Текст книги "Антитело"

Автор книги: Андрей Тепляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

День шестнадцатый

1

Глеб сидел на шершавом стволе поваленного дерева и смотрел в землю перед собой. Степан устроился рядом, рассеянно крутя в руке сухую ветку. Он переломил ее с тихим треском и отбросил в сторону.

Вчера, когда Глеб прибежал в лес, его жизнь висела на волоске. Все сложилось плохо: неудачная попытка убить девочку перечеркнула возможность оставаться в доме. Лес же, Степан это знал наверняка, предпримет все, чтобы уничтожить парня и отвести опасность от своего главного сокровища – ребенка. Без защиты и покровительства беглец не прожил бы и суток. Но старый Дьявол отступил: роковая ошибка, допущенная много лет назад и позволившая Степану стать частью чудовища, делала того неуязвимым. Разумный лес и мертвец стали симбионтами и дергали теперь за одни и те же нити. И нельзя было причинить вред одному, не затронув другого.

Степан укрыл Глеба, создав вокруг него оазис безопасности. Темной силе пришлось оставить парня, чтобы сосредоточиться на девочке, успеть выпить ее, вытащить из нее все, как можно скорее, потому что время уходило. Тот, кто сможет опередить соперника, и станет победителем. Степан беспокоился: он знал, что чудовище торопится, и знал, что Глеб не будет готов выполнить свою миссию, по крайней мере, до завтрашнего вечера.

Он рассказывал парню историю Кокошинского мора. Ту историю, которую, кроме него и мертвецов на поле, не знал никто. Он рассказал о Пашке Оглобле, пытавшемся поджечь торфяник. Пашка первый и единственный человек, который догадался, что лес и Дьявол, мучавший деревню – одно и то же. Факел все еще торчал из болотной грязи, словно памятник и предостережение другим. Он рассказал о Захаре Виннике, деревенском батюшке. О том, как тот повел людей крестным ходом в лес и о бойне, которой это закончилось. Винник не вернулся, как и десяток ушедших с ним людей, и с того дня пошел по дворам настоящий мор. О Ваньке Торопове, который тронулся умом и ходил по деревне, исхудавший, голый и страшный, размахивая самодельным крестом, коим бил каждого встречного призывая каяться. Каяться… Его зарезали во время мора, за два дня до приезда властей. Рассказал, наконец, как сам взял в руки топор. Как убил ребенка. И о том, что случилось после.

Глеб слушал молча. Степан чувствовал, что чаша парня переполнена. Добро и зло, хорошо и плохо смешались в нем, переплелись во что-то новое – целое. Глеб почти готов был стать орудием, оставался последний шаг, и он должен быть сделан.

Вокруг скрипел и стонал лес. Звуки доносились со всех сторон, сопровождаемые движением ветвей и колыханием земли. Казалось, все – деревья, кусты, трава – все сошло с ума, превратившись в антураж ночного кошмара. Но там, где сидел Глеб, у толстого, покрытого старым мхом, ствола было тихо – островок спокойствия посреди океана безумия.

А Степан все говорил и говорил.

2

Сытин не спеша шел к магазину, помахивая сеткой. Вчера вечером он почувствовал первые признаки простуды, которые к утру, несмотря на принятые меры, заметно усилились. Он решительно не представлял, где мог подхватить заразу. Конец мая, дни стояли теплые, даже жаркие, и тут такое. Все утро его мучил насморк, который к обеду усилился так, что дышать носом стало невозможно. Жена советовала ему лежать, но он не послушал. Насморк – еще не конец света, да и яркий солнечный свет и тепло помогут скорее, чем затхлый, пропитанный микробами, воздух дома. Сытин решил, что ничего плохого не будет, если он прогуляется к магазину и прикупит мандаринов – живых источников витамина С. Они всегда повышали ему настроение – с самого детства, когда казались несбыточной мечтой. Теперь их достать просто – иди и купи, но все равно, своего магического действия от этого они не потеряли.

