Текст книги "Недвижимость"

Автор книги: Андрей Волос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

– Вот здесь, пожалуйста… и здесь…

Новый круг подписей.

– Прошу вас. Прошу вас. Прошу вас.

Еще раз набрать код. Запиликало. Сейф открыт.

Теперь Панкратов тычет, глядя в бумажку… тоже нормально.

– Прошу вас…

Дружно шагаем к решетчатой стальной дверце в хранилище. Ключи от нее у другого человека. Вот и он.

– Пожалуйста.

Справа ряды сейфов, слева закрывающиеся жалюзи кабинки для расчетов.

Служитель быстро находит в связке ключей нужный, сует в скважину. Я засовываю свой во вторую. Поворачиваем вместе.

Дверца сейфа открывается.

– Пожалуйста, – приветливо говорит служитель. – Ключ не вынимайте, тогда закрыть сможете сами.

– Спасибо.

Вытягиваю кассету – плоский металлический ящик. Тысяч на триста пятьдесят – если, конечно, стодолларовыми купюрами.

– За какой стол? Сюда? Да как хотите… давайте сюда…

Ксения раскрывает сумочку и выкладывает на столик пакет.

Разворачивает. Семь пачек. Одна чуть тоньше.

Я включаю счетчик купюр, сканер, синюю лампу.

– Ну что, господа, начнем? Ксения, смотрите внимательно, что мы делаем с вашими деньгами. Это ведь пока еще ваши деньги.

Деньги хорошие. Шесть пачек прямо со станка – одной серии, по номерам. На верхней бумажке 001, на нижней – 100. Мое дело – отсчитать будяевские. В числе которых и мои. То есть – наши.

Наших – тридцать девять. Тридцать девять тысяч… На слух много.

А посмотришь – сущая ерунда. Три пачки и девяносто бумажек. Вот из-за этих-то пустяков вся битва. Стоит оно того? Кто его знает.

Счетчик машет лопастями, как пловец на короткой дистанции. Нет, гораздо быстрее. Сто. Вторая пачка. Сто. Третья. Сто. Теперь из четвертой девяносто… есть. В четвертой остается всего десять.

Впрочем, мне все равно, сколько там остается. Главное – отсчитать наши. Остатки меня не интересуют. Остатки – это чужое.

Несколько купюр в сканер – ширк… ширк… ширк… Умная машина

– только лампочки помаргивают. Из этой пачки – ширк… ширк… ширк… А из этой? Ширк… ширк… ширк… А из этой? Ширк… ширк… ширк… А из девяноста? Тоже хорошо. Ну просто золото, а не деньги. Теперь под ультрафиолет. В пальцах – фр-р-р-р!

Полосочка светится? Светится. Следующую – фр-р-р-р! Светится.

Остатки – фр-р-р-р! Нормально. Пишу на листке – $ 39 000

(тридцать девять тысяч USD). Это для себя. Для памяти. Для надежности. На всякий случай, в общем. Кладу в кассету деньги и бумажку. Закрываю.

– Все, – говорю я, поднимаясь.

На мое место садится Панкратов.

Коноплянников стоит сзади и тянет шею.

– Да вы присядьте.

Коноплянников садится, нервно поправляет очки. Смотрит на руки

Панкратова как человек, который готовится разгадать фокус.

Панкратов прогоняет деньги через счетчик… смотрит под лампой… пропускает десятка полтора через сканер…

– Ну вот, – говорит он. – Все в порядке.

– А вот туда? – спрашивает Коноплянников.

– Куда?

– Вот в это.

– В сканер? Я же несколько прогнал.

– Давайте все. Тут, знаете, такие умельцы попадаются, что… давайте уж.

Ничего не попишешь. Его право.

Панкратов пожимает плечами. В сущности, это недолго.

Я смотрю на Ксению. Она чувствует взгляд и вдруг оживает, причем как-то нервно.

– Сергей, а раньше вы не сможете освободить?

– Что?

– Мне нужно раньше!

– Мы же договорились, – говорю я улыбаясь. – Правда, Ксения…

Ведь мы на месяц договаривались? Я очень постараюсь, чтобы это произошло раньше. Поверьте. Да это и в моих интересах. Просто со стариками сложно… но они уже пакуются. Ну, может, три недели… попробуем.

