Текст книги "Псы кармы, блюстители кармы (СИ)"

Автор книги: Андрей Нимченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Стоп! Мысль, пришедшая ко мне, разом испортила все удовольствие. А не получится ли так, что я уеду, а Ашот и его друзья (судя по словам Люды, он был не один) возьмутся за Мея, Свана и Баца? Последний глоток я выплюнул обратно в кружку, поставил ее на стол и почти бегом бросился на вахту в общагу. В затылок мне смотрели укоризненные глаза потрепанных жизнью, не чистых и давно не трезвых завсегдатаев пивной точки: уж если решил не допивать, так зачем плеваться? Ни себе, как говорится, ни людям...

Глава 19. Торм.

– Йо-ху! – Ли выжал газ на «Урале» до конца, оставляя Торма далеко позади. Движок у него был, что надо. Они двигались по дороге к Ростову, преодолевая в среднем 40-50 километров в час. Большего не позволяла дорога, местами она была еще ничего, но по большей части вся покрыта ямами и выбоинами в асфальте. Сейчас они как раз пересекали редкий участок, где покрытие недавно сменили, и Ли не удержался от желания проехаться с ветерком.

Утро уже почти наступило. Они выехали пораньше, как только стало достаточно светло. Хотелось к вечеру уже прибыть в Ростов, чтобы избежать еще одной небезопасной ночевки в пути. Солнце неслышно подкралось к плоской степи с выжженными ковылями, чтобы вот-вот неожиданно выскочить из-за края горизонта. Серая блеклая равнина сначала пожелтела, а потом начала окрашиваться в рассветные тона – еще совсем чуть-чуть, будто на ведро сильно разведенной темперы добавили всего каплю розового, но уже различимо для глаза.

Одежду Торма полоскал теплый ветер, забирался за пазуху, шевелил волосы на груди и в подмышках. Голову он перевязал найденной в поклаже байкера красной банданой – чтобы буйная с проседью темно-каштановая шевелюра не лезла в глаза.

Они ехали уже третий день, успев пересечь Саратовскую губернию и почти всю Ростовскую. Ночевали в придорожных гостиницах-крепостях, здесь же покупали продукты. Во время остановок Торм обучал Ли искусству контроля при кормлении. У того получалось неплохо, к сегодняшнему утру он почти не превысил норму, которую установил для него Торм. Каждый раз, когда парень сматывал с него нити, он задавал им разную степень интенсивности, движения, световой насыщенности. Это было сродни занятиям на тренажерах. Конечно, полевое испытание – куда серьезней, но Торм был доволен юношей. Прежняя практика медитации, школа бойцов, а может, и просто восточные корни парня давали надежду, что тот пройдет срок обучения очень быстро. Последнее было важно, ведь Торм не знал, что ждало его впереди. Он чувствовал только, что ЭТО приближается.

Ли не был его учеником. Лишь случайным молодым проклятым, с которым переплелась его судьба – если что-то в этом мире происходит случайно. Но коль скоро Торм принял ответственность, он обязан был сделать все, чтобы уберечь молодую душу от срыва. А такой, как ему казалось, вполне возможен. Ли говорил, что не желает причинять зло простым людям. И это было правдой. Но Торм чувствовал, что когда парня припирают к стенке, он может запаниковать. Страх был постоянным спутником юноши, Торм видел его – паразита, притаившегося на самом дне души. И готового при первой возможности высунуть из своего логова белесую слепую голову. А в жизни транса балансировать на грани приходится часто, и с таким "сожителем" нужно распрощаться.

Было и еще кое-что, что тревожило Торма. Несмотря на отрицание образа жизни "диких", Ли привлекали их теории. Сообщество, построенное на паразитизме, всегда ищет себе оправдание. Постулат ли это о превосходстве класса или нации над другими – сама идея об исключительности присутствует обязательно. "Дикие", как знал Торм, почитали себя вершиной эволюции, верхней ступенькой пищевой пирамиды, наиболее развитыми из человеческих существ. Но и внутри собственного вида они стремились к разделению. И во многом положение среди себе подобных у них определял "принцип первородства".

