Текст книги "Псы кармы, блюстители кармы (СИ)"

Автор книги: Андрей Нимченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Глава 17. Очередь Свана.

Бац и любовь.

Притча о человеке и его удаче

Один человек купил дубленку за пятьсот баксов и шел домой, размышляя, как его встретит жена и как им теперь прожить до зарплаты. Ведь он переплатил лишние двести баксов и теперь денег у них почти не осталось. У своего дома он увидел кошелек. Странное дело, кошелек этот лежал, не шевелясь, и когда он протянул к нему руку, не попытался ускакать от него в кусты, где притаилась хихикающая ребятня. Был он красивым, из крокодиловой кожи, а в своем уютном брюшке хранил визитную карточку владельца и пятьсот баксов.

Человеку хватило бы и двухсот, он мог бы позвонить по телефону, указанному в карточке, попросить вознаграждения и потом рассказывать своим детям о том, какой у них благородный папаша. Но кто и когда так делал? Нет, есть такие, конечно. Но с каждым годом их становится все меньше. А это пугает – вдруг природа избавляется от бессребреников и возвращать кошельки просто опасно?

Так или иначе, но человек решил – раз кошелек дорогой, а в карточке указана должность – "генеральный директор фирмы такой-то", то без этих долларов он, наверное, как-нибудь до зарплаты протянет. В крайнем случае займет на работе, авось подчиненные не откажут.

Человек не был язычником в прямом смысле слова, но все же решил – если не вознести почестей Фортуне, в другой раз она может и отвернуться. Озабоченно поглядывая под ноги – а вдруг полоса везения еще не кончилась – он дошел до небольшой забегаловки и пропустил первые пару рюмочек. Гордость от того, что это случилось именно с ним, переполняла человека. Он думал о том, что когда-нибудь расскажет своим сыновьям об этом случае, и они будут говорить: "Да ты, папка, везунчик!".

...Домой он вернулся без денег и без дубленки. Жена не поверила в рассказ о кошельке. Она решила, что он просто все пропил или потратил на девок. Она не хотела жить с таким человеком, собрала вещи и ушла к маме ("к маме" – это такое место, куда жены навсегда уходят из нашей жизни, когда приходит их время). Так что наутро человек был не только без денег и без дубленки, но и без жены.

Такие истории хороши, лишь если вы делаете из них выводы. Из этой, к примеру, выводов можно сделать кучу. Например:

Первый. Не стоит жадничать – бери от жизни ровно столько, сколько тебе нужно. Возможно, ты никогда не станешь богатым. Но если ты способен поступать так, значит, будешь счастлив и без богатства.

Второй. Умей остановиться и не давай воли своим слабостям. Только тот, кто властен над собой, властен и над своей судьбой.

Третий. Удача, это кусочек силы и возможностей, распорядиться которыми нужно еще суметь. А если не сумел, прежняя удача может обернуться бедой – жена-то от мужика ушла.

Но самое главное – пути Бога неисповедимы. То, что кажется нам бедой, может оказаться благом. К примеру, наш человек в итоге полюбил другую женщину, и у них родилось сразу двое прекрасных мальчишек. Сыновья человека считали его баловнем удачи. Еще бы, ведь ему досталась лучшая из женщин в этом мире – их мама!

Надо сказать, что и сам человек считал, что ему крупно повезло. Правда, почему-то никогда больше не поднимал кошельков на улице.

Эту притчу нам рассказал Бац, когда мы отмечали в кафешке рядом с университетом свою удачу. Вообще-то то, что он хотел нам сказать, было гораздо короче и прозаичней – давайте не потратим всего, и не будем напиваться. Но когда он приступил к делу, внутри у него находилось уже как минимум полбутылки коньяка и столько же водки. А потому он так сильно «растекся мыслию по древу», что нам с трудом удалось собрать ее в кучу.

– Так ты хочешь сказать, что если мы все пропьем, то нашему женатику Мею будет счастье? – я тоже был пьян, но способность рассуждать логически не утратил.

Бац помотал головой, но как-то наискось, так, что не понятно было, согласен он или нет.

– Я призываю к умеренности, – туманно изрек наш "проповедник" и выпил, не чокаясь.

