Текст книги "Антитело"

Автор книги: Андрей Тепляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

Девочка поерзала на стуле, устраиваясь удобнее. Настя открыла книгу, и в этот момент рыдание, единственный неожиданно громкий всхлип вырвался у нее из горла, прежде, чем она успела среагировать. Она подняла голову, обхватила ладонью шею и посмотрела в окно, пытаясь заставить себя успокоиться. Болезненный комок в горле прыгал вверх-вниз.

– Вам грустно?

Настя покачала головой.

– Нет. Все нормально.

Девочка залезла в карман платьица и вытащила ириску.

– Возьмите.

Настя улыбнулась. Приступ пошел на убыль. Она наклонилась к девочке и погладила ее по голове. Нежный жест, почти материнский, несущий что-то гораздо большее, чем простая ласка.

– Спасибо. Кушай сама. Сейчас мы будем читать, и нам станет весело. Правда?

– Это веселая книжка, – согласилась Оля и стала деловито разворачивать свою конфету.

Настя несколько раз глубоко вздохнула и стала читать.

В городе Стокгольме, на самой обыкновенной улице, в самом обыкновенном доме живет самая обыкновенная шведская семья по фамилии Свантесон. Семья эта состоит из самого обыкновенного папы, самой обыкновенной мамы и трех самых обыкновенных ребят – Боссе, Бетан и Малыша.

– Я вовсе не самый обыкновенный малыш, – говорит Малыш.

Но это, конечно, неправда.

5

Знахарка возилась в саду, опрыскивая яблони, когда зазвонил телефон. Обычный звук, но ей он показался настойчивым и тревожным. Она бросила опрыскиватель и поспешила к дому, чтобы успеть поднять трубку.

– Алло?

– Аня? Это Федор.

– Здравствуй. Я была в саду, не сразу услышала.

– Ничего, я терпеливый. Я кое-что нашел для тебя.

– Спасибо!

– Вобщем-то не за что – сведения неутешительные. Если бы я писал об этом статью, я назвал бы ее Кокошинский мор.

– Господи!

– Да. Ладно – слушай. Село Кокошино, Московской губернии, Волоколамского уезда. Когда и как возникло – не знаю. Я нашел упоминание о нем в связи с моровой болезнью. По времени это восьмидесятые годы позапрошлого века. Уездный фельдшер доложил об эпидемии неизвестной хвори, признаками всеми похожей на чахотку. Как я понимаю, штука оказалась очень заразной. По словам жителей, начавшись в середине мая, к концу июня мор выкосил пятьдесят девять человек из почти сотни населения. Практически все оставшиеся были больны или чувствовали себя плохо. На все село оказалось человек пять здоровых, но и те, отвечая на вопросы дознавателей, привели их к заключению, что лихорадка села Кокошино вызывает страдания не только тела, но и души. Люди рассказывали про живой лес, который хочет погубить всех, чертей и прочее в том же духе.

На волне истерии было несколько случаев насилия, один из которых показался полицейским странным и удручающим. Местный крестьянин, Степан Сытый, зарубил своего малолетнего сына и ушел в лес. Следователей поразил тот факт, что никто из села не пытался найти его или помешать; скорее всего, они предпочли просто не замечать происходящего. Мало того – в тот же день была проведена церковная служба, по всем признаком напоминающая обряд изгнания демонов. К тому моменту, как в село прибыли власти, тамошний священник, Захар Винник, уже умер, и выяснить подробности не удалось. Степана Сытого искали в лесу несколько суток, оповестили полицию по всему уезду, но не нашли. Никаких аномалий тоже не обнаружили.

Люди продолжали умирать, и село изолировали казаки. За два месяца от странной лихорадки скончались девяносто три человека. Двое каким-то образом не заразились. Лечение заболевших не принесло никаких плодов. За это время, помимо жителей Кокошино, преставились трое фельдшеров, два казака и двое полицейских. Мертвых хоронили у самой кромки леса в общей могиле. Там крест поставили. По идее, он должен был сохраниться. Село сожгли.

Два месяца и сто человек. Если не считать этого Степана Сытого.

Федор замолчал, переводя дыхание.

– Знаешь что, Аня – если у вас там творится какая-нибудь чертовщина, я совсем не удивлюсь. Место вполне подходящее.