Когда-то ("дикие" склонялись к мысли, что произошло это в период рассвета Инквизиции) самый первый вампир положил начало их роду. Кто он был и откуда пришел, неизвестно. Но вот какую жизнь он вел – можно предположить. Тот человек был вынужден много путешествовать, скрываясь от карающей длани Церкви, и имел власть над женщинами. Скорее всего, у него было потомство: в Европе ли, в Азии ли, в России ли, но где-то гены Первого бродили до сих пор. В прошлые века никто не претендовал на звание потомков пра-паразита. Но в середине двадцатого века один не добитый Советской Армией фашист обратил внимание на редкость среди трансов тех, кто трансформировался без посторонней помощи. Эти люди обычно обладали не только большей живучестью, но и способностями, превосходившими обычные. Следующий шаг в рассуждениях был логичен: возможно, они и есть потомки пра-паразита. У этой идеи была одна неприятная сторона – проверить наличие гена можно было, только оставив трансформирующегося без подпитки, а за редким исключением это означало смерть.

Жертву выбирали не просто так. Обычно это был человек с очень плотным, ярким коконом. За такими следили и брали на особый учет. Или использовали для аккуратного питания, или, если вдруг подмечалось нечто необычное, брали в оборот. У тех, кто мог носить ген паразита, порой проявлялись спонтанные способности к разматыванию чужих энергетических линий. Обычно это происходило в моменты стресса или острой опасности, которые специально устраивались для кандидата.

Впрочем, в последние годы "дикари" поприжали хвосты. "Шавок", как презрительно называли они тех, кто отказался от разбоя, становилось все больше, они стремились уберечь новообращенных, привлечь их в свои ряды. И если удавалось не упустить время после обращения, удача была на их стороне.

В 2021-м году состоялся общий сбор наставников Евразии. Были разработаны правила отношений с людьми-донорами, за соблюдением которых полагалось следить специальным представителям в каждом крупном населенном пункте. "Волков" объявили вне закона. За умышленный отказ от соблюдения правил безопасности питания полагалась смерть.

Позже к договору присоединилась Америка и страны Африки. Австралии, часть которой в результате катаклизмов в то время как раз ушла под воду, и где шла тяжелейшая борьба за выживание, сейчас было не до этого. Впрочем, закрытому государству-континенту удалось добиться гораздо большего, чем всему остальному свету. Австралийские проклятые давно ввели жесткий карантин на въезд трансов с других континентов. И особую квоту внутри страны: трансов должно быть ровно столько, чтобы оказывать влияние на политику и экономику – не больше. Запрет на бесконтрольное распространение исполнялся неукоснительно.

Вскоре после подписания договора от беспорядочной массы "диких" откололся изрядный кусок тех, кто принял правила игры. Оставшиеся поняли, что им брошен вызов, и пощады не будет. Они не решились выступать в открытую, затаились, ушли в тень. Но само то, что новые проклятые продолжали появляться, и их даже стало больше, подтверждало: в каждом уголке мира есть свои мародеры, при случае не упускающие возможность вырвать жизнь из чужого тела.

Увы, находить таящихся "волков" было сложно. Они ведь не выходили среди бела дня на главные площади города, чтобы вершить свое черное дело. Если преступление совершено недавно, городской патруль мог взять транса с поличным. В первое время заимствованные линии сохраняют отпечаток хозяина, и если таких, похожих, на коконе слишком много, значит, их прежнему владельцу был нанесен вред. Если же с момента подпитки проходило хотя бы пара суток, след терялся окончательно. "Волку" ничего не стоило подыскать себе уединенное место, где можно отсидеться после охоты – и концы в воду.

Если "дикаря" ловили с поличным, его судили и либо казнили, либо отправляли в спецлагерь. Впрочем, заключение среди себе подобных, было едва ли не хуже смерти. Зэки получали минимум силовых линий, только для отпугивания блюстителей Кармы. Им приходилось быть очень осторожными, чтобы не растерять эти крохи. Порой между ними происходили поединки не на жизнь, а на смерть. Но участь зачинщиков была не завидна, их надолго изолировали в одноместных камерах, и тогда к страху за собственную жизнь добавлялась пытка одиночеством.

