Текст книги "Псы кармы, блюстители кармы (СИ)"

Автор книги: Андрей Нимченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

Глава 3.

Мей.

Пальцы Меймуна скользили по клавишам компа все медленнее, пока совсем не замерли над ними, мелко подрагивая в паре миллиметров от молочно-серой пластиковой поверхности. Кофе не помогало, а в пользе спиртного для работы он разочаровался уже давно. Спать ты, конечно, не будешь, но ничего путного не напишешь.

Итак, наш герой, Эриг Армский, оказывается на враждебной планете, и к концу сегодняшней ночи ему нужно с нее выбраться, спасти друга, захваченного пиратами с Белого астероида, и все это листах на пятнадцати убористого двенадцатого "Times New Roman". Иначе Кирилыч может срезать гонорар за всю работу – чтоб сроки не затягивал. И чего тебе, старый хрыч, не понравился первоначальный вариант? Мало крови и любви, много размышлизмов, пипл этого не любит, у пипла слюна на размышлизмы не выделяется. А как же воспитательная функция литературы? А нехай его Бабель с Врубелем воспитывает, а у нас бизнес! Тьфу!

Не о том ты мечтал, дорогой молодой фантаст, пишущий под псевдонимом Меймун, когда бросал работу в небольшой, продажной (в смысле тиражей) газетенке и уходил на вольные литературные хлеба. Жена, вон, вдвое больше тебя получает. Стыдно.

Чем же опасна эта планета, что наш герой с нее так благополучно сбегает? Вечная зима, минус пятьдесят, а у него после катастрофы остались только трусы да кепка? Злобные твари с зубами..., нет, зубы – это банально, лучше без зубов, но с огромной пастью, и пузом, полным ядовитого желудочного сока, заглатывающие жертву целиком и переваривающие ее живьем. Кириллычу понравится – с тех пор, как издательство перешло на ужастики вроде Лавкрафта, он не устает повторять: "Хорошая порция слизи поможет протолкнуть вашу книжонку в желудок читателя". А мы, значит, этих тварей научимся побеждать длинными заостренными с обоих концов палками – вставил такую в пасть, и гуляй по всему нутру хоть до самой жопы...

Эх, Мей, Мей... Помнится, когда-то ты сокрушался о том, как трудно сказать что-то новое в литературе. Как выяснилось, лепить жвачку для публики, желающей легкого чтива на диване после на работы, порой еще труднее. Ну-с, поехали...

Меймун вышел из рабочего транса часа в четыре ночи, когда планета уже давно обрела название и номер в галактической справочной книге, после чего была покинута и забыта. Друг, похищенный пиратами, поменял пол с мужского на женский, сами же пираты переместились с Белого астероида сначала в Малую Магелланову черную дыру, а потом просто в Магелланову черную дыру. Поскольку по здравому размышлению черная дыра у Магеллана могла быть только одна. Мей уснул за компьютером, не замечая, как пальцы продолжают конвульсивно выстукивать по клавиатуре. Когда откинутую назад голову слишком резко повело налево, он вздрогнул и проснулся.

– Черт! – в глазах плыло от переутомления – все-таки 30 лет это не студенческие 18, когда он мог не спать по четверо суток. Годы дают о себе знать. Он поморгал веками, вытряхивая из-под них царапающую как песок усталость, и уставился на экран.

На белом листе на три строчки ниже описания последнего подвига Эрига Армского присутствовала надпись: "вампиртроль".

– Не понял... – у фантаста, которому не раз приходилось сражаться со стаями вампиров и ордами троллей, вдруг неприятно скрутило внизу живота. Через секунду в кухне за стеной раздалось мелкое позвякивание. Мей тихонечко встал, по прежнему глядя на экран и пытаясь найти разумный ответ иррациональному событию. Спокойно! "Вампиртроль" это объяснимо – просто граждане, располагавшие буквы на клавиатуре компа, эти одиннадцать разместили рядом друг с другом. Сколько там обезьян должны тысячи лет стучать по клавиатуре, чтобы одна из них написала "Войну и мир?". Вот-вот, а я все-таки разумная обезьяна, могу и во сне кое-что осмысленное "слабать". Вопрос второй – кто же там шарится в кухне?

– Лена? Ты вернулась? – он выглянул из-за перегородки в кухню, едва-едва освещенную начинавшимся рассветом, – твою дивизию...