Трубка ответила тишиной.

– Аня? Ты там?

– Да.

– Что у вас происходит? Там снова плохо?

– На месте Кокошино сейчас ферма. Там четыре человека: семья с маленькой девочкой и племянник хозяина. Девочка заболела и ее мать тоже. Ко мне приходил этот парень, его зовут Глеб, он рассказывал про лес. Все как ты сейчас говорил и… Я действительно что-то чувствую. Там очень плохо, Федор! Очень плохо!

– Похоже, история повторяется?

– Да. Видимо так.

– А рядом еще есть деревни? Что-нибудь?

– Титовка. Примерно в километре от них.

– И как там?

– Не знаю.

– Да-да-да… Что будем делать?

Анна промолчала.

«Делать. Что тут можно делать?»

– Аня, не исчезай!

– Я здесь. Просто не знаю, что тебе сказать.

– Ладно. Давай сделаем так – у меня сейчас отпуск. Пожалуй, я заскочу в ваши края. У тебя найдется комната?

– Да. Конечно!

– Вот и отлично! Придумаем что-нибудь. В конце концов, на дворе двадцать первый век. Позовем ребят в защитных костюмах, лаборатории. Буду у тебя завтра утром.

– Боюсь, не помогут там защитные костюмы… Хорошо. Жду тебя.

– Ты только ничего пока не делай. Просто жди. У меня есть кое-какой опыт. Ты и представить не можешь, сколько чертовщины творится на свете. Обо всем и не напишешь!

– Я бы не хотела этого знать.

– И правильно! Значит, до завтра?

– До завтра.

Голос в трубке переменился. Стал мягче и как будто ближе.

– Не волнуйся, милая, мы все поправим.

– Да. Да, я надеюсь.

– Ну, пока!

– Пока.

Знахарка положила трубку и тяжело села на стул, скрипнувший под ее весом. Ей стало жутко. Разговор нисколько не утешил ее, наоборот – он вызвал ощущение безнадежной тоски. Казалось, черная тень накрывает их край, и в ней нет ничего из тех бездушных явлений природы, с которыми она обычно имела дело. Это было зло. Настоящее, первородное, имеющее цель. Единственную цель – сеять смерть. Впервые в жизни Анна подумала о том, что у ее дара может быть предназначение.

Она встала, прошла в угол, где висела старая бабушкина икона, опустилась на колени и, перекрестившись, зашептала что-то быстро-быстро.

6

Глеб стоял у стола и резал мясо большим разделочным ножом. Дядя сидел рядом на стуле и внимательно наблюдал за процедурой. Это навязчивое внимание раздражало. Умом Глеб понимал, что находится под подозрением, и тому есть причины. Нож в его руках для домочадцев выглядит оружием, а не кухонной утварью. Он понимал это, но эмоции бурлили в груди, как на медленном огне. И готовили они обиду. Раздражение.

В этот день тетя так и не поднялась с постели. Она то просыпалась, то засыпала вновь, разговаривая в минуты бодрствования страшным шипящим шепотом. У нее держалась высокая температура, и дядя, пользуясь всеми известными ему средствами, как мог, сбивал ее. Иногда ее охватывало затмение: она говорила что-то про свою институтскую подругу, которую не видела уже много лет; пыталась встать, утверждая, что чувствует себя хорошо и должна убраться в доме. Несколько раз хотела пойти к Аленке, но дядя препятствовал этому, уговаривая ее вернуться в постель. Пока что уговоры действовали.

Несколько раз она спрашивала, где Глеб.

По сравнению с родителями, Аленка чувствовала себя гораздо лучше. У нее болело горло, не дышал нос, но температуры не было. Она могла ходить, и дядя много времени проводил с ней, играя или рассказывая сказки.

Сам он заболевал все серьезнее. С самого утра его бил озноб и, несмотря на теплую погоду, по дому он ходил в свитере.

Глеб положил мясо в кастрюлю.

– Ну вот, скоро будем обедать.

Он тщательно вымыл нож и демонстративно медленно вернул его на место.

– Не знал, что ты умеешь готовить.

– А я не умею. Меня Настя инструктировала.

– Ты говорил с ней?

– Да.

– Как там у них дела?

– Нормально.

