсеченным снопом повалился на пол.

– Но-но! – прикрикнул комиссар. – Не в театре! Признавайся: для какой такой цели незнакомых привел?!

– Отомстить он надумал, – сказала молчавшая до сих пор Авдотья. – Ты ж его выпороть велел. Вот он и вызверился.

– Ну и что, что выпорол? Для его ж пользы. Так сказать, профилактически. Дабы разбирал впредь, кого и каким манером снимать на свой фотографический аппарат.

Слушая всю эту замечательную чепуху, Павел Романович искоса оглядел помещение. Не очень-то оно напоминало штаб батальона.

От прежних обитателей (надо полагать, недавних) осталось немного: венские стулья, шифоньер с выломанными дверцами и комод с косо выдвинутым нижним ящиком, похожим на сбитую набок челюсть. Лики с божницы сброшены, вместо них наспех пришпилена мутноватая фотография пролетарского вождя.

Самым замечательным в горнице были сундуки. Их тут имелось никак не менее дюжины. Явно чужие, разнокалиберные – и богато украшенные, с коваными углами и бронзовыми ручками, и совсем простые, дощатые, – они теснились вдоль стен, как приживалки на чужом дворе. Что внутри – непонятно; впрочем, крышка одного была опущена не до конца, из-под нее выглядывала меховая лапка какого-то пушного зверя.

«Да уж определенно не штаб, – подумал Дохтуров. – Скорее вертеп разбойничий».

– Ну что ж, гости незваные, – сказал комиссар, потирая ладошки. – Будете говорить? Кто такие? С чем пожаловали?

– Сказывали, со второго взвода они, – со странной интонацией сообщил солдат.

И тут же все покатились со смеху.

– Ну, повеселили, – сказал комиссар, вытирая глаза. – Значит, так-таки со второго? Ой, не могу!

Павел Романович видел, что комиссар с ними играет. Или хуже того – провоцирует. Пожалуй, ничуть при том не рискуя – карабины на ремне, на раз-два не скинешь. И до револьверов, пожалуй, тоже не добраться. Что ж, лучше менять тактику.

Но тут ротмистр, которому, похоже, все это надоело, шагнул вперед.

– Надо понимать, в вашей банде считать до двух умеют не все, – сказал он. – И потому все взводы – исключительно первые.

При этих словах комиссар прекратил смеяться.

– Ну почему же… – протянул он. – Владеем какой-никакой арифметикой. Не все, конечно. Да только не в том дело. Просто нет у нас никаких взводов. Вообще. Мы, как боевая единица новой революционной армии, не признаем старых войсковых делений. У нас устройство, как в войске великой римской республики, – манипулы и центурии. И без номеров, а по именам командиров. Вот, скажем, этот боец, что у двери, будет из манипулы Красюка, а центурия его ломакинская. Так я говорю?

– Так… – подтвердил боец.

– Любопытно, – сказал ротмистр. – А отчего ж батальонное деление сохранили? Назвались бы уж легионом, что ли.

– И назовемся, – кивнул Логус, – только народу пока не хватает. А батальон – это революционно. Это было принято еще Парижской коммуной.

– Однако, – сказал Агранцев. – Оригинально.

– И полезно! – воскликнул комиссар. – Потому что позволяет без труда выводить на чистую воду шпионов. Вот вас, например.

– Мы не шпионы, – сказал ротмистр. – Это даже такому ослу, как вы, должно быть понятно с первого взгляда.

Комиссар захлопал глазами.

– Почему? – глуповато спросил он.

– Зотий, да ты глаза-то открой! – крикнула от окна Авдотья. – Забалтывает он тебя. Ведь это ж тот самый, что с хутора сбег! Вон и приятель его тут. Что дохтуром тогда представлялся.

Логус вытаращил глаза, подался вперед.

– А ведь верно… Как же это я сразу… Эй! Снимите с них карабины!

В тот же миг Павел Романович почувствовал, как между лопаток ему уткнулся револьверный ствол. После чего чужая рука властно сдернула с плеча ружейный ремень. Он покосился назад – там с наганом на изготовку стоял революционный страж из сеней. Второй в этот момент таким же образом обезоружил Агранцева.