– А раньше не можете? – говорит она, теребя сумочку.

Лицо кривится – ну будто вот-вот заплачет.

– Я боюсь, что… – мямлю я. – Не знаю… Вряд ли. Видите ли… у них книг очень много. Да вы не волнуйтесь, Ксения… хотите, можно одну комнату раньше освободить?

Ксения меня не слышит, хоть и смотрит в глаза.

– Я ведь покупаю, чтобы жить, понимаете? – говорит она. -

Понимаете? – жить! Почему я должна ждать? Мне нужно начинать ремонт! Я жить хочу, а не дожидаться, пока все это!..

– Ксения, ну что вы! – вступает Марина. – Да не успеете оглянуться, как освободят. Да что вы! Да Сергей же не будет тянуть!

– Я в милицию прямо завтра их погоню, – говорю я. – Через неделю сможете прописываться. А? Это нормально. Очень быстро. Правда?

Ксения кусает губы, смотрит на Марину так же, как только что смотрела на меня, – то есть как будто та у нее что-то украла и не хочет отдавать…

– Все, – говорит Панкратов.

Коноплянников лезет в портфель и достает тетрадку.

– Давайте перепишем номера, – доброжелательно предлагает он. -

Диктуйте.

– Что?! – спрашивает Панкратов.

Совместными усилиями кое-как его отговариваем. Все? Все. Несем кассеты к своим сейфам. Как пауки мух. Кассету – блям! Замочком

– щелк! Кончено.

Выбираемся на белый свет. На белом свете лупит дождь.

Через пятнадцать минут подъезжаем к нотариальной конторе.

Технический отдел.

– Никита, готово?

Никита кивает на пачку документов. Так… договоры… четыре экземпляра Чернотцова – Будяевы… четыре же Будяевы -

Коноплянников… доверенности на регистрацию… раз, два… да, две: Коноплянников сам поедет…

– Проверял?

– А как же!

– Погоди, погоди… давай-ка еще раз.

Никита со вздохом начинает диктовать цифры из правоустанавливающих… из справок… паспортные данные… я вожу пальцем по договорам.

Все.

Хватаю кипу бумаг, выхожу в коридор… сидят, голубчики. У седьмого кабинета, как сказано. А где же Будяевы? Черт возьми!..

Распахиваю дверь.

– Сережа! – нараспев говорит Клавдия Андреевна. – Где же вы? Вас тут дожидаются!

Ага. Все на месте. Алевтина Петровна прижухнулась на стульчике.

Как штык. Будяев провалился в кресло. Манит пальцем оттуда.

– Ну молодцы, – говорю я, подходя. – Давно ждете? Сейчас подпишете договор – и все. Это недолго.

– Вот оно, – трясет Будяев козлиной своей бородой. В глазах – смех пополам с ужасом. – Мы тут сидим, уж и не знаем…

У-у-у-у-у-у-у-у-у!.. Я Але-то говорю: вот оно, самое-то логовище!..

28

Ах, департамент, департамент! Суетливая, нервная толчея первого этажа, напряженное ожидание второго… шалый взгляд тех, у кого почему-то не принимают документы ни на втором, ни на первом, а посылают вместо этого на третий – на сущую погибель, в узкий коридор мелких кабинетиков, откуда и знающий-то человек выберется не скоро, а уж новичку и вовсе хана…

У-у-у-у-у-у-у-у-у! – уж как пить дать, сказал бы Будяев.

Что за глаза, что за лица! Что за мысли ворочаются за костями этих черепов, какие страсти кипят в этих головах! Все, все завязалось мертвым узлом: жизнь, счастье, будущность, надежды, отчаяние, – завязалось, обретя угловатую форму квартирных стен… Но уже почти все позади – бессонные ночи, страхи, бесконечные разговоры, от которых сохнут мозги и выпадают волосы; наконец-то совпали интересы всех сторон, все желания; все сошлось будто по волшебству (а на самом-то деле вовсе не по волшебству, да только никто риэлтору спасибо не скажет), как сходится пасьянс, который, казалось бы, не мог! не должен! не бывает!.. – и вдруг: тыр-тыр-тыр, карточка к карточке, дама к королю, валет к даме, десятка к валету… покатилось, покатилось!.. – вот уже и договор подписан, и теперь только департамент! только регистрация!.. и когда она пройдет, то… а ну как не пройдет?! Ну как за что-нибудь зацепятся?! Они ведь найдут! Ой, найдут! Им-то что? Они вон торчат в своих окошечках… им все равно, что люди ночей не спят… что вся жизнь, вся жизнь!.. Ах, да что говорить! Хоть бы прошло, господи! Ну хоть бы прошло!..