– Ей нельзя приезжать сюда. Ни в коем случае.

– Она не приедет – не волнуйтесь. Сюда никто не приедет.

Дядя кивнул.

– Как там с крестами?

– Потихоньку. Много работы.

– Ничего нового?

Глеб вспомнил про картошку.

«Сказать или нет?».

– Нет. Ничего.

– Понятно.

– Последите за мясом. Вода не должна выкипеть. Через час поставьте картошку.

– Ладно.

Глеб направился к двери. Дядя придержал его за руку.

– Спасибо.

– Не за что. Я буду на улице. Вы ложитесь. Отдохните пока.

7

На поле опустились сумерки. Голос в приемнике то и дело пропадал, скрываясь за бессмысленным шумом помех. Глебу приходилось отвлекаться от работы и крутить ручку настройки, пытаясь поймать ускользающую станцию. Деревья отбрасывали на поле длинные мрачные тени. Поднялся ветер.

Музыка, которая раньше бодрила и помогала отвлечься, стала угнетать. Голос ди-джея постоянно изменялся, становясь то выше, то ниже, как будто начинал говорить другой человек. Солнце медленно опускалось в лес.

Глебу было неуютно и тревожно. Он выключил приемник, и в наступившей тишине стало слышно завывание ветра, унылое и пустое.

«Надо было взять плеер».

Возвращаться домой он не хотел. Не хотел снова увидеть бледное больное лицо дяди, его слезящиеся глаза, слушать его ужасный кашель. Не хотелось слышать голос Аленки, внезапно погрубевший и лишенный прежних эмоций. В доме за его спиной жили сумасшедшие, и он был единственным, кто еще сохранял рассудок. Не заболел. И не сломался. Только страх – постоянный, давящий страх, мучил его и заставлял вздрагивать от каждого звука, в любом движении видеть агрессию.

«Если они ухудшатся, я просто не знаю, что делать. Оставаться один на один с тремя психами… Я не смогу».

Его утешало лишь одно обстоятельство – прогрессирующая болезнь не позволит им активно действовать.

В доме снова появились мухи. Глеб заметил их за обедом, сидя в одиночестве и без всякого удовольствия поглощая мясо. Пока их было немного, но они были. А всего пару часов назад, он видел их целый рой, летящий низко над полем на восток к лесу.

«Если дальше так пойдет, придется снова все опрыскивать».

Глеб продолжал свою работу в медленно надвигающейся темноте. По мере того, как свет уходил, все труднее было не пускать в голову мысли о том, что ждет его в этой ночи. Что прячется там, дожидаясь, когда исчезнут последние отголоски дня. Можно было уйти в дом, где есть свет и стены, но именно там, в этих самых стенах и происходило все самое страшное. Несколько минут Глеб совершенно серьезно обдумывал возможность ночевки в сарае. Это может оказаться лучше для всех. И дяде было бы спокойно, пока он держится подальше от них и от Аленки. Но темнота продолжала наступать, и он отказался от этой мысли.

«Лучше вернутся. Все-таки дом – есть дом».

Повернувшись спиной к лесу, он не спеша побрел к себе, волоча лопату по пашне. Он не видел, как между черных стволов вдруг возникли чьи-то горящие глаза. Они наблюдали за Глебом, пока тот не вошел в дом, а затем мигнули и исчезли.

День двенадцатый

1

Дом изменился. Неуловимо, почти незаметно, но Глеб знал это точно: пропорции комнат, стены – они, казалось, наклонились, расширились, потеряли те правильные геометрические очертания, что были раньше. Но не это было главное: появились звуки. Странные, ничем не объяснимые звуки, которые пугали и не давали заснуть. Глеб лежал в кровати и слушал.

Тихое скрип-скрип что-то расхаживало возле его двери.

Скрип.

Вот оно начало медленно спускаться по лестнице. Остановилось. И снова направилось вверх.

Скрип.

«Дядя? Нет, он спит внизу. Он бы вошел. Зачем ему ходить под дверями? А может тетя Ира? Но она больна. У нее очередное затмение. Она ненавидит меня».

Скрип.

Можно было встать с кровати и посмотреть, и разом снять все сомнения, но Глеб не осмеливался. Он словно вернулся в детство и прятался под одеялом от ночных страхов, не решаясь встать, не решаясь тревожить тишину звуком своего дыхания. Он лежал и прислушивался.

«А может Аленка?».

Тихо и протяжно заскрипела дверь, и снова послышались неторопливые шаги по деревянному полу. Глеб напряг слух, и ему показалось, что он слышит чье-то дыхание. Едва различимое, свистящее: вдох-выдох, вдох…

Скрип.

Он представил себе лестницу. Вспомнил, как по ней поднималась Аленка, тихо, словно мышка. Даже дядиного веса не хватало, чтобы ступени зазвучали.

«Там движется что-то тяжелое… Или это просто дом? Осаживается или что-то в этом духе? Говорят, с деревянными домами такое бывает».

Снова тихий звук, теперь где-то наверху. По воспоминаниям Глеба, там находилась большая пустующая комната на весь этаж. При нем никто ни разу туда не поднимался.

«Там ничего нет. Но что-то большое ходит сейчас в темноте. Чего-то ищет».

Скрип!

Неожиданно громко над самой кроватью. Глеб почувствовал, как на коже выступил холодный пот. Он закрыл глаза. Сундук – большой, обитый широкими металлическими полосами, отливающими серебром, возник перед ним из темноты.

«Серебро – это хорошо. Это как раз то, что надо».

Его блестящая крышка потускнела и покрылась трещинами, словно яростное нечто пыталось разбить ее, нанося сильные удары.

Но не смогло.

«Еще бы! Конечно! Конечно, не смогло!».

Глеб замер и прислушался. Несколько секунд было совершенно тихо, так, что можно было услышать собственное дыхание. И вдруг

Скрип-скрип-скрип быстрые шаги прямо над головой.

«Сейчас!».

Глеб мысленно потянулся вверх, сквозь перекрытия, в темноту комнаты третьего этажа, в которой двигалось что-то большое и страшное.

«Не бояться! Не бояться! Сейчас!».

Он ухватил это что-то и потянул к себе, вниз. Крышка сундука распахнулась, приветствуя нового пленника.

«Туда! Скорее, пока он не вырвался!».

С глухим металлическим лязгом крышка опустилась.

Тишина.

В доме тишина.

«Я перехитрил тебя! Я поймал тебя!».

Глеб почти заснул, когда со стороны лестницы вновь раздалось тихий звук.

Скрип.

Оно поднималось.

Скрип-скрип.

Теперь оно рядом с дверью в комнату. Глеб смотрел, как та медленно приоткрывается, словно в кошмарном сне. Снова возник сундук.

И опять стало тихо.

2

Аленка спала беспокойно: она без конца крутилась с бока на бок, смятое одеяло валялось на полу возле кровати. Тишина в комнате была настолько глубокой, что казалась вязкой. Ни единого звука не нарушало молчания, ни единого шороха. Тонкие волосы девочки покачивались, словно водоросли под водой, делая ее похожей на маленькую русалку. Казалось, они жили отдельно от нее, своей неведомой жизнью. Как маленькие змеи – переплетались и подрагивали в стоячем воздухе комнаты, слепо искали что-то и не могли найти. Во сне девочка приоткрыла рот, и на подбородке блестела тоненькая струйка слюны.

А за окном шелестел лес, покачивая темными верхушками деревьев. В неясном свете месяца по полю проносились смазанные тени, вспыхивали и тут же гасли крошечные огоньки. Туча закрыла лунный серп, и на несколько минут поле погрузилось в непроницаемую тьму.

Что-то стукнуло во входную дверь и сразу же отступило, испугавшись.

3

Глеб проснулся оттого, что замерз. Часы показывали без четверти семь утра. Он быстро оделся и, обхватив руками бока, подошел к окну. Небо закрывали тяжелые серые тучи. Они медленно ползли на юг непрерывной чередой, словно гигантское стадо фантастических животных.

«Наверное, будет дождь».

Умывшись, Глеб спустился на кухню и поставил чайник. Грея руки о его теплые бока, он лениво размышлял, какие новые беды принесет это утро. Сейчас в неподвижном спокойствии рассвета дом казался уютным, таким обыкновенным, а все их беды – просто дурным сном. И так хотелось поверить в это, но… там, за закрытой дверью, ведущей в комнаты первого этажа, скрывается червоточина. Яд, медленно убивающий их.

Глеб осторожно приоткрыл ее. Возле входа в Аленкину комнату на раскладушке спал дядя. Он лег не раздеваясь – в свитере и красном шарфе, вывернув голову под каким-то немыслимым углом. Глебу даже показалось, что дядя умер: синюшная кожа, грязные спутанные волосы, ни вздоха, ни движения. Он сходил за медицинской маской и, прижав ее к лицу, нагнулся над телом. В этот момент дядя шумно вздохнул и что-то пробормотал. Глеб отпрянул и стукнулся о дверной косяк.

– Ч-ч-черт! – выругался он шепотом.

Реакция на смерть, на их смерть – какая она будет? Не горе – нет. И не удивление. Глеб подумал, что правильно будет сказать – грусть. Он знал, что они умрут, и это просто дело времени. Раньше или позже. Кто-то из них будет первым, но нельзя точно сказать, кто. И какими они станут перед тем, как все закончится.

«Но пока они живы. И это хорошо. Действительно хорошо. На самом деле хорошо. Еще никто не умер».

Глеб налил себе чай и осторожно хлебнул.

4

Телевизор не работал – на экране мельтешил снег статики и больше ничего. Глеб последовательно перебрал все каналы и отложил пульт – завтракать пришлось в полной тишине и одиночестве. Важных дел не было – обед он приготовил еще вчера, а у домашних должно хватить сил, чтобы позаботиться о себе самостоятельно. Не было смысла оставаться в доме.

На улице оказалось холодно и тихо. Пахло сыростью. Солнце скрылось за плотным занавесом фиолетовых туч. Поле словно плыло в серебряной мгле промозглого утра. Глеб запахнул куртку и не спеша направился через пашню к ящикам с крестами. Он уже закончил большую часть круга – остался последний самый дальний сегмент. Один день работы.

Сегодня эта распаханная земля почему-то напомнила ему приграничную полосу безопасности. Всякий, кто проходит по ней, оставляет след, и этот след…

Глеб резко остановился, глядя перед собой. Впереди, в нескольких метрах от него, пашню покрывало множество отпечатков. Он осторожно подошел ближе и присел на корточки, внимательно их рассматривая. Следы напоминали собачьи, только гораздо крупнее. Их было множество, как будто целая стая носилась по полю, беспорядочно выделывая круги и виляя из стороны в сторону.

«Кто это мог сделать? Лисы? А может волки?».

Глеб вспомнил, как несколько дней назад столкнулся с лисой. Она выглядела недружелюбно.

«А если все-таки волки?».

Он поднялся на ноги и, крепко сжав лопату, стал внимательно осматривать поле. Ни одного живого существа в пределах видимости не оказалось. Глеб медленно пошел вперед, ступая осторожно, будто боялся, что шум его шагов привлечет хищников. По мере того, как он продвигался ближе к лесу, круги, образованные следами, становились все меньше и меньше, пока не превратились в широкую утоптанную дорогу, ведущую к дальнему краю поля.

С каждым новым шагом все отчетливее шевелился в груди страх. На ум приходил неприятный образ мыши, бегущей на запах прямо в расставленную мышеловку.

«А если это ловушка?».

Глеб пнул землю носком кроссовка и проследил, как комья разлетелись в разные стороны.

«Нет. Волки – не муравьи, они не могут так координировать свои действия… А вдруг могут? А вдруг ими управляет лес? Это звучит, как фантастика, но совсем не глупо. Лес, достаточно разумный для того, чтобы планировать свои действия и использовать для этого животных, как часть самого себя. В свете последних событий – это вполне возможно. Вполне».

Впереди вырос земляной холм высотой около полуметра. Он образовал большой неровный круг, будто там велись какие-то раскопки.

«Что могло понадобиться волкам под землей?».

Глеб узнал место. Это был тот самый центр, вокруг которого вились вчера птицы. Тогда он не решился пойти посмотреть, но, похоже, ему не оставляли выбора. Нечто – та сила, которая обосновалась на ферме, хочет, чтобы он увидел. И теперь это не просто намек – следы волков очень напоминали угрозу. Глеб не представлял, что ждет его впереди, ему было страшно, очень хотелось повернуться и уйти. Сделать вид, что ничего этого нет. Но уходить нельзя. Возможно, перед ним предупреждение о чем-то. Знак. Возможно, от этого может зависеть его жизнь.

До края насыпи осталось несколько шагов. Поверх нее можно было увидеть противоположный склон глубокой ямы. Земля вокруг оказалась плотной и утрамбованной множеством лап, топтавших ее несколько часов.

«Не меньше».

Глеб мысленно похвалил себя за то, что не стал ночевать вне дома. Встреча с подобным никак не входила в его планы. Он подошел к краю насыпи и посмотрел вниз.

Слова застряли у него в горле, закупорив его болезненным комком и лишив легкие воздуха. Глеб пошатнулся, и его повело вперед и вниз, прямо в яму. Он сильно оттолкнулся ногами и упал на спину. Бешено загребая руками холодную землю, ему удалось сесть. Сердце колотилось так, будто хотело выбраться наружу и бежать. Он шумно задышал через открытый рот.

«Черт! Вот черт!».

Со своего места он хорошо видел оба края ямы, воронкой уходящей на полтора метра вглубь. И тела.

Десятки тел в истлевших остатках одежды. Кости – темные, облепленные грязью и Бог знает чем еще. Они лежали слоями – одно на другом, вздымая кости рук в пасмурное небо. Всего в паре шагов большой скелет держал в объятиях маленький. Рот у ребенка был открыт, демонстрируя несколько молочных зубов. Мать прижимала к груди свое дитя, словно чудовищная мадонна, сошедшая с полотна сумасшедшего художника. Они выглядели целыми и какими-то чудовищно естественными, словно находились тут по праву, являясь частью этого места. Едва заметный ветер теребил выцветшие остатки волос. Это была какая-то жуткая братская могила.

Глеб поспешно отвернулся, и его вырвало.

Он сидел на земле в паре шагов от края насыпи, обхватив руками колени, и смотрел на небо. Тучи величественно плыли над головой, образуя мрачные причудливые образы. Не было сил подняться. Не было сил ни на что. Сердце понемногу успокаивалось, но билось все еще болезненно и часто. Тошнота прошла. Весь завтрак остался на земле возле края могилы.

Ни о чем не хотелось думать, ничего не хотелось делать. Только сидеть на земле и смотреть ввысь. Ждать конца. Ждать ночи. С ее приходом все, наконец, закончится. Глеб набрал горсть земли и стал просеивать ее между пальцев.

Дисплей сотового упрямо показывал отсутствие сигнала. Несколько минут Глеб отрешенно смотрел на странный значок, неспособный понять, что тот означает. Снова и снова он нажимал кнопку вызова абонента, но ничего не получалось. Настя недоступна. Теперь уже совсем.

Минуты на экране снова сменились. Глеб замерз, но едва ли осознавал это. Он продолжал нажимать на кнопку телефона. Поднялся ветер. Он трепал воротник куртки и свистел в ушах. Лес тихо шептал о чем-то, а где-то высоко, под самыми облаками над полем парил ястреб.

5

Часы на стене пробили половину десятого. Знахарка отложила вязание и посмотрела в окно. Небо заволокли темные тучи. Солнце с трудом пробивалось сквозь плотную завесу, с каждой минутой теряя силы, тускнея.

«Наверное, скоро пойдет дождь».

Знахарка запахнула на груди халат.

Внезапно зазвонил телефон. Она вздрогнула и уколола палец. На белой коже выступила маленькая капелька крови. Почти загипнотизированная этим зрелищем, Анна, не глядя, подняла трубку.

– Алло?

– Аня, это Федор.

– Здравствуй.

– Как там у вас?

– Все нормально.

– Слушай, я не смогу сегодня приехать. Дела, блин! Я разгребу их за день и приеду завтра. Ладно? Обязательно.

– Как жаль!

– У вас действительно все нормально? А то я могу…

– Да нет. Не нужно. Делай, что должен. Один день ничего не решает.

– Уверена?

– Да.

– Ну, хорошо. Если будут какие-нибудь новости – сразу звони!

– Хорошо.

– Я еще покопаюсь вечерком в своих материалах. Может быть, сумею что-нибудь понять. Как дела на ферме?

– Не знаю.

