Текст книги "Антитело"

Автор книги: Андрей Тепляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Показался поворот. Деревья обступили его, словно стражи. Казалось, будто они придвинулись к дороге, не желая выпускать людей из плена.

«Это только кажется. От нервов».

Глеб невольно подался вперед, всматриваясь в дорогу. Пикап повернул, проехал еще пару метров и остановился. Дядя заглушил двигатель.

Они сидели в молчании, окруженные шелестом и громким стрекотанием насекомых, но не слышали ничего. Впереди, поперек дороги лежала огромная сосна. Ее исполинский корень, вывороченный из земли, напоминал клубок серых змей, выползших из самого ада. Во время падения вершина дерева, словно нож, срезала ветки с молодой березы. Толстый ствол чуть возвышался над капотом.

– Можно ее распилить, – сказал, наконец, дядя. – У меня есть цепная пила.

– Можно.

Они вылезли из машины. С высоты человеческого роста стало видно, что за первым стволом лежит другой, и третий – настоящий бурелом, преграждающий дорогу вперед.

– Да… Дела, – протянул дядя.

– Рано мы радовались. Но, по крайней мере, мы можем пройти пешком.

– Не можем.

– Почему?

– Ира слегла. Она не сможет здесь идти.

Дядя, не отрываясь, смотрел на деревья, словно пытался раздвинуть их взглядом.

– И Аленка тоже.

В его голосе прозвучала такая тоска, такое отчаяние, что Глебу стало не по себе.

«Он поверил. Он полностью поверил в конец, и на тебе! Стало только хуже».

– Их можно распилить, – сказал дядя. – Одно за другим. Можно проделать дорогу для машины.

Глеб посмотрел на деревья.

«Слишком много. Да и…».

Он не дал себе закончить мысль.

– Вам одному не справиться.

Дядя посмотрел на Глеба и кивнул.

– Да. Мы с тобой попробуем. Поехали за инструментами. И надо предупредить Иру.

8

Знахарка, Анна Вениаминовна Степанова, готовила себе обед. На четырех конфорках старой газовой плиты шипело и бурлило, открытая сковорода плевалась раскаленным маслом. Анна прикрыла ее и вытерла руку фартуком. Стоя посреди кухни, окруженная паром и запахами, она чувствовала себя уютно. Ей нравились домашние хлопоты, они придавали жизни определенность.

Судьба ее складывалась непросто и тесно переплеталась с судьбою всех женщин ее рода. Никто не знал, в чем было дело и есть ли виноватые – очевидно было одно: над ними довлеет проклятье. Анна не знала, как глубоко оно уходит во тьму времен, но, по крайней мере, в трех поколениях, она видела его действие и верила в его силу. Род Степановых продолжался только женской ветвью – никогда они не рожали мальчиков. Судьба давала им лишь одного ребенка, передавая ему всю чудесную силу матерей и прабабок. Не жаловала злодейка и мужчин, волей случая оказавшихся в семье. Дедушка Анны погиб на войне, неделю спустя после своего двадцатилетия, и свою дочь бабушка воспитывала одна. Отец знахарки не погиб. Однажды, когда самой Анне исполнилось пять, он вышел из дома за продуктами и не вернулся. Ни в тот день, ни в следующий – никогда. Злые языки поговаривали, что он просто сбежал от бесноватой жены и не менее странной дочки. И правильно сделал.

В Горенино их не любили. И это уходило корнями так далеко, что ни вытравить, ни поправить. Впрочем, мать не отчаялась. Она подняла дочку одна, воспитывая ее в строгости и любви. Она умела пожалеть и приголубить, но и задать подзатыльник своей дылде-дочери тоже не стеснялась. С заработком в те времена было плохо, и жить бы им впроголодь. Но…

К ним приходили люди.

Они шли со своими проблемами, страхами, алчностью или похотью. Скрываясь от таких же добропорядочных, партийных и образованных, как и сами, они пробирались тайком к стоящему на отшибе дому и с жадностью слушали тихие слова деревенской знахарки, уносили с собой отвары, обереги и повторяли про себя заговоры. После таких посетителей мать готовила Анне мясо и пироги, а иногда покупала что-нибудь в магазине, чтобы девочка ходила красивая.

