Текст книги "Антитело"

Автор книги: Андрей Тепляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Они шли молча, хотя у каждого было много, что сказать.

«Я хочу, чтобы все было так, как есть сейчас. Я хочу остановить время. Надолго. Насовсем».

– Ты домой? – спросила Настя.

– Да. Буду вкапывать кресты, как средневековый крестьянин.

– Ты серьезно говоришь?

– Абсолютно. В наших обстоятельствах, это вполне логичное решение.

Он усмехнулся.

– Не смейся над этим. Это вовсе не смешно.

– Ладно. Не буду.

– Когда еще приедешь?

– Как только смогу.

– Звони.

– Конечно.

Немного не дойдя до детской площадки, они остановились в тени большого клена. В этом месте улица делала изгиб, скрывая молодых людей от взглядов случайных прохожих. Глаза их встретились и губы соприкоснулись. Глеб поднял руки и положил ладони ей на шею, чувствуя, как пульсирует под кожей, теплой и гладкой, жилка. Настя запрокинула голову и закрыла глаза.

Ничего не нужно говорить и решать. Все уже решено.

Так бывает.

Поцелуй длился и длился, а когда они отступили друг от друга, мир стал иным. Он стал больше и ярче. И проще.

Глеб почувствовал, что тяжесть, поселившаяся в голове, где-то в районе лба, исчезла. Все вдруг показалось ему ясным, пропал мистический ужас, ощущение неосязаемой угрозы. Мир стал нормальным, и все вокруг стало нормальным, кроме маленького участка земли и фермы. Можно что-то решить и не ждать, когда случится непоправимое. Решение есть. Нужно было только сбросить груз страха и заглянуть в себя.

Настя смотрела на него блестящими глазами.

– Господи, мне как будто глаза протерли! Ты – чудо! – воскликнул Глеб.

– Я тоже почувствовала.

Она улыбнулась.

– Можно повторить.

И они повторили. И потом повторили еще раз. А полчаса спустя Глеб смотрел, как она идет к дому, и струится по телу синее платье.

Он был счастлив.

5

Возвращение на ферму напоминало погружение в глубокую воду. Ясная и четкая картина мира с каждым километром все больше размывалась, словно воздух выходил из проколотого колеса. И снова в голове появилось ощущение стены, вроде той, что окружала ферму. Глеб становился все мрачнее. Съезжая с шоссе в сторону леса, он уже знал, что свобода, которую он ощутил – не более, чем мираж – эйфория, вызванная поцелуем девушки. Простых решений не было, и не могло быть. Они обречены остаться.

И ждать.

6

Дядя сидел возле сарая, держа в руке дымящуюся сигарету, и смотрел, как Глеб выбирается из машины. Трактор с открытой дверцей сиротливо стоял на пашне, метрах в двадцати от них; тусклым красным пятном на фоне темной земли выделялась картофелесажалка.

– Ну, охотник за приведениями, что слышно?

Глеб тоже закурил и сел рядом.

– Тетка говорит, что у нас тут гипноз.

– Гипноз?

– Ну или что-то около того. Она говорит, что на нас воздействовали.

– Ничего не понял. Кто воздействовал?

Глеб пожал плечами.

– Не знаю.

– Погоди, Глеб. Давай разберемся. Она говорит, что нас гипнотизируют?

– Да не поймешь. Она сама точно не знает. Что-то в лесу на нас воздействует. А что и как – неизвестно. Может даже мы сами себя… ну… гипнотизируем.

– Бред какой-то.

Глеб пожал плечами.

– Как ты проехал?

– Нормально. Кстати, тетка говорит, что тут раньше было село. Кокошино называлось.

– И что?

– Оно опустела. Неизвестно почему.

– Гипноз, – задумчиво проговорил дядя. – Гипноз, гипноз… Непохоже на гипноз. Хотя, не знаю.

– Я предлагаю вкопать кресты обратно.

– Это она присоветовала?

– Она не возражала.

– Понятно. Вобщем, никаких ответов мы не получили. Только вопросы одни.

– По большому счету, да.

– Так я и думал.

Они молча курили, глядя на лес и выпуская в теплый воздух облачка дыма. Туман медленно пульсировал, словно дышало огромное бесформенное существо.

Дядя встал.

– Ладно. Копать – так копать. Больше делать нечего. А насчет гипноза надо поразмыслить еще.

– Предлагаю начать копать прямо сегодня.