Комиссар Логус выбежал на середину горницы, схватил один из венских стульев и, перевернув, уселся животом к спинке. Обвел пленников взглядом из-под очочков.

– А знаете, господа, вы и не подозреваете, до чего я рад нашей встрече, – промурлыкал он. – Веруй я в Бога, сказал бы теперь: он вас послал. Кстати, весьма кстати.

Комиссар потер ладошки, а потом, будто припомнив что-то, вдруг закручинился.

– А ведь я к вам по-людски отнесся. Вот вы, – Логус ткнул пальцем в Павла Романовича, – просили меня дам ваших тогда развязать, чтоб ветками от гнуса обмахивать? Просили. И отказал я вам? Нет, не отказал. И чем же вы мне отплатили?

Комиссар театрально возвел очи горе.

– Ну хорошо, своих прикончили – в конце концов, ваше дело. Это я могу понять. Захотели своих сорадетелей по эксплуататорскому сословию от нехорошей смерти избавить. Но зачем же деда, старца нашего, истребили?! Он ведь ничего вам не сделал.

Комиссар зло блеснул стеклышком очков, и Павел Романович понял, что Логус разозлен всерьез.

Получалось странно. Гибель караульных волновала Логуса куда меньше, чем судьба какого-то аборигена. С чего бы?

Но оставаться в неведении пришлось недолго.

– Да этот дед один стоил сотни! – в ярости закричал комиссар. От его недавнего благодушия не осталось следа. – За ним столько народу держалось! Как он исчез, от нас целая рота отпала… я хотел сказать – манипула! Говори, куда его дели? Жив он? Ну!

Комиссар отшвырнул стул, подскочил к Павлу Романовичу, ткнул кулаком в рот.

– Вы ошибаетесь. – Дохтуров потрогал языком разбитую губу. – Мы не видели вашего деда.

– Да?! И господ с парохода тоже не вы передавили?

– Нет.

Комиссар побледнел.

– Значит, я все перепутал, – шипяще сказал он. – И вы – никакой не доктор, а это – не тот самый господин, которому давеча мои люди так неудачно прошлись по лицу прикладом.

– Тут в самую точку, – сказал Агранцев. – Да только мы теперь квиты. Хотя и не в полной мере. Жаль.

– Я ж говорю, мстить надумали, – сказала Авдотья. – И жидок заодно с ними.

Но комиссар, до сих пор внимавший словам боевой подруги со вниманием, теперь отмахнулся:

– А, ладно! Мстить, не мстить… Не до того мне сейчас. А ну, говорите, куда деда девали, старца нашего многомудрого? Извели или нет?!

Комиссар побледнел, лицо его исказилось. Видать, взволновался всерьез из-за утраты приснопамятного «дида».

Павел Романович подумал: на этом можно сыграть. Не все потеряно.

– Допустим, жив ваш старик, – раздельно сказал он. – Что дальше?

– Где он?! – завопил комиссар. – Куда девали?

– Покажем, – обронил включившийся в игру ротмистр. – Гарантии?

– Что? Гарантии? – переспросил комиссар. – А какие вам нужны гарантии?

– Скажем, так, – ответил Агранцев. – Вы отпускаете одного из нас, он приводит деда. Второй остается в заложниках.

Идея была неплоха. Во всяком случае, шанс, хотя б для кого-то. И комиссар, похоже, готов был принять условия. Он задумался, потом посмотрел вверх, словно там надеялся прочитать подсказку.

Но тут неуемная Авдотья испортила все дело.

– Да ты никак им поверить собрался? – закричала она. – Пень безлозый! Они ж тя обдурить нацелились!

– Чего лаешься? – огрызнулся комиссар. – Скажи, если лучше придумала.

– И скажу, – ответила та. – Они ж с бабой сбежали. Ее найти надобно. Баба, она нам все-все поведает.

– Ого! А ведь верно, – комиссар снова заулыбался. – Ну что, хороша мысль? – Он весело оглядел пленников. – Добровольно признаетесь, где ваша институтка скрывается? Или предпочитаете прежде помучиться?..

– Дурак ты, Зотий, – угрюмо сказала Авдотья, – такие, как эти, насчет баб своих никогда ничего не скажут. Порода не та.