Собственное проклятье настигло Анну в двадцать один год, и явилось, по-видимому, апофеозом всех страданий знахарского рода. Проклятье нагрянуло в лице молодого местного парня – весельчака, красавца, прекрасной и несбыточной мечты. Ради него Анна пошла на все: она врала матери, встречалась с ним по заброшенным местам и в лесу, потеряла голову и девичью честь. Они любили друг друга без устали, жадно, как в последний раз, отчаянно не желая видеть ничего вокруг, кроме самих себя. С начала их встреч минуло полгода, когда Анна почувствовала, что больше не одна. Почти одновременно с ней это почувствовала и ее мать. Между ней и дочерью произошел длинный разговор, неоднократно прерываемый слезами и криками. Под конец они сидели молча, потом обнялись, а потом мать рассказала ей все, что должна знать девушка.

Анна объявила своему избраннику о ребенке в конце осени. Он обнял ее, поцеловал, сказал, что она – лучшая, и исчез, решив, что это именно та остановка, на которой пора выходить. Он и по сей день живет в Горенино. Он и Анна иногда даже здороваются, чаще – нет. Просто проходят мимо.

Судьба отняла у Анны мужчину, как делала это всегда, но, по каким-то причинам, на этом решила не останавливаться. Прошла зима, и в цветении весны, проклятье семьи Степановых поставило последнюю точку в их непростой летописи. Анна носила девочку, она это знала безо всяких врачей и даже придумала ей имя – Алена. И все шло хорошо – день за днем, неделя за неделей, а потом пошла кровь и вместе с ней тело ее исторгло ребенка прочь, раз и навсегда лишив ее возможности стать матерью, а знахарский род – продолжения.

С тех пор в душе Анны не все было в порядке. После выкидыша ее дар развился до такой степени, что подчас даже она сама не могла с ним совладать. Знахарку начали преследовать странные сны, где она видела людей и места, в которых никогда не бывала – странных людей и странные места. Порой, погружаясь в человека, она с трудом отыскивала дорогу обратно, а иногда такие уходы случались с ней спонтанно. Мать помогала Анне справляться с этим, учила ее осторожности, смотрела за ней, как за ребенком и только так им удалось обуздать ее опасный дар.

Оставшись одна, Анна замкнулась, посвятив все свои заботы дому и саду. Особенно саду, в котором, как нигде еще она чувствовала себя хорошо и спокойно. Бесконечные хозяйственные хлопоты помогли ей пережить потерю матери, помогли справиться с собой и были отличным средством расслабиться и обуздать непокорный талант. Знахарка мало контактировала с жителями деревни, и это всех устраивало.

Приход Насти и Глеба выбил ее из привычной колеи. Они, словно вестники бури, первые приметы окончательного опустошения, ворвались в ее жизнь, вытащив ее из старой безопасной скорлупы, заставив задуматься. Заставив раз за разом крутить так и этак в голове их рассказ. Он не давал Анне покоя. Еще не понимая, с чем имеет дело, она отчетливо ощущала опасность, исходящую от фермы в лесу. Что-то там было не так, и следы этого «не так» знахарка отчетливо читала в Глебе, и они ей совсем не нравились.

Как и все в Горенино, Анна знала, что на месте фермы раньше было село Кокошино, и что оно опустело много лет назад, а Глеб рассказал о крестах, вкопанных в землю и образующих большой круг.

«Что там произошло? Здесь может быть ответ».

Идея пришла в голову совершенно неожиданно. Анна поднялась из-за стола и подошла к телефону.

Федор! Если кто-то и может разузнать – это он.

Федор Быков – журналист одной из московских газет, пишущих о паранормальных явлениях, был молод, умен и чудовищно любопытен. Пару лет назад он приезжал в Горенино, работая над статьей о магах и экстрасенсах, и встречался с Анной. Она крепко его запомнила: человек с больными легкими и хорошей энергетикой. Их разговор начался, как интервью, а закончился в постели. На следующий день он уехал, оставив номер своего телефона и пачку сигарет «Лаки Страйк» в спальне на тумбочке.

Анна набрала номер, отыскав его в толстой ученической тетради, и несколько раз глубоко вздохнула.

– Алло?

– Это Федор?

– Федор – да. А кто спрашивает?

– Аня. Из Горенино. Помнишь?