– Пойду попудрю носик, – заявила Лена. Она была хорошенькой брюнеткой, пухленькой, с красивыми зелеными глазами, подкрашенными так, что создавался эффект легкой раскосости. Ее наши разговоры, должно быть, уже достали.

– И я попудрю, – Боб поднялся вместе с ней.

– Только будем делать это в разных местах, – предупредила Лена.

Боб неуверенно посмотрел на нее, будто соображая, в каком месте, кроме носа, ему стоило бы попудриться.

– В смысле, туалеты не перепутай, – уточнила одна Лена и плавно двинулась по проходу.

Катя и Агнесса – дали же имечко! – разглядывали нас сквозь бокалы. Вообще-то после третьей бутылки на четверых приглашать дам за столик, это лишняя трата времени и денег. Если они не шалавы, сбегут при первой возможности. Но кто же устоит от соблазна? Кроме Баца из нас не устоял никто, так что теперь он сидел "бобылем", пока мы обхаживали своих новых знакомых. Да, чуть не забыл! Если вам интересно, сколько было денег в том кошельке, вот отчет: восемьсот пятьдесят три доллара, и три тысячи рублей. Кроме того, банковская карточка, которую мы тут же выкинули – нам было вполне достаточно денег, да к тому же Ашот уже наверняка заблокировал счет.

Если честно, я бы с удовольствием вернул остаток суммы ограбленному, но не представлял, как. Это меня немного огорчало, хотя возможность "недобора" или "перебора" изначально входила в число рисков нашего предприятия. Мею с Бацем тоже было как-то не по себе. Один Вовка аж подпрыгивал от удовольствия – не думал, что в этом тихом очкарике живет душа американского гангстера. В итоге мы решили все лишнее пропить – так сказать, сжечь дотла в горнилах самих себя.

Я подбивал клинья к Кате: у нее было явное преимущество перед подругами, с ней хотелось встретиться больше чем один раз. Пошляки о таких девушках говорят, что она "с изюминкой". У меня первая мысль при виде ее была: "Что эта дюймовочка делает в такой забегаловке?". За весь вечер она выпила, наверное, бокал шампанского, а сколько съела, я как-то даже и не понял. К нам ее уговорили перейти подруги, хотя когда я предложил разрушить своим присутствием мужское однообразие нашей компании, то, прежде всего, имел ввиду ее, а не их.

Девушки отмечали сдачу госэкзамена – они заканчивали факультет романо-германской филологии. И собирались "развеять" Катю – у нее были какие-то проблемы. Бац поинтересовался, какие, но она отшутилась: мол, я здесь как раз, чтобы забыть о них. Так что извините.

Агнесса, которую Мей все время норовил назвать Ангелиной, выпила основательно и уже начинала откликаться на новое имя. У них с Меем все было хорошо до тех пор, пока он не вспомнил о жене и детях. После чего "рукоположения" на талию Агочки прекратились, и вскоре она перекочевала поближе ко мне. На нашем столе, впрочем, как и за ним, блюда, напитки и люди уже не раз поменялись местами, что свидетельствовало о том, что вечеринка удалась.

Мешала только музыка – трезвый и оттого очень грустный тапер пел что-то из разряда "тюремные романтические". Голос у него был не просто простуженный, он хрипел так, будто несколько лет просидел на холодном полу у параши и романтики этой хлебнул по полной.

– Мальчики, пойдемте отсюда, – Лена с Бобом выросли за моей спиной. Вид у них был довольный, лица раскраснелись. У Вовки на щеке остался смазанный след губной помады.

Я гостеприимно предложил собственный дом. Дамы нам доверяли – еще бы, мы ведь представились им компанией литераторов, отмечающих первую творческую удачу Мея – и согласились сразу. Все, кроме Кати. Ехать в пригород она отказалась. Подруги попытались было ее уговорить, но потом как будто вспомнили что-то и мигом сникли.

– Вы езжайте, – Катя встала, – мне все равно уже домой пора, дела завтра.

– Сперва тебя завезем, а потом к Свану поедем, – предложил Мей.

– Да нет, что вы. Я пешком.

Честно говоря, мне жуть как хотелось проводить Катю. Но поздно – обязанности хозяина не позволяли.