Окно кухни было открыто, как и дверца обклеенного переводками холодильника. А в нутре последнего копался худющий мужик в длинных семейных трусах мышиного цвета. Сам мужик был того же серого оттенка, но с небольшим добавлением коричневого – как старая пемза, которую продают старички на блошиных рынках. Голова этого субъекта утопала в кастрюле борща, наружу торчали клоки нечесаных волос, торс, руки и ноги заросли редкими вьющимися волосками. Затылок непрошенного гостя все время подергивался, а из кастрюли в такт этим движениям раздавались щербающие, тянущие звук. Дядя шумно уничтожал борщ – продовольственный запас Мея на неделю.

– Ах ты га-ад! – как-то задумчиво и даже мечтательно протянул тот.

Ночной воришка вынул голову из кастрюли и предстал перед Меем во всей красе – худое треугольное лицо, все в крупную серую кожистую складку, острый подбородок, низкий сморщенный от великого удивления лоб и круглые желтые глазки с пульсирующими горошинами зрачков. Уши товарища выпирали из-под свалявшихся косм, на кончике одного – классическая картинка для комикса – повис кусок капусты.

– Ой, – тонко пискнул похититель борща и сиганул в окно...

Глава 4.

Торм.

Тяжело груженная фура начала тормозить, едва водитель заметил Торма. Шел четвертый день с тех пор, как он покинул Мидлвэй, и третий час, как шел вдоль разбитого шоссе на юг. Увы, сны пока не дали ему точных ориентиров, и южное направление он выбрал сам, понадеявшись на предчувствие.

Торм уже не раз поднимал руку, без особой надежды остановить транспорт, но зато приятно удивлялся тому, что его стало так много. Колоны из бронированных грузовиков под конвоем джипов и мотоциклистов с автоматами трижды проезжали мимо, обдавая его горячими выхлопными газами.

Транспортная сеть все больше хирела, поддерживать трассы в нормальном состоянии давно перестали, зато бандитов расплодилось столько, что дальнобойщики вынуждены были нанимать охрану. Фуры-одиночки стали большой редкостью, принадлежали они мелким частникам, деньги ценившим выше собственной жизни. Одинокий КамАЗ, затормозивший перед Тормом, явно управлялся как раз таким.

– Давай, вскакивай!

Из-за тяжелой, усиленной стальным листом двери показалась физиономия водителя. Ему было под сорок, седые волосы всклокочены, на пухлых красных губах блеск – должно быть, гигиеническая помада. Подбородок узкий, так что губы выделяются еще сильнее. В темных глазах какой-то шальной отсвет. Торм легко вскочил в кабину, захлопнул дверцу и только потом сказал:

– Платить мне нечем, но я могу помочь с ремонтом.

Он оглядел кабину: занавески, отделявшие сидения от спальной части, были отдернуты, на откидной кровати никого!

– Вы что, без напарника?! – Вот тут Торм удивился по-настоящему. Дорога для одного – слишком большое испытание.

– У этого придурка хватило ума подхватить по дороге апендицит – слег вчера в одной деревеньке, и оставил меня один на один с Колымагой, – последнее слово водила произнес как имя. Так, похоже, называлась его машина, – я и оставил-то его всего на одну ночь. Где он сумел заразиться этой дрянью, ума не приложу, но доктор сказал, нужна операция, мать-ё-так! Теперь придется переться до Ростова самому, если не подвезет соблазнить по дороге сменщика. Так денег нет? Жаль. Не обессудь тогда – найду замену, придется тебе дальше самому топать. Но хоть истории-то знаешь? Чтоб я ночью-то за баранкой не заснул?

– Я могу быть сменщиком, – сказал Торм.

– Что?!

– Я водил КамАЗы. И права есть, если вдруг проверка...

– Ха! Проверка! Какой псих остановится, чтобы его проверяли? Я лично ментов от бандитов не отличу. Да менты еще и поболее содрать могут. Так водил, значит... О-о, мужик! Повезло мне. А я-то думал, до Ростова придется спать днем – весь график насмарку. Антоха! – он протянул Торму жесткую ладонь человека, привыкшего иметь дело с железом.

– Торм, – представился он в ответ.

– Че? Иностранец, что ли?

– Да нет... просто имя такое. Не страшно тебе попутчиков подбирать?

– А ты что, страшный, – загоготал в ответ Антон, – Вообще, конечно, если бы ты был помоложе, хрен бы я тормознул. А так, думаю, справлюсь. Да и в моем положении особо не повыбираешь. А вдруг, думаю, деньжат подкинет. Да и вообще, помогать людям надо: в ногах-то правды нет, как между ног – покоя...