– Санюкович, Никифоров, Пащенко, третье окно… – равнодушным хриплым голосом произносит динамик под потолком.

Трое срываются с места, спешат, топочут… у одного распахивается дипломат… бумаги веером на пол… он приседает… начинает собирать… испариной покрывается его бледное лицо… вот собрал… кинулся следом… сгрудились у окна: что? Готово? Не готово? Как? Почему? Какая ошибка? В каком договоре? Что?! К нотариусу?! Да вы что? Где двенадцать?! Ну и что?! Какие пятнадцать?! Ну и что? Да какая разница-то?..

Через минуту отходят от окна растерянные Никифоров, Санюкович,

Пащенко… вернули договоры! не зарегистрировали! И, похоже, риэлтора с ними нет рядом, некому сказать им, что нужно делать… Беда у них небольшая, плевая у них беда – я б такую беду руками развел, – а они не поймут, что к чему… естественно: во все обстоятельства этого дела стороннему человеку въехать трудно… не понимают они ни куда бежать, ни чего просить… Риэлтор бы сейчас дал отмашку: пулей к нотариусу, ничего страшного, цифру переврали, поправить эту лживую цифру, написать “вместо исправленного /двенадцать/ читать

/пятнадцать/” да шлепнуть еще раз печатью – и все дела, и еще сегодня бы поспели!.. Но некому, некому сказать это гражданам

Никифорову, Санюковичу и Пащенко, пустившимся в плавание по коварному морю департамента без лоцмана, на свой страх и риск…

“Я не понял, – бормочет Пащенко, нервно протирая запотелые очки мятым платком. – Чего они, а? Это что, все сначала, что ли? В

РЭУ, что ли, а потом к нотариусу? Или чего?” – “Хрен их разберет, – отвечает ему Санюкович. – Если к нотариусу… погоди, это что же, и БТИ брать?” – “БТИ? – ошалелым голосом вступает Никифоров. – Какое БТИ? Я не буду платить за БТИ! Я уже платил за БТИ! Вы чего! Я последние за эту проклятую справку отдал!..” – “Погоди, – солидно урезонивает его Санюкович. – Что делать, если у них порядки такие? Что делать-то? Ну давай не пойдем никуда – этого хочешь? Все похерим сейчас и разойдемся.

Так, что ли, предлагаешь? Если надо – значит, надо. РЭУ так РЭУ,

БТИ так БТИ”. Никифоров заламывает руки и, похоже, готов разрыдаться. “Я не понял, – твердит свое Пащенко, сажая очки на нос и беспомощно вертя в руках бумажки. – Я же тоже платил за БТИ…”

Невозможно видеть их тоскующие рожи… Собственно, мне не трудно. Все равно ждать. Поднимаюсь, подхожу к ним. Через минуту

Санюкович, Никифоров, Пащенко, окрыленные моим советом, дробно топоча, ссыпаются по ступеням, чтобы лететь к нотариусу…

Нет, ну что за глаза, что за лица! Если бы человеческая мысль не пропадала зря, понапрасну дырявя бедные мозги бешеными своими разрядами, если бы какой-нибудь умник нашел способ использовать ее даровое электричество, тогда к двум этажам департамента можно было бы подключить все трамваи Москвы… да что там – все электровозы России!..

– Рябинин, Сластенина, пятое окно, – хрипит динамик.

Через двадцать секунд у пятого окна начинает разворачиваться натуральная драма, если не самая настоящая трагедия. “Как под арестом?! – кричит человек, в волнении срывая с себя шляпу

(должно быть, это Рябинин). – Под каким еще, к черту, арестом?!”