Сроки в таких лагерях были небольшими, но и ужас, с которым приходилось постоянно сталкиваться преступникам, большинство ломал очень быстро. Особенно тех, кто послабее, и тех, кто оказывался жертвой в борьбе за выживание внутри зоны. Встать на место "доноров", почувствовать, каково это – быть бараном, источником мяса, многим это вправляло мозги навсегда. После года-другого в лагере они возвращались к нормальной жизни и с тех пор никогда не переступали черты. За неблагонадежными же следили, и возвращения к "дикому" существованию не прощали...

Торм решил, что Ли был знаком с адептами "перворожденности". Когда он рассказал парню о лагерях и о том, что грозит этим экспериментаторам, тот заметно напрягся.

– А почему вы не примете их идею, но посмотрев на это с другой стороны? Хотя бы для эксперимента? – Ли старался говорить спокойно, бесстрастно, но Торм уловил в его голосе толику неприятия и даже возмущения, – Что если в результате можно будет создать отдельный вид, который будет лучше, способнее, чем сегодняшние трансы?

– А для чего он нужен? – спросил Торм.

Они устроили привал километрах в двухстах от Ростова в небольшом лесочке у озера. От воды шла прохлада, о чем-то негромко чирикали птички, жужжала мошкара, летали над головой трудяги-пчелы, с измазанными в пыльцу головами и брюшками. В такой идиллии не хотелось говорить ни о чем, тем более затевать споры. Но времени было так мало, что упускать его Торм не имел права. Он уже дал координаты пункта в Краснодаре, куда Ли надлежало явиться – чтобы встать на учет и получить наставника для обучения правилам безопасного питания. Но до Краснодара оставалось еще два-три дня, во время которых, возможно, их пути разойдутся. И Торм хотел быть уверен, что в таком случае Ли встанет на учет сам.

– Для чего-то же работают ученые, может, это принесет пользу, – ответил Ли, – Вот вы можете помочь больным. Но для того, чтобы развить это умение, нужно очень долго тренироваться. Что если у нового поколения трансов такие способности будут проявляться сами и сразу?

– А что если родившийся от двух "перворожденных" и трансформировавшийся еще в утробе ребенок убьет кучу народа, прежде чем начнет соображать, что к чему? У тебя поднимется на него рука? Да и сможешь ли ты, если этот монстр почувствует агрессию... Насколько я знаю, пока ничего подобного не происходило. Дети даже в парах из двух проклятых рождаются обычными. Трансформировать их запрещено, и сообщать о самой возможности такого – тоже. Наша цель – выжить и при этом не навредить, а не плодить какой-то особый вид человека. Чем меньше будет становиться трансов, тем лучше.

– Мне рассказывали о ребенке, который появился у двух перворожденных, – проговорил Ли, – и он не трансформировался в утробе, родился обычным. Его родители еще до встречи друг с другом прошли испытание смертью и выжили без чьей-либо помощи. "Дикие" не выходили с ними на контакт, прощупывали косвенно, и поняли, что по собственной воле сотрудничать они не станут. Их свели как бы случайно, и вышло удачно – они полюбили друг друга. Ребенка от этой пары очень ждали, и в какой-то момент, уже после его рождения, родители почувствовали чужое внимание. Это было в Средней Азии, еще во времена Советского Союза. "Перворожденные" сбежали оттуда в центральную Россию. Их нашли, но они исчезли снова. Больше ни о них, ни об их ребенке ничего не известно.

Ли поймал муху, кружившуюся вокруг его головы, и поднес кулак с насекомым к уху. Потом отпустил – перепуганная тварь тут же унеслась восвояси, оставив его шевелюру в покое.

– Тебе сказали об этом те, кто связался с тобой?

Парень кивнул.

– А для чего?

Ли пожал плечами.