– Почему нет? Вот сразу после обеда и начнем.

– В доме никаких новостей?

– Слава Богу, без них. Аленка ходит за Ирой хвостом, не отпускает ни на шаг. Ира дергается.

– Не надо говорить ей о крестах.

– Да она сама все увидит. Я не собираюсь ничего скрывать.

Он склонил голову и стал похож на высокую, тощую птицу.

– И тебе не советую. Мы тут, вроде, все заодно.

Глеб затянулся в последний раз и потушил сигарету.

– Это точно.

7

Настя не хотела говорить с родителями о знахарке и поэтому придумала прогулку с Танюшкой. Лучшая подруга, с которой они вместе почти с самого рождения, не могла вызвать подозрений и в качестве алиби подходила идеально.

Они были разными, почти полными противоположностями друг друга. Танюшка – с астеническим сложением модели, невротическая и шумная; она тайком курила тонкие сигареты и любила напустить на себя вид скучающей светской львицы. Наверное, главной задачей в ее жизни было найти для Насти подходящего парня, и, несмотря на то, что все попытки неизменно проваливались, она не падала духом.

Узнав про Глеба, Танюшка сразу же приняла сторону молодой пары.

«Лишь бы он не оказался гадом. Но за этим, милая, я прослежу. Лично».

Несмотря на такую преданность, Настя не сразу решилась рассказать ей про знахарку. Впервые в жизни ей пришлось долго думать, прежде чем поделиться с подругой. Впервые в жизни у нее появился секрет, который она разделила с другим.

– Привет, подружка!

Танюшка появилась неожиданно, как чертик из коробки, заставив Настю вздрогнуть.

– Давно стоишь?

– Привет. Нет, только вышла.

Они взялись за руки и пошли в сторону речки. Заинтригованная скудными сведениями, полученными от подруги, Танюшка буквально лопалась от любопытства, но всякий раз выговаривала себе, что не должна лезть Насте в душу. Это нехорошо. Неправильно. Для себя самой она решила, что подруге нужен от знахарки совет по поводу парня.

«Это круто: немногие девчонки отважились бы на такое. Тут, небось, настоящая любовь».

Сумерки поглощали солнечный свет и тепло, заполняли улицы, словно мутная вода; громко верещали сверчки; где-то на окраине лаяли собаки. Настя чувствовала себя неспокойно. Несколько раз за вечер она решала не идти к знахарке, убеждала себя, что не хочет больше ничего слышать, что это ничего не изменит, и что некоторые вещи лучше не знать. Решала и снова меняла решение. Как бабочка, летящая на свет, она не могла поступить иначе. Слишком много было поставлено на кон.

– Как дела с Глебом? – поинтересовалась Танюшка, не в силах больше выносить молчания подруги. – Продвигаетесь?

– Так, потихоньку.

– Надеюсь. С твоим «потихоньку» можно до пенсии оставаться старой девой.

– О, уж это мне не грозит.

– Да? Расскажи! Мне можно!

– Ну, мы целовались…

– Ага! С этого места подробнее, пожалуйста!

Они шли и болтали. Со стороны реки раздался тихий звук гитары. Солнце огромным красным глазом смотрело им в спину, а их длинные, как телефонные столбы, тени стелились впереди.

Настя старалась держать шутливый тон, хотя на душе скребли кошки. Глеб ей нравился. Конечно, это еще не любовь, но что-то очень близкое к ней, и отсюда брали начало многие проблемы. Относись она к парню прохладнее, можно было бы уговорить его уехать. Настя непременно сделала бы это, разрешив все возникшие неприятности. Но она не хотела. Не хотела, чтобы он уезжал. И ничего не могла с собой поделать.

Весь день Настя ругала себя, называла эгоисткой. Глеб в опасности – она это чувствовала и даже без Анны понимала, что лучший выход для него – уехать. Это было бы правильно.

Правильно.

А потом просыпались чувства. Ей снова хотелось прижаться к нему, ощутить его силу, скрыться в нем от всех проблем. От всего на свете. Хотелось верить, что все неправда, просто какое-то недоразумение, которое вот-вот разрешится само собой, и, обнимая Глеба, она действительно в это верила.

Губы все еще помнили последний поцелуй. Глеб ушел, и ей стало так плохо, так пусто и тоскливо, что Настя испугалась.

«Мне нужно следить за собой. Все зашло слишком далеко».