Вздохнула и отошла от окна. Остановилась перед Павлом Романовичем – крепкая, бедерчатая, каменноликая.

Заглянула в глаза.

– Нет, не скажут, – повторила она. – Ты вон лучше жидка спроси, да с пристрастием. Он те скорее расскажет, где и как с энтими господами дружбу-то свел…

Павел Романович похолодел. Ведь точно: Симанович вполне может привести к фанзе, а от нее – рукой подать до опушки, где Анна Николаевна сейчас с лошадьми… Начнут искать – найдут непременно. Да и кони ржанием выдадут.

Видимо, и ротмистр подумал о том же.

– Ваш чертов еврей ничего не знает, – сказал он. – Да и толку с его слов? Такой соврет – недорого возьмет.

Но обмануть комиссара не удалось.

– Ага! – воскликнул он, впиваясь глазами в Агранцева. – Вот тут ты врешь, братец. Вижу, мы в точку попали! Ну, Авдотья, ты голова!

Он повернулся к Симановичу, который так и не вставал с пола:

– Где дамочка?

– Не знаю! – взвизгнул фотограф. – Никого не видел, как Бог свят!

– Ну, ты, вша! Бога-то не поминай всуе, – сказал один из стражей (тот самый, что обыскивал Павла Романовича). – Дозвольте мне, Зотий Матвеевич, с ним поговорить. Я это умею.

– Давай-давай, голубчик, – закивал головой комиссар. – Побеседуй, а мы поглядим.

Коммунар вышел вперед. Был он молодой, дюжий, с льняным чубом, лихо выбивавшимся из-под заломленной набок казацкой фуражки с желтым околышем. На поясе висели две кобуры: одна деревянная, от маузера, и вторая, брезентовая, – из нее виднелась рукоятка револьвера наган.

Фотограф в ужасе отпрянул, пополз в угол.

– Что, забоялся? – хихикнул комиссар. И прокомментировал: – Увидал русака жидок – и в кусток! Вашей породе гнилой против нашей не сдюжить. В нас – здоровье, в нас – сила! Верно я говорю, Авдотья Ивановна?

Павел Романович глянул на красного комиссара и не выдержал – усмехнулся. Никак тот не походил на живописных былинных богатырей: кость узкая, шевелюра некрепка, глаза навыкате, таращатся из-под очков. Диагноз очевиден: худосочие вследствие детского рахита плюс базедова болезнь, отягощенная истероидной гипоманиакальностью. В самый раз в клинику к профессору Бехтереву, который таких больных лечит по новой методе, впрыскиваниями. Говорят, очень хорошие результаты.

Но этого объяснять Павел Романович не стал, оставил при себе. Сказал вслух:

– Знающий не говорит, говорящий не знает.

– Что это вы загадками изъясняетесь? – вскинулся комиссар.

Авдотья тоже будто собралась спросить – глянула быстро, да губу вдруг закусила и промолчала, отвернулась.

В этот момент на улице послышался шум мотора. Ближе, ближе – наконец совсем рядом. Раздались голоса.

– Похоже, броневик прибыл. «Товарищ Марат». Сходи, посмотри, – комиссар кивнул второму стражу.

Тот вышел.

Все заинтересованно уставились на дверь – и Лель, и хмельные его спутники, развалившиеся у двери, и комиссар. Лишь вернувшаяся к окну Авдотья все глядела куда-то вдаль, сквозь чистые прозрачные стекла.

Боец вернулся буквально через минуту. Склонился к комиссару, пошептал на ухо.

– Вот как? На подходе? Славно! – азартно сказал тот, знакомым жестом потирая ладони. – Авдотья Ивановна, слыхала?

– Чего там?

– Литерный поезд Хурхуру проследовал. Скоро у нас будет! Пойду, распоряжусь, чтоб встретили, как подобает.

– Сходи, – разрешила Авдотья. – А я тут побуду. На энтих поглядеть интересно.

– Вот и славненько, – с этими словами комиссар поспешил к выходу.

Невидимый отсюда броневик всхрапнул мотором и укатил.

Чубатый казак ухватил Симановича за волосы всей пятерней и рывком поднял на ноги. Тот закричал пойманной птицей, забился. Но – куда там: железная рука держала крепко, насмерть. Не вывернешься.