– Я заходил к одному в гости, он живет на два этажа над нами в Краснодаре. Когда мы с отцом из деревни переехали, он меня сразу приметил. Рассказал однажды эту историю, и даже последнее фото того мужика показал.

– Как последнее? – удивился Торм.

– Программка есть специальная, неужели не знаете? Из детских фотографий можно создать портрет того же человека, только в возрасте. У них фотки были, годах еще в восьмидесятых сделанные, черно-белые. Они их потом в компьютер скинули, обработали и получили серию портретов на всю жизнь того парня. Так она с начала века в архивах и пылится. Никто, конечно, найти того человека не надеется, да и смысла нет – ему уже под семьдесят лет должно быть. Если дожил.

Торм подумал, что это признание может быть хорошим знаком. Мальчишка, кажется, начинает ему доверять, раз рассказал об этом своем соседе.

– Скажите, – Ли сорвал листик с куста шиповника и принялся обкусывать его края, – вы что, все эти тридцать лет только тем и занимаетесь, что ездите туда-сюда и ищете новичков?

– Что ты... – Торм невесело усмехнулся, – конечно, нет. Я отправляюсь в дорогу, когда меня зовут сны. А после того, как ученичество закончено, живу как обычные трансы. Разве что тренируюсь постоянно.

– А научите меня тому удару? Ну, когда вы сквозь кокон в солнечное сплетение мотоциклисту врезали...

– Когда пройдешь самое главное, – сурово ответил Торм, потом смягчился, – я понимаю твое желание бойца, но сейчас для тебя главное – не причинять вреда. А для защиты от людей достаточно собственных знаний.

– То от людей... – пробормотал Ли, и без перехода спросил, – А семья у вас была?

– Сложно сказать, – Торм покачал головой, – женщины были, но ребенка завести не получилось. Многие из нас, тех, что становятся наставниками, даже не пробуют. Нельзя полностью отдавать себя другим, рисковать ради них, когда есть кто-то очень родной, кто в тебе нуждается. Наставники, у которых появляются дети, чаще всего уходят. Так получается...

– И вы не жалеете?

– Жалел, – просто ответил Торм, – только это в прошлом. Я десять лет прожил обычной жизнью с любимым человеком. Пытался создать семью, но была ли она у меня – сложно сказать...

– С ней что-то случилось?

– С моей женой? Нет. Просто однажды мне показалось, что между нами все умерло. Осталась лишь привычка. Тогда сказал ей, что решил уйти, дать ей развод. Она противилась, но я видел, что в глубине души она даже обрадована. Я исчез на следующий день, поселился в другом месте и полгода следил за ней. Я знал, что если захочет, она сможет найти меня – я оставил для этого достаточно много "следов". Но она не захотела. Нашла другого всего через месяц, потом меняла мужчин примерно раз в три месяца, а когда жизнь свободной женщины ей наскучила, завела обеспеченного мужа. Сейчас у них растет дочь, ей уже тринадцать.

– Вы сказали – "сны", что за сны к вам приходят? – Ли, похоже, не очень хотелось слушать о личных неудачах Торма.

– Когда человек начинает трансформацию, это создает некий резонанс в неизвестных нам, но все же воспринимаемых подсознанием сферах. Другой транс, чье душевное устройство способно резонировать с этим человеком, чувствует, что с кем-то что-то происходит. Иногда это приходит, как чистое знание места и времени, где он может найти новичка. Иногда наставник становится похожим на компас – чувствует, в каком направлении ему надо двигаться. Его влечет к цели до тех пор, пока они не встречаются. Я вот вижу сны, в которых поэтапно переживаю все, что пережил новичок.

– А новообращаемый? Он тоже видит сны?

– Нет. Если ты хочешь спросить, чувствует ли он своего наставника, то нет. Возможно, в каких-то случаях и устанавливается двусторонняя связь. Но чтобы ее осознать и ей воспользоваться, необходим опыт и, главное, внутреннее спокойствие, которого у трансформирующегося просто нет.

Ли встал, отряхнул шорты от прилипшей травы.