На окраине поселка они с Танюшкой разошлись, договорившись встретится через час на берегу. Прощаясь, та выглядела обеспокоенной, словно каким-то образом почувствовала то, что творится в душе у подруги.

– Будь осторожна: Анька – ведьма!

Настя кивнула и помахала рукой.

«Если бы все было так просто».

8

Знахарка поджидала ее в той самой комнате, где они сидели несколько часов назад. На столе было накрыто к чаю: из маленького заварного чайника поднимался смешанный аромат каких-то трав, на плите закипала вода. Когда Настя вошла, Анна как раз доставала чашки.

– Здравствуй, милая. Садись. Будем чай пить.

Настя послушно уселась за стол, обхватив себя руками. От плиты в комнате было тепло, даже жарко, но на душе царил холод.

Знахарка уселась напротив.

– Бери ватрушки. Вкусные получились.

– Спасибо.

Девушка отхлебнула чай и почувствовала, как приятное тепло разлилось по всему телу, расслабляя напряженные мышцы. Анна смотрела на нее с сожалением.

– Ты любишь этого парня?

– Он мне нравится.

– Нравится. Мне вон мой кот Кузьма нравится! Я спрашиваю – любишь или нет? Потому что лучше бы тебе его оставить.

– Почему?

– Хлебнешь ты с ним горюшка. Полной ложкой.

Настя промолчала.

– Глеб сейчас не принадлежит себе. И тебе тоже. Я не могу сказать точно, что с ним творится, но чувствую – это только начало. Дальше будет еще хуже.

– Он справится. Я уверена!

– Нет, не справится. У него слабая воля. Он очень благодатная почва для любого воздействия.

– Я не верю.

– Конечно, не веришь. Но, послушай меня – будь с ним осторожна. Не сближайся. Подожди. Дай ему проявится.

Знахарка коснулась ее.

– Я добра тебе хочу. Утянет он тебя вместе с собой. Утянет… Утянет…

Гигантша смотрела на Настю не отрываясь, удерживая ее ладонь в своей. Несколько минут длилось молчание, а потом девушка неуверенно заерзала на стуле и опустила взгляд.

– Ты подумай, стоит ли жертвовать собой, ради парня? Ты еще девочка, тебе еще столько предстоит…

Настя посмотрела на знахарку, чувствуя, как сильно бьется сердце, и непонятно: то ли от страха, то ли от злости.

– Я его люблю!

Она произнесла это, подчеркивая каждое слово.

– И хочу быть с ним.

– Экая ты решительная!

Настя поджала губы и промолчала.

– Понятно. Будь осторожна, девочка. И очень хорошо запомни – ты полюбила оборотня. Никогда не закрывай глаза.

Настя встала.

– И храни тебя Бог!

9

На поле опустилась темнота.

В доме горел свет, падая на землю двумя квадратными пятнами. Окна были похожи на глаза – злобные и пустые, а вся темная махина за ними – на чудовищное тело. Фосфоресцирующее сияние тумана было много мягче и ощущалось иначе, вызывая ассоциацию с одеялом. С чем-то хорошим и надежным. С чем-то, где можно спрятаться.

Глеб отложил лопату, взял из коробки крест и бросил его в яму.

«Еще один».

Спина и руки болели. Глеб уже покачивался от усталости, но упрямо продолжал свою работу.

«Сею доброе. Вечное».

Он засмеялся и стал засыпать яму землей.

Дядя ушел два часа назад. Его силуэт несколько раз появлялся в окне, но никогда не задерживался надолго.

«И хорошо. Хорошо. Пусть обсудят меня как следует, чтобы ни одной косточки не осталось не обглоданной».

Здесь, на поле, на открытом пространстве, Глеб чувствовал себя лучше, чем в застоявшейся и больной атмосфере дома. Здесь он был собой, делал свое дело. Они ничего не хотели предпринимать, только злились и перешептывались, обвиняя его во всех грехах. Обвиняли его! Но он не обижался.

«Я вам помогу. Помогу. Только дайте время».

Из-за облаков появилась луна – яркая, уже почти полная. Она осветила поле, словно сцену. Глеб стоял, как единственный актер в огромном театре ночи и играл свою роль, уверенно продвигаясь к финалу.