– Постойте, – сказал Павел Романович, – погодите, не мучайте его. Он все равно ничего не знает. Я объясню. Та особа, с которой мы бежали…

– Не усердствуй, касатик, – перебила его Авдотья, – сейчас твоим словам веры нет. Да и как же иначе? Мы ведь для тебя с ним (Авдотья кивнула на ротмистра) враги, ироды бессердечные. Ты нам что угодно навертишь, лишь бы доли своей лютой избегнуть.

И оборвала сама себя, замолчала, глядя на Павла Романовича. Странным сделался ее взгляд – то ли раздумчивым, то ли даже печальным, непонятно.

Между тем чубатый подтащил фотографа к простенку, кинул на лавку. И ловко, в несколько движений, прихлестнул за лодыжки к сиденью – брючным ремнем самого Симановича. Руки же завел ему наверх и на них сам уселся, лишив тем самым злополучного фотографа какой-либо возможности двигаться.

– Ну что, чертяка? – спросил чубатый, глядя на Симановича сверху вниз. – Пробулькнешь теперь словечко?

– Клянусь, я ничего не знаю…

– Ну ладно. Щас разговоришься.

Чубатый снял фуражку и вытащил из-за отворота околыша сапожную кривую иглу длиной вполладони.

Фотограф заверещал и зажмурился.

Тут Авдотья, вздохнув, легко отошла от окна.

– Держите крепче, – сказала она, кивнув на Дохтурова с ротмистром.

Трое мужчин тут же кинулись исполнять приказание: напарник чубатого ухватил за плечи Агранцева, а двое спутников Леля вцепились в Павла Романовича.

– Да не то, дураки, – сказала Авдотья. – Офицера примите. А с дохтуром я отдельно поговорю.

– Авдотья Ивановна, – уважительно проговорил чубатый, – вы бы того… Поостереглись… А ну как бросится?

– Бросится? – со странною интонацией переспросила Авдотья. – Бросится! Ну, напужал!..

И, поманив за собой Дохтурова, пошла к двери в соседнюю комнату.

* * *

Павел Романович вышел следом. На ходу увидел, что Агранцев скривился, многозначительно хмыкнув.

Для чего понадобилось уединяться, размышлял на ходу Дохтуров. В самом деле, не для скорых же любовных утех! А впрочем, с эдакой особой всего можно ожидать.

Остановились на пороге другой горницы.

Была она маленькой, похожей на девичью спаленку. Подушечки разнокалиберные, вышитые занавески на окнах, узкая кровать – одиноких снов утешительница. Добротная, с никелированными металлическими шарами. Из дорогих. Баловали, должно быть, здешние хозяева дочку. Интересно, что с ними теперь? Хорошо, если живы…

Первой ступила Авдотья, пропустила мимо себя Дохтурова. Он услышал, как щелкнул ключ в замке.

Повернулись друг к другу, встретились глазами.

– Скажи-ка, – промолвила таежная амазонка, – да как на духу: ты и вправду дохтур? Иль только прикидываешься?

Павел Романович удивленно моргнул – не ожидал вопроса.

Авдотья, видя это мгновенное замешательство, усмехнулась:

– Да ты никак решил, что я тя любиться сюда зазвала? Точно, по глазам вижу. Все вы, кобели, одинаковы… Ну так что? – нетерпеливо добавила она. – Слыхал, что спросила?

– Слыхал. Я – доктор.

Она вздохнула.

– Хорошо, коли так… На тебя вся надежа. Это ведь ты того офицера-то врачевал? Я прям диву далась, как скоро морда на нем зажила. Видать, хороший ты лекарь.

– Говори толком. Что случилось?

– Хворая я… По нашей, по бабьей части…

– Понятно. Рассказывай.

Это не заняло много времени – с первых почти слов Павел Романович угадал, в чем дело. Но догадка догадкой, а медицинский осмотр – вещь непреложная. Однако условия для столь деликатных манипуляций были не самые подходящие. Вот когда пригодился бы верный саквояж!

И все ж удалось. Очень кстати в горенке сыскались зеркальце в серебряной оправе и серебряные же чайные ложки в прикроватной тумбочке. Авдотья сперва сильно совестилась, но потом покорилась, стихла.