– Я тебя домой отведу, – Бац поднялся, неловко задев при этом стол, так что тарелки и бокалы жалобно затренькали.

Бац смутился своей неуклюжести, покраснел. Но Катя тут же сказала:

– Давай.

Я немного разозлился, что мой друг обошел меня. Впрочем, от судьбы не уйдешь. Пять лет назад Мей, к примеру, подбивал клинья под девчонку, которая потом стала моей женой. Теперь у них с Ленкой подрастает смешной карапуз, а я два месяца "ходил к психоаналитику" после развода с Аней. "Ходил к психоаналитику" в кавычках, потому что психоаналитиками моими были два ящика водки, которые я выпил за это время. От тоски по ушедшей жене я в итоге избавился, от обиды и злости – нет. Но, слава Богу, в руки себя взять удалось, иначе не видать бы мне ни новой работы, ни машины – ничего. Спал бы на помойках и больше, чем умереть, желал бы только одного – выпить. Спасибо отечественной медицине, пришлось потерпеть годик "сухой" жизни после укольчика в вену, зато потом на алкоголь я смог смотреть с позиции более сильного. А Бацу я желаю только удачи.

Катя уже натянула свое пальто с пушистым воротником – гардероб в кафе заменяла стойка с вешалками у входа – и теперь прощалась с девчонками. Бац наклонился ко мне:

– Я потом подъеду, чуть позже.

– Не потеряйся...

– Угу.

Они пошли к выходу, а я повернулся к Агнессе:

– Скажите, девушка, а это не про вас прекрасный детский писатель, чьего имени я не помню, написал строки: "Жила была принцесса по имени..."

Я осекся, похолодев. Периферическое зрение у меня развито отлично – на последнем приеме у окулиста, когда мне определяли поля зрения, красную точку сбоку я замечал, едва она оказывалась напротив моего уха. И вот сейчас, глядя в карие, слегка бесстыжие от алкоголя глаза девушки-Агочки, я увидел серое пятно, которое возникло рядом с перевитым толстыми и тонкими голубыми нитями громадиной Бацем.

– ...серое...

– Что? – в глазах Агнессы мелькнуло недоумение.

Дверь неожиданно открылась – в кафе вошли трое парней – и Бац с Катей отступили в сторону. Этих нескольких секунд замешательства мне хватило, чтобы все рассмотреть. Это был не призрак. Серой была сама Катя. Я видел одновременно и ее, как обычную, симпатичную девочку, и еще один слой – здесь она походила на медленно вращающийся смерч, низкий, густой, непроглядный. Полностью окутывавший ее фигуру и тонкими короткими протуберанцами шаривший в пространстве вокруг.

Меня охватила жуть, но я продолжал смотреть. И заметил кое-что еще. Катя с Бацем, давая дорогу вошедшим, прижались друг к другу. А когда их силуэты разделились, одна из тоненьких голубых ниточек, обвивавшая моего друга, оказалась прилепленной к протуберанцу смерча. И тот стал наматывать ее на себя – плавно, будто скручивая нить с мертвого, отваренного и вымоченного в едком растворе кокона тутового шелкопряда. Раз, два, три – серое покрывалось редким светящимся узором.

Катя шагнула за порог и следом за ней, будто большой светящийся сенбернар на светящемся поводке вышел Бац. Я лихорадочно размышлял, что делать.

– Ты... заметил? – я обернулся к Мею, но мой друг ответил непонимающим взглядом.

– Мне надо выйти, – я поднялся под прицелом удивленных глаз Агнессы, – сказать Бацу кое-что. Я сейчас.

Они были уже на улице, когда я догнал их. Воздух оказался холодным, сырым, меня сразу пробрало до костей. Тротуары прихватило ледком, опасной для пешеходов коркой, будто политой растительным маслом. Они шли медленно, осторожно переставляя ноги, кажется, молчали. Бац придерживал Катю за локоть, чтобы она не упала. Девушка прижалась к его руке, сзади это выглядело, будто прогуливается парочка пожилых супругов, сто лет влюбленных друг в друга. При прямом взгляде на них и серый смерч и аура Баца смазывались. Оставался лишь смутный намек на цветовое присутствие и неприятное ощущение в точке чуть ниже пупка – чувство тревоги.

– Бац... Игорек!