День десятый

1

Поле погрузилось во тьму без единого просвета, и лишь единственное окно в доме светилось, словно далекий маяк, слабо и даже робко, заставив ночной мрак отступить на пару шагов и притаиться. Глеб зачерпнул очередную порцию земли и бросил вниз наугад. Утомленные мышцы ныли и отказывались слушаться, ужасно хотелось спать. Он воткнул лопату в пашню, морщась и подрагивая, как старик, сел рядом и глубоко вздохнул. Холод проник под легкую куртку и окутал тело; от усталости путались мысли. Некоторое время Глеб просто сидел и смотрел на освещенное окно, потом зашарил по карманам в поисках сигарет и закурил, выпуская дым в темноту.

«Что я тут устроил? Копал, как полоумный. Завтра все будет болеть».

И снова появилось знакомое неприятное чувство скольжения. Скатывания за грань здравого смысла. Оно настораживало и пугало, как тогда – с мухами. Потеря контроля над собой. В каком-то смысле, потеря самого себя. От этого можно было отмахнуться, и, на самом деле, он довольно часто так и поступал, но в голове застряли слова знахарки: «Ты можешь причинить вред девочке».

Глеб почувствовал, что замерзает, и плотнее запахнул куртку.

«А не такой уж и бред она говорила, если подумать. Не такой уж и бред… А что, если правда? Кто-то управляет нами прямо сейчас? Я даже не помню, как вкапывал эти чертовы кресты. Помню, как начал, но последние пару часов просто – пшик! – нету их. Отключился. Эй! Там – в трюме – слышите меня? Есть кто-нибудь?»

Глеб застыл, почти уверенный, что ему ответят. Что в голове послышатся слова, чужие слова, и оно скажет…

«Что скажет?».

Он ничего не услышал; докурил сигарету и неспеша направился к дому, ориентируясь на свет в окне. Изо рта поднимался пар.

До крыльца оставалась всего пара шагов, когда глухое молчание ночи разрезал громкий крик. Глеб остановился, как вкопанный. Кричала Аленка, и кричала так громко, что он легко мог разобрать слова.

– Уходи! Уходи!!!

Позабыв о ноющих мышцах, Глеб побежал.

2

В прихожей горела лампа.

Аленка кричала. Исступленно, безостановочно, страшно.

– А! А-а-а-а!

Не сняв грязных ботинок, Глеб бросился вперед, к двери, ведущей в ее комнату, едва не налетев на кресло, он ухватился за дверной косяк и застыл, глядя перед собой широко распахнувшимися глазами.

Девочка сидела на кровати, на ней была синяя пижама, а у ног валялся Моня. Из закрытых глаз катились слезы; чуть наклонившись вперед, она истошно вопила. Тетя склонилась над ней и что-то быстро говорила, держа за руку, а дядя стоял на коленях и гладил ее по волосам. Аленка все визжала и визжала, тряся головой, словно с чем-то не соглашалась, никак не реагируя на родителей. Все это Глеб увидел в первую секунду. Сцена, словно фотография, отпечаталась у него в голове, и на мгновение он почувствовал себя зрителем в кинотеатре – настолько неправдоподобным казалось то, на что смотрели его глаза.

Сердце бешено колотилось, забылось все – усталость, кресты и собственные страхи – все затмила Аленка и плюшевый слон, валяющийся у нее в ногах.

Тетя закричала, без конца, снова и снова, повторяя имя дочери, пытаясь привлечь ее внимание, но девочка словно не слышала. Глеб заметил, что щеки у тети блестят.

Вдруг Аленка застыла, и крик ее оборвался. В повисшей тишине, она далеко наклонилась вперед, так, что дяде пришлось удерживать ее, и издала горлом громкий звук.

– Хамм!

Будто что-то исторгала из себя.

И открыла глаза.

Следующие несколько секунд оказались вычеркнуты из памяти Глеба. Ему показалось, будто что-то рванулось от девочки и ударилось в него, лишая зрения и слуха. Сознание наполнилась шумом и криками, идущими откуда-то изнутри. Глеб качнулся, опустил голову и бросился вперед, к Аленке, вытянув перед собой руки. Пальцы сжимались и разжимались, словно искали что-то.

Он снова потерял себя.

3

Темнота исчезла, и ее сменила боль в груди. Глеб закашлял, открыл глаза и обнаружил, что дядя обеими руками прижимает его к полу. Их взгляды пересеклись. Где-то вдалеке плакала Аленка, и тетя вторила ей, но это больше не имело значения. В глазах дяди Глеб увидел страх. Так смотрит человек, удерживающий опасного зверя, и понимающий, что стоит только опустить, и тот немедленно накинется и вцепится в горло. И по крайней мере секунду, бесконечную длинную секунду так и было.

