Текст книги "Псы кармы, блюстители кармы (СИ)"

Автор книги: Андрей Нимченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

– По дороге к вам на меня напали. Где-то в середине Проспекта Чекистов. Одного я убил, один выживет. Я сделал фото обоих.

Торм всунул ручку-фонарик-фтоаппарат в гнездо на ноутбуке и перегнал фотографии.

Когда Зеро взглянул на них, его подвижное лицо застыло, а потом превратилось в маску глубочайшего удивления.

– М-м-да... Вы, похоже, отправили в корейский рай одного из местных поднадзорных. Это Нгуэн Чи Тхэк, транс, вернулся несколько лет назад из колонии на Камчатке. Вел себя исключительно тихо, несмотря на то, что репутация у него подпорчена. В деле о тех убийствах двадцатилетней давности он тоже фигурировал, но тогда ему удалось доказать свою невиновность. Он уехал из города, колесил где-то по Средней Азии, потом был пойман за несанкционированную подпитку – один человек погиб, один был обращен. Попал в зону... Представьте, даже я начинал верить в то, что он действительно отказался от старой жизни, так хорошо он себя вел после возвращения к нам. Кстати, второго я никогда не видел. На новичка не похож, раз уж пошел на такое дело. Видно, не из наших.

– С ними был парень, тоже кореец, но с примесью европейской крови, – Торм рассказал Зеро о Ли.

– Ли, говорите, – задумчиво проговорил старик, – так, если не изменяет память, звали его сына. У Нгуэна здесь была семья, жена и двое детей. Женщина и один из мальчишек погибли незадолго до того, как он уехал в Среднюю Азию. Ходили слухи, что это дело рук самого Нгуэна.

– Что?!

– Да, Торм, "выродков" не зря так называют. Каждый из них верит, что этот проклятый ген живет и в нем. И что если бы его трансформация прошла без подпитки со стороны, он приобрел бы силу перворожденного. Мне известны несколько случаев, когда умирали близкие проклятых, и те не протягивали им руку помощи. Потому что верили до последнего – ген проявит себя и родные им люди преодолеют смерть сами. А потом становилось слишком поздно.

– Но причем тут женщина? Она же не одной крови с ним!

– Могло быть так, что когда Нгуэн обратил сына, и решил оставить его без подпитки, мать воспротивилась, – пожал плечами Зеро, – и пришлось с ней поступить соответствующим образом. А когда мальчик не выжил, папаша отбыл в неизвестном направлении. Правда, это только слухи, не подтвержденные фактами. Вы ведь знаете, как любит посудачить народ – только повод дай. А тут такое: гибель семьи, бегство. Подбросил малыша какой-то родне, седьмой на киселе.

Зеро помолчал, пальцами выстукивая дробь по ноутбуку.

– Значит, мальчишку он все-таки обратил, – проговорил он, наконец, – и даже посвятил в свои дела, раз тот знал, что эти люди на фото как-то связаны с отцом.

– Увы, – покачал головой Торм, – думаю, что так. Надеюсь только, что со мной парня свела случайность. Неприятно осознавать, что кто-то хорошо осведомлен о твоих передвижениях.

– Я тоже надеюсь. Впрочем, вы ведь не за этим к нам ехали, – Зеро спустил ноутбук с колен на ковер и выжидающе глянул на Торма, – Ясон сообщил мне, что вас ведет зов. Но какой-то странный. Больше он ничего не сказал. Вы, дескать, все объясните.

Торм объяснил. Зеро слушал, не перебивая, потом легко поднялся из позы "по-турецки" и пошел к окну.

– Город ночью похож на средневековый военный лагерь, – задумчиво проговорил он, глядя в темное стекло туда, где раскинулся центр современного Краснодара, – или на негритянское гетто. Посмотрите, сколько костров – они скоро заменят уличные фонари. Ну что ж, давайте поищем в картотеке ваши цели.

Зеро взял компьютер и запустил поиск.

– Ничего, – через пару минут сказал он, – таких людей в моих списках нет. Они не вставали на учет ни добровольно, ни принудительно. На них не поступало информации и от наблюдателей, как о трансах, которые пытаются скрыть факт трансформации. Может, в совсем старых архивах. У меня здесь информация за двадцать лет, тогда еще и службы приставов-то не было.