По дороге он встретил огромного, как бетонный блок и шумного Корнея, и тот поведал, что мусоровоз, который приезжает в поселок по утрам дважды в неделю, чуть не упал сегодня в кювет, потому что Сашка – «итить его за ногу, был пьян, как сволочь!». Сытин обратил внимание, что Корней, который раньше никогда не болел, мучается сухим кашлем и говорит тише, чем обычно. Петрович, встреченный возле самого магазина, тоже выглядел плохо – жаловался на сердце, и Сытин посоветовал ему идти домой, а не шляться по улице. Эти встречи взволновали его. Появилось непреодолимое, упрямое ощущение надвигающейся беды. Так бывало и раньше, во время северных вахт, когда Сытин первым чувствовал неприятности. Чувствовал еще до того, как они происходили, воспринимая мельчайшие признаки грядущей напасти. Он очень редко ошибался.

В поселке было необычно тихо. В небе не летали птицы, хотя в другие дни их бывало множество – ласточки давно облюбовали расположенные на отшибе дома и строили под крышами свои гнезда. Когда там появлялись птенцы, воздух наполнялся нестерпимым гомоном, который Сытин воспринимал, как голос жизни. Но сейчас этот голос молчал.

У входа в магазин сидели две старухи, занявшие это место, наверное, еще при Иване Грозном. Они сидели неподвижно, выставив вперед клюки, похожие одна на другую и смотрели прямо перед собой. Сытин поздоровался и, не получив никакого ответа, прошел в помещение.

Рафик, продавец и хозяин, сидел за прилавком и смотрел новости по маленькому телевизору на стене.

– Добрый день, – поздоровался Сытин.

– Привэт, – отозвался Рафик, не отрывая глаз от экрана.

По фруктам ползали мухи. Сытин почувствовал раздражение. В этом магазине всегда было неприятно находиться – он смахивал на темную пещеру, грязную и неопрятную, пропахшую сгнившей картошкой. Холодильник в углу гудел, и этот низкий гул давил на уши. Но выбирать не приходилось, ближайшая альтернатива – это Горенино, а туда не вдруг поедешь. Сытин прошел к мандаринам, согнал мух и стал осматривать каждый.

3

Настя сидела в библиотеке и читала вслух книжку про Винни-Пуха. Вокруг, на маленьких стульчиках, словно галчата, разместились четверо ребятишек и слушали сказку. Она читала автоматически, а мысли ее витали далеко.

Настя думала о Глебе. О себе и Глебе. О том, что было между ними, и о том, что есть между ними теперь. Не в первый раз подобные мысли приходили ей в голову, но она гнала их, не желая чувствовать себя предательницей. Любовь прошла, если вообще была. Чувство только начало зарождаться, и возможно – возможно – выросло бы во что-то большое и прекрасное, но обстоятельства грубо вмешались в этот тонкий процесс. Слишком много событий, слишком быстро, слишком страшно. И теперь все казалось каким-то скомканным, сложным и болезненным.

Насте было стыдно признаться в этом даже самой себе, проговорить это в собственном сознании – отвратительно стыдно – но ей очень хотелось все бросить. Она устала бороться с собой и с матерью, она не хотела ничего бояться и вообще – хотела, чтобы все это происходило не с ней. Она бы так и поступила, если бы не одно обстоятельство. Одно маленькое обстоятельство – Аленка.

Настя очень хорошо помнила это звонкое создание, такое милое, такое светлое – она помнила, как Аленка, подпрыгивая, шла рядом с матерью, держа ее за руку, как каждую минуту останавливалась, нагибаясь к какому-нибудь цветку или травинке и кричала: «Подождите-подождите!». И царапину возле носа, маленькую, похожую на волну.

«Но что я могу предпринять? Бросится в пекло, чтобы самой стать такой же? Что я могу сделать, кроме как тупо жертвовать собой?»

Она не знала.

– Настя!

Тоненький голосок вывел ее из транса. Говорил Павлик – старший из ее группы.

– А?

– Ты перестала читать.

– Правда? Извини.

Она мотнула головой, стряхивая на время сомнения и страхи.

