Текст книги "Жизнь Георгия Иванова. Документальное повествование"

Автор книги: Андрей Арьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

Петербургские зимы (1952)

Второе издание «Петербургских зим» вышло в Издательстве им. Чехова. К изданию 1928 г. в конец книги добавлены две главы – парный портрет Блока и Гумилева плюс очерк о Есенине. Убран эпиграф из Адамовича (стихотворение «Без отдыха дни и недели…»), отрывок об А. Д. Скалдине, старый текст подвержен мелкой, стилистического преимущественно характера, правке.

Что бы ни говорилось о степени исторической достоверности «Петербургских зим», трудно было отрицать, что книга увлекательна. На второе издание отзыв в нью-йоркских «Опытах» (1953, кн. I, с. 193—194), подписанный инициалом «Г.» (очевидно, редактор журнала Р. Н. Гринберг), начинается так:

«Эта книга принадлежит к числу наиболее интересных произведений, написанных за время нашей эмиграции. <…> Книга написана мастерски-легко, быстро и метко; это художественные наброски, по манере напоминающие знаменитых рисовальщиков».

Кажущуюся недостоверность отдельных эпизодов этой книги рецензент объясняет весьма оригинально, ссылкой на данную традицией «умышленность» самого образа северной столицы, превращающей своих обитателей в призраков.

«Есть на свете еще другие гордые столицы, но не об одной нет такого таинственного вымысла», – пишет Г.

Что бы ни говорилось о деталях, сущностные характеристики персонажей «Петербургских зим» Г. признает верными, приводя как пример слова самого Георгия Иванова:

«„В нереальной реальности, в которой он жил и писал стихи, Блок был заблудившимся в „Страшном мире" ребенком, боявшимся жизни и не понимавшим ее". Очень метко сказано. Невзрослость. Похоже говорила Гиппиус о всем поколении Блока».

В «Новом журнале» «Петербургские зимы» (вместе со «Встречами» Юрия Терапиано) отрецензировал Роман Гуль. Сопоставление двух книг сделано в ущерб «Встречам»:

«Обе эти книги не для широкого читателя. Это книги для литераторов <…>. Книга Иванова очень талантлива, порой блестяща. „Встречи" – книга бледная, написанная тусклым языком протокола. Но в темах этих книг есть общее. Г. Иванов живописует литературную богему предреволюционного Петербурга, времени т. н. „серебряного века" нашей литературы. Правда, он описывает не ее «верхушку». Она – на „башне" Вяч. Иванова; вокруг „Мира искусства"; на религиозно-философских собраниях; у Мережковских <…>. В „Петербургских зимах" Иванов дает картину жизни, как бы, второго „яруса" тогдашних писателей. Это, главным образом, богема из завсегдатаев „Привала" и „Бродячей собаки". Тут тоже много интересного: Клюев, Есенин, Ахматова, Северянин, Мандельштам, Кузмин, Ивнев, Канегисер (так. – А. А.) и др. Удушливую (для молодого советского читателя, думаю, просто непонятную) атмосферу „fin de siecle" Иванов дает с большим знанием предмета» (1953, кн. XXXII, с. 309).

Интересно тут следующее: разместившиеся во «втором „ярусе"», за малым исключением, оказались ничуть не менее талантливыми и известными как художники, чем рассевшиеся, по мнению Гуля, в царской ложе. И «советская молодежь», дай ей в руки «Петербургские зимы», читала бы книгу с увлечением. Потому что, в конце концов, дело не в «широком читателе», а в умелом писателе, о чем Гуль и сам говорит между прочим:

«Хочется сказать и о „пере" Иванова. Самому требовательному читателю его „перо" доставит истинное удовольствие. Книга написана настоящим художником» (там же, с. 310).

Сравнивая первое и новое издание «Петербургских зим», Гуль отдает предпочтение новому:

«Лучшее в книге – это не вошедшие в первое издание – глава о Блоке и Гумилеве и глава о Есенине. И Блок и Гумилев очерчены Ивановым с подкупающей, неожиданной (после «воздуха» Бродячей собаки) человечностью. Рисунок этих портретов тонок, интересен и вне обычного штампа. Очень хороша и глава о Есенине; и в смысле портрета, и в смысле толкования его поэзии. <…> В смысле оценки поэзии Есенина и определения его места в современности эта глава Иванова, по-моему, лучшее, что вообще написано о Есенине» (там же).