Но и этот поиск ничего не дал. Зеро потер виски, отложил в сторону комп и подошел к стене, по которой стекал в озерцо мини-водопад. При его приближении вода перестала поливать поросшие мхом камни, их поверхность дала трещину и разошлась, открывая небольшой экран и клавиатуру. Под ногами у старика выдвинулась прозрачная пластина шириной сантиметров в восемьдесят, этот мостик соединил берег озерца с замаскированным компьютером.

– Связь с центральной системой, – пояснил транс, – беспроводной канал лучше не использовать, мало ли что..., приходится по-старинке, – Зеро возился у бывшего фонтана минут двадцать, потом вернулся на место и покачал головой, – ничего, мой друг. Это странно, но и в центральной картотеке страны информации о людях, которые прислали вам свой зов, нет.

– Но зов-то существует, – сказал Торм.

– Да. И это факт. Я предлагаю сейчас еще немного выпить и подумать внимательно, как нам быть. Схожу на камбуз, а вы пока начните составлять фотороботы. Может, это поможет, ведь имя можно изменить.

Зеро вышел через дверь в каминной стене – там у него была, как он выразился "холостяцкая кухонька". Вернулся с продолговатым куском льда, лимоном и банкой с красной икрой. В странной сосульке, которую венчал черный колпачок, Торм опознал бутылку водки без этикетки и прочих отличительных признаков. До того замерзшую, что корка льда на ней была, наверное, в палец.

– Собственного изготовления, – представил Зеро их нового "компаньона", – рецепт прост, ингредиенты продаются в любой аптеке. Дистиллированная вода и глюкоза по вкусу. И, конечно же, хороший спирт. Сейчас таковой делают в Сызрани, а осетинский не берите – не тот он уже стал... Да, и еще важный момент – хорошенько перемешаете и отстаиваете как минимум неделю, чтобы не получилось слоями разной крепости. Только ровные сорок градусов, как завещал старик Менделеев. Бутылку я специально окунаю в воду, потом еще и еще – в результате вот такая красота получается, – он снял колпачок и плеснул в рюмки из сердцевины ледяного сосуда.

Водка действительно оказалась что надо – тягучая, почти как ликер, обжигающая и одновременно легкая, без запаха спирта, который отличает плохой алкоголь от хорошего.

Фотороботы Свана, Мея и Вовки-американца были готовы прежде, чем они допили "ледовую" до конца. Они были не идеальны: Торм понимал, что его восприятие, как и у любого человека, специфично, а тут еще приходилось делать существенную поправку, ведь он видел лицо каждого через призму сознаний других ведомых. Но это было все же лучше, чем ничего. Потом Зеро "состарил" фотографии – по прикидкам Торма его ведомым сейчас должно было быть лет по 60-65. Поиск по новым данным выдал им по три десятка снимков на каждого кандидата.

"До чего много трансов, которые похожи на плохой фоторобот", – думал Торм, разглядывая престарелый народ со всей России. Просматривал информацию о каждом, и бросал в корзину на дисплее ноутбука. Все было не то. Через час Зеро вежливо откланялся и ушел на кухню. Видимо, там у него был выход в спальни, поскольку старик приволок одеяла и подушки и предложил Торму устраиваться прямо здесь.

– Можно, конечно, снять номер поблизости, но если вы хотите поработать...

Торм поблагодарил и остался.

– Еда на кухне, холодильник в вашем распоряжении.

Он ушел спать, но через пару вернулся. На этот раз старик был в белом махровом халате, из-под которого торчали худые ноги в узелках голубых вен.

– Скажите, Торм, а вы никогда не задумывались о смене рода деятельности? – спросил, усаживаясь на пол.

Торм как раз отправлял в утиль 27-го неудавшегося кандидата в Сваны.

– В каком смысле?

– Перестать быть наставником.

– Мне кажется, такие мысли одолевают всех. Мало кто выдерживает так долго, как я или Ясон. Но жить, как обычный транс, не по мне. Не ради чего – у меня ведь ни семьи, ни дома.

– Я не об уходе на покой говорю, а о смене характера работы.