– Привет! Да, отлично помню! Даже вспоминаю.

– Я не отрываю?

– Что ты! Я весь внимание.

Знахарка перевела дух. Ей не хотелось рассказывать ему о своих страхах; казалось, будто это все равно, что кричать о них на улице. Но это был Федор. Тот самый Федор, который, целуя ее мягкое плечо, говорил, что не заставит ее жалеть. Ни о чем.

– Только это не для публики.

– Ага.

– Обещай мне!

Небольшая пауза. Он обдумывал ее слова.

– ОК. Согласен.

– У нас тут твориться что-то странное.

– Что именно?

– Пока не знаю, но я хочу попросить тебя кое-что узнать.

– Легко. Записываю.

– Село Кокошино, оно была недалеко отсюда и полностью опустело много лет назад. Я хочу знать, что там произошло. Все, что угодно.

– Кокошино… Я поищу.

– Спасибо.

– Перезвоню, как только что-нибудь найду.

Анна немного расслабилась.

– Как твой кашель?

– Аня, я тебе должен в ноги поклониться! Если бы не ты… Я бросил курить. Вот уже почти полтора года назад.

– Рада слышать.

– Ты самое настоящее доброе чудо! Я для тебя все сделаю! Можешь быть уверена.

– Спасибо.

Они еще немного поговорили, вспоминая прошлое, и распрощались. Анна улыбалась, вешая трубку; улыбалась, возвращаясь к столу. Ее щеки раскраснелись. На некоторое время она даже позабыла о ферме и собственных страхах.

9

Тяжелая пила визжала, вгрызаясь в толстый ствол. Уже третий. Глеб сидел на корточках, закрепляя трос на распиленном бревне. Солнце поднялось к зениту и яростно изливало на землю свой горячий свет. Плотное марево висело над дорогой, заставляя предметы колебаться и менять очертания. Покончив с бревном, Глеб вернулся в машину, включил заднюю передачу и медленно потянул его прочь, убирая с дороги. Оттащив груз на безопасное расстояние, он отвязал трос, включил мотор лебедки и аккуратно намотал его на бобину.

И все сначала. Пила ревела. На дядиной рубашке выступило большое темное пятно. Тот работал с каким-то болезненным остервенением, почти не останавливаясь на отдых. Покончив с одним стволом, он сразу же шел к следующему. Оставалось только гадать, сколько он еще продержится.

Было почти два часа дня, когда дядя заглушил пилу и бросил ее на землю. Пикап осторожно пятился назад, волоча за собой очередное бревно. Увидев, что дядя прекратил работу и идет к нему, Глеб остановился и открыл дверь.

Сергей выглядел измотанным: серое лицо, залитое потом; неуверенная тяжелая походка; дрожащие руки.

– Я схожу, проверю, как там они. Устал?

– Да нет.

– Хорошо. Вернусь через полчаса.

– Дядь Сереж, вы отдохните. Нельзя так.

– Все нормально. По дороге отдохну.

Глеб закрыл дверь и несколько минут наблюдал за тем, как дядя идет к дому. Потом снова включил заднюю передачу.

«Куда все-таки делся туман? И что все это значит? Лучше стало или хуже?».

Лес выглядел абсолютно нормальным, как и в тот первый день до злополучной прогулки к водопаду. Теперь только поваленные деревья мешали покинуть ферму. Обычные упавшие деревья, в которых не было ничего сверхъестественного.

«А вдруг это все же конец? Прорубим брешь и уедем? Все вместе?».

Глеб автоматически работал, погруженный в свои мысли. Отработанными движениями он снова закрепил трос, вернулся к машине и забрался в кабину. Но не успел закрыть дверь, как где-то рядом послышался громкий треск и свист рассекаемого воздуха. Краем глаза Глеб успел уловить позади какое-то движение. Он вывалился из кабины как раз в тот момент, когда огромная сосна, застонав, с грохотом обрушилась на кузов пикапа, сминая железные борта, словно жестянку. Передок машины поднялся вверх и вправо, да так и застыл, накренившись под грузом упавшего дерева. Глеб успел откатиться в сторону, стукнулся во что-то спиной и закрыл голову руками.