– Так вот…

4

Анна сидела на стуле возле кровати и смотрела на Федора. Ее рот и нос прикрывала медицинская маска; выдыхаемый воздух казался горячим, будто внутри работала печь, он обжигал губы и поднимался вверх, высушивая слезы. Журналист горел, как свеча. Еще несколько дней, и все будет кончено. Всю ночь он метался и бредил, успокоился только около четырех часов утра. Анна сменила у него на лбу холодный компресс.

В последние часы ее мысли неуклонно возвращались к лесу, и постепенно знахарка пришла к выводу, что именно он повинен во всех бедах на ферме. Анна с самого начала, лишь только выслушав рассказ Глеба, поняла, что противостоит им не человек. И не «плохое место». Им противостоит Лес.

Это произошло много лет назад, когда Анна была маленькой девочкой. Стояла грибная осень. Ужасно красивая, наверное самая красивая осень в ее жизни. Воздух пропитывал запах предстоящей зимы, прелых листьев и молока. В том году мать впервые взяла ее с собой собирать грибы. До этого Анна никогда не была в лесу по-настоящему, никогда не заходила туда глубоко.

Лес поразил ее.

Эти огромные стволы, устремляющиеся в самое небо, эти мощные корни, словно связки вен, вспарывающие землю, это скопище жизни – на каждом сантиметре, на каждой песчинке, как будто она оказалась внутри гигантского организма. И Анна чувствовала его, чувствовала целостность леса, не общую сумму кустов, травы и деревьев, а нечто большее – бесконечное, распределенное существо. Если стоять тихо, то можно было услышать его дыхание, почувствовать, как оно шевелится. Это напугало маленькую девочку, и она обхватила ноги матери, уткнувшись лицом в старые брюки. Мать положила руку ей на голову и погладила по волосам. Анна ничего ей не сказала, а та не спрашивала. Они обе знали, что произошло. Это было одно из первых «особых» открытий девочки, ей еще только предстояло увидеть окружающий мир своим собственным, отличным от других, взглядом. Осознать, что она не такая, как все, и мир не такой, как говорят в школе.

И сейчас, спустя много лет, лишь закрыв глаза, Анна легко вернулась в ту давнюю осень и опять могла видеть и чувствовать то, что видела и чувствовала маленькая девочка с грязными коленками и косичкой, похожей на крысиный хвост – ту самую мощь, бесконечную и непреодолимую, текущую между деревьев мощь Леса. Бескрайнего существа, такого чужого и, одновременно, такого близкого.

«Он противостоит нам. Не знаю как, не знаю почему, но это он!»

Анна снова посмотрела на Федора. Он лежал тихо, только грудь его почти незаметно вздымалась и опадала в такт редкому дыханию.

5

Сытин красил стену сарайчика, когда у забора просигналила машина. Он отложил кисть и отступил назад, чтобы полюбоваться результатом. Получалось недурно. Он чихнул и приложил руку ко лбу. Лоб был горячим.

Пегая, покрытая коричневыми пятнами грунтовки, словно леопард, у ворот стояла потрепанная «копейка». Сергеич, навалившись на хлипкие доски забора, радостно приветствовал соседа.

– Здорово! Хреново выглядишь!

– Садоводов приветствую, – сказал Сытин, пожимая протянутую руку. – Что-то неважно себя чувствую.

– Да…, – протянул Сергеич. – Тут, б..дь, эпидемия какая-то! Вся Титовка дохает.

Сытин насторожился.

– Правда?

– А то! Я заходил к соседям, так они там все в соплях сидят. Я в Горенино собираюсь, хотел спросить, не нужно ли чего. Вот – они мне целый прейскурант для аптеки дали.

Сергеич вытащил из кармана бумажку и продемонстрировал список.

– Видал?

Сытин настороженно кивнул.

– Я еще по другим прошелся – везде одно и то же. У нас тут что-то завелось – факт! Тебе самому ничего не нужно?

Сергеич вдруг закашлялся – громко и надсадно, прикрывая лиловые губы широкой лопатой ладони. Одновременно он попытался убрать список в карман, но трясущаяся рука никак не желала слушаться. Сытин уставился на нее, на стариковские бляшки на коже и почувствовал себя нехорошо.

«Эпидемия… Черт меня возьми, в мае эпидемия!»

У него появилась уверенность, что зараза эта не простая.

«Может быть, птичий грипп. Или даже того хуже!»

– Ну, так что? – спросил Сергеич, справившись с приступом. – Надо тебе чего?

– А? Да! Да. Возьми аспирина. И «Фервекс» возьми. Сейчас я тебе денег дам.

– Ты только мне на бумажку напиши. И не волнуйся – отчитаюсь, как в сберкассе!

Сытин быстро пошел к дому. В прихожей завывал пылесос – жена занималась уборкой. Увидев хмурое лицо мужа, она выключила аппарат и отложила шланг в сторону.

– Что-то случилось?

Сытин прошествовал к комоду и принялся рыться в ящиках в поисках шкатулки с деньгами, попутно пересказывая ей все, что услышал от Сергеича. Некоторое время она удивленно и настороженно его слушала, а потом села за стол и стала что-то быстро писать на блокнотном листе. Кончив, она встала и передала свои записи мужу.

– Вот. Пусть купит по этому списку.

– А денег хватит?

– Хватит.

Сытин кивнул и вышел, увидев краем глаза, как жена перекрестилась. Как всегда, этот жест вызвал у него раздражение. Убежденная баптистка, она – «уж будьте уверены!» – наверняка усмотрела в происходящем руку Господа. По возвращении предстоял очередной теологический спор.

«Просто удивительно, как в этой женщине уживаются религия и здравый смысл! Совершенно непонятно»

Он вышел на улицу, тщательно прикрыв за собой дверь. В прихожей снова зажужжал пылесос.

«Чудны дела твои, Господи!».

6

– Где Глеб?

Сергей с трудом разлепил горячие веки и сел на раскладушке.

– Что, солнышко?

– Где Глеб?

Аленка сидела на кровати, разглядывая с рассеянным удивлением пятно крови на подушке. Утром Сергей губкой обтер ей лицо, но постельное белье не тронул, не решаясь тревожить сон дочери. По крайней мере, в такую причину он заставил себя поверить, гоня прочь мысль о том, что просто не смог бы поднять девочку. Не было сил.

– Глеб ушел.

– Куда?

Сергей потер лоб. Выдумывать что-то он был не в состоянии.

– Не знаю.

Аленка встала, покачнулась, и обвела взглядом комнату, будто видела ее впервые. Описав полный круг, она снова посмотрела на отца.

– Я есть хочу.

– Пойдем. Приготовлю тебе что-нибудь.

Они прошли на кухню, и Сергей сварил ей макароны. Он сел на стул и с умилением смотрел на то, с каким аппетитом ест девочка. Самому есть не хотелось – готовка лишила его последних сил. Он сидел, с трудом дыша через воспаленное горло, и любовался на дочь.

– Он уехал домой? – спросила Аленка.

Рот ее был набит макаронами и, когда она говорила, можно было увидеть белую массу у нее на языке.

«А раньше она их терпеть не могла»

– Кто, милая?

Девочка скорчила досадливую рожицу.

– Глеееб! – протянула она противным и требовательным голосом.

– Нет. Не уехал. Он просто… ушел.

Аленка кивнула и вернулась к своим макаронам, больше не задавая никаких вопросов. Только на лбу у нее появилась тонкая морщинка, будто она размышляла о чем-то. Сергею очень захотелось знать, о чем она думает. Что за мысли вертятся в этой маленькой странной голове? Он знал, что девочка не ответит. Она сильно изменилась за последнее время. Все изменилось. Ему показалось, что известие об уходе Глеба ее успокоило. Она как-то расслабилась, словно обмякла.

«Наверное, она его боялась. Бедный ребенок. Боялась собственного брата»

Сергей не желал думать о племяннике, но, помимо воли, мысли вновь и вновь возвращались к нему. Что нашло на парня? Почему он так себя повел? Эти вопросы мучили его, обреченные оставаться без ответа. Он не понимал и не мог понять своего племянника. Свою дочь. Даже самого себя. Ему вдруг очень захотелось плакать. В небе появился зуд, но он сдержался.