Удивительна, на первый взгляд, реакция на «Петербургские зимы» «Граней». (На самом деле понятна: издавала журнал вторая, военная, волна эмиграции, представители которой успели пропитаться советскими представлениями о литературе, «отражающей жизнь» в ее «поступательном развитии».) При явной антисоветской направленности журнала в нем продолжают третировать своего «союзника» в этом определяющем для них вопросе. Рецензент под инициалами A. К. (Александр Kашин), вспомнив «Распад атома», озаглавливает отзыв на «Петербургские зимы» соответственно: «Распад душ». Неприятие книги Георгия Иванова в нем мотивируется следующим образом: «Пусть внешне человечество идет еще по дороге смерти, внутренне жизнь уже торжествует, она победительница, уже перестала бояться» (1953, № 20, с. 151).

Так что, берется за свое рецензент, «понимаем мы эту книгу совсем не так, как задумал ее автор. Да, конечно, близки нам и понятны краски. Но как близки? Как понятны? Так же, как близки, как похожи краски заката и краски восхода» (там же).

Рецензент настаивает на том, что нынешние люди далеки от воссозданной Георгием Ивановым эпохи не только во времени, но и «внутренне, душевно». Заканчивает, впрочем, – после длинной и пышной риторики – соображением вполне практическим, утилитарным:

«Книга более чем нужная. Нужная в русском языке почти однозначно с „полезная". Книга более чем полезная. Более чем полезная, потому что ее можно не только использовать, но прожить с ней, больше: пройти весь тот путь, который она прошла, который прошел автор, чтобы выйти с другой стороны, на пороге грядущего Возрождения» (там же, с. 152)

1943—1958 Стихи

Последний из подготовленных самим Георгием Ивановым сборников вышел тиражом 500 экз. в сентябре 1958 г., через две недели после его смерти, в издательстве «Нового журнала», где стихи поэта регулярно печатались в последнее десятилетие его творческой деятельности.

Основной раздел новых стихов этой книги – «Дневник». О его публикации в «Новом журнале» Георгий Иванов писал Роману Гулю в мае 1953 г.: «…эти стихи „Дневника" – нечто вроде поэмы (для меня)». И с самого начала мыслил свою последнюю книгу такой «поэмой», наследующей, видимо, «Распаду атома».

9 июля 1956 г. Георгий Иванов сообщал Гулю о возможном издании:

«Я бы хотел, чтобы это были стихи 1946—1956, т. е. периода „Дневников" с приложением избранного из „Портрета без сходства". Я многое выброшу из „Дневника", но все-таки наберется стихотворений 85—100. В таком виде это доставило бы мне удовольствие. Конечно, все равно, если по соображениям экономии печатать стихи вплотную, как объявления о кухарках. „Кипарисовый Ларец" – не мне чета – был именно так напечатан».

Вместо «Дневника» за десять лет, как предполагал Георгий Иванов, получилась книга, охватывающая пятнадцать последних и важнейших лет его поэтической деятельности. То, что эта книга последняя, Георгий Иванов начал понимать за полтора года до смерти, написав 10 января 1957 г. Гулю:

«Я хочу составить нечто вроде „Посмертной книги" – весь избранный Георгий Иванов за эмиграцию. В том, что напишу еще что-нибудь путное, сомневаюсь – и имею на это основание».

Предваряя выход книги, Кирилл Померанцев написал:

«Выход <…> сборника стихотворений Георгия Иванова – большое литературное событие. Я не думаю, что слишком преувеличу, если скажу – самое большое в русской литературе за все это последнее время» («Русская мысль». 1958, № 1250, 12 авг.).

А редактор книги и ее издатель Роман Гуль писал автору 21 апреля 1958 г.:

«Когда читал Ваши стихи в наборе – оч. Здорово получается. <…> оч. приятно, что выходит книга, хорошая будет. Надо бы послать ее Пастернаку, в главные журналы – пусть, собаки, читают».

В одном из первых откликов на книгу Вячеслав Завалишин в нью-йоркском «Новом русском слове» (1958, 28 сент.) соединил имя только что умершего поэта с именем погибшего в России друга его литературной юности:

«Место действия этого сборника – потерянная родина и новые земли, которые могут убить надежду, но бессильны убить мечту о будущем, ставшую воспоминанием о прошлом. Это отношение к мечте и надежде роднит Георгия Иванова с таким „внутренним эмигрантом", каким был не покинувший России Осип Мандельштам».

Интересно в этой статье также перечисление имен тех советских поэтов, что, по мнению Завалишина, испытали влияние Георгия Иванова, стали его «попутчиками»:

Константин Вагинов, Сергей Спасский, Николай Заболоцкий, Леонид Мартынов, Николай Чуковский, Борис Штавеман. Автор, видимо, не знал, что есть у Георгия Иванова в СССР среди поэтов еще более явный и внимательный читатель – Арсений Тарковский.