Ему бесстрастно поясняют, под каким. “Господи, да почему же она служебная?” – мертвеет Рябинин, оглядываясь на стоящих за его спиной: женщина – это, надо полагать, Сластенина, а вот два парня рядом с ней – это, по всей видимости, риэлторы, и лица у обоих достаточно вытянутые, чтобы понять, что на быстрое окончание этой сделки они возлагали большие надежды. Может быть, они покупают квартиру Рябинина под расселение какой-нибудь большой коммуналки… и вот нба тебе: оказывается, квартира

Рябинина под арестом. А деньги, между прочим, в банке. А с этой чертовой Сластениной они возятся месяца два, все не могли угодить… все она хотела больше, больше получить за свою комнатушку… вот наконец согласилась на квартиру Рябинина… бац! – а квартира-то под арестом! Да еще служебная! Ни фига себе! Это как же понимать? Это что же, – читается на лицах, все более вытягивающихся уже вопреки всем представлениям о человеческой анатомии. – Это он нас, выходит дело, кинуть хотел?

Служебную квартирку впарить?.. Разумеется, Рябинин не хотел ни кидать, ни впаривать; напротив: хотел он совершить все по самым честным правилам, а совершив, с чистой совестью сказать себе, потирая руки: “Ну, брат, большое дело мы сегодня сделали!..” И подмигнуть. И, может быть, даже бутылка коньяку у него на сей случай приготовлена… – но не пить ему сегодня этот коньяк, ой не пить! Рябинин стоит у окошка, и на его бледном и потном лице отчетливо написано: жизнь кончилась!.. Но нет, жизнь не кончилась. Через несколько дней нервических мытарств на третьем этаже выяснится, допустим, что пришли когда-то из жилкомитета списки служебных квартир, и почему-то в этих списках его-то, ему, Рябинину, принадлежащая, и окажись… напортачил кто-то… бывает. “Да ведь она же не служебная! – будет взывать Рябинин. -

Вот же у меня документы!” – “Вы не кричите, гражданин, а послушайте”. Думаете, у вас у одного документы? Ничего подобного. У всех документы. А у нас еще и списки. Все правильно, гражданин. Раз по данным жилкомитета она служебная, то во избежание дальнейшего распространения этой путаницы и нужно было наложить на нее арест. Вот мы и наложили: раз! – и готово. “Так снимите же, снимите же арест с моей квартиры! Меня зарежут из-за вашего ареста!” – заплачет Рябинин, упав на колени перед столом регистраторши. “Встаньте, гражданин, не кривляйтесь”. Вы что ж думаете, это так просто? Ну как маленькие, честное слово. Быстро, гражданин, только кошки родятся… “Господи!” – насосавшись валидолу, будет шептать

Рябинин белыми губами у дверей различных кабинетов. Почему так?

Почему, если сначала нужно получить визу Иванова, с визой

Иванова идти к Петрову, а уж с визами Иванова и Петрова тащиться к Сидорову, то Иванов принимает раз в неделю – в пятницу после обеда, Петров – в пятницу же, да только с утра, а Сидоров – по четвергам два раза в месяц?.. Но ничего, ничего, ведь жизнь не кончилась. Пройдет две или три недели, и несчастный Рябинин, подхлестываемый нешуточными угрозами своих подельников, жестоких и бессердечных людей (особенно эта Сластенина!.. ох уж эта

Сластенина! змея, а не женщина! крокодилица!..), прыгнет в конце концов выше головы… добьется правды… получит все нужные бумажки… с языком на плече доставит их в департамент… и департамент снимет арест с квартиры этого измученного, исхудалого, полусумасшедшего человека… но пока!.. Но пока!..

Бог ты мой, да к одному Рябинину на эти две-три недели можно подключить парочку трамваев! И отлично бы ездили!..

– О, привет!

В департаменте полно знакомых, с которыми встречался на прошлых сделках. Кто-то только махнет приветственно на бегу кипой бумажек – может, в архив несется, а может, занять очередь к начальнику юридического отдела, без визы которого регистратору нельзя совершить то или иное нештатное действие… А кто-то мается без дела, как и ты, ждет, когда наконец выдадут зарегистрированные договоры.

Я приметил Виталия и подсел к нему.

– Ты чего? – спросил он. – Регистрируешь?