– Приглашаете в приставы? – Торм пожал плечами, – вы же знаете, что работу наставника я не выбирал – она меня выбрала.

– Есть и другие поприща, не менее важные, которые тоже выбирают нас сами.

Торм перестал понимать, что скрывалось за загадками, которыми изъяснялся Зеро.

– Я не мог заснуть, – сказал Зеро, – старческое, знаете ли. Мне хоть и под сто тридцать лет, но вечная жизнь не светит. Все равно рано или поздно наваливается эта проклятая старость... И вот я подумал, что ваши сны кое-что мне напоминают.

– Что?

– Почему вы видите то, что было так давно? Если обращение произошло десятки лет назад, значит, помочь человеку вы не в состоянии. Так сильно задержать трансформу – на тридцать лет! – это нечто из ряда вон. Получается, что цель ваша не в помощи, а в чем-то ином.

– И вы можете сказать, в чем именно?

– Только предположить. Вы прожили долгую жизнь – с точки зрения простого человека. Но моя раза в два длинней. Мне доводилось встречать бывших наставников, которые начинали видеть события дней, давно минувших. Точнее, я знал двоих таких трансов. А потом наводил справки и на других. Обычно, когда такое происходит, очень скоро они рвут все прежние связи, но кое-какую информацию мне, пользуясь положением архивариуса, все же удавалось добыть.

У Торма неприятно похолодело в груди. Он не часто впускал в себя эмоции, но тут не совладал – в сердце проник колкий, как морской еж, и мерзлый, как кусок камня зимой, страх.

– Способный транс, пошедший путем "волка", рано или поздно достигает большой силы, – продолжал Зеро. – И в этом ему помогают. Быть может, вам приходилось видеть, как проклятый, начисто лишенный линий защиты, оставался жив. Иногда блюститель Кармы будто не замечает жертву, и вместо того, чтобы нанести удар, убирается восвояси. Впервые столкнувшись с подобным, я был в шоке. А потом все понял. Ведь мы для них не только пища, но и загонщики. Зачем убивать того, кто завтра приведет к тебе вдвое больше "еды". С нами, теми, кто стремится помогать людям, разговор короткий. Но если речь идет о настоящем убийце, эти серые твари чувствуют своего и оставляют ему жизнь. Со временем у него появляется неоценимый опыт зверя, который умеет прятаться, скрываться, заметать следы. Выследить одиночку, который изучил все уловки патрулей, знает, как обвести вокруг пальца нашу не очень отлаженную систему, почти не реально. Но, тем не менее, частенько на скамье подсудимых оказывается монстр, на счету которого десятки жизней. А как его поймали? Неизвестно!

Я поработал в этой системе и был свидетелем таких "чудо-операций". Никаких захватов, поединков профи, спец-приемчиков... Просто приходит человек и приводит другого человека. И этот второй от смерти отстоит меньше, чем на полшага. Он даже не может дать признательные показания – за него это делает тот, кто его привел. Подробно все рассказывает, как если бы сам присутствовал. И вот удивительно – факты подтверждаются, а этого подозрительного неизвестного начальство отпускает на все четыре стороны! Кто он, откуда, куда ушел – тайна. Даже мне с моими связями и возможностью вести картотеку, отслеживать параллели и сопоставлять разрозненные события оставалось об этом только догадываться. Пока я не встретился с тем, кто все объяснил.

Этот человек как и вы, Торм, видел сны о прошлом. Вы ведь не раз слушали рассуждения Ясона о том, что наша цивилизация – живой организм с массой механизмов защиты. Один из таких – наставники, они превращают потенциальное зло во благо. А есть и те, кто отвечает за уничтожение раковых клеток. Вот потому некоторым из нас и приходят сны, которые не могут никого спасти. Эти видения – свидетельские показания против "волка". И приговор ему.

– Хотите сказать, что я стану палачом?

Зеро пожал плечами:

– Я разве сказал "палач"? Вы правы, порой им приходится убивать, но нечасто, только в самом крайнем случае.

– И все равно я вряд ли подхожу на эту роль. Часто или не часто приходится убивать – не важно. Я не чувствую себя вправе лишать кого-либо жизни. Тот человек, Нгуэн, напал на меня сам, у меня не было выбора, но боюсь, он еще долго будет приходить в моих снах.