10

Аленка снова слушала сказку про Муми-Троля. Сергей почувствовал приступ раздражения: в последнее время эти звуки у него ассоциировались только с проблемами и болью. Было что-то неправильное в том, что она опять и опять заводит одно и то же. Какая-то одержимость. Он тряхнул головой, приказывая себе выбросить эти мысли прочь. Девочке нелегко, и, если эта история способна ее успокоить, если для Аленки она стала способом отгородиться от происходящего, значит – так тому и быть. Он не собирался вмешиваться.

Ира лежала на диване и дремала. Услышав шаги, она открыла глаза.

– Ну как?

– Продвигаемся помаленьку. Как вы?

– Не очень.

– А я хорошо себя чувствую! – заявила Аленка и закашлялась.

– Я вижу.

– Не хочу лекарство!

– Нужно выпить, милая. Это тебе поможет.

Сергей взял со стола сироп и ложку.

– Пусть мама даст.

– Маме плохо. Ей нужно лежать.

– А Глебу?

– Что Глебу?

– Он хорошо себя чувствует?

– Да.

– А где он?

– На улице. Помогает мне расчистить дорогу.

– А мы куда поедем?

– К доктору. Он вылечит тебя и маму. Ну, давай!

Аленка послушно проглотила лекарство и поморщилась.

– Противное.

– Потерпи. Зато ты быстрее поправишься.

– Не поправлюсь!

– Поправишься. И мама поправится. Доктор вас посмотрит и вылечит.

– Не вылечит!

– Почему?

– Он никого не вылечит. И мы отсюда не уедем.

– Нет, милая, уедем, – сказала Ира, настороженно следившая за их разговором. – Папа и Глеб расчистят дорогу, и мы…

– Мы не уедем! Мы останемся здесь! – настойчиво повторила девочка. – Так сказал тот человек ночью.

Сергей сел, почувствовав, что у него подкашиваются ноги.

– Что он сказал?

– Он сказал…

Она нахмурилась, и, глядя на перепуганных родителей, произнесла хриплым голосом, копируя говор чудовища.

– Нет выхода!

11

Глеб осторожно поднялся и, дрожа, подошел к изуродованной машине. Лес вновь наполнили звуки. Беспощадно пекло солнце, отражаясь на стеклах. Двигатель пикапа все еще работал. Одно из задних колес накренилось и почти лежало на земле. В устройстве автомобиля Глеб разбирался плохо, но и его знаний было достаточно, чтобы понять – «Тойота» свое отъездила. Он ощутил укол вины. Глупо конечно, он ни в чем не виноват, но все же.

«Как это будет выглядеть для дяди? – Хреново».

Сердце никак не желало замедлить свой спринтерский бег. Во рту пересохло.

«Случайность или нет? Господи, я сам чудом живой остался!»

Глеб подумал, что упади дерево секундой позже, и он успел бы дать задний ход. Очень легко было представить, как исполинская сосна падает на кабину, сминая ее, расплющивая, словно консервную банку вместе с ним, сидящим внутри.

Эта мысль мгновенно отрезвила Глеба. Он оттолкнулся от разбитого борта и поспешил к полю.

«Ну ее нахрен – эту просеку! Я жить хочу!»

Он почти бежал, постоянно оглядываясь по сторонам, а в голове настырно стучало: «Не случайно! Это не случайно!».

Глеб выбежал на поле, остановился и сел прямо в траву, накрыв голову руками. Пришел запоздавший шок: все тело сотрясалось от дрожи, из глаз брызнули слезы. Он сидел и бубнил про себя «таракан, таракан – тараканище!», стараясь не сосредотачиваться на том, что случилось. Не думать об этом.

В таком состоянии его и обнаружил дядя.

Не было ни криков, ни обвинений, только глубочайшее разочарование. Сергей стоял немного в стороне от Глеба и смотрел на пикап: свою гордость, своего помощника. Отличная, безотказная машина – символ его успеха, теперь превратилась в бесполезную и уродливую кучу железа. Как и вся его жизнь.

«Аленка знала об этом. Знала с самого начала и ничего не сказала. Она должна была предупредить. Глеб мог бы пострадать».

Бессвязные мысли носились в голове, словно птицы.

«Что за бред я несу? Никто не мог знать. И избежать этого нельзя было, потому что… Потому что – нет выхода».

Он подошел к Глебу.

– Ты как?

Парень поднял голову. Он выглядел больным, и, казалось, плохо соображал, где находится.

– Нормально.

– Пошли в дом.

Сергею пришлось помочь Глебу подняться на второй этаж. Уложив племянника в кровать, он спустился вниз, размышляя, как сказать Ире, что машины больше нет. И надежды нет. Им придется оставаться здесь, пока болезнь, начавшаяся с Аленки, не выкосит их, как траву.

– Машина разбита.

– Как разбита? Что случилось?

– Дерево. Пока я был здесь, на нее упало дерево.

– Глеб?

– Он в порядке. Я отвел его наверх.

– Я же говорила! – сказала Аленка.

– Я…

Ира встала с кровати, покачнулась и вышла из комнаты. Скрипнула кухонная дверь, и до них долетели звуки, от которых у Сергея сжалось сердце.

– Мама плачет?

– Да, милая.

– Ей жалко машину?

– Она очень устала и плохо себя чувствует.

– А я не плачу!

– Молодец.

Сергей закашлялся, а потом несколько раз чихнул.

– Будь умницей. Я пойду – сделаю покушать.

12

Глеб не заметил, как провалился в сон. Глубокий сон без сновидений. Он не слышал, как скрипнула дверь, не видел, как в комнату заглянула тетя. Она остановилась у кровати и долго смотрела на него, продолжая беззвучно плакать. Потом она так же тихо ушла.

По крыше застучали птичьи коготки. День медленно поворачивался к закату.

День одиннадцатый

1

Проснувшись, Глеб еще долго лежал в кровати с открытыми глазами. Его охватила тоска, такая неожиданная и острая, что хотелось плакать, хотя причин – видимых причин – для нее не было. Он лежал, мучительно стараясь думать о чем-нибудь хорошем, зацепиться за какую-нибудь спасительную мысль, которая поможет подняться, поможет жить дальше.

Настя. Ее образ возник из сплетения сна и яви. Она предстала, словно ангел, призванный спасти и отвратить беду, утешить. Но, вопреки ожиданиям, этого не произошло. Стало только хуже. Глеб закрыл глаза.

Невозможно увидеть ее, прикоснуться – лес запер и запечатал ферму надежней любого сейфа, и нет способов вырваться. Любовь осталась в прошлом. Как и вся жизнь. Впереди лишь медленное умирание. Настолько медленное и незаметное, что сама граница между жизнью и смертью становится расплывчатой, и уже нельзя сказать точно, по какую сторону от нее протекает томительное существование.

«Может быть я уже мертв. Все мы».

Глеб пролежал еще почти час, вяло борясь с самим собой и все больше мрачнея. Разболелась голова. Он отбросил одеяло, сел и выглянул в окно. Солнце взошло и напитало своим светом новое утро. Чистое и яркое, до блеска, до звона – оно словно призывало позабыть все вчерашние проблемы. Новый день – это новая возможность, и она раскинулась вокруг и звала. Призывала скинуть ночной саван и возродиться.

Глеб решительно встал и начал одеваться.

Еще на лестнице он услышал, как кашляет дядя – громко, надсадно; теперь не оставалось никаких сомнений, что скоро он сляжет. Здесь в доме ситуация могла только ухудшиться, вопрос лишь в том, как быстро. Глеб с ужасом думал о том, что скоро пробьет и его час. Представил, как будет лежать у себя в комнате, горя от высокой температуры и ждать конца.

Он сразу прошел в коридор и открыл зеркальный шкаф. Средств от простуды почти не осталось.

«Скоро они закончатся совсем. Как глупо, что я не сделал никакого запаса. Но кто же мог знать?».

Глеб взял таблетку цитрамона и направился на кухню.

Дядя сидел в гостиной и смотрел телевизор. Красный шерстяной шарф на горле напоминал открытую рану, а сам он – осунувшийся, с серым безжизненным лицом – мертвеца, который по какой-то причине считает себя живым. Под глазами четко наметились темные круги.

«А я ною. Да по сравнению с ним, я в полном порядке».

Стало очевидно, что с каждым новым заболевшим, хворь делается все сильнее и развивается быстрее.

– Доброе утро.

Дядя повернулся на голос и облизал темные растрескавшиеся губы.

– Доброе.

– Как прошла ночь?

– Как видишь.

– Может, вам лечь? При простуде лучше лежать.

Неподвижное лицо дядя на секунду ожило, блеснули глаза, словно на них выступили слезы, а потом снова превратилось в маску. Он медленно покачал головой.

Глеб не стал спрашивать ни о чем – и так все было ясно: дядя боится его, и, по мере того, как силы уходят, этот страх возрастает. Все труднее становится контролировать ситуацию, все меньше возможностей. Жизнь просачивается сквозь мельчайшие поры и уходит, словно воздух из колеса.

«Он намерен бороться до конца. Сколько сможет».

Глеб, не торопясь, рассматривал его уставшее лицо, теплый халат и шарф.

«Недолго».

– Вы можете лечь прямо здесь, на диване. Я принесу книгу, чтобы вы не заснули. Хотите?

С минуту дядя обдумывал его предложение, глубоко и хрипло дыша через приоткрытый рот. Наконец, он кивнул, спровоцировав новый приступ кашля. Глеб поспешил к себе.

Усевшись завтракать, он с удивлением обнаружил, что голоден, как зверь. Таблетка подействовала, избавив от головной боли и мрачных мыслей. Через открытое окно проникал прохладный утренний воздух. Начинался новый день.

Глеб понимал, что никуда не уедет. Чисто технически было возможно пройти пешком сквозь бурелом, избежав падающих деревьев – для этого требовались лишь решительность и осторожность. Но техника здесь ни при чем – люди, вот что его останавливало. Аленка больна, а оба ее родителя находятся в таком состоянии, что не смогут позаботиться о дочери. Вряд ли они способны позаботиться даже о самих себе. И скоро станет еще хуже. Если Глеб уйдет, он обречет девочку на страдания, а ему этого не хотелось. Значит, он должен остаться и пытаться помочь им. Позаботиться о них.

Дядя тоже не напоминал об отъезде. Слишком многое изменилось со вчерашнего утра. Он все еще не верил Глебу, считал его опасным, но при этом понимал, что Глеб единственный здоровый человек на ферме, и без него шансов выжить у них столько же, сколько и с ним. Его отъезд больше не имел смысла.

2

Глеб стоял в гараже и смотрел на гору предназначенной для посадки картошки. Ее вполне можно использовать для еды – запас был почти неисчерпаемым. На полках нашлось огромное количество консервов, а в холодильнике – сыр, колбаса и мясо.

«Хлеба мало, но без него можно обойтись. Зато полно крупы и макарон. Проблема только в том, что я не умею все это готовить».

Он взял упаковку вермишели и стал внимательно читать инструкцию.

«Вроде бы все просто. Вскипятить, бросить, варить до готовности…».

Громко зазвонил сотовый. От неожиданности, Глеб вздрогнул и выронил вермишель. Дрожащими пальцами он нащупал кнопку и нажал.

– Алло?

– Привет, это я.

– Настя? Привет!

– Ты не звонишь. Я уже начала волноваться. У вас все в порядке?

– Я бы не сказал.

– Что случилось?

– Дядя заболел. Здесь теперь просто чумная палата какая-то.

– Простудился?

– Не знаю. Наверное.

– А ты?

– Пока ничего. Нормально. Думаю, как приготовить обед. У нас есть замороженное мясо, а я не знаю, что с ним делать.

– Что за мясо?

– Не знаю. Такое – темное.

– Не волнуйся, там все просто. Хочешь – я приеду и наготовлю впрок?

– Нет!

Короткое слово прозвучало, как треск сломанной надежды. Тон, которым оно было произнесено, сказал больше, чем любые объяснения. Глеб сжигал мосты.

– Глеб?

– Тебе нельзя сюда приезжать! Ни в коем случае! Даже не пытайся.

– Ты меня пугаешь! Что происходит?

– Мы отрезаны. Со вчерашнего дня. Мы пытались выбраться, но это невозможно. Теперь уже точно.

– Расскажи мне все!

И он рассказал. Про то, как исчез туман, про их надежды, просеку, про упавшее дерево. Проглатывая горький комок в горле, рассказал о том, как возвращался с дядей домой. Хотел умолчать, но не удержался – не удержал в себе ночное происшествие, приступ Аленки и собственное затмение.

«Я могу рассказать, ведь она далеко. Она в безопасности».

Глеб попытался вспомнить ее лицо и не смог. Только голос в телефонной трубке.

Он замолчал.

– Господи, я и не думала, что все настолько плохо! Вам нельзя там оставаться, надо что-то делать!

– Что?

– Нужно кого-нибудь позвать! Они могут расчистить дорогу. У вас больные, которым нужен врач. Они не смогут это игнорировать!

Настя воодушевилась. Она действительно верила в то, что говорила. И это звучало правильно, это звучало логично. Для нее, сидящей в Горенино.

Глеб не перебивал.

«Возможно, они найдут трактор. Найдут людей с пилами и попробуют пробиться к ферме. А потом будет еще одно упавшее дерево, и трактор, придавленный стволом и закупоривший дорогу. Скорее всего, кто-то погибнет. Здесь нужен бронетранспортер – не меньше. Все это утопия – чистая фантастика».

Он дал ей договорить. Когда Настя остановилась, он спокойно сказал:

– Нет.

– Нет?

– Нет.

– Но почему?

– Настя, я в это не верю. Мало того – я уверен, что те, кто сюда приедут, домой уже не вернутся. Дела слишком плохи.

– Ты хочешь поставить на себе крест? И на остальных?

– На нас уже крест.

– Не говори глупостей! Все можно исправить.

– Я люблю тебя, Настя. Я очень скучаю по тебе. И поэтому, ты не будешь приближаться к ферме. Ты ничего не сделаешь. Я не хочу, чтобы оно увидело тебя. Я серьезно. Ты должна обещать мне.

– Обещать что?

– Не приезжать.

– Глеб, это… Это глупо! Я никогда…

Упрямство Насти разозлило его.

– Даже не думай об этом, поняла?! Забудь! Если жить хочешь – забудь!

– Глеб это не ты говоришь!

– Если бы это говорил не я, если бы это был тот другой во мне, я бы позвал тебя. Твоя знахарка говорила правду – я опасен. Я теперь в этом не сомневаюсь. И я не хочу причинять тебе вред.

– Да вот черт! И что же мне теперь делать?

– Ждать.

– Я не могу ждать! Глеб, я тебя люблю!

– И я тоже! Очень-очень!

– Я хочу быть с тобой!

– И я тоже, Настенька. Очень хочу!

Он почувствовал ее борьбу и ее ответную злость. Перед ней появилось препятствие, которое она, при всем желании не могла преодолеть. Стена, за которой оставался Глеб, и ее первая настоящая любовь. Он исчезал, растворялся во тьме, и эта тьма тянула свои змеящиеся щупальца к ней, хотела ее. Противоречивые чувства и желания проносились в голове, сменяясь и перемешиваясь, словно в безумном калейдоскопе. Слишком неожиданно, слишком страшно; Настя не могла, не успевала разобраться в чудовищной мешанине фактов и обстоятельств. Она уже готова была наплевать на все, готова была сказать Глебу, что не сможет оставаться в стороне; что приедет, что он не прав…

– Я буду звонить. Это можно?

– Конечно.

– Проклятый лес! И проклятая ферма!

– Я люблю тебя, котенок.

Глеб услышал, как она всхлипнула.

– Не плачь.

– Я не плачу! – зло ответила Настя. – У тебя есть бумага и ручка?

– Зачем?

– Расскажу тебе про мясо.

3

Глеб нашел в сарае садовые перчатки и надел их. На этот раз, он собирался подойти к работе спокойно и обстоятельно. Никаких больше отчаянных поступков, он должен следить за собой и оставаться спокойным. Сам не зная почему, он решил, что лишь так можно контролировать себя и не давать тому – другому, захватить власть. Спокойствие и неторопливость – деятельность разума, а не чувств. Полный контроль.

У выхода Глеб заметил маленький радиоприемник и захватил его с собой. Покрутив настройку, он поймал музыкальную станцию и уверенно направился к тому месту, где оставил коробку с крестами. Но не успел он сделать и десяти шагов, как вдруг остановился, позабыв про все свои благие намерения.

На темной распаханной земле четко выделялась светлая полоса, словно дорога, уходящая от сарая к дальнему концу леса.

«Здрасьте-нафиг – дорога из желтого кирпича!»

Музыка из приемника словно отдалилась и значила теперь не больше, чем пение птиц где-то далеко в деревьях. Мир сжался до узкого коридора – в одном конце Глеб, в другом лес, а между ними – желтоватая ровная полоса. Она была, и она приглашала.

Картофельные клубни – сотни их лежали на земле, каким-то образом поднявшись на поверхность. Некоторые из них начали зеленеть. Они лежали ровными полосами так, как сажал их дядя несколько дней назад. Глеб почувствовал, что дрожит.

«Их кто-то выкопал. Но это невозможно – слишком много! Я бы видел! И нет здесь никого!»

Следов работы, если такая и была проделана, не осталось. Клубни просто лежали на поверхности, будто так и должно быть. Никакой земли на них – чистые, чуть ли не блестящие. Глеб немного прошел вперед, и везде было одно и то же. Он поднял глаза, глядя в дальний конец поля. По пашне ходили птицы, деловито выискивая что-то у себя под ногами. Целая стая их кружила у самой кромки деревьев. Сбившись в кольцо, они летали по кругу, мелькая, словно маленькие темные болиды, неустанно и бессмысленно проносясь мимо неведомого центра.

«Возможно, там, где мнимая ось упирается в землю, что-то есть. Но хрен вам я пойду смотреть на это!».

Глеб взглянул на лес. Лес молчал.

Первый страх отступил, теперь можно было смириться с происходящим или попытаться разгадать причину. Глеб предпочел первое. Он взял лопату и принялся за дело.

4

Настя остановилась перед дверью в библиотеку и несколько раз глубоко вдохнула, стараясь восстановить дыхание. Почти всю дорогу она бежала, не замечая ничего вокруг, умоляя себя лишь об одном – не расплакаться на глазах у всех.

Она взглянула на свое отражение в стекле, пригладила волосы и вошла. Анна Олеговна посмотрела на нее неприветливо.

– Я думала, ты уже не придешь.

– Нет! Я… просто задержалась. Извините.

– Ну давай. Оля уже ждет.

После разговора с Глебом, Настя не находила себе места. Металась по дому, не зная, чем себя занять, как удержаться от мыслей; мыслей, которые настырно лезли в голову, расстраивали, толкали к отчаянию. Желание действовать, сделать что-то немедленно – прямо сейчас! – не находило выхода. Она перебирала книги в шкафу, десять раз доставала и снова раскладывала на полках плюшевые игрушки, не понимая и не осознавая, что делает. Каким-то чудом, вытирая несуществующую пыль с настенных часов, Настя вспомнила, что обещала сегодня посидеть с маленькой Олей в детском отделении библиотеки. Родители девочки попросили об этом еще два дня назад, и она согласилась. И позабыла.

Настя проскользнула в дверь и увидела Олю. Та сидела на низком стульчике возле окна, трогательно сложив руки на коленях. Тихий, застенчивый четырехлетний ребенок.

– Привет, Оля.

– Здравствуйте, – ответила девочка и улыбнулась.

Эта улыбка словно задела что-то глубоко внутри, и Насте снова пришлось сжать зубы, чтобы не заплакать. Вид ребенка, сидящего на стуле, уже почти полчаса ожидающего ее вот так – положив руки на колени, вызвал у нее потребность защитить, утешить, обнять девочку. Начать извиняться, заставить ее улыбаться, заставить!

«Только без истерик! Никаких истерик!»

– Ты уже выбрала себе книжку?

– Да. Я хочу про Карлсона.

– Хорошо. Сейчас найдем.

Настя пошла между полок, а в груди все клокотало. Она то улыбалась, то вновь мрачнела, неясные образы проносились в голове, словно летучие мыши. Сбившись в кольцо, они метались по кругу, мелькая, словно крошечные вспышки темноты, неустанно и бессмысленно проносясь мимо невидимого центра. Она почувствовала головокружение и облокотилась на стеллаж.

Книжка стояла на полке среди других таких же старых детских книг, свидетелей целых поколений. Настя взяла ее и пошла обратно. Подбородок дрожал, а она проводила пальцами по выцветшим корешкам и запрещала себе раскисать.

«Да что это со мной!».

– Нашла! – сказала она Оле, улыбнулась и села напротив.