Знахарка оторвала взгляд от капельки крови и прижала палец к губам.

– Аня? Ты там?

– Да. Я поговорю с Настей.

– С Настей?

– Да. Это местная девушка. Девушка Глеба. Она может что-то знать.

– Правильно! Хорошая мысль! Звони мне в любое время. Я приеду завтра. Обещаю!

– Мы будем ждать. Заканчивай свои дела.

– Тогда – до связи.

– Счастливо тебе.

Федор отключился, и Анна тоже повесила трубку. Она сняла халат, подошла к зеркалу и наклонилась к нему, внимательно рассматривая свое отражение. На лбу появилась новая морщинка, глаза выглядели больными и блестели.

«Вот так вот все это возвращается»

Она провела рукой по щеке. Там, где палец коснулся кожи, осталась белая полоса. Несколько секунд Анна смотрела, как та медленно тает, а потом мотнула головой, запрещая себе «уходить». Скрытый механизм в ее мозгу опять пришел в действие. Но время еще не пришло. Предстояло много сделать, чтобы подготовиться к приезду Федора. Нужно было собрать все доступную информацию. Поговорить с Настей.

Она прошла к себе в комнату и стала одеваться.

6

Холодный ветер проносился по пустынным улицам поселка, петляя в тисках покосившихся заборов. Он раскачивал ветви старых деревьев, заставляя их раболепно кланяться, и что-то шептал.

«Он видел ферму», – думала знахарка. – «Был там. И только он знает, что там происходит».

Она глубже засунула руки в карманы и опустила голову, пряча лицо от мелкой пыли.

Анна отдавала себе отчет, что, придя к Насте домой, может скомпрометировать девушку. Она надеялась на удачу. Можно было позвонить, но телефон не давал возможности почувствовать собеседника, заглянуть ему в глаза, увидеть. Анна должна была видеть ее лицо. В определенном смысле, это могло дать ей гораздо больше, чем слова.

Непогода выгнала людей с улицы, и в этом знахарка углядела перст судьбы. Она беспрепятственно добралась до места, не встретив по дороге ни единой живой души. Калитка оказалась незапертой. Анна прикрыла ее за собой и пошла вглубь участка к дому. Из-за стены выбежала небольшая собачонка и остановилась, глядя на пришельца блестящими черными глазами. Знахарка поймала ее взгляд и застыла. Жулик наклонил голову, тихо тявкнул и потрусил обратно под крыльцо, всем своим видом демонстрируя, что не обнаружил в гостье ничего интересного.

Настя открыла после первого же звонка. Она стояла на пороге, в потертых спортивных штанах и водолазке с выцветшим яблоком на груди, и смотрела на Анну сонными покрасневшими глазами.

– Здравствуй. Мне можно войти?

– Да, конечно. Проходите.

Девушка посторонилась, пропуская знахарку в дом.

Атмосфера жилища подействовала на Анну успокаивающе. Воздух наполнял покой. Уютная комната, приглушенный мягкий свет лампы на потолке, сухое тепло – приятно контрастировали с сыростью и холодом улицы.

– Хотите чая?

– Да, спасибо.

– Садитесь. Я сейчас принесу.

Настя ушла в кухню. Знахарка опустилась на стул, размышляя над тем, как повести разговор. Она понимала, что дела на ферме плохи – об этом говорил вид девушки, ее глаза. Бессильное отчаяние, скрывающееся за ними.

«Она на развилке. И чаша ее вот-вот переполнится»

Настя вернулась, держа в руках поднос с чашками и печеньем. Они вместе переставили их на стол и уселись по разные стороны. Девушка вопросительно посмотрела на свою гостью.

– Как дела у Глеба? – спросила знахарка.

– Не очень. Там все болеют, только он один еще держится.

– Он рассказывает, что там происходит? Кроме болезни.

– Да.

Настя пересказала знахарке последний разговор с Глебом. Тоска и ужас, немного отпустившие ее, вновь вернулись, подступили к глазам, выдавливая наружу слезы. Она рассеянно промокала их салфеткой и продолжала говорить. Знахарка слушала молча. Пустота – безвольная, пугающая пустота сидела перед ней, будто что-то вырезали, забрали у этой девушки, и ей нечем было себя наполнить. Анне это чувство было знакомо. Она жалела девушку и одновременно радовалась. Пусть Настя мучается, пусть переживает, но здесь она в безопасности. И боль разлуки, и беспомощность – лишь отголоски той настоящей опасности, которая угрожает ей на ферме.

Чай остыл. Никто так и не притронулся к нему. Настя посмотрела на знахарку.

– Становится хуже?

– Да.

– Я чувствую себя отвратительно! Как будто я предала его.

Анна накрыла ее ладонь своей.

– Нет. Ты не предала. Ты делаешь то, что можешь сделать. Глеб прав – он хочет, чтобы ты была в безопасности. Так ему спокойнее. Ты должна ему в этом помочь.

– Да. Должна. Только вот чувство такое – гадкое.

– Я хочу кое-что тебе рассказать.

– О нем?

– Не совсем.

Настя слушала историю, добытую Федором, как слушают в программе новостей репортаж о Гвинее Бисау. Наверное, она так до конца и не восприняла сказанное – сработали внутренние фильтры. Ей понадобиться время, чтобы осознать и принять новую информацию. Понадобятся силы.

Вторая часть рассказа взволновала девушку гораздо больше. Узнав, что журналист приедет, что он решительно настроен бороться с напастью, настроен что-то делать – она оживилась. Слова знахарки вторили ее собственным ощущениям, говорившим ей – не все еще потеряно, еще можно бороться. Есть еще время.

– Надо рассказать ему! Я сейчас позвоню!

– Конечно.

Настя сходила за телефоном и, остановившись посередине комнаты, нажала кнопку набора номера. Анна наблюдала, как девушка приложила трубку в уху, как участилось ее дыхание, а свободная рука стала теребить прядь волос.

«Она сильно переживает, бедняжка»

Настя переступила с ноги на ногу и нахмурилась. Отняла трубку от уха и снова нажала кнопку.

– Что-то не так?

– Связи нет. Аппарат выключен или находится вне зоны действия сети. Вот опять! Черт!

– Что это значит?

– Не знаю. Может, батарейки сели.

– А он может позвонить тебе сам?

– Да. Он звонил.

– Ну что ж – тогда будем ждать.

Настя села на стул и обхватила руками голову. Знахарка погладила ее по волосам.

– Федор приедет завтра утром. Приходи.

Девушка кивнула.

– Позвони мне, если что-то случится. Я буду дома.

– Да.

Знахарка ушла, а Настя еще долго сидела за столом, глядя на чашки с остывшим чаем и промокая салфеткой слезы. За окном раскатисто прогрохотало. Она думала о надежде. О том, что настоящее предательство по отношению к Глебу – это потерять надежду. Она уже сделала это один раз, но больше такого не будет. Теперь она не одна. Вместе они что-нибудь придумают. Непременно. Обязательно.

7

Глеб вошел в дом и закрыл за собой дверь. Его трясло от холода, зубы клацали, не попадая один на другой. Он ругал себя последними словами за слабость. Не хватало теперь и ему заболеть. Да еще так глупо. Растирая побелевшие руки, он направился на кухню.

«Нужно выпить чего-нибудь горячего. Чаю».

В проеме двери, ведущей к комнатам первого этажа, маячил темный силуэт дяди. Тот сидел на полу у входа в комнату дочери. Услыхав шаги, он обернулся.

– Глеб! Подойди…

Приступ кашля оборвал его на полуслове.

– Подойди сюда. Пожалуйста.

Глеб взял со стола медицинскую маску и пошел к нему, гадая, что еще могло произойти. Дядя указал ему перед собой.

Из динамиков магнитолы продолжала звучать все та же, набившая оскомину, сказка:

Земля успела оттаять, но места, где сидела Морра, были видны. Трава там побурела. Он знал, что если Морра просидит на одном месте больше часа, там уже никогда ничего не вырастет.

Посреди комнаты, сжимая в руках Моню, на полу сидела Аленка. Волосы у девочки на голове шевелились, будто живые. Они вытягивались параллельно полу длинными прядями, покачивались и извивались. Вот она провела по ним рукой, убирая в сторону, и они мгновенным движением обвились вокруг предплечья змеиными кольцами. На шее плюшевого слона красовалась красная лента. Девочка подняла глаза и увидела Глеба.