– Отпустите, – прохрипел Глеб. – Не могу дышать.

Давление на грудь немного ослабло. Сильные руки дяди повернули его, подхватили под мышки и потащили волоком прочь из комнаты. Он больно ударился пятками об порог и вскрикнул. Захлопнулась дверь. Вытащив Глеба на середину гостиной, дядя остановился.

– Пустите! Вы мне руку сломаете!

Дядя медлил. Наконец он решился и медленно разжал захват. Глеб поднялся на четвереньки и сел, привалившись спиной к дивану.

– Ты что?

– Я… что я сделал?

Плач за спиной стих, из-за двери послышались приглушенные голоса. Постепенно Глеб приходил в себя.

– Ты болен. Я действительно думаю, что с тобой не все в порядке. Понимаешь меня?

– Понимаю.

Глеб зашевелился, собираясь встать.

– Сиди!

Он замер.

– Послушайте, дядь Сереж, все прошло. Все нормально.

– Я так не считаю. Ты себя не контролируешь.

«Не контролируешь!»

– Что я сделал?

– Ты набросился на Аленку! Набросился на нее!

Голос дяди сорвался на крик. Разговоры в комнате умолкли.

– Это был не я.

– Что значит – не я?

– Там что-то было еще. Кроме нас!. Вы же сами видели!

– Ничего там не было – только мы и все!

Дядя посмотрел в испуганные глаза Глеба и произнес медленно, подчеркивая каждое слово:

– Я не хочу, чтобы это повторилось.

– Папа!

От неожиданности оба вздрогнули и повернулись на звук.

– Папа! Пап!

– Сиди на месте!

Глеб демонстративно поднял руки.

– Что, милая? Тебе лучше?

– Папа, позови Глеба!

– Не нужно.

– Позови!

– Он плохо себя чувствует.

– Ему нехорошо, – вмешалась тетя. – Ему надо отдохнуть.

Аленка упрямо замотала головой.

– Не надо! Глеб!

Сергей обернулся и посмотрел на племянника. Тот сидел все в той же позе, прислонившись к дивану, и глядел на него спокойно и настороженно.

«Черт знает, что у парня в голове».

Но глаза уже не горели, не было того сумасшедшего блеска, который так напугал Сергея несколько минут назад. Он повернулся к дочери.

– Хорошо.

Глеб поднялся, слегка покачнувшись, и ухватился на спинку дивана. Дядя посторонился, пропуская его вперед.

– Все. Дальше не надо.

– Привет, Аленка.

Она улыбалась, сидя у матери на коленях. Маленькие руки сжимали плюшевого слона.

– Ты сказал мне правду! – объявила девочка.

– Правду?

– Да! Ну, насчет сундука.

– Какого…

Глеб не договорил. Речь шла о том самом сундуке для чудовищ, о котором он рассказал ей несколько дней назад. Простой хитрости, помогающей контролировать страх.

– Он снова приходил, – продолжала Аленка. – Он страшный. Он хотел меня съесть.

Последние слова девочка произнесла очень тихо, и тетя прижала ее к себе, бросив недовольный взгляд на Глеба. В нем явно читались слова: «Она напугана. Она так напугана, что у нее путаются мысли. И в этом виноват ты!».

– Я заперла его в сундук.

– Кто это был?

– Не знаю. Но он очень страшный. И руки у него такие огромные!

Тетя наклонилась к дочери.

– Милая, здесь кто-то был?

– Ну я же говорю! Здесь было чудовище! Тот страшный человек! Как в прошлый раз.

– Может быть, тебе показалось?

– Да нет же!

– Наверное, приснилось, – сказал дядя, обращаясь к жене.

Аленка не удостоила его ответом.

– Я запихнула его в сундук! Потому что он – чудовище.

Глеб кивнул, осознавая, как звучит их диалог для посторонних – самый настоящий бред.

– Было трудно. Он хотел вылезти. Ты говорил, что из сундука нельзя выбраться.

– Нельзя.

Аленка покачала головой и прижала к себе Моню.

– Я думаю, что иногда можно. Потому что он сбежал. Когда ты пришел.

– Куда сбежал?

– Я не знаю. Его больше нет.

– Ну и хорошо.

Тетя погладила дочь по волосам.

– Ложись спать, милая. Я побуду с тобой. Ладно?