– Я сегодня сбоку припека, – ответил я. – “Свой угол” на себя взял. Полтинник только с меня стребовали…

– А-а-а… – с некоторым разочарованием тянет Виталий. – Ну-ну…

Понятное дело. Ему тоже хочется получить полтинник. Да он обычно и получает. У него работа такая – проводить регистрацию. Он профессионал этого дела. Документы видит насквозь. Отмечает все закавыки. “Ага, – говорит Виталий. – Погоди-ка! У тебя же то-то и то-то!.. Нет, брат, с этим лучше я сразу к Топорову…” И идет к Топорову. И проходит без очереди, потому что его тут каждая собака знает. И Топоров подписывает не через три дня, а сразу.

За это Виталий и получает полтинник. А уж как он с ним обходится

– не мое дело. Может, с Топоровым делит. Может, сам тратит. Но сегодня ни черта он от меня не получит, потому что регистрацию взялся проводить “Свой угол”. И хорошо.

– Ну ничего, в следующий раз точно к тебе, – подбадриваю его я.

– Естественно, – говорит он, утыкаясь в газету. – Нет проблем… сделаем как в аптеке…

У меня газеты нет, я посматриваю по сторонам.

Двое – пожилой человек и молодой парень – ведут дряхлую старуху.

Она едва передвигает ноги. Медленно, шаг за шагом бредут по коридору.

– Стой, – выдыхает старуха. – Годи.

Останавливаются.

– Не дадут помереть спокойно, – говорит она, обвисая на их руках. – Господи… ну не дадут же помереть!.. далеко?

– Да вот уж, – говорит пожилой, оглядываясь. – Пришли уж, мама.

– Что?

– Пришли, говорю! – кричит он.

– Какой противный мужик, – отдыхиваясь, говорит она про кого-то.

Поднимает голову. Глаза бесцветные – дождевая вода. – Гада какая. Ведь сам-то ни шить ни пороть… А все выгадыват.

Выгадыват-выгадыват, из говна выглядыват… Я-то говорю: ведь ты ж ни шьешь ни порешь, милый…

– Точно, – кивает пожилой.

– Пошли, – командует старуха.

Плетутся дальше.

– Да уж, – невольно бормочу я. – Не дадут бабке спокойно помереть.

– А что ты хочешь, – откликается Виталий, шурша газетой. -

Недвижимость… Слышал, тут одна недавно вот так и окочурилась?

– Да ну? – удивляюсь я.

– Ага… только на первом. Пока “скорую”, пока то-сё. А она и склабалась. Неделю назад, не больше.

Шаркая ногами в черных ботинках на толстой армейской подошве, по коридору медленно шагает охранник. Руки за спиной. Выражение лица чрезвычайно скучающее. Охранять тут и впрямь особенно нечего. Однако случаются эксцессы. Поэтому на каждом этаже по топтуну.

– Здорово! – радостно говорит вдруг он, поравнявшись с нами, – оказывается, знаком с Виталием. Останавливается. Лицо круглое, упитанное, нос ноздрями кверху, брови белые. Губы сочные. Вообще весь налитой. Руки расцепил – они у него растопырились. Лет тридцать мужику.

– Привет.

– Газетки, это самое, почитываем? – интересуется топтун.

Он в белой рубахе с эмблемой департамента на левом кармашке, в синих штанах с простроченными стрелочками. На ремне параллелепипед переговорника в черном кожаном чехольчике. Бодро торчит антенка с блестящей пуговкой на конце.

– Ну, – кивает Виталий.

Беседовать он не очень-то расположен.

– А читал, это самое, про конгресс-то? – не смущается топтун.

– Про какой конгресс? – вяло спрашивает Виталий.

– Ну, про жидовский-то, это самое, конгресс! – обрадованно объясняет тот. – Не читал? Нет, ну ты понял? Они, это самое, конгресс свой, да?.. а мы что должны? Нет, ну они совсем, это самое, офигели. Не читал, нет?..

Он стоит (сесть ему негде, все кресла заняты), покачиваясь, будто хочет шагнуть и все никак не шагает. Он уже не ждет реплик собеседника, а молотит сам, это самое, за двоих. Если, это самое, не за троих. Слабое солнце светит в окно. В лучах видно, как вылетает изо рта слюна. Он рассказывает Виталию подробности жидомасонского заговора. Толкует о кагане, о хазарах, о мировой сплотке. Вот опять о заговоре. Проявляет такую эрудицию и так смело пускается в исторические экскурсы, что непонятно, почему он шатается здесь с “уоки-токи” на брюхе, вместо того чтобы заведовать где-нибудь кафедрой или даже деканатом…

– А сам-то как? – спрашивает вдруг Виталий, который, похоже, все это от него слышит не впервой.