Роли теперь сместились: красная атаманша стала послушной пациенткой, а пленник – взыскующим врачом.

– Ну как? – спросила Авдотья. – Совсем худо? Ох, да у тебя ж руки в крови!

– Ничего. – Павел Романович покидал испачканные ложки и зеркальце на расстеленный по кровати рушник. – Черт, воды нету. Ладно.

Сел, вытер пальцы концом рушника (все равно выбрасывать), кивнул:

– Садись. – И, глядя в настороженные глаза, спросил: – Плод давно вытравляла? Отвечай как есть!

– Пять недель минуло. – В глазах ее плеснулся страх.

– В общем, так, – сказал Павел Романович. – Помочь тебе можно. Здесь где-то наверняка есть аптека. Если ее ваши молодцы не спалили, я приготовлю мазь. Но это на время, а по-настоящему тебе надо в больницу. В походных условиях излечить тебя до конца невозможно.

– В какую больницу?

– Да хотя бы в Харбин.

– Сдурел! Для меня там леченье простое: на два штыка в землю.

– Ничего. Обойдется, если мы с тобой вместе вернемся.

Авдотья замолчала, глянула с прищуром.

– Вон ты куда! Хоро-ош… От революции меня отворотить метишь?

Павел Романович пожал плечами.

– А много тебе она дала, революция?

– Мне-то? Может, и дала… Да что я – важно, чтоб обчеству стало привольно!

– Да уж, обществу нашему ныне куда как вольготно… – вздохнул Павел Романович.

– А вот ответь-ка, – перебила его Авдотья, – уморили вы нашего дида? Ей-богу, никому не скажу.

– Тогда зачем тебе?

– Надобно.

– Нет, – сказал Дохтуров, – не уморили. Даже помощника его не тронули. Получил тот по шее, и только. Да он разве не рассказывал?

– Из него ныне рассказчик негодный. Не знаю уж, чем вы его приласкали, а только поутру нашли мы его холодным.

Павел Романович несколько смешался. Да и что тут скажешь? Бил ротмистр, а проверить, каков результат, тогда времени недоставало. Впрочем, что теперь говорить.

– А знаешь ли, что ваш старик раны человеческим салом лечит? – спросил Дохтуров. – С живых людей кожу сдирает. Он сам – хуже зверя. Для чего он вам сдался?

Тут уж Авдотья пожала плечами.

– За ним – сила, – ответила она. – Чалдоны ему верят. Городские, конечно, смеются, да только много ли среди нас городских? Нет, без чалдонов тут революцию делать никак невозможно. А потому и без дида – никак… Хотя, – добавила Авдотья, – чуяло мое сердце, что не вашенских это рук дело. Видать, сам по себе сбег…

– И ты тоже беги, – сказал Павел Романович. – Покуда не поздно.

Она усмехнулась.

– Ништо… Останусь. За мной крови много. Да и без Стаценки скучно мне жить стало. Вокруг одни псы подподольные. Нету настоящего мужика. Вот разве ты…

– Беги, – мягко повторил Дохтуров.

Авдотья нахмурилась, затеребила платок.

– А коль отпущу, что делать станешь? – спросила она, глянув из-под бровей.

«И в самом деле, – подумал Павел Романович, – что теперь делать? Ведь обе наши затеи провалились. „Справедливый“ погиб, а литерный поезд предупредить уже невозможно. Равно как нельзя помешать красным подготовиться к его встрече».

– Вернемся, откуда пришли, – ответил он.

– К барышне своей?

– Да.

– И мстить нам не станешь?

– Не стану. Да и не собирались мы счеты сводить.

– Хорошо. Тогда отпущу вас. Только ты мазь-то мне сделай, не обмани.

* * *

Авдотья пошла к двери первой и на ходу еще махнула рукой – не торопись, мол. Провернула в замке ключ, и только взялась за дверную ручку, как в соседней комнате раздался такой вопль, что у Павла Романовича захолонуло сердце. Потому что подобным криком кричать может лишь человек, которому жизни всего ничего осталось. Или такая беда с ним стряслась, что будет похуже смерти.

В большую горницу они вбежали одновременно.

Павел Романович, которого врачебная работа всегда несколько отстраняла от действительности, содрогнулся – словно успел позабыть, что оставил здесь четверть часа назад.