– А если бы вы знали, что та история с убийством семьи – правда? И своими глазами понаблюдали бы за тем, как он убивает других? Это бы разве не изменило вашего мнения? В том-то и дело, что чтобы судить, для начала нужно понять. А сны дают вам возможность, которой нет и у одного судьи в мире. Впрочем, я не говорил, что вы станете "свидетелем". Я лишь рассказал о том, что когда-то поведал мне один из них.

Зеро ушел, оставив Торма наедине с мыслями. Не очень, надо сказать, утешительными. Наконец, вырвавшись их плена бессмысленных рассуждений о том, насколько близки могут оказаться к истине догадки старика, он вернулся к работе. Рассвет уже робко стучался в наружные стены комнаты-аквариума, глаза, уставшие смотреть на реальный мир, требовали передышки в мире сна.

Он так и не нашел информации ни по Свану, ни по всеми остальным. В картотеках трансов России их не было. А для того, чтобы дал результат глобальный поиск среди всего населения, не хватало данных. По имени-фамилии Торм их, конечно, проверил, но получил отрицательный результат. В мире, где смертность в разы превышала рождаемость, все эти картотеки вообще стоили немногого...

В итоге он укутался в одеяло, принесенное Зеро, и уснул в надежде на то, что утро вечера мудренее. Правда, в его случае правильнее было бы поменять их местами, ведь когда Торм позволил сну одолеть себя, утро уже практически наступило.

Глава 26.

Сван.

– А если кто-то из них все же взял этот медальон? Если Вовка и вправду увез его с собой!?

Этот вопрос Мея ударил по фундаменту моего гениального плана.

– Я в это не верю, – ответил я.

– Ладно, не увез, – продолжал он, – Другой вариант. Предположим, его взял сам Ашотик. Как ты это докажешь? Придешь к Ираклию и заявишь: "Мне стало доступно новое ви'дение, поверьте на слово, Ашотик врет, а мы не виноваты!" Так тебе и поверили.

– Поверят. Мне кажется, я могу показать, КАК НАДО СМОТРЕТЬ. Ираклий будет рад возможности приобрести новое уменье. Да и, в конце концов, какой у нас еще выход?

– Дергать отсюда надо! Пока все не утихнет. Толкнул же черт на эту авантюру. Спасибо загранице – помогла добрым советом. Теперь сама сбежала, а нам расхлебывать.

Мей был явно не в себе, иначе не стал бы наезжать на Вовку, да еще за спиной.

– Он, между прочим, о тебе думал, – с укоризной сказал я.

– Думал... Если бы думал, не гоп-стоп предлагал бы, а денег занял, как просили.

Я не нашелся, что ответить. Это был явный перебор, я никогда не видел Мея таким.

– У тебя случилось что-то?

– И того, что есть, хватает, – Николай соскочил с лавки, на которой мы сидели, и пнул попавшуюся под ноги банку. Пластиковая тара, схваченная морозцем, звонко проскакала под соседнюю лавочку. В парке "У слоненка", где, как говорят, любят тусоваться местные голубые, было безлюдно. Зима, знаете ли, к любви не очень располагает. Мы с Меем, конечно, к этой братии отношения не имели. Просто присели о делах наших скорбных покалякать.

Седой импозантный мужчина в дорогом пальто (какая-нибудь Нина Ричи, как у Путина, не иначе) под лавку которого ускакала банка, встал, оглядел пустые аллеи с бордюрами, у которых намело мелкие холмики скупого южного снега и внушительные горки мусора, и двинулся к нам.

– Че ему надо-то?.. – пробормотал сквозь зубы Мей, снова усаживаясь, – сейчас начнет вежливости учить. Хрен старый.

У меня была другая версия по поводу намерений господина. Но я предпочел держать ее при себе.

– Ребята, – у вас закурить не будет?

Этот вопрос заставил Мея оглядеть сначала меня, а потом и себя самого. Не то, чтобы мы походили на бомжей. Но если всю одежду мира расположить сверху вниз по шкале элегантности, то с высоты, на которой будет обретаться прикид этого господина, особых различий заметно не будет. Я полагаю, что с сигаретами дела обстояли примерно так же.