Топтун осекается на полуслове, тускнеет, вдохновенная гримаса покидает лоснящееся лицо.

– Да нормально, – говорит он, тоскливо озираясь. – Да что там, это самое… Тяготит меня, конечно, эта служба… Ладно, пойду.

И опять бредет по коридору.

Марина накрепко зацепилась языком с какой-то полной дамой. Зато

Коноплянникову не сидится – то и дело вскакивает и ненадолго уходит. Должно быть, курить. Когда возвращается, его место уже занято. Но скоро освобождается какое-нибудь другое, и тогда он плюхается туда. Вот сейчас оказался прямо напротив. Смотрит на меня, вскинув брови над очками. Дергается. Тоже хоть к трамваю подключай… А чего, спрашивается, дергается? Так-то он, в сущности, нормальный человек… если б не эти идеи с банками… все б ему банки закатывать… деньги консервировать… номера переписывать… писарь-консерватор. Здорово ему давеча Кирилл

Анатольевич дал по башке. Молодец. Самое смешное, что эти парни натурально юристы. А вовсе не наемные убийцы. Ну да

Коноплянников-то этого, слава богу, не знал…

– Скоро кончится? – спрашивает он.

– Скоро, – киваю я.

Оно и впрямь скоро. Через полчаса. Или через час. Со свежими договорами назад в банк. Вынуть деньги – и все. Конец. Сделка прошла. Скоро, скоро…

– Капырин?

– Привет. Как дела?

– Какие у нас дела? Так, делишки. Толкусь тут, – говорит подошедший. Никак не вспомню, как его зовут. Саша? Володя?

Забыл. – Судебное решение вторую неделю регистрирую… волокита.

Опечаток наделали, черт бы их побрал… то в суд, то сюда.

Мотаюсь как обгаженный. Двушка не нужна на “Аэропорте”?

Двушка на “Аэропорте” мне нужна как собаке пятая нога, но все же спрашиваю автоматически:

– Двушка? Что за двушка?

Кто знает, когда понадобится. Может, завтра.

– Отличная двушка, – оживляется он и барабанит как по писаному: – Сорок шесть, тридцать два, пятый девяти кирпичного, двор, свободна, выписана, первый договор… В третьем доме. Все нормально, будешь брать, ремонтик сделаем…

– В каком третьем? По Усиевича, что ли?

– Ну да, по Усиевича…

– А куда людей дели?

– Куда, куда – вывезли… Хозяин дом купил в Павловом Посаде, переехал, честь по чести. – Он хмыкает, наклоняется и разъясняет вполголоса: – Алкашок. За полторы штуки хибару ему взяли да столько же рублями – он чуть от счастья не перекинулся, за три дня вылетел… понял? Так что дорожиться-то не будем. Нам и так хватает. Теперь толкнуть побыстрее да забыть. Будешь брать, все покажем: и к нему сгоняем, сам увидишь. Нет проблем. Он уж и прописан там, честь по чести. Только лучше не тянуть – скоро он бабки просадит, тогда уж ищи-свищи его. Они потом вечно куда-то деваются… А пока-то живет себе поживает…

– Добра наживает, – говорю я, а сам прикидываю: ничего себе. Три штуки вложили, а стоит она… ну, положим, тридцать пять даже если… лихо. – Черкни телефончик на всякий случай. Были у меня когда-то клиенты…

– Все, погнал, – говорит он, сует самописку в карман и быстро шагает к лестнице, на ходу тыча пальцем в попискивающие кнопки сотового телефона.

– Как думаете, скоро? – спрашивает Коноплянников, нервно позевывая.

– Скоро, – говорю я.

Снова что-то хрупает в динамике – хр-р-р-р…

– Коноплянников, Капырин, Карасик, – произносит он затем празднично и полнозвучно. – Пятое окно.

Все верно. Пятое окно. То, где выдают готовые документы. Все на

“к”: Коноплянников, Капырин, Карасик. Коноплянников сам за себя, я – за Будяевых, Карасик Марина Евгеньевна действует по доверенности от Чернотцовой Ксении Николаевны… правильно… прошла регистрация.

Проехали.