– Может, поедем? Мне кажется, нас нагоняет гроза, – он указал на бегущие с севера тучи. – Успеть бы до города...

Торм поднялся и пошел к мотоциклу: "Интересная манера у этого мальчишки прекращать разговор: резко и без перехода, будто его и не было, – подумал он. – А гроза действительно будет".

Глава 20. Очередь Мея.

Что стало с Даником.

Я не открывал очень долго – в туалете сидел, а когда сидишь в туалете, вот так быстро соваться удается не всегда. Наконец я натянул штаны, спустил воду и вскоре уже распахивал железную дверь навстречу Бацу. Голова у него была всклокочена, будто он только что прорыл ею длиннющий тоннель в куче подушек.

– Заходи. Один, без Ваньки? Где ты шарахался, мы же волновались!

– У девушки. Да в порядке все. Чего волновались-то?

– Ничего себе! Исчез безо всякого следа, и еще спрашивает! – я вспомнил опасения Свана и осторожно спросил, – ну, как у вас?

Бац улыбнулся так, что понятно стало – все отлично, даже заячья шапка с ушами дело не испортила. Я не стал развивать тему, впустил гостя в тесную прихожую, заставленную тумбочками, шкафами, вешалками. Он поморщился. В квартире, всего на месяц лишившейся женской руки, уже поселился особый запах, какой бывает в дворницких и в поездах дальнего следования. Я его уже не воспринимал – только когда сам заходил с морозца. Бац оглянулся по сторонам:

– Че ищешь? – спросил я.

– Хочу понять, не здесь ли ты хранишь старые валенки, набитые окурками, – сумничал мой друг. И об этом неблагодарном я волновался!?

– Пойдет, пойдем, – я втолкнул его в кухню – в комнате у меня царила та еще обстановочка. – Посиди, я тут приберусь немного...

На пару минут я исчез. Покидал разбросанные шмотки в ящики для белья, и вернулся к Бацу.

– Пойдем? – пригласил его в комнату.

– Неа, я здесь посижу, – видно, смотреть на сомнительные результаты уборки у него желания не было. – Твоя Ленка когда появляется?

Он поерзал, удобнее усаживаясь на табурете, накрытом вязаной из обрезков ткани подстилкой. Это тещина работа. А вот он заметил и плоды моих "стараний". На столешнице кухонного гарнитура лежал напильник без ручки. Железяка пробыла здесь уже с недельку – все забывал ее убрать. Еще в начале этого срока я случайно плеснул на нее водой и не вытер, так что теперь на белом пластике краснел ржавый след в форме инструмента.

– Блин! – я кинул напильник в ящик для овощей, примостившийся под обеденным столом, и принялся яростно оттирать отпечаток губкой для мыться посуды. Выходило не очень, но выходило.

– Спасибо, что внимание обратил. Я тут делал чего-то... не помню. Ленка только в субботу приезжает. У сестры в Подмосковье задержалась. Там у них сейчас снег, зима настоящая, не то, что у нас.

– Ты деньги отдал?

– Угу. На следующий день.

– Теперь у твоих издателей претензий нет?

– Нет... – я сел, закончив свое занятие. К счастью для меня, след преступного разгильдяйства под действием порошка исчез. – Спасибо, Бац. Выручили... Видимо, с понедельника займусь трудоустройством.

– Опять в журналистику?

Я отрицательно замотал головой.

– Нет. Пройденный этап. Сначала думал, может вообще из города уехать. Куда-нибудь в райцентр. Устроюсь в газету, исполню давнюю мечту своего университетского препода.

– Он хотел, чтобы ты в районке работал.

– Нет, он все собирался осуществить "сплав советской и современной школы журналистики". С современной я уже знаком, буду сплавлять ее с советской, раз у препода самого руки не дошли.

– Представляю себе заголовок: "Кровавые будни и праздники тружеников городской бойни"... – Бац пару раз хохотнул, – помнишь Стасика Деденко? Учился с нами на втором курсе. Он еще, когда его спрашивали, че он на каникулах делал, отвечал: "Самосовершенствовался".