«Нельзя при ней. Потом»

Аленка. Он вдруг вспомнил ее совсем маленькой. Вспомнил, как она радостно бегала с бумажным самолетиком, крича: «Папа, он летает! Смотри! Он правда ЛЕТАЕТ!». Ее короткие, взлохмаченные со сна волосы светились в ярком блеске солнца.

Она умрет. Не от руки Глеба, но все равно – умрет. Или умрет он сам, а она попадет в какой-нибудь сиротский дом. Сергей очень живо представил себе: она стоит в углу комнаты, стены которой покрашены в казенный болотный цвет. У нее дрожат губы. Он почти услышал, как она тихо шепчет: «Папа. Папочка. Забери меня отсюда. Не оставляй меня здесь одну. Я буду хорошо себя вести! Ну пожалуйста!»

Он почувствовал влагу на щеке. По коже побежала слеза.

«Все-таки потекла, проклятая»

Сергей снова посмотрел на Аленку. Ему вдруг так захотелось обнять дочь, прижать ее к себе, захотелось, чтобы она тоже заплакала. Заплакала по маме. По ним. Стала похожа на обычного ребенка. Его ребенка. Но он сдержался. Дочь стала чужой, как будто не имела к ним никакого отношения. Чужой. От нее исходил слабый, но очень неприятный запах, который особенно усиливался, когда она говорила. Будто что-то стухло.

«Наверное, я сам пахну не лучше»

– Ты плачешь, – сказала Аленка. Без эмоций – просто констатируя факт.

– Сейчас пройдет.

Она кивнула и склонилась над тарелкой.

7

Сумерки еще только начали сгущаться над полем, постепенно поглощая свет красного солнца, а в лесу уже было темно. От земли веяло холодом и сыростью, но Глеб не замечал этого. Степан исчез около часа назад, оставив его одного, и продолжая охранять своим неосязаемым присутствием. Глеб дремал, покачиваясь на стволе поваленного дерева. Он не ел целый день, но голода не ощущал. Все его чувства исчезли, как будто он парил в бесконечном открытом пространстве, где не было ничего, кроме его самого и его мыслей. Еще было время – оно текло сквозь кожу, как лента бесконечного конвейера.

Глеб давно хотел написать какой-нибудь рассказ и опубликовать его в журнале – когда-то он мнил себя писателем. Много раз начинал работу и всегда бросал, не доводя до конца. Получалось все не то, не о том и просто скучно. Сейчас он сидел и обдумывал историю, в которой брат убивает свою сестру, повинуясь голосу в голове, указывающему, как это сделать. Сестра оказалась совсем не ребенком, а злобным инопланетным паразитом. Об этом никто не догадывался и только ее брат видел, как она подзаряжается от домашней розетки. Складывающийся в голове рассказ нравился Глебу. Его можно написать. И получится совсем неплохо.

Лес полностью погрузился в темноту, когда он встал с дерева, взял нож и отправился к дому.

8

Настя сидела у себя в комнате и читала книгу, рассеянно водя глазами по ровным строчкам и не понимая ни слова. Она прислушивалась к голосам родителей, доносящимся из-за приоткрытой двери.

– …очень неприятная ситуация, – говорила мать.

– Да она всегда была бесноватая. А сейчас и вовсе умом тронулась, – отвечал отец.

– Меня беспокоит, что Настя к ней тянется. И я не могу понять – почему?

– А сама она что говорит?

– Ничего.

– Да…

– Я боюсь, как бы Анька ее во что-нибудь не втянула. Во что-нибудь… нехорошее.

– Она ходила к ней с тем парнем? Племянником Сереги?

– Да. Его Глеб зовут. Энгельсина их видела.

На пару минут воцарилась тишина. Настя автоматически перелистнула страницу и вздрогнула от сухого шороха бумаги. Снова послышался голос отца.

– А что она там кричала?

– Про какую-то болезнь. Эпидемию.

– Черт знает, что такое! Может, мне с Кириллом поговорить? Он вроде как участковый – пусть к ней зайдет.

– Может, и стоит.

В дверь позвонили, и Настя услышала, как мать пошла открывать. Из прихожей донеслись стуки и неразборчивые голоса. Спустя несколько минут, она услышала, как гость прошел в комнату.

– Здравствуй, Наина, – сказал отец.

Соседка.

Наина что-то тихо ответила. Потом еще что-то добавила. Слов было не разобрать.

Настя знала, что разговор пойдет о знахарке.

«Это в стиле Наины – совать нос в чужие дела. В общем стиле поселка, по большому счету»

Она услышала шаги возле двери и быстро уткнулась в книгу. В комнату заглянула мать.

– Наина пришла. Не хочешь поздороваться?

Настя, не отрываясь от чтения, прокричала.

– Здравствуйте, тетя Наина!

– Здравствуй, милая!

Мать поджала губы и вышла, плотно прикрыв за собой дверь.

«Они все уже судачат об этом! И до чего же длинный у некоторых нос! Лучше бы за собой следили!»

Настя почувствовала, что слишком раздражена, чтобы читать. Она закрыла книгу и стала смотреть на кружевную скатерть комода напротив.

«Ну их к черту! Пусть говорят, что хотят. Завтра пойду к Ане и точка! Вытрясу из нее все!»

9

Сергей полулежал в кресле, бездумно перелистывая страницы старого журнала. Аленка ушла к себе и вновь включила ту самую опостылевшую сказку, которую слушала последние несколько дней. Он легко представил себе, как она сидит на полу, в центре комнаты, прижимая к груди плюшевого слона, и слушает, глядя куда-то вглубь себя.

Сергею было худо. Даже на простое перемещение по дому уходило столько сил, что приходилось то и дело садиться, чтобы перевести дыхание. Признаки простуды исчезли, сменившись одышкой и слабостью. Его бил озноб и с трудом удавалось сосредоточиться. Сергей понимал, что очень скоро наступит момент, когда он вовсе не сможет встать на ноги, и тогда Аленке придется заботиться о себе самой. Если, конечно, ей действительно нужна сейчас какая-то забота. Он не был уверен в этом. Теперь уже не был.

Сергей слабел. Он лежал в кресле и чувствовал, как жизнь вытекает из пор на коже.

Чувствовал это и Глеб. Он стоял в темноте, прижавшись к окну, и смотрел в залитую ярким светом гостиную. Дядя не мог его видеть, зато Глеб видел его прекрасно. Он смотрел на этого большого, но уже безобидного человека и думал о том, что произойдет скоро.

Завтра.

Завтра дядя будет настолько слаб, что не сможет помешать ему добраться до девочки. Теперь никто не сможет помешать. Рука Глеба крепко сжала нож-пилу. Он улыбнулся – открыто, даже весело.

Завтра все должно кончиться. Он убьет тварь, и лес, лишенный пищи, отступит, чтобы вновь заснуть. Завтра кошмару придет конец, и все станет, как раньше.

Дверь в гостиную приоткрылась.

10

Вошла Аленка. Сергей посмотрел на нее вопросительно, но она ничего не сказала. Вместо этого подошла к окну и, прижав ладони к стеклу по сторонам головы, стала внимательно всматриваться в темноту.

– Что ты ищешь?

Не оборачиваясь, Аленка ответила.

– Там Глеб.

– Ты его видишь?

– Нет. Но он там.

Сергей с трудом поднялся с кресла, с грустью подумав, какого труда ему это стоило. Он проковылял к окну, встал рядом с дочерью, повторив ее жест, но ничего не увидел. Только темнота и маленькое пятно освещенной земли.

– Там ничего нет.

Аленка оторвалась от стекла и быстро пошла прочь.

– Ты куда?

– Закрою двери, – ответила девочка.

11

Глеб уверенно шел в кромешной тьме и насвистывал. Настроение у него было прекрасное. Завтра все закончится. Он подбросил нож вверх и, не останавливаясь, ловко поймал его за рукоятку.