– Ладно. Глеб, если он снова придет, я поймаю его?

– Конечно. Не бойся, он ничего тебе не сделает.

– Идите! – сказала тетя.

Глеб почувствовал, как дядя потянул его за локоть.

– Спокойной ночи, – пожелала Аленка.

– Спокойной ночи.

4

– Вы о чем сейчас говорили? Что за сундук? Глеб, я ничего не понимаю. Что происходит?

Глеб сидел на диване, закрыв глаза, и думал.

«Чудовище снова приходило. И продвинулось куда дальше. Что это? Детский кошмар?».

Это было хорошее объяснение, но он в него не верил. Потому что сам почувствовал в доме чужое присутствие. Оно напало на Аленку, а когда стало ясно, что с ней не справиться, попыталось использовать Глеба.

«И у него почти получилось. Если бы не дядя… Но как можно объяснить такое? Гипноз? Какой к черту гипноз – там что-то было! Что-то живет в лесу! Господи!»

– Глеб?

– А?

– Ты слышишь меня?

– Да. Я задумался.

– Что за сундук?

«Он плохо выглядит. Он боится. За дочь, за себя. Боится».

– Когда я был маленьким, я боялся темноты…

Глеб быстро пересказал все, что говорил Аленке несколько дней назад. Он наблюдал, как морщины, собравшиеся на дядином лбу, разглаживаются – тот постепенно успокаивался, расслаблялся.

А это плохо.

– Но у Аленки это был не кошмар.

Дядя снова напрягся.

– А что?

– Я не знаю, что именно это было, но это лес. Или что там в нем сидит. Оно пыталось добраться до нее, а когда не вышло, воспользовалось мной.

– Но это глупо.

– Это совершенно не глупо. Это логично.

Дядя вздохнул и потер лоб.

– Я думаю, нам надо следить друг за другом. Особенно за тобой и Аленкой. Все время.

– Это не выход.

– Все это когда-нибудь кончится. Нам нужно переждать и быть осторожными. Это какая-то истерия. Она влияет на нас.

Голос дяди звучал так, будто он говорил сам с собой.

«Упрямый козел! Хотя…»

– Я, пожалуй, буду спать наверху. Комнату не закрывай.

– Дядь Сереж, я вам не враг. Сознательно, я никому не хочу причинить вреда!

Это слово – сознательно, само сорвалось с языка. Глеб замолчал.

– Думаю, тебе надо уехать.

– Но…

– Помолчи! Слушай меня! И ты, и я понимаем, что, оставаясь здесь, ты не можешь себя контролировать. А я не могу все время следить за тобой. Это невозможно.

– Не думаю, что до такой степени все плохо.

– Это не важно. Будет лучше, если ты уедешь. И для тебя, и для нас.

– Если бы не я, она могла бы пострадать! Ведь я научил ее этому приему с сундуком!

– Глеб, не обижайся, я в это не верю. И твоей заслуги не вижу. Я вижу, что ты сорвался. Вижу, что ты запугал Аленку историями про всяких чудовищ, и ей снится всякая дрянь. Лучше тебе уехать.

– Я в порядке!

– Да в каком порядке! Ты посмотри на себя! Подумай – бредишь какими-то чудищами, бросаешься на мою дочь, полночи вкапываешь кресты – ты подумай! Подумай об этом!

Спорить было бесполезно. Решение принято. Глеб хотел оправдываться, обвинения дяди были несправедливыми, обидными, но он не стал.

Он понимал, что отчасти дядя прав. И уехать отсюда – действительно хорошая мысль. В конце концов, проблема не только в лесе и чудовищах, проблема и в нем самом. Знахарка говорила так. И Настя хотела, чтобы он уехал. Так будет лучше. Но Глеб упрямо не хотел уезжать. На скрытом уровне сознания кипела работа, он снова и снова пытался найти аргументы, чтобы опровергнуть их слова. Доказать свою полезность. Убедить в своей необходимости именно здесь. Остаться. Это было жизненно необходимо.

– Оно не отпустит меня.

– Отпустит. Уже отпускало.

– Но я возвращался.

– Не имеет значения. Никто не знает, что ты собираешься делать. Вернешься или нет. Ты пройдешь и все. Мы все видели, как ты это делал.

– А как я доберусь до вокзала?

– На машине. Я тебе денег дам.

Дядя поднялся.

– Решено. Завтра ты уезжаешь.

– Но…

– Это все.