– Ну, – я Стасика сразу вспомнил, такого не забудешь.

– Я недавно его встретил. "Самосовершенствуешься?" – спрашиваю. "Неа, – отвечает, – надоело. Пять лет медитировал, медитировал, но так ни одна чакра, сука лагерная, и не открылась..."

– И где он сейчас, – улыбнувшись, спросил я.

– Говорит, что у одного еврея-издателя работает. Газету делает кошерную.

– Какую?

– Кошерную. Про здоровье всякое, объявления, и чтоб ни одной капли крови! Может, тебе туда же?

– Нет, спасибо. С понедельника пойду по фирмам, попробую рекламным агентом устроиться, они, если дела пойдут, неплохо зарабатывают. Или еще есть один вариант, получше...

– Это хорошо, что есть. Анекдот знаешь? Надпись на дверях в рай: "Рекламным агентам вход воспрещен. Штраф 20 баксов!" А почему с понедельника, сегодня же вторник?

– Понимаешь, у меня идея возникла по поводу этих видений... Хочу рассказ написать. Кириллыч говорил, что возьмет, или, может, где-то еще пристрою. Бац? – Я вдруг решился, мне все равно нужно было рассказать кому-то, – Дело есть... только обещай, что между нами. Никому ни слова.

Он удивленно глянул на меня:

– И Вовке с Иваном?

Я отвел глаза.

– Свану – особенно.

Это было что-то новенькое в наших отношениях, и оно ему явно не понравилось.

– Ну!

Вместо ответа я начал изучать наклейку на холодильнике – флаг США, привезенный Бобом из Америки, но при этом "made in China". Я тянул время, не то, чтобы размышляя, как начать, просто не решаясь это сделать.

– В общем, помнишь, мы ходили к одной ведунье.

– Ну! Она еще вам ерунду какую-то про следы говорила и снятие порчи. И что?

– Когда я мы уходили, Сван забыл телефон у нее на столе, и вернулся его забрать. А эта Тамара мне шепнула...

Я опять замолчал. Черт, трудно-то как признаваться!

– ...шепнула мне, мол, не общайся со своим другом, постарайся не видеться с ним, и обязательно возьми вещь его или землю от следа и приходи ко мне.

– Зачем?..

– Затем, что Сван, как она говорит, и есть тот самый, кто из меня энергию тянет!

Бац обескуражено уставился на меня:

– Но это же полная хрень! Мало ли, что она тебе наговорила. Ты что, поверил?

Я спрятал глаза. Мне было стыдно.

– Понимаешь, все мои неприятности начинались после того, как мы с ним увидимся. И чувствовал я себя хуже – то сердце схватит, то еще что... и из рук все валилось, и вообще. А стоило денек-другой не встречаться, все потихоньку восстанавливалось. Сегодня, вот, Кириллыч уже звонил. Мол, не отчаивайся, еще посотрудничаем, я проблемы улажу. На работу хорошую зовут – в пресс-службу одной организации. Зарплата неплохая.

– Но ведь ты же недавно с ним виделся. Какая связь?

Я не ответил, пялился на американский звездно-полосатый стяг. Местами краска на нем потекла: что поделать, China есть China. Даже если из Америки. Сначала Бац не понял, что означает мое молчание, потом дошло.

– Ты что ... землю ей носил?! – не своим голосом спросил он.

– Носил... – буркнул я в ответ, – Она сказала, что теперь связь между нами порвала. Но советовала все же подальше держаться.

– Ты что!? Мы же...

Он задохнулся. Я вдруг почувствовал, что в эту минуту треснула и начала расползаться на части наша дружба.

– Я теперь понял, – я начал говорить бысто-быстро, стараясь поскорей объяснить ему мой поступок, – он сам не знает, что делает. Сознательно брать от нас силы он бы не стал. Сван не такой, он для меня, тебя, Вовки горы своротит. Но что если кто-то его заразил этой дрянью...

– Какой еще дрянью? – Бац почти плакал.

– Помнишь, он говорил, что попал в золотой лес – с этого все и началось. И принес оттуда лиса.