А открылось следующее.

Чубатый казак стоял возле лавки, подле которой на полу лежал Симанович, закрывая руками окровавленное лицо. Казак склонился над ним, сжимая в пальцах сапожную иглу. С нее вниз свисало что-то объемистое, студенистое, похожее на крупную каплю.

– Ну, зри! Зри, говорю! – крикнул чубатый в остервенении. Был он потный, раскрасневшийся – похоже, разговорить еврея-фотографа оказалось труднее, нежели он полагал. – Нравится?! До чего довел, черт упрямый! Говори, что велено! Или второй тебе выдрать?

Он пнул лежащего носком сапога.

Симанович вздрогнул, отнял от лица ладони. Один глаз у него сверкал черным огнем, а вместо другого был жуткий багровый провал.

– Про… про… – Голос у него сорвался.

Спутники Леля глядели на происходившее с жадным интересом – старались не упустить ничего, дабы было потом что вспомнить. А вот самому Лелю приходилось не столь хорошо: лицо у него сделалось землистым, рот вдруг плаксиво перекосился. Он покачнулся за столом, и тут же его вывернуло наизнанку.

Расхристанные спутники, с сожалением оторвавшись от зрелища, двинулись помогать.

И в этот момент ротмистр, о котором все как-то позабыли, незаметно шевельнулся. Повел плечами, потом коротко двинул локтем – и державший его страж кубарем покатился в угол.

Чубатый оглянулся на шум. Бросил свою иглу, схватился за кобуры.

Ротмистр же вскинул правую руку к затылку и легким скользящим движением выхватил спрятанную на спине шашку. Сталь тихо прошелестела в воздухе, описала светящийся полукруг – и вскинувшийся было страж повалился с рассеченною на груди гимнастеркой.

Агранцев повернулся к чубатому. Тот, выкатив глаза, рвал из кобур револьверы. Наган заколодило, но маузер он таки успел вытащил. Да только на спуск нажать опоздал: тяжелый немецкий пистолет грохнулся на пол – вместе с отрубленной кистью.

Остальные остолбенели на миг. Но все ж быстро опомнились (что было довольно удивительно при их спиртуозном состоянии), бросили своего закисшего Леля и кинулись к окнам. Да только ни один выкинуться не успел: клинок в руке ротмистра дважды с шорканьем распорол воздух, и оба красных витязя кулями свалились на подоконники.

Это была настоящая пляска смерти. И это было даже красиво – потому что никогда прежде Дохтуров не видел такого мастерского, отточенного владения клинком.

Все происходило с фантастической быстротой. Комната наполнилась глухими вскриками, топотом и вязким кровяным духом. В этом мгновенном хаосе ротмистр двигался с уверенностью Мефистофеля на хорошо срежиссированном спектакле. Но клинок в его руке был вовсе не бутафорским.

– Хосс-поди… – прохрипел кто-то в углу.

Дохтуров быстро глянул – вахмистр, невероятным образом успевший укрыться под лавкой, таращился снизу на происходившее светопреставление. Он дернул руками – словно пытался перекреститься – да только кисти его по-прежнему были скручены.

И тут все стихло.

Ротмистр замер в середине, отведя руку с шашкой чуть в сторону. Павел Романович заметил, что клинок, как ни странно, совершенно чист. Агранцев стоял спиной, не оборачивался, но чувствовалось: пискни хоть мышь – вмиг располовинит. Он был еще весь в ажитации схватки, и это следовало учесть, прежде чем сделать и шаг.

Видимо, Авдотья это тоже почувствовала:

– Довольно, – сказала она, – уже всех порешил. Кидай шашку-то…

В этот миг укрывавшее стол красное полотно шевельнулось. А затем, грохнув каблуками, какой-то человек единым махом выскочил и взметнулся наверх. Вспрыгнул – и застыл, пригнувшись, сжимая в руках по револьверу. В его облике было нечто-то крысиное, хищно-пугливое – так что и не признать сразу недавно розовощекого, улыбчивого Леля.

– Стоять! – закричал он ломающимся голосом. С подбородка еще тянулась грязно-коричневая полоса с разводами.

– Батюшки! – по-бабьи ахнула Авдотья. – Ты-то куда? Сапожищами да на стол! А ну, слезавай с кумача!

Ах, не про то, быстро подумал Павел Романович. Неужели не видит, что сейчас это вовсе не глупый, зарвавшийся мальчишка, которым она его знает? Теперь он остервенился от страха и крови и еще не вполне отошел от хмеля – так что можно ожидать все что угодно.

Агранцев, по всему, тоже это понимал. Дохтуров заметил быстрый особенный взгляд, которым тот окинул горницу.

«Решает, сумеет ли достать прыжком, – понял Павел Романович. – Но далеко – не достанет».

И тут Авдотья решительно направилась к столу.

– Стой! – завопил Лель. – Это все из-за тебя, сука! Зачем пошла с этим лясы точить?

– Тебя, заплевыша, не спросила, – спокойно отозвалась Авдотья. Она повернулась и сказала Павлу Романовичу: – Да вы на него не смотрите. Известно, он у нас парень с дурцою. Я велю его выпороть.

Павел Романович прежде не раз видел выражение злобы на человеческом лице, но такой ярости еще не встречал. Лель подпрыгнул на месте, плюнул – и выпалил с двух рук.

Будь он поопытней да более ухватист – влепил бы сначала пулю ротмистру, как самому опасному противнику. Но злость и уязвленная гордость заставили поступить по-иному.

Два первых выстрела ударили Авдотье в спину. Она вскинулась, но не упала и даже сумела обернуться – чтобы получить два следующих в лицо.

Это и дало ротмистру шанс. Правда, совсем крохотный.

Агранцев прыгнул вперед, тускло блеснул занесенный назад клинок. Но, как ни стремительно действовал ротмистр, расстояние было слишком большим. Лель успел повернуться.

Снова ударили выстрелы – парно, залпом.

Мелькнула в воздухе шашка. Столь быстро, что ее движение было невозможно проследить.

А потом Лель упал.

Как-то неловко сковырнулся прямо под стол. И выглядело это странно – будто он поскользнулся на ровном месте.

Павел Романович устремился к столу. Посреди, на кумачовой скатерти, стояла пара желтых американских ботинок. И все.

Получалось, что Лелю каким-то образом удалось выскочить из своей обуви, не затрудняясь развязыванием шнурков. Непонятно. Прямо-таки иллюзион.

И тут же Дохтуров понял свою ошибку. Ноги злополучного Леля по-прежнему оставались в ботинках – но только ступни, отсеченные по щиколотку. Шашка ротмистра сбрила их, словно колосья. Это казалось невероятным, но так и было на самом деле.

Дохтуров обогнул стол – Лель лежал на полу, разбросав руки в стороны. Револьверы валялись поодаль. Павел Романович нагнулся, приподнял голову, и мальчишка спросил шепотом:

– Как… это…

Но отвечать не было надобности: глаза у Леля закатились, он запрокинулся назад, со стуком ударившись затылком о доски.

– Господин доктор, – послышался голос Агранцева. – Вас не затруднит подойти, когда с этим пареньком закончите?

* * *

«Дурак. Трижды дурак! Самонадеянный глупец!»

Это были самые мягкие выражения, адресованные Павлом Романовичем самому себе. Но если б запоздалые сетования имели хоть малую толику пользы, жизнь на земле непременно переменилась бы к лучшему.

И все же извинить себя Дохтуров никак не мог. Их экспедиция потерпела фиаско на всех фронтах, и в том имелась его доля вины.

Планы были отличные, чего не скажешь о результате: бронепоезд погиб (тут, правда, личная причастность Павла Романовича не просматривалась, но тем не менее), литерный поезд вот-вот прибудет на станцию – прямехонько в руки красным. Фотограф, вызвавшийся быть проводником, погиб. Как и Авдотья. И с нею вместе – трое из красного батальона. Эти, конечно, сами виноваты. Знали, на что идут. Но все же… Лель, правда, пока еще жив, но для него самого было б лучше поскорее отдать Богу душу.

И самое главное: ротмистр Агранцев ранен двумя выстрелами. По всему, ранен смертельно – в живот.

Умей Павел Романович побыстрее ориентироваться, да отвлеки на себя вовремя Леля – может, и удалось бы избежать сей ужасающей кровавой бани. Но не сподобил Господь к военной ловкости. Вот лечить – это пожалуйста.