Он посмотрел на Глеба и осекся. Лицо парня преобразилось: стало другим – жестким, глаза сузились и горели злостью, как будто сквозь его обычный облик проступил другой. Чужой. Хищный. Стало страшно, захотелось выбежать из комнаты, лишь бы не оставаться с ним наедине. Спрятаться. Сергей моргнул, и наваждение исчезло. Перед ним снова был Глеб, испуганный, обиженный и прежний.

«Вот ядрить твою! Самому уже начинает мерещиться всякое дерьмо!».

– Пойдем спать. Поздно уже.

5

Глеб улегся в кровать, чувствуя себя совершенно разбитым. Некоторое время он слышал, как в соседней комнате ходит дядя; скрипнула дверца шкафа; из окна потянуло прохладным ночным воздухом. Наконец всякие звуки прекратились, и дом погрузился в тишину.

Глебу не спалось. Он лежал, уставившись в потолок, не смея пошевелиться и боясь закрыть глаза. Сегодня он впервые ясно и недвусмысленно ощутил внутри себя конфликт двух состояний, ощутил свою ведомость. Прислушиваясь к себе, он пытался почувствовать внутри чужое присутствие, со страхом и любопытством заглядывал в укромные уголки собственного «Я», готовый к тому, что в любой момент может обнаружить что-то чужое, черное, обернувшееся кольцом вокруг сердца, сверкающее отвратительными красными глазами.

«Не думай об этом! Не думай! Ла-ла-ла-ла!».

«Как легко я теряю контроль над собой. И как скоро это произойдет опять?»

Нужно было уезжать. Пока еще можно. Бросить все и бежать, иначе случиться настоящая беда, и уже ничего нельзя будет изменить.

«Дядя прав – сто раз прав!»

Но стоило только задуматься об отъезде, как к горлу подступали слезы. И сквозь них Глеб отчаянно убеждал себя:

«Я уеду! Уеду! Мне нужно уехать!»

Повторял это, как молитву.

Он вспомнил про Настю, и все внутри сжалось.

«Я не хочу!».

Легкий ветер на коже.

«Надо взять себя в руки!»

Его руки на ее шее…

Глеб закрыл глаза.

Тихий треск. Тишина и снова треск. И еще. Где-то далеко на улице. И снова. И опять.

Он встал с кровати и подошел к окну. Ноги гудели, словно по ним ползали пчелы. Луна так и не появилась, и поле окутывала густая темнота. Снова послышался треск, негромкий, но вполне отчетливый. Откуда-то со стороны леса.

Глеб повернулся, собираясь разбудить дядю, но передумал. Он стоял и слушал.

«Как будто ломаются сухие ветки».

Так прошло десять минут, а потом звук пропал и больше не повторялся.

Еще долго после этого его донимали кошмары: неясные тени шныряли по комнате; тихо шурша, что-то подбиралось к кровати; шаги – кто-то ходил по дому.

Глебу приходилось вновь и вновь убеждать себя, что там ничего нет, что это – лишь игра воображения. Но страх окутывал его, и, скрипя, открывался и закрывался сундук. Открывался и закрывался.

«Я уеду, и все закончится. Для меня все закончится. Все забудется».

Эти мысли приносили облегчение и еле заметный привкус сожаления, как о чем-то таком, что навсегда останется в прошлом и к чему уже не вернуться. Никогда.

Наконец, он уснул.

В лесу снова раздался треск, но никто не мог его услышать.

6

Глеба разбудил яркий солнечный свет, ручейками струящийся из окна. Он прикрыл глаза рукой и некоторое время лежал так, прислушиваясь к звукам дома. Спать больше не хотелось. Страницы памяти, одна за другой, возникали перед внутренним взором, восстанавливая события вчерашнего вечера: Аленкины крики, какой-то чудовищный срыв, испуганный дядя – каждое новое воспоминание как будто стремилось превзойти предыдущее – все хуже и хуже. Глеб отбросил одеяло и сел на кровати.

«Все – хватит! С меня хватит!».

Соседняя комната пустовала. Он доковылял до ванной, умылся и почувствовал себя немного лучше. Мышцы болели, но это даже неплохо – боль отвлекала от мрачных мыслей.

Снизу доносилось позвякивание. Глеб пошел на звук и обнаружил дядю, сидящего в прихожей на табурете. Перед ним на газете лежали железные скобы и новый навесной замок; в руках он держал дрель.