Он снова загоготал, так, что заплясали крученные из проволоки фигурки животных, висевшие над лобовым стеклом, и подмигнул Торму. Антоха явно пребывал в приподнятом настроении, если не сказать был перевозбужден. Его шальные глаза все время перебегали с дороги на лес, с леса на Торма, с Торма на какую-то точку в небе за его плечом. Казалось, сейчас он бросит баранку, вскочит на сидение и начнет выделывать кренделя, пока машина не саданет в ближайшую корабельную сосну. Торм оглядел спутника как можно внимательней, отрешившись от собственных мыслей и пытаясь уловить те, что владели Антоном. В слое, где обитали мысленные образования, тот выглядел непритязательно. Возле чакры у пупка как стая откормленных жирных мух вились бурые воронки похоти. Касаясь тела водителя, они ввинчивались в него, живо оплетая низшую часть сознания. Попутчик Торму попался явно сексуально озабоченный, оставалось надеяться, что не гомик.

Торм оглядел энергетическое тело в целом. Хорошего оказалось мало. Голову мужчины окутывала плотная завеса из мелких назойливых мыслей. Цвет их колебался от светло– к темно-серому, отчего голова походила на огромную заплесневевшую головку сыра. Одна мысль была гораздо больше других – ее энергетическая субстанция плотно присосалась к теменной части, не отрываясь от питавшего ее тела ни на секунду. Она то уменьшалась в размерах, почти сравниваясь со всеми прочими, то вырастала в несколько раз. Менялся и ее цвет – на глазах Торма воронка вдруг стала стремительно темнеть, будто смерч, набиравший из моря воду. Похоже, у парня серьезные проблемы, над которыми он не перестает думать.

– А там, в деревне, откуда идешь, у тебя жена что ли? – спросил Антон, бросив на Торма лукавый взгляд.

– Да нет, холостой я, – отвечал тот.

– Родня? – спросил водитель.

– Неа. Живу там просто, а теперь вот решил к сестре в Ростовскую губернию съездить.

Антон кивнул, потом язвительно заметил:

– Губерния... На кой черт было обзывать все губерниями?! Жить от этого лучше стало, что ли?

Торм пожал плечами. От перехода страны к дореволюционному делению на губернии жить лучше никто не стал. Просто когда начались природные катаклизмы и изменение климата, страх охватил общество. И голоса тех, кто говорил о гневе Господнем, набрали силу. "Возвращение к истокам" было одной из мер, которые, по идее, должны были умаслить божество. Но как-то не умаслили – только неделю назад на Дальнем Востоке очередное цунами разрушило несколько рыбацких деревень. А постоянных поселений в прибрежной зоне не было после потопа 2013 года, когда на сушу обрушилась волна высотой в два девятиэтажных дома.

Землетрясения, оползни, торнадо бушевали по всей Земле, уничтожая города, урожаи, выпуская в атмосферу ядовитые отходы с разрушенных химических производств. Экономики стран катились ко всем чертям, постепенно переходя к натуральному хозяйству. Население сокращалось: смертность возросла многократно, а рожать в мире, где не уверен даже в земле под ногами, желающих было не много. Огромная территория России становилась все более безлюдной, связи между крупными городами, правда, сохранялись, там был относительный порядок и даже, можно сказать, власть закона. Но между ними лежала полудикая территория, где безоружному выжить было не так-то просто. В книге об истории одного из регионов России, Екатеринодарской губернии, Торм однажды натолкнулся на упоминание: в 1829 году казаки такой-то станицы убирали пшеницу под защитой трех пушек, каждый – вооружен ружьем. Лет тридцать назад это показалось бы ему дикостью, теперь было обычным делом. Тридцать лет назад... тогда жизнь шла совсем по-другому, спокойно, на широкую ногу. Хотя первые звоночки грядущей катастрофы уже звучали.

Антон, похоже, относился к шоферам, цель которых заболтать попутчика так, чтобы тот выпрыгнул из кабины на полном ходу. Прежде чем они преодолели первые триста километров, он поведал Торму о сотне своих проблем. Оказывается, его всегда преследовали неприятности с напарниками, у них вечно что-то случалось. Прежнего, вот, придавило колесом – во время ремонта фуры сломался домкрат. До того одного мужика зарезала шлюха в борделе – он, видите ли, был с нею груб. Жалко дядю – он хоть после второй бутылки на людей с отверткой бросался, зато трезвый – золото был, а не человек! А еще одного паренька так и вообще беда постигла. Заехали они в какую-то деревушку колесо поменять, остановились на постой в доме у заправки, а утром сменщик Антохи дальше двигаться отказался – на хозяйку глаз положил. И была бы хоть красавица, а то ведь старше его на десять лет, ноги, что у коровы, нос-балажан. Не иначе как из колдуний – чем-то же парня приворожила!