Николай Татищев первый, сославшись, правда, на устное мнение Кирилла Померанцева, начал говорить на примере стихов ставшей посмертной книги об ивановском апофатизме. В статье «Стихи Георгия Иванова» он привел примеры этого апофатизма, исходя из следующих общих положений:

«…природа Бога не может быть выражена никакими понятиями, заимствованными из опыта мирового бытия. За ее видимостью, то прекрасной, то ужасной, но всегда не логичной, скрывается что-то положительное, какая-то закономерность, но она настолько не соответствует нашему дискурсивному мышлению, что мы не можем даже догадываться о ее смысле <…>. Но иногда нам выпадают мгновенья озарения, когда все вдруг становится ясным. Забытые, эти мгновенья частично сохраняются в глубине подсознанья, и их можно кое-как восстановить в стихах. Стихи, вероятно, и явились из потребности хоть как-то зафиксировать такие мгновения. Озарение может произойти при любых условиях (об этом много в «Дневнике»), но обязательное условие, чтобы по той или иной причине прервалась цепь мысленных ассоциаций. Едва это случится, как происходит озарение (иллюминация)…» («Русская мысль». 1958, №1296, 27 ноября).

Как пример этой «иллюминации» Татищев тут же приводит стихотворение Георгия Иванова «Сознанье, как море, не может молчать…». Даются в статье и другие образцы ивановского апофатизма.

Через год после смерти поэта Юрий Терапиано подвел итог в статье «Поэт и современность»:

«Выявив мироощущение послереволюционного человека, Георгий Иванов стал на сторону побеждаемого современной жизнью неисправимого мечтателя-индивидуалиста, заранее обреченного на поражение, но все же готового до последнего вздоха отстаивать свое право на свободу и внутреннюю независимость.

В такие напряженные эпохи, как наша, многие, естественно, склонны требовать от поэта прямого участия в борьбе, т. е., по существу, навязывают ему тот же «социальный заказ», что и марксисты.

Грань между творческим откликом и извне заданным социальным заказом было бы очень трудно провести, если б не существовало понятия свободы творчества, о котором многие сейчас забывают.

Всякая попытка что-либо навязать поэту извне снижает поэзию, лишает ее крыльев, превращает ее в скучную «лакировку», которой сейчас полна советская литература.

Социалистический реализм, т. е. обязанность писателя считать волю миллионов выше собственной воли, <…> уничтожает всякое настоящее творчество.

<…>Георгий Иванов ненавидел тупость, рутину и самодовольство так называемых «победителей жизни» – торжество материалистической пошлости и коллектива над личностью, унижение количеством – качества <…>

Поэзия суверенна, автономна, выше всякой эпохи, всякой злобы дня и не может служить никаким иным целям, кроме той „смутной, чудной музыки", которую слышит „только он"» («Русская мысль». 1959, № 1414, 29 авг.).

Итог поэтической деятельности Георгия Иванова совсем не всюду в эмиграции был встречен благосклонно. Негативные отзывы Дмитрия Кленовского (см. с. 203 наст, издания) можно счесть более или менее частным делом. Но вот в парижском «Русском воскресении» (1959, 17 янв.) Г. Месняев в статье «Судьба поэта» «подвел итоги» так:

«Исчезновение надежд, безотрадность грядущего, страх и пугающая неизвестность этого будущею, безнадежная старость – привели к тому, что в последнее десятилетие перед смертью творчество Георгия Иванова стало отличаться ярко выраженным отчаянием, доведенным до предела пессимизмом, отрицанием, неверием, нигилизмом. Для того, чтобы побороть такие настроения и сохранить веру в жизнь, надо было бы иметь немалый запас здоровых понятий и убеждений, почерпнутых из здоровых национальных источников. К сожалению, такого запаса у Георгия Иванова не оказалось. „Милый вздор", который утешал его еще в России, на пороге его юной жизни, к концу этой жизни обратился в нигилистическую „трын-траву" <…>. К концу своей жизни „князь" зарубежной русской поэзии потерял буквально все, чем люди живы. Неверные пути, по которым он пошел в начале своей сознательной жизни, – привели его к настоящему духовному провалу».

Слова, под которыми мог бы подписаться хоть Жданов, хоть Хрущев… И в эмиграции среди некоторых претендующих на «духовное пасторство» мыслителей отношение к поэзии отличалось той же самой морализаторской скудостью, что в метрополии.

БИОГРАФИЧЕСКАЯ КАНВА

1894

29 октября (10 ноября) в потомственной военной семье родился Георгий Владимирович Иванов – в имении («околица») Бренштейнов Пуки-Барше (Пуке, Пуке-Барше) Тельшевского уезда, Сядской волости, Ковенской губ. Отец – подполковник в отставке, артиллерист, из полоцких дворян, мать – рожд. баронесса Бренштейн. Детские годы частично проводит в Студенках, имении («фольварк»), входящем в состав владений князей Радзивиллов, затем Витгенштейнов и Гогенлоэ, на реке Уше, в Минской губ. Новогрудского уезда.

1905

15 августа. Зачислен казеннокоштно в Ярославский кадетский корпус.

1906

Переведен во 2-й класс корпуса, высшие баллы – по закону Божию – 11, географии – 10, рисованию – 9, грамматике, французскому, арифметике и чистописанию – по 7 (при 12-балльной системе).

1907

16 января. По просьбе отца переводится из Ярославля во 2-й Петербургский кадетский корпус. В январе – мае не присутствует на занятиях по болезни (очевидно, как раз в это время умер отец). Не аттестован. Оставлен во 2-м классе.

1908

Закончил 2-й класс корпуса, успехи средние, ниже прежних.

1909

Оставлен в 3-м классе корпуса по болезни. Знакомство с Г. И. Чулковым, С. М. Городецким. Первые стихи, рассылаемые по газетам и журналам.

1910

Январь. Первая публикация стихов в петербургском еженедельнике «Все новости литературы, искусства, театра, техники и промышленности».

Май. Закончил 3-й класс корпуса: история – 10, закон Божий и французский – 9, словесность, письменные работы, естественнная история, рисование – 8, немецкий, арифметика – 7, чистописание – 6. Переведен в 4-й класс с работой по немецкому языку. Болел – «коревая краснуха».

14 сентября. Рекомендован С. Городецким М. Кузмину для принятия в Академию стиха.

Ноябрь. Знакомство с А. А. Блоком (м. б., позже). Публикация в «Кадете-Михайловце».

1911

Публикации: еженедельники «Gaudeamus», «Весна», «Шиповник», «Всеобщий журнал», журнал «Нива».

24 февраля – 17 апреля. «Находился в отпуску по болезни: неврастения».

17 марта. Объявление в «Gaudeamus»: с № 7 (10 марта) «художественным отделом» заведует Георгий Иванов.

Апрель – июнь. Регулярно бывает у Кузмина. Май. Закончил 4-й класс корпуса: по закону Божию, грамматике, письменным работам, естественной истории, истории – 9, геометрии – 8, географии, рисованию – 7, французскому, немецкому, алгебре – 6. «Духовное развитие идет хорошо, но односторонне; способности средние, внимателен, прилежен и любознателен. Пишет стихи в декадентском вкусе».

Июнь – сентябрь. Живет в Гедройцах (Гедрайчай), имении в Виленской губ.

Осень. Сближение с Игорем Северяниным, Граалем Арельским и др. эгофутуристами.

25 октября. Приказом № 232 «уволен из корпуса на попечение родителей» (из 5-го класса) «согласно прошения его матери». 18 ноября. У Блока на Малой Монетной, 9.

Декабрь. Выход в свет «Отплытья на о. Цитеру» (на титуле 1912 г.).

1912

Публикации: газеты «Нижегородец», «Петербургский глашатай», журналы «Новый журнал для всех», «Гиперборей», «Сатирикон».

13 января. Знакомство с Н. Гумилевым в «Бродячей собаке» (conference по поводу 25-летия поэтической деятельности К. Д. Бальмонта). Там же Ахматова, Вас. Гиппиус, С. Городецкий, М. Долинов, О. Мандельштам, М. Моравская, И. фон Гюнтер и др.

Зима. Приглашен Н. Гумилевым в «Цех поэтов».

Весна. Выход из Ректориата Академии Эго-поэзии.

Май – середина сентября. Гедройцы. Переписка с А. Д. Скалдиным.

Декабрь. Знакомство с Н. А. Клюевым в Петербурге. Дарственная надпись: «Поэту Георгию Иванову – память встречи и знак моей нежданной любви к нему. Николай Клюев. Зима – 1912 год».

1913

Публикации: газеты «Русская молва», «День», еженедельник «За 7 дней», журналы «Аполлон», «Сатирикон», «Гиперборей», «Нива», «Аргус», «Современник». Вольнослушатель Петербургского университета (с Адамовичем, Мандельштамом и др.).

26 января. На «Вечере Случевского» с Гумилевым, Ахматовой, Дм. Цензором, А. К. Случевской и др.