…Обратный путь из дома, служившего комиссарским штабом, до знакомой фанзы занял втрое больше времени. Вахмистр нес захваченные обратно карабины, Павел Романович поддерживал ротмистра. Двигаться пришлось осторожно, от угла до угла. На счастье, коммунаров на улицах не оказалось: должно быть, сосредоточились возле путей, готовясь к прибытию литерного.

Большую часть Агранцев прошел сам, и только под самый конец, когда дома состоятельных горожан остались позади и начались китайские выселки, ротмистр обессилел. Тут уже понесли его на руках, на пару с вахмистром. Еще в «штабе» Павел Романович наложил раненому тампонированную повязку, что остановило кровотечение. Но и только.

Китаец и китаянка оказались на месте – словно и не было этих нескольких часов. Вахмистр сказал им что-то на местном наречии, показал на Агранцева. Те согласно закивали, не выказав ни малейшего удивления.

Оставив ротмистра на их попечение, поспешили за околицу, в лес. Там, на опушке, Дохтуров окликнул Анну Николаевну. Сперва тихо, потом погромче.

Никакого результата.

Затененная кустами ложбинка, где они оставили мадемуазель Дроздову, была пуста. Куда ж она подевалась? И ни записки, ни какого-нибудь знака.

Павел Романович огляделся по сторонам. Давно миновал полдень, становилось жарко. Солнечный свет сеялся сквозь листву, светлыми пятнами разбегаясь по лесной подстилке. Где-то поблизости, невидимая, заливалась птица неизвестной породы. Послышалось шуршание, мелькнула маленькая тень. Павел Романович повернулся – на ближней сосне, глядя из-за ствола, притаилась белка. Увидела Дохтурова, блеснула глазами-бусинками, зацокала.

– Ваше благородие, вы говорили, будто коней-то недалече оставили? – неловко спросил вахмистр. Он тяжело дышал и вид все время имел самый виноватый – понимал, что в критический момент оказался не на высоте положения. Но у Павла Романовича не было к нему претензий.

– Да, где-то здесь. Их стреножили, так что они не могли уйти далеко. И вот что: прекратите глаза прятать! Нисколько я вас не виню. Такая там карусель закрутилась… Я виноватей вашего, у меня ведь руки оставались свободны.

– Эх, доктор! Вы – человек штатский, а мне по службе положено…

– Что положено? Воевать в одиночку против целого батальона? Все, довольно. Давайте лучше искать нашу знакомую.

Искали долго, но тщетно. К тому же поиски сдерживались тем обстоятельством, что ни вахмистр, ни Павел Романович не решались кричать особенно громко – неизвестно, кто тут мог шнырять по соседству.

– Ушла, – заключил вахмистр спустя четверть часа безрезультатных розысков. – Вона как все облазили. Котенка б сыскали, не то что девицу.

– Да не могла она уйти, – сказал Дохтуров. – Некуда.

– Ну… – Вахмистр не закончил.

Павел Романович понял его без слов: если ушла не по своей воле – значит, увели насильно.

Этого только не хватало.

– А знаете, коней-то здесь нет, – вдруг сказал вахмистр.

– С чего вы взяли?

– Вот и видно, что вы человек городской, хотя и ученый, – вахмистр пригладил усы. – Мы ведь как есть все облазили, а конских яблок нигде не видали. Вот вам, скажем, они попадались?

– Нет как будто.

– Значит, и лошадок нету поблизости.

Похоже, он был прав. Тогда следовало возвращаться и там уж решать, как быть дальше.

Сверху послышалось знакомое цоканье. Кружась в воздухе, просыпались чешуйки разодранной шишки. Белка?

Павел Романович поднял голову. И прямо над собой, саженях в трех над землей, увидел Дроздову. Она устроилась в развилке, тесно прижавшись к стволу.

– Анна Николаевна!

Никакого эффекта. Неужели спит? Но тогда каким образом удерживается на такой высоте?

Пришлось сломить длинный прут и, встав вахмистру на плечи (закряхтел, но выдержал), пощекотать мадемуазель лодыжку (надо заметить, совершенно прелестную).