– Доброе утро.

– Привет.

– Чем занимаетесь?

– А ты как думаешь?

Глеб пожал плечами.

– Вешаете замок?

– Точно. Хватит с нас ночных визитов.

– Не думаю, что это поможет.

– Ты лучше иди завтракать. Впереди длинная дорога.

Закончив фразу, дядя поднялся и прошел в гостиную. Прикрыл дверь в Аленкину комнату и уселся на диване.

Глеб только поджал губы.

Стоя у кофеварки, он чувствовал спиной его взгляд.

«И так теперь будет всегда. По крайней мере, пока я не покину ферму».

В доме было тихо, и на фоне этой тишины из-за двери ясно и четко доносились слова Аленкиной сказки. Те же самые, что и в прошлый раз.

– Ты плохо выглядишь, – сказал дядя.

– Очень устал вчера. Все болит.

Глеб уселся за стол и принялся маленькими глотками пить кофе.

«Может, стоит заехать к Насте? Попрощаться. Или лучше не заезжать? Нет – нужно вернуть книги. Ничего плохого не случится, если мы поговорим. Наверное, она обрадуется. Она сама хотела, чтобы я уехал».

Он откусил от бутерброда и стал медленно жевать. Собственные сомнения казались ему странными. Еще вчера он бы не раздумывал над этим. Еще вчера встреча с Настей была очевидной потребностью, а сегодня, когда он, возможно, навсегда уедет, Глеб сомневался.

«Может быть, и нет никакой любви. Я просто все придумал. Мы целовались – да. Но что значил этот поцелуй? Может, и ничего не значил».

Тоска, та естественная печаль, которая сопутствует расставанию, не возникала. И что бы ни говорил Глеб самому себе, он знал причину. Знал с самого начала – он не верил, что сможет покинуть ферму. Не верил и все.

«Это не важно. Шоу должно продолжаться».

Позавтракав, он поднялся к себе, упаковал рюкзак, не забыв положить туда библиотечные книги, и подошел к окну. Это стало для него своеобразным утренним ритуалом: как рыбак смотрит на море, пытаясь угадать, какая будет погода, так и он каждый раз смотрел на туман, высматривая в нем какие-нибудь перемены. Но перемен все не было.

До этого утра.

Глеб замер, чувствуя, как сердце судорожно сжалось внутри грудной клетки.

«Не может быть! Этого не может быть! Не может быть! Не может быть!».

Туман исчез.

7

– Его нет! Нет! Все! Все кончилось!

Дядя отложил дрель и удивленно посмотрел на Глеба.

– Ты о чем?

– Тумана нет!

Не говоря ни слова, дядя встал и посмотрел в окно. Он стоял довольно долго, не меньше минуты, и молчал. Потом открыл дверь и вышел на крыльцо. Глеб последовал за ним.

Туман исчез, оставив после себя полосы блеклой травы, несколько дней не видевшей солнца. Яркие темные стволы деревьев устремлялись вверх из самой земли, а там, под редкими облаками лениво покачивались тяжелые кроны. Два человека стояли возле дома и смотрели на них, боясь поверить своим глазам. Солнце касалось кожи, согревая ее. Близился полдень.

– Жди здесь, – сказал дядя и вернулся в дом.

Глеб уселся на ступеньку и закурил, не решаясь оторвать взгляд от леса. Ликование сменилось расслабленностью и ощущением покоя, как бывает, когда цель, к которой долго стремишься, наконец, достигнута. Было так здорово сидеть и смотреть на деревья, краем глаза отмечая, как плавно поднимается в воздух сигаретный дым. Глеб прислонился к перилам и улыбнулся. Его взгляд сместился, скользнул по пашне и остановился на лопате.

Она торчала из земли, словно сломанный крест над могилой. Рядом с ней лежала коробка.

Одной секунды хватило для того, чтобы благостное настроение рассеялось. И снова по телу холодной змеей пополз страх.

Скрипнула дверь, и на крыльце появился дядя. В руке он держал ключи от пикапа.

– Пойдем. Поглядим, что там творится.

Усилием воли, Глеб заставил себя отвернуться от лопаты и встал.

«Тойота» двигалась вдоль кромки поля, направляясь к узкой лесной дороге. Через открытое окно в кабину проникали терпкие лесные запахи влажной земли и листвы; воздух наполнял громкий птичий гомон. Глеб видел, как они летают между деревьев, словно маленькие черные метеоры.