Середина апреля. Участвует с О. Мандельштамом в манифестации на Казанской площади Петербурга по случаю взятия турецкой крепости Скутари черногорцами (10 апреля) во время 3-й Балканской войны.

Лето. Живет в Гедройцах.

13 октября. Знакомство с Г. Адамовичем на лекции К. Чуковского о футуризме в Тенишевском училище (Моховая, 33).

10 ноября. Стихи О. Мандельштама «От легкой жизни мы сошли с ума…», адресованные Г. И.

13 ноября. На «Вечере стихов» в «Романо-германском кружке» при историко-филологическом факультете Университета – с Гумилевым, Вас. Гиппиусом, Мандельштамом, Вл. Пястом и др.

16 ноября. Читает стихи на вечеринке Вологодского землячества вместе с Мандельштамом, Игорем Северяниным и Маяковским.

27 ноября. На «Вечере поэтов (стихи и романсы)» в «Бродячей собаке»: Ахматова, Городецкий, Гумилев, Моравская, Пяст и др. Столкновение между Хлебниковым и Мандельштамом из-за дела Бейлиса.

10 декабря. На лекции Н. И. Кульбина «Футуризм и отношение к нему современного общества и критики» в Концертном зале при Шведской церкви (Малая Конюшенная, 4).

1914

В мае выходит сборник «Горница». Публикации: «Биржевые ведомости», еженедельники «Голос жизни», «Златоцвет», «Огонек», «Солнце России», «За 7 дней», журналы «Аполлон», «Лукоморье», «Новая жизнь», «Рубикон», «Аргус», «Нива», альманах «Солнечный путь» (Одесса).

Прекращение деятельности первого «Цеха поэтов». Участие в кружке «Трирема» (1914—1916) с бывшими членами «Цеха» и эгофутуристами.

14 января. В «Обществе поэтов» («Физа») Н. В. Недоброво – Е. Г. Лисенкова читает рассказ «Приключение по дороге в Бомбей».

20 января. С Рюриком Ивневым у И. В. Игнатьева – в день его самоубийства.

26 января. В «Бродячей собаке» на «Вечере лирики»: Ахматова, Кузмин, Ив. Рукавишников, Пяст, Ивнев, Моравская, Гумилев, Мандельштам, Н. Тэффи, Н. Кузнецов; актеры Н. Н. Волохова, Л. Д. Блок, О. А. Глебова-Судейкина.

8 февраля. На вечере в Тенишевском училище по поводу лекции И. А. Бодуэна де Куртенэ «О новом слове»: Кульбин, В. Б. Шкловский, Пяст (доклады), Ахматова, Василиск Гнедов, Ивнев, А. Крученых.

23 февраля. В «Бродячей собаке» на «Вечере великопостной магии…»: Ахматова, Ник. Бурлюк, Гнедов, Ивнев, Б. Лившиц, Мандельштам, Тэффи, Арт. Лурье, Н. Цыбульский и др.

28 марта. В «Бродячей собаке» на «Вечере танцев XVIII века» Т. П. Карсавиной. К вечеру приурочен выход сборника «Тамаре Платоновне Карсавиной „Бродячая собака"» со стихами Кузмина, Гумилева, Ахматовой, Г. Иванова, П. Потемкина и приветствием Н. Н. Евреинова.

Апрель. Первая публикация прозы – рассказ «Приключение по дороге в Бомбей» («Аргус», № 16).

7 апреля. На представлении «Балаганчика» Блока в Тенишевском училище.

Лето. В Гедройцах. За несколько дней до начала войны в Лиде.

15 (28) июля. Начало Первой мировой войны.

19 июля (1 авг.). Германия объявляет войну России.

Начало августа. Возвращение в Петербург.

Осень. Прикомандирован к канцелярии Министерства Высочайшего Двора. В «Аполлоне» замещает Гумилева, ушедшего на войну.

7 октября. У Рюрика Ивнева на чтении рассказов: Бальмонт, Кузмин, Адамович.

21 ноября. В «Бродячей собаке» на «Вечере поэтов»: Ахматова, Тэффи, Моравская, Кузмин, Городецкий, Северянин, А. Рославлев, Мандельштам, Зенкевич, Адамович, К. Липскеров, Вл. Шилейко и др.

30 ноября. На «Вечере поэзии и танцев» в Художественном Бюро Н. Е. Добычиной (Марсово поле, 7): Ахматова, Городецкий, Кузмин, Моравская, Мандельштам, П. Потемкин, Ф. Сологуб, И. Северянин, Тэффи, Дм. Цензор.