Мой вежливый друг кивнул и запустил руку за пазуху – в правый внутренний карман своей кожаной курки а-ля "Ханой-98". Я внутренне рассмеялся. Вообще-то Мей к сигаретам относится с большим трепетом, без них свою жизнь не представляет и всегда заначивал несколько штук – даже от друзей. Однажды во время наших посиделок далеко заполночь, когда курево подошло к концу, из-за этой своей привычки он попал впросак. Представьте, парень достает из кармана пачку, грустно в нее заглядывает, вздыхает, вынимает последнюю сигарету, слегка комкает упаковку, швыряет ее в окно. Пачка, пролетев в сантиметре от рамы, исчезает в ночи... и тут же Мей с воплем подстреленного льва кидается за ней. Как выяснилось, в скомканной упаковке еще оставались три (!) сигареты! По сценарию она должна была удариться о стену рядом с окном и свалиться за диван – вот такой, типа, Мей косоглазый. А после того, как все разбредутся, он спокойно раскурил бы заначку.

Сейчас у Николая в ходу была другая "фишка". Табачок получше он держал для себя, а курево мерзкого качества – для тех, кто любит пострелять сигаретки. Последнее, как я знал, хранилось как раз в правом кармане.

Мужик глянул на сине-розовую карту Советского Союза в руке Мея и вытащил из пачки мятую беломорину. На мизинце полыхнул разноцветным огнем небольшой бриллиант.

– Питерский? – неожиданно спросил он, и мы поняли, что дядя родился без пальто и бриллианта, а как все нормальные люди – голеньким.

– Брюховецкий, – не очень вежливо ответил Мей.

Мужик хмыкнул, и оглядел моего товарища таким взглядом... Будто рассматривал заготовленную для опытов лягушонку. Затем неожиданно обратился ко мне:

– Твой? – он кивнул на Мея.

– Что?! – Колян аж задохнулся, но мужик не обратил на это внимания. Спокойно вытащил из кармана зажигалку – о ее цене я предпочел не думать – и затянулся беломором.

– Смотри аккуратнее с ним, – продолжил он, – долго не тяни, а то навсегда при себе оставить придется.

– Да что вы, все совсем не так, как вы решили, – ответил я, искренне потешаясь – нас явно приняли за "сладкую парочку". Причем Мею отвели роль послушной "девочки".

Юноше, с малолетства росшему среди кавказской братвы, это, понятное дело, не понравилось.

– Я тебя что-то раньше не видел, – меж тем продолжал седой, разглядывая меня, – откуда-то приехал?

– Нет, я давно здесь, в Краснодаре.

– Странно... Думал, всех наших знаю, – он затянулся сигаретой и поперхнулся от едкого дыма, обволокшего его лицо сизым облачком, – запах молодости, черт...

– Смотри, папаша, как бы тебе не задохнутся от этой молодости, – угрожающе начал Мей, но я придержал его за рукав. Не знаю почему, но к этому мужику я испытывал интерес. Было любопытно понять, что же заставило его признать меня "своим" – никогда не думал, что похожу на любителя мужчин.

– Ты, наверно, из этих... молодых затворников, – наш собеседник, похоже, решил игнорировать моего друга и обращался только ко мне, – никогда не понимал, почему вы отвергаете радости жизни. Что за интерес носить всякую рвань, когда можно прилично одеваться, зачем ездить на трамваях... Небось сегодня ты завтракал какими-нибудь пельменями "Северскими", вместо того, чтобы посетить приличный ресторан. Молодежь должна привносить что-то новенькое, иначе прогресс остановится. Но это ваше "затворничество", по-моему, чепуха, ворох мусора. Даже в штатовских хиппарях и то было больше внутреннего смысла. А вы с жиру беситесь. Мой пацан тоже, вот, вчера пришел домой в какой-то рванине. Говорит, поменялся одеждой с одним студентиком. И деньги ему карманные отдал – штуку баксов. Надеюсь, хоть попользовался им – добрячок...

По аллее к нам приблизились двое одинаково крепких мужчин, остановились в трех метрах за седовласым. Тот оглянулся на них, скорчил недовольную мину, бросил через плечо:

– Что там?