Мой друг обернулся. Несмотря на сырость, короткий кожаный тулуп на нем был расстегнут, овечий мех торчал наружу. То ли снова занялся закаливанием, то ли форсит перед девчонкой.

– Извините, Катя, можно его на пару минут. Честное слово, ни секундой больше.

– А так сказать не можешь? – в глазах Баца было неодобрение.

Я умоляюще сложил руки "домиком". Игорь глянул на спутницу, та пожала плечами.

– Ну? – он подошел ко мне, большой и надежный. Такой большой и надежный, что его, пожалуй, надолго хватит смерчу, и сейчас тянущему голубые нити. Я не знал, как начать, и потому неожиданно для себя, как заботливая девчонка или мамочка-наседка поправил шарф на шее у друга. Он посмотрел на меня, как на дебила, но промолчал.

– Ты... аккуратней там. С Катей.

– В каком смысле?

– Ну... – слова давались мне с большим трудом, – может, не следовало тебе говорить, может, это мои галлюцинации – не знаю. Мей, вот, ничего не заметил... Может, и нет ничего...

– Да говори ты! – Его голос чуть не сорвался в крик. Я посмотрел в лицо Игорю – оно побледнело, а глаза, наоборот, из темно-зеленых стали черными, расширившиеся зрачки двигались частыми скачками, перепрыгивая с одной точки на моем лице на другую. Так бывает, когда человек сильно напуган.

– Вокруг нее смерч, серый такой... Я его боковым зрением различил, когда вы у двери стояли. По цвету – один в один та тварь, что в коридоре парня ударила. У него ведь эпилепсию потом нашли, помнишь... И эта штука с тебя сетку сматывает.

– Какую сетку?

– Синяя, как неоновые трубки, только не такая яркая, в несколько слоев. В каждом нити разные: толщина, там, оттенки цвета другие – я не разобрался еще. Чувствую только, что это вроде как защита твоя...

Я замолчал. Лицо у Баца искривилось, стало каким-то разочарованным, что ли... Я сначала не понял, что означает это выражение. Потом дошло.

– Я знаю, что Катя тебе понравилась, Иван, – он сказал это "голосом Буратино" – лишенным интонаций и треснувшим, будто старая, высохшая колода, – но зачем ты так...

– Бац! Я не вру!

– Игорь! – Катя позвала не то, чтобы нетерпеливо, но как бы напоминая о том, что она существует и, между прочим, он сам вызвался ее провожать.

Игорь поднял глаза в небо. Снег, успевший начаться в ту короткую минуту, что занял у нас разговор, таял на его широких щеках и пухлых губах. Бац зябко, будто только теперь осознав, что на улице стоит промозглый холод, сунул руки в карманы. Я смотрел в его лицо и видел, как он пытается стереть исказившую его гримасу. Нет, то была не разочарование и не обида – скорее боль. Неужели эта девчонка, с которой он знаком всего пару часов, так ему дорога? Бац сминал непонятную мне скорбь, загонял внутрь, под кожу, под мышцы, распрямляя их, делая спокойными и расслабленными. Будто мощные руки – воля и выдержка – месили тесто.

– Звезд не видно, – наконец спокойным голосом проговорил он, – Говорят, что в Лос-Анджелесе люди никогда не видят звезд. Из-за освещения. Там его слишком много.

– Там тучи, Игорь, – я сказал это просто, чтобы сказать, – я не хотел отбивать у тебя твою Катю. Да она пока и не твоя... Просто будь осторожен, прошу.

– Я не знаю, может и тучи. Может, ты и не хотел у меня ее отбивать. Может, она не моя. А может, все и не так. Я не знаю, что ты там видел, мне все равно. Я просто иду провожать девчонку и не хочу, чтобы кто-то лез ко мне со своими предупреждениями. Мне плевать. Пока.

Он повернулся и пошел к ней. Мое лицо жгло – то ли от ветра, то ли от прилившей к нему крови.

– Ну и катись к черту, болван... – я сказал это шепотом, но все же сказал. И не оглядываясь пошел в кафе.

Ко мне мы все таки поехали – хотя сам я уже не хотел продолжать веселье. Мне было стыдно за эти последние слова, которые друг не услышал. И я надеялся, что он придет, как обещал. Проводит свою принцессу и придет. Но Бац так и не появился.

– Ситуевина... – задумчиво резюмировал Мей, когда я рассказал ему о случившемся. Он был к тому времени уже основательно датым, но тут же протрезвел как минимум наполовину. – Видать, Игорек крепко втрескался. Ничего, не нервничай – отойдет немного, и мир будет восстановлен. Но то, что он нам не поверил – это ясно.

Мы сидели в моем заднем дворе на перилах крыльца. Они у меня из лиственницы, им лет двадцать, еще отец делал перед самой своей смертью, черные уже все, но крепкие. Не то, что Мея – Баца выдерживают и не скрипнут. Я после смерти мамы многое в доме выбросил, поменял, стены все до кирпича ободрал и заново отделал, окна заказал из металлопластика. А перила эти не тронул. Там на второй колонне справа от двери ножиком перочинным вырезано: "Люблю вас. Не грусти. Я рядом". Надпись сделана на внутренней стороне лиственного бревнышка, я долго не знал о ее существовании. А как-то после смерти мамы напился от горя, от обиды, что один остался, и нет у меня никого больше в целом мире. Уселся на порог рядом с дверью, обнял столб этот и рыдал, наверное, целый час. Вот тогда пальцами слова эти и нащупал. Увидеть их никак нельзя – столбики толстые, стоят так близко друг к другу, что меж ними не заглянуть. "Прочитал" я наощупь. Знала ли мама об этих словах? Думаю, да – границы букв гладкие, почти стерты, будто кто-то, как я, часто к ним прикасался. Те долгих шестнадцать лет, что она ждала встречи с ним. Ждала, пока я вырасту, встану на ноги. Воспитывала, давала образование, смотрела, как я мужаю, плакала долгими ночами, пока я гулял с девчонками, боялась всего на свете, что может со мной произойти, но не выговаривала мне за поздние возвращения. Я как-то спросил, почему, она ответила: "Мои страхи, это мои страхи. Как могу, борюсь с ними. Это же эгоизм – заставлять тебя делать что-то, потому что так будет легче мне". Это было весной, я учился на втором курсе. Летом не поехал на море к бабушке – пошел грузчиком на рынок, чтобы провести в наш дом телефон. И с тех пор, если не мог позвонить домой и предупредить – отменял все и спешил к матери.

Мама умерла в несколько дней – сначала отказали почки, а потом сердце. Врачи оказались бессильны. Бывают случаи, когда человека держит на земле долг. А когда он исполнен, конец наступает быстро.

Кажется, уходя, мама была счастлива. "Люблю вас. Не грусти. Я рядом". Когда я нашел эту надпись, то понял это...

– Если у Игоря все всерьез, я боюсь за него, – я очнулся от раздумий, чтобы сказать это.

Мей пожал плечами.

– А ты уверен, что видел правильно? А меня ты видел? Может, мы выглядим так же, как та девчонка.

Я вспомнил, как мы удирали от призрака в общаговском коридоре, и как Мей показался мне серым размытым пятном, почти скрытым за сияющим голубым щитом – Бацем. Может, он прав? Я повернул голову и постарался увидеть своего друга тем самым боковым зрением. Ничего не получилось.

– Не получается.

– У меня тоже, – Колян немного погримасничал, пытаясь повторить мою попытку, – я вообще сбоку ни черта не могу разглядеть. Наверное, это как с третьим глазом – поначалу он открывается совсем чуть-чуть и ненадолго, а потом – все чаще и чаще. Может, и у нас так будет?

– Если доживем...

Мы помолчали – что тут скажешь? А потом пошли за пивом. Времени, конечно, было уже много. Но нет такого угла в России, где нельзя купить пару пива в любой час ночи или дня. Ну, если, конечно, в этом углу живет хотя бы один мужик.

Глава 18. Очередь Боба.

Не пинайте саксофониста...

Я вышел на свет Божий только к обеду – хорошо, что сегодня никаких пар в расписании у меня не стояло, и можно было спокойно выспаться. Морозец с утра прихватил лужи, на мертвых клумбах сквозь окурки и желтые пучки погибших цветов блестели, как лакированные, комья грязи. Солнечные блики играли в пятнашки на их поверхности. За ночь в углы зданий и бордюров намело холмики сухой белой крошки – слабое напоминание о том, что на дворе стоит зима. В этом году она выдалась теплой, температура и в январе болталась где-то между -3 и +3 по Цельсию. Но хоть дожди шли редко – и на том спасибо.

Я собирался идти за пивом: после двух дней пьянки дома у Ивана у меня в кармане оставалось рублей пятьсот, и часть этой суммы необходимо было срочно перевести в жидкую валюту.

Я миновал общаговскую вахту, спросив, не возвращался ли Бац. С тех пор, как они с той девушкой вместе вышли из кафе, известий о нем не было. Вахтерша сочувственно покачала головой.

– А может, он у девушки какой? – участливо поинтересовалась она.

– Того и боимся... – пробормотал я под нос.

Русские говорят, в ногах правды нет. Раньше я всегда удивлялся – а что, в заднице есть? Но сейчас понял – это именно так. Едва я прошел пару метров по обледенелому асфальту, как голова закружилось, и пришлось присесть на лавочку.

Кстати, в этой стране я сделал своего рода открытие. По представлениям индийцев жизнь на Земле развивается, поочередно минуя четыре эпохи: Сатьяюга, Двапараюга, Третаюга, Калиюга. Последняя – эра смерти, время кровавой богини Кали. Но у русских есть эра похуже – Похмелюга. Слава Богу, она короткая и ее несложно перевести в банальный запой. Сейчас посижу немного и пойду переводить.

Рядом на лавке сидел мой знакомый еще по прошлому приезду – марокканец Басам, оливковокожий красавчик, любимец женщин и известный второгодник, уже дважды уходивший в академический отпуск. Басам был одет по сезону: в толстый кожаный тулуп мехом внутрь, в огромную ушанку, подвязанную шерстяным шарфом, в брюки, под которыми легко угадывались несколько слоев трико и теплых подштанников. Костюм полярника дополняли сапоги, сильно смахивавшие на унты – где он их раздобыл в этих южных широтах?! И рукавицы толстые, как у космонавтов. Из-под отстегнутого козырька ушанки марокканец подозрительно следил за кружащейся в воздухе ледяной пылью.

– Привет, – сказал я.

– Одеваться надо – это вам не Африка... – в ответ пробормотал Басам, делая сильные ударения в словах, и вытер нос свиной кожей перчатки. – Один марокканец вот так не оделся, простыл и умер.

– Где? У нас в университете?

– Нет. Вообще умер. В принципе.

Я покивал – еще бы, как не простыть при двух градусах ниже нуля принципиальному марокканцу!

– Вова, – Басам критически осмотрел мою синтипоновую куртку, шапку-"пидорку" и кроссовки, – твоя мама не зарадуется, если ты домой вернешься и там сдохнешь.

– Из-за простуд? Или в принципе? – Поинтересовался я.

– Зря шутишь, один знакомый марокканец...

– Тот же?..

– Нет, другой. Он так же шутил, а потом пожил с русскими и заболел нехорошей болезнью. До сих пор лечится.

На это мне ответить было нечего. Басам помолчал еще немного, а потом подытожил:

– Сдохнуть можно в это общежитие.

– Не в это, – поправил я, – в этом.

– Да в любом их общежитие сдохнуть можно! Один парень вон подраться хотел, а потом упал и сдох. Правда, он русский.

– Как сдох? У него же припадок был, его в больницу увезли, – я догадался, что Басам говорит о том задире, который едва не начистил морду Бацу.

– Не знаю, – Басам сделался совсем мрачным, – может, в больнице и сдох. Кто его разберет.

– Ладно, – я встал, задницу через тонкие джинсы и впрямь подмораживало, – пойду за пивом. А то один американец напился с русскими, а утром не пошел за пивом и сдох.

Басам понимающе покачал головой и поцокал языком:

– А потом пошел и снова ожил. Я его знаю. Его Бобом зовут. Хороший парень.

Мы рассмеялись.

Но дойти до ларька в углу маленького крытого рыночка, что располагался сразу за территорией университета, и днем и ночью снабжая его население не очень качественными смесями из спирта и воды, мне не удалось. На площадку перед общагой въехал белый "Нисан". Он остановился впритык к лавке, нам даже пришлось на шаг отступить от нее. Сквозь тонированное лобовое стекло я различил знакомый силуэт – это была Люда. Кажется, она плакала. Водительская дверца выпустила на волю и еще одного знакомого персонажа. Челюсти у нового парня моей возлюбленной были сжаты так плотно, что это походило на прикус пираньи. Небольшие глаза глубоко ввалились и смотрел на меня как-то странно, вскользь.

– Привет... – я не успел договорить, этот гад оказался рядом и врезал мне с разворота кулаком в лицо.

К тупой головной боли прибавилась острая – рот наполнился кровью и чем-то, походим на песок, наверное, рассыпался зуб. Язык мигом онемел, кажется, я откусил от него порядочный кусок. Ноги у меня подкосились, я упал на колени и выплюнул кровавую смесь на ботинки этого козла.

– Эй, зачем ты делаешь! – Басам закрыл меня своим не очень внушительным телом.

– Вали отсюда, черный, – прошипел мой мучитель, – не то сам выхватишь.

К моему удивлению, марокканец тут же сделал шаг в сторону. Не ожидал от него такой трусости.

Я потряс головой, пытаясь выгнать из нее замерший на высокой ноте звон и фейерверк из огненных шариков.

– Какого хрена... – эти слова дались мне с трудом, но других по-русски я не припомнил.

– Не умеешь дела делать – не делай, с-сука, – он схватил меня под мышки, легко вскинул вверх, толкнул спиной к лавке. И прежде чем я на нее свалился, по-каратистски заехал ногой в живот. Там, кажется, что-то лопнуло – больно было до невозможности. Вдобавок я упал на мерзлые деревяшки, отбив себе копчик. Он подошел ближе, намереваясь продолжить. Это было ошибкой: трусливый Басам, оказавшись за спиной, прыгнул сзади, уперся коленом в спину, а шею парню перехватил рукой и резко потянул на себя. Ухажер Люды захрипел, опустился на колени, схватил руки Бассама, пытаясь разжать замок из его ладоней, но тот держал крепко.

– Вова! Давай, по яйцу бей – я так не долго продержу! – крикнул мне марокканский рыцарь.

Я поднялся на ноги, и с удовольствием последовал его совету. Плененный боров заметался, стремясь вырваться, но это у него не вышло. В моем ударе сконцентрировалась, должно быть, вся злость – за боль, за хрустевшие на зубах крошки эмали, за Люду, за то, как они целовались у калитки.

Гад выпучил глаза и прекратил сопротивление. Второй раз я врезал ему поддых. Я знаю, что хороший удар в солнечное сплетение способен убить. Поэтому лупил не в полную силу, но достаточно для того, чтобы его проучить.

Наша потасовка заняла секунд десять. Первую ее часть – когда били меня, Людка сидела в машине. Но едва настала моя очередь торжествовать победу, она выскочила из "Ниссана" и повисла на мне, так что третьего удара не последовало.

– Не трожь его, Вова. Хватит!! – последнее слово она выкрикнула прямо мне в лицо, обдав его запахом мятной карамели. Неужели когда-то он мне нравился? Я отступил на шаг, тяжело дыша.

Бассам разжал руки, и наш противник тяжело сполз на землю.

– Саша, Сашенька, милый, ты... как? – женщина, ради которой я преодолел тысячи миль, рисковал жизнью, склонилась над этим жирноватым и, по-моему, довольно уродливым типом и гладила его по лицу дрожащими пальцами. Удивительно, но я не испытывал ревности. Мне лишь стало противно и... немного жалко этого избитого Сашеньку, собиравшего смятые чресла с мерзлого асфальта.

– Он первый начал... – по-мальчишески пробубнил я. Парень уже начал подниматься, но, похоже, рваться в драку больше не собирался. К тому же на крыльцо общаги вышли несколько арабов, друзей Бассама – мароканец тут же завел с ними пересыпанную жестами беседу. При таком численном превосходстве лезть на рожон значило быть униженным еще больше.

– Ко мне вчера пришли двое, – не глядя, бросила Люда, усаживая Сашу на капот, – Один толстый, зовут Ашот. Кто-то что-то взял у него. Этот кто-то, когда они боролись, выронил бумажку с моим именем и номером телефона. По описанию я решила, что это – ты.

– Ты сказал им, что это я? – язык мой вел себя, как враг мой – распух, цеплялся за зубы, причиняя боль, и совершенно не слушался.

– Я была одна дома. Они сказали, что из телефонной кампании, я открыла, они ворвались, связали руки, угрожали...

– Они не?.. – мне стало совсем дурно. Неужели ее изнасиловали?!

– Нет, ничего со мной не произошло, – Люда поняла, о чем я подумал. – Я не знаю, какие у вас дела, Боб, но я никогда не была так напугана. Спасибо тебе.

Меня будто оглушили. В душе быстро рос огромный, перекрывающий дыхательные пути, пузырь страха: к стыду моему, не за нее, а за себя. И прямо раздирало малодушное желание спросить, сдала ли она меня. Я с трудом сдержался.

– Я не хотел тебя подставлять, не знаю, как они... – я осекся, вспомнив, что тот кроссовок, который содрал с моей ноги Ашотик, был с секретом. В подкладку изнутри перед отъездом из России я вшил "счастливый" доллар – чтобы он привел меня обратно. Первый, заработанный мною, мой талисман, на котором в ореоле легкомысленных сердечек я записал ее имя и телефон. Я забыл о его существовании. А после нашей с Ашотом битвы подкладка ведь оказалась надорванной...

– Они собирались вернуться? – я отвлекся от своих мыслей.

– Я обещала, что если узнаю, где ты – позвоню. Скажи спасибо, адреса твоего тогда не знала, только то, что ты уже приехал. Ты ведь сказал мне по телефону многое, но не то, где остановился.

Отдышавшийся Саша наконец выпрямился. Люда придерживала его.

– Если к ней еще раз кто-то явится, я тебя урою, – он картинно, как герой вестерна, ткнул в меня пальцем. Палец был белый, холеный и на героическую конечность не походил.

– У тебя сутки, чтобы скрыться, потом мы им позвоним, – продолжил он.

– Мне жаль, – мне действительно было жаль. Всего – и этой дурацкой поездки, и того, что теперь придется уносить ноги, и своей распухшей морды. – Если хочешь, двинь меня еще раз. Сопротивляться не буду.

Мой противник криво усмехнулся и чуть подался вперед, будто соблазнившись предложением. Но тут же остановился:

– Если захочу, сделаю это без твоего согласия. Понял?!

Они сели в машину и укатили.

Басам поцокал языком и покачал головой:

– Проблемы, Вова?

Я кивнул.

– Ничего, все в жизни проходит. Вместе с жизнью. Это один умный марокканец сказал, ты его не знаешь.

Я постарался улыбнуться и вообще держать голову повыше. В этих словах действительно есть доля правды. Правда, Басам кое-чего не договорил. Тот марокканец, наверное, уже умер – ведь, похоже, это происходит почти со всеми знакомыми Бассаму марокканцами.

Под сочувствующими взглядами арабов я покинул гавань общежитского дворика и взял курс на "путеводный маяк" – пивной ларек на углу рынка. В голове вертелись планы от упаднических до самых героических – наплевать на все и никуда не ехать! В конце концов, не в милицию же Ашот пойдет – доказательств-то у него нет. Хотя... вот дурак! На том долларе моих отпечатков куча, если они, конечно, не залапали его "по самое не хочу"...

Впрочем, идти Ашоту никуда не надо. Найдет меня скоро – ведь Люда же догадалась, где искать, и поставит на счетчик. У них это первое дело.

Я ткнулся носом в телогрейку на спине здоровенного мужика, стоявшего в очереди за пивом. От спины воняло потом и еще чем-то неприятным – придется потом нос помыть. Мужик был вторым, а потому уже через пару минут я приник губами к холодному, чуть разбавленному хмельному напитку. Блаженство ухнуло в низ живота ледяной волной, утихомиривая поселившуюся там тупую боль от удара, и вернуло жизни пастельные оттенки. Хор-рошо! Есть зерна истины в исконно русских увеселеньях! И зло можно воплотить во благо, и похмелье – в наслаждение. Сейчас возьму еще одну, и на свежую голову подумаю, как быстрее отсюда свалить...