– Кота!..

– Вот именно! Ты видел котенка, а я, как и Сван – лиса. То есть, он принес оттуда какую-то зверушку, которую видели только зараженные. Значит, возможно, зверушка и была источником заразы. Мало ли, куда попал Сван и что там у них за вирусы. А может, там вообще случилось что-то, о чем он нам не рассказал. Может, на него напали или подвергли какому-то воздействию. Может, он и сам не помнит, что было – он ведь говорил, что какое-то время был без сознания. Я когда Кастанедой увлекался, читал про путешествие сознания в другие миры. Погибнуть там проще простого. Получить травму – тоже. Обычно, чтобы туда попасть, требуются годы тренировок, но ведь Сван когда-то этим делом увлекался, а контроль за снами, например, у него всегда был силен. Может, что-то сдвинулось уже теперь, он думал, что все бросил, а внутри него работа какая-то шла. Вот его и занесло бог весть куда.

Я достал из-за пазухи шнурок, на котором висел маленький кожаный мешочек.

– Возьми.

Бац протянул руку и кусочек кожи опустился на его ладонь.

– Что это?

– Оберег, – объяснил я, – на всякий случай. От магического вмешательства, чтобы никто не мог от тебя подпитаться.

– Мей, я не могу поверить, что ты повелся на всю эту ерунду, – сказал мой друг каким-то чужим голосом, – Я верю, что мир устроен гораздо сложнее, чем нам видится, но ходить к гадалке, чтобы тебя "защитили от Свана"?! Эти обреги?! И вообще ее версия – бред какой-то...

– Не ее, а моя версия, – возразил я.

Он посмотрел на меня внимательно. Будто решал, похож ли я на спятившего. Ну, не больше, чем во все последние дни – это точно.

– Если Иван не знает, что с ним творится, то нам надо как-то помочь ему, – продолжил я. Мне было очень важно, чтобы Бац понял. Ведь со стороны – и я прекрасно понимал это – все выглядело натуральным... предательством. – А обезопасил я себя не потому, что боюсь, и не только потому, что у меня жена и ребенок, и обязанности перед ними. Подумай: если со мной и с тобой что-то случится, то ведь и самому Свану никто не поможет. К тому же ничего я не обезопасил – я же от него не скрываюсь. Наоборот – все время вместе. Да и неизвестно, чего стоят все эти мои предположения. Так... перестраховка. Я, Игорь, это тебе говорю, чтобы ты знал, что творится. Понимаешь?

Он покачал головой и сказал:

– Если честно, нет. Я даже не знаю, слетели вы с катушек или ваши призраки и вправду существуют. И как это – вы видите призраков, но не слетели с катушек? Ведунья говорит, что на вас порча. А, может, вся "порча" только в том и состоит, что у вас редкая форма психического расстройства – совместные галлюцинации.

Он замолчал, глядя в пол. Кто бы помыл этот проклятый линолеум...

– Блин! Как мне на твои откровения реагировать?! – продолжал Бац, – Не могу понять, как теперь мы будем общаться – после того, как ты перестал доверять Ивану.

Я хотел было возразить, что не перестал ему доверять, но Бац остановил меня жестом руки.

– Подожди, Мей, дай разобраться – мысли так и пляшут...

Он сидел молча какое-то время, потом сказал:

– Не знаю... Буду считать, что тебе виднее, и ты так поступил из добрых побуждений. Или потому, что у тебя галлюцинации осложнены манией преследования.

От такого признания мне, как ни странно, стало легче.

– К врачу вам надо обоим! – как бы в раздумии продолжал Бац. – Позвонить, что ли, в психушку – дать адреса? Не понять только, пользу это принесет или вред. После нашей "дурки" нормальным редко кто на волю выходит. Хотя, в вашей нормальности уже и посторонние начинают сомневаться: Катя меня два дня, что я у нее провел, все расспрашивала, кто вы, да что...

– Расспрашивала? – эта новость неприятно царапнула меня, но я не успел додумать, почему.