– Иван Николаевич звонит, – сказал один из мужиков, – дело, говорит, срочное.

– Они всегда срочные, – пробормотал мужчина, швырнул беломорину на землю и поглядел на меня как-то по-особенному, – завтра вечером у меня день рождения, – сказал он, – будет немало интересных людей. Я был бы рад, если бы ты пришел. Ресторан "У рояля". Обычно я не делаю таких предложений на улице, но тут случай особый. Я пожил на свете и всякого повидал, но такие данные... это редкость. Я хочу, чтобы у моего мальчика был такой друг. Спроси Лазаря Ароновича – это я. Буду польщен.

Он церемонно кивнул мне, и пошел по аллее со своими телохранителями. Просто сказать, что я шокирован, было бы все равно, как промолчать. Рядом Мей, забывший про свои обиды и планы мести, тихонько хрюкал от удовольствия.

– Такие данные! Друг для моего мальчика! Давай, Ванятко, авось этот хрен тебя в своей постельке пригреет – тогда, похоже, нам никакой Ираклий будет не страшен.

И тут меня посетила гениальная мысль. Все встало на свои места. Я сделал шаг вперед. Мей тут же испуганно схватил меня за плечо – хотел удержать от "грехопадения".

– Лазарь Аронович!

Он обернулся.

– А Ираклий у вас будет?

Седовласый кивнул:

– Знаешь Ираклия? Конечно будет. Думаю, он просто не сможет ко мне не прийти, – он ухмыльнулся и продолжил свой путь.

– Мей... – я смотрел на то, как грозный серо-черный вихрь в сопровождении двух вихрей поменьше опускается на сидение будто из ниоткуда подрулившего к обочине черного "Лексуса", – ты понял, кто это?

– Я понял, что твой Ираклий – тоже педик, – ответил мой неразумный друг. А говорят, что мышление у писателей более гибкое, чем у простых смертных.

– Мей... Он не педик. Он транс. Вампир. Причем сильный. И знаешь, что это значит?

– Что?

– Что я тоже законченный вампир. Иначе он бы не принял меня за своего.

– А я, по его мнению, тебе не друг, а жертва, – заключил после короткого раздумья Николай. Надо же, поторопился я его в тираж списать – соображалка у моего товарища все же работает, – а это "не заигрывайся, а то придется при себе оставить"... Значит, еще немного и мне назад дороги не будет.

– Успокойся, Мей, – прервал я его, – я смотрел на тебя, твой баланс Кармы держится, и, думаю, скоро ты сможешь забыть обо всем этом. Я вовремя остановился, поверь.

Мы помолчали. Я перебегал взглядом с одного обледенелого деревца на другое. Ночью резко потеплело, пошел легкий дождик, а к утру мороз вернулся. Деревья охватило тонкой блестящею коркой, и теперь тополя и сосны стояли, будто огромные скульптуры из хрусталя – позвякивая на ветру ветвями и иголками.

Вечер приближался с быстротой скорого поезда. Я чувствовал себя Анной Карениной, лежащей на его пути. Но в отличие от этой легкомысленной дамы уйти с рельсов не мог. Зимнее солнце, опровергавшее расхожее мнение о том, что красный – это "теплый" цвет, подбиралось к низким купеческим домам на востоке. Говорят, когда-то в них были бордели с дешевыми проститутками. Сколько нам осталось до встречи с Ираклием? И что же все-таки мы будет делать? Я зажмурился и с шумом втянул ноздрями воздух. В парке пахло так, как бывает только зимой перед переменой погоды – в небесах еще не кружится ни единой снежинки, но если закрыть глаза можно почувствовать их сухой, будоражащий запах.

– Я дозвонился своим, – сказал, наконец, Мей.

Я кивнул, не разлепляя ресниц. Поспать бы вот так, хотя бы стоя, лет двести! Просыпаешься, а вокруг все иное. Ираклия нет. Вместо громоздких электрических ящиков-троллейбусов носятся, не касаясь земли, какие-нибудь пестренькие вагончики. Люди в них ездят сплошь красивые, образованные. "Куда вы, юная леди?" – спрашиваешь у какой-нибудь девушки с одухотворенным лицом. "В библиотеку. Самосовершенствоваться. Мой папа' говорит, что это главная цель нашего краткого существования". Лепота... "А что это вы тут все такие маленькие?", – спрашиваешь ее опять. "Это вы на высоте, – отвечает, – из вас памятник сделали, чтобы вы тут зазря не стояли. В нашем мире все должно приносить пользу". Нда... Слез бы я с пьедестала и пошел себе жить-поживать. Даже на голубей обижаться не стал бы. Лишь бы от всей сегодняшней жути подальше.

– Ленка меня чуть не убила из-за всего этого, – продолжал меж тем Николай, – а еще говорит, что у нас будет пополнение.

Эти слова вывели меня из успокоительного транса.

– Что?

– Она в положении.

– Поздравляю, – я не сразу осознал, что это значит. А потом понял, что вообще все представлял себе неправильно. Я-то думал, что мы пойдем к Ираклию вместе. Теперь же выходило, что этого делать нельзя. Не знаю, почему я вообще счел возможным привлекать Николая к этому предприятию. У него единственного из нас есть семья, любимый человек. Ему ли воевать...

– Когда пойдешь? – спросил Мей и добавил, – к Ираклию.

Я сразу отметил это "пойдешь" – значит, для себя он все решил. Что ж, это было правильно. С учетом новых обстоятельств, так сказать. И все же мне стало грустно. Наверное, я хотел бы, чтобы он сказал "пойдем". И тогда бы я сам освободил его от обязательств. Так было бы лучше. Но что поделать, – не все в жизни получается правильно.

– Ты из-за этого такой взведенный? Из-за малыша?

Он кивнул.

– Часа через два пойду. Мы договаривались к семи.

– Чем я могу?..

– Не знаю. Разве что ментов вызвать. Хотя как ты поймешь, что в этом есть необходимость.

– Набери мой номер на своем сотовом. Если что – нажмешь на кнопку, вызов пойдет, и я сразу пойму, что что-то не так.

– Брось, Мей. Из подвала никакой сигнал не пробьется. Да и не дадут мне его подать – Ираклий же не дурак.

Он помолчал какое-то время, а потом сказал:

– Ты же понимаешь, я не могу теперь идти.

– Понимаю. Не извиняйся. Ты же не виноват.

Он отвел глаза. Было в этом жесте что-то такое... не знаю. Но я вдруг подумал, что друг мой мог просто струсить. Все, что он делал в последние дни: его резкие слова в адрес Боба, попытка обвинить американца в наших неудачах; отказ разделить со мной опасность, такой поспешный, без раздумий и почти без сожаления – все это заставило меня усомниться. Медленно, мучительно, будто раскрывая дневник собственной матери и боясь прочесть там что-то, что детям о родителях знать не положено, я протянул туманную "руку" к кокону Мея. Поймал тонкую нить кармы, обуздал ручеек эмоций моего друга и заглянул в его ментальный слой. Мелькнула мысль: неизвестно, что хуже, убедиться в его лжи, или в честности. Первое значило потерять доверие к другу. Второе – к себе.

Я уже хотел отказаться от своего намерения, но было поздно. Ментальное пространство Мея раскрылось передо мной, и я увидел, что он лжет.

– Какой месяц, Мей? – глухо спросил я. Это было все равно, что резать себя ржавым ножиком.

– Что?

– У Лены. На каком месяце она?

Вихрь, наполнявший ментальный мир друга сумрачным зудом, замер, будто раздумывая над чем-то, потом продолжил свое вращение. Такой же, только поменьше, видел я у тети Любы в общаге всего несколько часов назад.

– Третий.

– Ясно.

– Что мне делать, Ваня?

– В каком смысле?

– Я хочу помочь тебе. Ты пойдешь к нему, и нужно будет, чтобы кто-то выручил тебя, если что.

– Что делать? А ничего! – Мне вдруг стало очень весело. Хотелось рассмеяться в лицо всей этой дурацкой жизни с ее ненастоящими друзьями и настоящими монстрами, похожими на людей. Я взглянул на Мея другими глазами. Не как друг, не замечающий слабости и недостатки. А как человек посторонний. Мне показалось, что сейчас я стою на вершине высоченной горы, а Мей – впервые не рядом, а внизу, с остальным миром. Образ был настолько четким, что у меня захватило дух. Стало холодно, от недостатка кислорода легкие разрывало, редкие, но мощные порывы ветра смели с меня остатки тепла. Я понял, чем были эти холод и ветер – дыханием одиночества. В душе всколыхнулся и тут же погас протест, я не хотел терять самого близкого человека. Но он сам отказался от меня, испугался, солгал. И сейчас я чувствовал, что больше не нуждаюсь в нем. Может быть, во мне говорила гордость и максимализм, но я не хотел видеть Мея. И помощь его я бы не принял.

– Ираклий не властен надо мной, – проговорил я, разглядывая нависшие над скамейками парка заиндевевшие ветви деревьев, – он мне не нужен. Я знаю, что могу питаться сам. Этот Лазарь Аронович только что подтвердил. О тебе они не знают, можешь спокойно оставаться в Краснодаре, Вовка уехал, а Бац – тоже птица вольная, на подъем легок. Подадимся куда-нибудь в Москву – фиг они нас там поймают. Надо только найти его поскорей. Вот этим я и займусь – поеду к его папашке, ему больше податься-то некуда...

– Почему он врал тебе, Вань?

– Кто?

– Ираклий. Он же сказал, что ты не выживешь, что без посторонней помощи не выживают. А ты говоришь, что можешь. Значит, он тебе соврал?

– Не знаю. Может, хотел испугать, привязать сильнее. Чтобы я наверняка нашел ему медальон.

– Тогда достаточно было бы взять одного из нас. В заложники.

– Они и пытались, да, видимо, не нашли никого.

– А если ты и вправду очень способный – как этот седой говорил? Может, это ты Ираклию нужен был, а не он тебе.

Я устало потер рукавицей выбеленный морозом лоб:

– Не знаю я, Николай. И выяснять не хочу. Какая теперь разница?

Он лишь пожал плечами.

Я задумался о том, как теперь будет складываться моя жизнь. Дороги, переезды, вечное бегство? Ну, почему же вечное? Что-то подсказывало мне, что в новой опасной жизни спасательным кругом может стать время. Я должен разобраться во всем, понять, что происходит. А уже потом предпринимать какие-то действия. Я знал главное – Даник ошибся, его смерть не была необходимой. По какой-то причине ему не открылось то, что известно мне – можно питаться, не убивая.

Итак, вернусь домой, соберу вещи и на вокзал. Сначала в село Красногвардейское к отцу Игоря, потом вместе с Бацем в Москву. Жаль дом – родительский дом, расставаться с которым нелегко. Ведь эти сволочи вполне могут спалить его. Я вспомнил бревнышко на заднем крыльце, где отец оставил матери последнее послание, и заколебался. Надо вернуться, обязательно вернуться туда. И забрать хотя бы этот столбик.

Расставались мы с Меем отстраненно, будто каждый жил в своей жизни, и это рукопожатие, возможно, последнее, ничего не значило. Холодный воздух не потеплел, глаза не исторгли слезинки. Во мне жила невысказанная обида, которую я даже не пытался задавить. А почему таким холодным и безразличным показался мне Мей, я не понял. Мне думалось, что человек, струсивший и отказавшийся помочь другу, должен выглядеть по-другому. Виноватым, что-ли...

–

Задняя дверь скрипнула, и отчий дом встретил меня настороженной темнотой. Свет я включать не стал – и так знал здесь каждую мелочь. Минут десять просто ходил по комнатам и прикасался к вещам. От родителей в моем жилище осталось не много. Их фото в рамке на стене, еще черно-белое. Вышитое мамой полотенце: синие ласточки и зеленые листочки по полотняным краям. Я им никогда не пользовался, оно так и лежало внизу комодного ящика, под остальным бельем. Память. Мамино платье – персиковое, с кружевным лифом и юбкой «солнцеклеш». После ее похорон вещи я раздал соседкам да редким подругам матери, а это, самое ее любимое, в котором она бегала девчонкой на танцы – оставил. Вот, собственно, и все. Если не считать отцовской «Чайки» – часов, которые я и так носил, не снимая.