– Я теперь даже заезжаю к ним иногда. Вдруг, думаю, от бабы этой сбежит. Но нет, уже пятый год вместе живут. Душа, мать-ё-так, в душу, – после этого замечания Антон возмущенно засопел и на какое-то время заткнулся.

Прежде чем сесть в машину, Торм по привычке проверил шофера – не транс ли перед ним. Иногда судьба сталкивала его с другими изгоями в самые неожиданные моменты и не всегда эти встречи были безобидными. Антон был обычным человеком, но теперь Торм оглядел его еще раз, ища что-то, что могло бы объяснить "невезуху" с напарниками. Все было чисто.

Правда, со здоровьем у мужика явно не в порядке. Светящаяся сеть из линий судьбы прямо напротив печени повреждена, будто по ней выстрелили из 12-го калибра. Нити в месте разрыва конвульсивно подрагивают, пытаясь дотянуться друг до друга. Или парень пьет, или болен. Торм выпростал из своего защитного кокона тонкий протуберанец. Узкий, переливающийся серой сталью язык потянул за собой несколько ниточек судьбы, просунулся в ячейку защитной сетки Антона и оплел нитями пробоину в защите. Голубоватая "кровь" устремились от Торма к его реципиенту, он ждал, наблюдая за легкими всполохами на границах линий, пока не убедился, что рана затянута.

– Если не будешь беречь печень, долго не протянешь, – сказал он.

Антон как раз начал рассказывать о том, как чудно он покуролесил с друзьями на минувших выходных, но осекся и подозрительно глянул на Торма.

– А ты что, ясновидец?

– Нет. Просто умею немного определять диагноз по внешнему виду человека. У нас в лесах бабки и не такое могут. У тебя печень барахлит.

– Никогда не замечал, – ответил Антон.

– Не всегда такое заметишь. Некоторые болезни проходят бессимптомно, – он вспомнил "подцепленный аппендицит" и уточнил, – их не замечаешь, пока не станет слишком поздно. Вернешься из рейса, проверься, хуже не будет. Если я ошибся, слава Богу.

– А с легкими как? Рака нет? – спросил мужик, – а то я курю, как бобер ныряет.

– Нормально с легкими. Но лучше бросить.

– Я знаешь, когда первый раз бросил? Когда чуть хату не спалил – заснул с сигаретой, а горящий пепел на мои пеленки упал... – Антон загоготал, – шучу. Не знаю, как насчет пить, а вот курить точно не брошу. Я же как инопланетянин – в атмосфере Земли дышать могу только через фильтры.

Странное дело – после этого разговора мыслевихрь, присосавшийся к затылку водилы, из мрачного темно-серого, стал светло-пепельным. Но потом прежние цвет и размеры вернулись. "Может, несмотря на балагурство, его беспокоит как раз здоровье? – предположил Торм, – но почему тогда воронка посветлела, когда я рассказал о печени? Если он волнуется, то это должно было усилить беспокойство..."

Он засобирался укладываться спать – решено было, что до трех ночи машину ведет Антон, а потом Торм его сменит. Он расслабился, отгоняя назойливые мысли, тревоги и беспокойства сегодняшнего дня. Ему удалось избавиться от них, и тогда он потянулся сознанием наверх, в ночное небо.

Небесные сферы закрыты для трансформировавшихся. Энергия смерти, окружающая их, перекрывает канал связи со Светом. Он остается только внутри – если остается. И получается, что в общении с вышним миром трансы куда более обделены, чем простые смертные. Те путем медитаций, концентрации, веры могут установить прочный канал связи с тонкоматериальными слоями бытия. Трансу же для этого нужно еще и прорвать завесу темной энергии. Почти все такие попытки оканчивались ничем, и большинство изгоев даже не предпринимали их. Просто верили, что после смерти, освободившись от тела, их душа обретет свободу. Но Торм старался каждую минуту пробиться наверх. Последний раз ему удалось сделать это около года назад – 365 дней усилий ради одного краткого переживания! И сегодня ему снова улыбнулась удача. Небеса приоткрыли для него свои врата и оттуда полились стройные хоры волшебной музыки. Его окружили чарующие переливы, взвивавшиеся подобно тысячам северных сияний, затопили звуки, приняли в дружную семью и понесли к сияющим горным вершинам, которые и сами были звуками, высокими, звенящими, отрешенными от земного. Торм потерял свое имя, личность, превратился в ноту, зазвучал в этом радостном хоре, прославляющем величие Творца... Сон вполз в него несколько часов спустя, и сразу же погрузил сознание в вязкие топи тревоги.

Глава 5.

Сван.

– Откуда столько кровищи в телеке взялось? Смотреть нечего! Достали уже этим фаршем из боевиков и сериалов, – Бац, вяло бубнивший эти слова, походил на разочарованного, обрюзгшего проповедника. Только пиво в руке выбивалось из образа, а так: черный свитер с крошками перхоти на плечах, черные брюки, волосы длинные, бородка, пузо – все при нем.

– Народ на это дело покупается, вот его потребности и удовлетворяют. Че непонятного? – и не ломотно Мею все это объяснять. Как будто не понимает, откуда ветер дует.

– Да почему именно эти потребности? А настоящее искусство? Ты Достоевского сколько раз читал? А сколько раз какого-нибудь Стинга прочесть сможешь?

– Бацик, радость моя! Стинг поет...

– Я в смысле Стивена Кинга. "Кладбище домашних животных" читал?

– И что тебе не нравится? Шедевр, по-моему. В своей области.

– А знаешь почему? Если бы он просто про трупы рассказывал и про злобный индейский дух, который их оживляет, такого эффекта бы не было. А он же садист форменный. Сначала с таким теплом описывает семейную идиллию, ребенка их, что уже любить этих людей начинаешь... А потом поверх всего этого – кладбищенской гнилью. Конечно, на белой стене говно виднее. Но зачем? Он что, с его талантом не мог создать что-то красивое?

– А, может, не мог, – Мей, кажется, решил всерьез пообсуждать эту тему. – Может, Кинг ничего сам не придумывает. И никто вообще ничего не придумывает. Может, мы все – просто радиоприемники. Они же не способны сами сотворить музыку – только настроиться на нее. У одного рэп ловится, у другого "Рамштайн", у третьего "Кармен Сюита". А внутренняя сущность Кинга воспринимает скрежет клыков и хлюпанье гноя с изнанки мира. Как тебе такая теория?

Бац помолчал, разглядывая пивную пену в своем стакане. Потом съехидничал:

– А ты сам, Колян (это он Мею – его вообще-то Николаем зовут) подо что настроен? Может, не под литературу вовсе, а под выпиливание лобзиком?

Вместо ответа Мей так грохнул стаканом с пивом по столу, что половина выплеснулась.

– Значит, не веришь нам!

Бац замолчал.

– Я понимаю – у меня какой-то дебильный похититель борща, который летает по воздуху, у Ивана осенний лес посреди этого города с его дерьмовой зимой. Но этого же ты не можешь не видеть!

Мей ткнул пальцем в лисенка, испуганно таращившегося на нас – троих малознакомых дядек – из щели между спинкой дивана и подушкой.

– Где бы он взял голубого лиса да еще какого крохотного? У тебя же пятак в школе был по биологии – не бывает таких!

– Мей... – тихо-тихо сказал Бац. Я по лицу видел, как он страдает. – Это же обычный кошак. Только с лапой поломанной...

Мой друг, уже распахнувший пасть, чтобы выдать очередное доказательство – мол, не мы сошли с ума, а мир катится к такой-то матери – с лязгом захлопнул ее. Если честно, чего-то в этом роде я и ожидал. Оставалось только покрепче зажмуриться и взять себя в руки. Значит, лисенок, это только для меня и для Николая. А Бац видит обычную кошку.

– ...кошку! – я, кажется, сказал это вслух.

– Слушайте, вы точно не курили? Помните, Студент сам косяк выкурил и на потолке лошадь видел. Может, у вас такая же фигня?

"Студентом" звали студента, с которым я пару лет жил в одной комнате. У истории про лошадь было грустное продолжение – когда с потолка она спустилась на пол, студент пытался покормить ее борщом и вылил на ковер всю кастрюлю. А потом пошел по комнатам искать для коняги овес. Вытирали "лошадиную еду" мы с Меем, а этот гад проспал всю ночь на диване в холле, а утром обвинил нас в том, что его борщ мы съели, а историю придумали, чтобы на него наехать.

Мей застонал.

– Мы не курили, Игорек, – я вдруг почувствовал, что если сейчас не сделаю что-то то эдакое, мне станет совсем плохо. Судя по лицу бедняги Баца, он потерял всякую надежду на то, что друзья над ним подшучивают.

– У тебя водка есть? – спросил Мей, а потом кивнул на пиво, – а то моча эта надоела.

– Идти надо, а общага уже закрыта, поздно ведь... – могильным голосом сказал Бац, потом сделал попытку развеселиться. – А полезли по балконам, черти. Я уже сто лет не лазил.

И мы полезли по балконам.