– Чаю хочу, – сказал Бац, а следом за этим зазвонил телефон.

– Возьми трубку, я пока поставлю, – сказал я, и он пошел в коридор, где к стене был привинчен аппарат "под старину".

Пока я наливал воду и включал газ, Бац вернулся. Лицо его было хмурым, он осмотрел кухню, будто искал чего, а потом плюхнулся на табуретку.

– Что еще случилось?

Он поднял глаза на меня, и я увидел, что в них смешались слезы и удивление.

– Даника подстрелили. Он в больнице лежит, в своей Мостовской. Месяц был в коме, теперь очнулся и требует вас – тебя и Ваньку. Плохой очень...

– Мать звонила?

Игорь кивнул.

– Едем?

– Сейчас. Кошелек пойду поищу...

Пока я рылся в лежавшей на диване груде из одеял, пледов, подушек и мягких игрушек, Бац позвонил в университет и выпросил отгул. Секретарша шефа начала, было, ему выговаривать, но потом он сказал, что случилось, и та примолкла. Даника она тоже знала, еще по временам, когда мы все играли в одной кавээновской команде.

Звонок домой и на работу к Ивану ничего не дал. Мобильник его тоже не отвечал, так что поехали мы сами. Молчали все время, пока добирались до вокзала, садились в электричку – повезло, что поспели как раз к отбытию. Говорить не хотелось, да и не о чем было. Обстоятельств, которые привели Даника на больничную койку, Бац не знал: мать нашего студенческого товарища почти все время плакала, и ничего толком не сказала. Единственная версия, которая возникла, что он случайно попал под пулю: заподозрить тихоню Даню в связях с криминалом было невозможно. Разве что он сильно изменился с тех пор, как мы виделись в последний раз полтора года назад.

Он был вечным неудачником, боявшимся, что его обидят. Как-то на репетиции, собираясь предложить шутку, сказанул: "Я тут прикол придумал. Только вы не смейтесь, ладно?" Последняя фраза пережила тот его прикол. Она стала своего рода визитной карточкой Дани.

Как и еще один случай. Ему дали маленькую роль в музыкальном конкурсе – в самом начале на сцену выходила массовка в нарядах цыган и с гитарами. Слов у него не было – зная, что их Даня от волнения может забыть, режиссер решил не рисковать. На репетициях наш друг часами ходил с гитарой, отрабатывая "цыганский" шаг. И даже посетил концерт какого-то хора провинциальных шавэл, заехавших в город с гастролями. Во время игры – это был очень важный университетский финал – наш друг все время торчал за кулисами, и путался под ногами у остальных. А в начале "музыкалки" на сцену так и не вышел. Впрочем, никто в суматохе этого не заметил.

Но "звездный час" Данила все же состоялся – черед десять минут, когда ведущий объявил "музыкальное домашнее задание" наших соперников. Он предстал перед полутысячным залом со своей гитарой и в гордом одиночестве. Поскольку "фанеру" от удивления наши противники включить забыли, а никто больше на сцене не появился, Данил решил, что с началом "музыкалки" вышла накладка. И стал спасать положение.

Он подошел к микрофону и запел "цыганскую":

– Мохнатый барсук на дубовый сук,

Цапля сера-ая в коноплю...

Из-за кулис ему в это время уже махали и свои, и чужие. Но он не видел и продолжал ударять по своим шестиструнным "гуслям", продолжая нести какую-то околесицу.

– Я цыганскую дочь с барсуком не прочь,

А вот цапель я не люблю!

Потом, "под пытками" нашим смехом, он сознался, что всю эту пошлость придумал с перепугу. Увы, на том его литературные способности иссякли, он замолчал, а с ним его гитара. Пауза вышла неловкая: зал, не понимающий, что происходит, смотрел на Даню, Даня уставился в зал, краснея, и кося глазом в сторону – не идет ли подмога. Ведущий, присутствовавший на репетиции, догадался, наконец, что случилось, и стал мелко хихикать. И тогда в полной тишине из-за кулис раздался могильный шепот Ивана: