Текст книги "Солнечное затмение 2 (СИ)"

Автор книги: Андрей Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

   Джон сквернословил и ругался больше всех, когда ему приходилось подолгу вслепую рвать с земли лианы и плести самую настоящую бессмыслицу. Тем не менее, канат все более увеличивался в длине, и чтобы пройти по темноте из одного его конца к другому, требовалось уже почти полчаса. Передвигаться по черному миру, не видя собственных рук и ног, они научились довольно быстро. Главное правило: необходимо закрыть глаза. Во-первых, от них и так не было никакого толку, а во-вторых, какая-нибудь острая ветка могла сделать так, что от них толку не будет уже никогда. Еще одно правило: перебирая руками канат, очень осторожно ступай на землю: запнувшись, можно было доставить себе немало хлопот. Однажды Вайклер неудачно навернулся, скатился в какой-то овраг, вмиг спутал всякие пространственные ориентации и еле отыскал этот канат снова. Каждый космоплаватель уяснил одно: пока он держится руками за канат, он имеет шансы на жизнь. Если он его потерял – все равно, что сорвался в открытый космос.

   Гораздо с большим удовольствием Джон трудился над изобретением всеразличных капканов. Он рыл ямы с хитроумными приспособлениями, ставил петли, плел клетки похожие на большие мышеловки. Антонов все подшучивал над ним:

   – Думаешь, зверь, увидев твою петлю, захочет повеситься? Или съест приманку и уснет прямо в яме от обжорства?

   Всякого рода подтрунивания вмиг потеряли свою актуальность, когда Джон приволок на поляну нечто похожее на летучую мышь и еще пару зайцев с длинными, что у зайцев особенно в моде, ушами.

   – Беру свои мерзкие слова обратно. – Антонов схватил одного зайца за уши и долго разглядывал, потом принялся ставить над ним научные эксперименты.

   Оказывается, что зверь совершенно не реагирует на видимую часть светового спектра. Либо ориентируется, как мышь, по ультразвуку, либо воспринимает окружающие его мистификации в инфракрасном диапазоне. Как бы там ни было, но появление на поляне настоящего мяса являлось таким же настоящим праздником.

   – Кажется, я кое-что могу объяснить, – Антонов щелкнул зайца по носу и отправил в вольер. – Нам не надо опасаться крупных хищников по самой тривиальной причине: в лесу их попросту нет. Никакой крупный плотоядный зверь не выживет в абсолютных потемках.

   – Ты нас сказочно обрадовал, – Джон принялся строгать вертела.

   – А это... – Антонов еще раз указал на маленького затравленного зверька, – и не заяц вовсе. Какой-то неудавшийся клон или мутант. Глядите, его зрачки покрыты матовой пеленой. Ч-черт... все здесь как-то не то и чего-то не так. А давайте договоримся, кто из нас первый сойдет с ума, тот скажет об этом остальным.

   – А кто из нас первый помрет, тот тоже даст как-нибудь знать, что он помер, – в тему ответил Джон, даже не задумываясь над тем, что он сказал.

   Долгое и, казалось бы, совершенно бессмысленное плетение каната начало приносить любопытные результаты. Первым об этом сообщил Вайклер. Как-то он вернулся со своей смены и сказал, что во тьме слышал какой-то отдаленный шум – столь слабый, что он, пожалуй, граничил с незатейливой слуховой галлюцинацией. Следующей была смена Джона. Он вернулся, расхохотался своему бывшему штурману прямо в лицо и громогласно заявил, что у того первая степень идиосинкразии. Никакого шума нет. Как оказалось впоследствии, Джон попросту был глуховат на оба уха. Что немудрено: привычка постоянно орать на своих подчиненных должна была ему вылезти каким-то боком. Антонов подтвердил, что из глубины мрака действительно доносится слабый загадочный гул. Это либо река, либо... страшно подумать: долгожданный шум цивилизации?

   Один лишь факт и одно робкое предположение, и плетение каната сразу превратилось из добровольной каторги в нездоровую страсть. Все ломились в глубину Тьмы, спешно сплетали лианы, лишь бы поскорее узнать, что ночь грядущая им готовит. Загадочные звуки, похожие на легкий звон в ушах, стал слышать даже Джон. Жизнь снова обрела Смысл, который не стыдно было написать с большой буквы. Все разговоры на поляне были только на одну тему. Каждый раз, когда кто-либо возвращался со смены, ему задавали один и тот же вопрос: «что слышно?»

   Была смена Вайклера. Он добрался до конца каната и, прежде чем начать работу, отдышался и вслушался в обманчивую тишину. Вот опять этот шум. И чем длиннее становился канат, тем ближе они находились к его источнику. Порой шум казался бесконечно далекой мелодией, порой работой двигателя, а иногда просто завываниями шаловливых ветров. Но в этот раз Вайклер вслушался с особенной тщательностью и впервые различил отчетливые всплески воды... Да, именно воды. Значит, изначальная версия, что это все-таки река, оказалась единственно верной. Значит...

   Вайклер даже не сообразил, радоваться этому или огорчаться. Он нагнулся к земле, нашарил кусты лиан и принялся выдирать их вместе с непрочными корнями. Руки уже ловко научились сплетать их между собой, а зрительные восприятия для этого дела, казалось, стали совершенно ни к чему. Проблемой было и оставалось найти недалеко растущее дерево, чтобы перекинуть к нему канат и надежно закрепить на какой-нибудь ветке.

   Отдаленные всплески волн слышались еще много раз. У него уже не оставалось сомнений, источник шума – бегущая масса воды. Вайклер часто отрывался от работы и подолгу вглядывался в черное никуда. Вода все-таки могла быть и признаком цивилизации. К примеру, гидроэлектростанция (до ужаса смешно звучит) или, если уж река, то с поселениями людей. На небе продолжали тлеть ничем не обеспокоенные звезды, но на земле не было видно ни огонька. Вайклер набрался мужества и громко закричал. Что-то придурковатое, типа «э-ге-гей!» Звучное, раскатистое как гром эхо передразнило его возглас и запуталось в бескрайней глуши. В ответ – ничего. В ответ – никого. Даже зверь никакой не рыкнул. Всяко веселее было бы.

   Время, отведенное на плетение каната, никаким способом не поддавалось измерению, поэтому каждый работал ровно столько, сколько ему подсказывала совесть. Вайклер зацепил концы сплетенных лиан за толстый сучок и, облегченно вздохнув, двинулся в обратный путь. Канат был словно живым нервом, связывающим крохотный мирок света и целую бездну темноты. Движение здесь было немыслимо, если ты не коснешься рукой лиан и не заскользишь по ним своими влажными ладонями. Так, к примеру, троллейбус не двинется с места, если не коснется проводов, дающих и энергию, и направление пути. Вайклер шел и чтобы убить время, он его, как ни странно, творил: считал в уме секунды, складывал их в минуты, которые тоже имели непрерывный счет. Если не брать во внимание погрешность, то путь от края каната до Зоны существования составил час и пятьдесят три с половиной минуты. Поздравлять себя с этим событием было совершенно бессмысленно, так как дата совершенно некруглая. Кстати, кое-что о зонах. Их было всего три. И эти понятия в местный сленг ввел Антонов. Зоной видимости считалась сама поляна и та область в вокруг нее, где можно было различить хотя бы собственные пальцы. Зона существования – это та область, откуда еще видать костер, даже если он кажется крохотной точкой. В Зоне существования, в принципе, можно обходиться и без каната, так как имеется ориентир для возвращения назад. И наконец, Зона небытия – это весь окружающий мир. Сказать громче: вся окружающая вселенная. Впрочем, громко говори об этом или тихо, беспощадная и угнетающая действительность от этого никак не изменится.

   – Река! – Вайклер вышел на поляну и уставший свалился на землю, для чего-то добавив: – Можно будет искупаться, кстати.

   Антонов запустил пальцы в свою изрядно отросшую бороду, потеребил ее, подергал в разные стороны, и лишь потом стало ясно, что он таким вот образом нервничает.

   – Та-ак, друзья мои... Если мы с двух сторон окружены реками, то положение наше, я бы сказал, хре-но-вень-ко-е... – последнее слово он произнес с особой эмфазой. – А может оказаться еще хуже: мы находимся на огромном острове.

   – Или еще хуже: в огромной заднице! – Джон широко отворил рот и смачно зевнул. – А чего из этого делать проблему? Соорудим плот да переплывем на тот берег... Только есть ли в этом смысл?

   Небо сегодня выглядело особенно чистым. Слово «сегодня» не очень-то клеилось к данной ситуации, его употребляли просто по инерции. Вайклер, ложась спать, постоянно говорил: «завтра утром займусь тем-то или тем-то». Джон обычно злился: «ты хоть помнишь, как утро выглядит, и что это вообще такое?» Антонов отшучивался: «а я зато ночь помню как выглядит!» Так вот, о небе...

   Оно очень редко бывало таким звездным. От обилия крохотных огоньков с непривычки рябило в глазах. Они походили на россыпь белых веснушек, создающих контраст черноте мироздания. Лики знакомых созвездий, точно лики близких родственников, привносили в душу тихую радость. Бледный рукав млечного пути походил на шлейф свадебного платья. Он словно был сорван с невесты, небрежно растрепан ветром, потом затвердел от холода и застыл между звезд. Сами же звезды постоянно мерцали, будто отвоевывали у всевластной тьмы право на собственное существование.

   – Да Земля же это! Земля! – Александр простер руку к небу и даже рассмеялся столь очевидному открытию. – Какие тут могут быть сомнения? Может... допустим, по какой-то причине она перестала вращаться, и мы постоянно находимся на ее темной стороне. Почему нет? В конце концов, должно же быть научное объяснение этому... дебилизму! Должно или нет? – он вдруг схватил Вайклера за грудки и стал шутя трясти, мол: «сознавайся, гад, должно или нет?»

   – Должно! Должно! Только отвали от меня. – Вайклер небрежно отбросил его руки. – Легче нам от этого станет?

   Обилие звезд привело души в немой восторг, этой красоты они не видели с самой Фрионии. Поэтому, задрав головы, глядели в эмпирей вселенского бытия. И не могли наглядеться. Так как знали, что скоро все исчезнет. Небо опять заволокут невидимые тучи, оставив для ностальгического воспоминания три или четыре звездочки, будто три или четыре прощальные слезинки.

   – Э-эх! – Джон махнул рукой. – Не видать нам больше белого света как женских половых органов. Сдохнем мы все на этой поляне, вспомните потом мои слова.

   Антонов поклялся:

   – Когда сдохнем, обязательно вспомним.

   Настроение у бывшего экипажа «Безумца» было в некотором смысле зеркалом небес. Чаще всего среди них царило угнетение, апатия, русская хандра и американский сплин. Изредка случались проблески надежды уж если не на что-то лучшее, то хотя бы на какие-то перемены. Однообразие и вечная тьма давили на психику как на больной нерв. Если космоплаватели и испытывали иногда некое подобие радости, то все эти торжественные моменты несложно пересчитать по пальцам. А чему тут вообще можно радоваться, никто толком объяснить не мог. Бывало, радость обманчиво воспринималась как простое отсутствие печали. Обесцененное чувство душевного благоденствия.

   – Ставлю на кон свою последнюю сигарету, что нас всех здесь ждет медленное помешательство! – заявил Джон. – И когда это случиться, я ее с удовольствием выкурю.

   – А я ставлю свой член против твоей сигареты, что мне лично помешательство не грозит, – парировал Антонов. – Даже в том случае, если всю оставшуюся жизнь суждено провести в этих потемках.

   – Заядлый оптимист?

   – Я бы сказал: неисправимый.

   Плетение каната продолжалось. Причем, этой работой добросовестно занимались все трое. Антонов – как автор идеи. Вайклер, как человек поверивший в идею. А разочарованный во всем Джон просто за компанию. Каждый из них по очереди уходил в Зону небытия, где, используя лишь ловкость рук и никакого мошенничества, сплетал между собой прочные лианы. Голос реки уже отчетливо звенел в ушах, но был пронизан трауром. Не веселил ни всплеск незримых волн, ни грохот сокрытых тьмой перекатов. Так сильно шуметь могут только горные речки, и они, как правило, нешироки. Джону повезло, его нога первая нащупала воду. Он привязал еще пару лиан, шлепнул концом веревки по поверхности воды, услышал слабый всплеск и задал себе очевидный вопрос: «ну, и куда теперь?» Монотонный шум в ушах вряд ли являлся подсказкой ответа. И гул внутри черепа, симулятор мыслительного процесса, был столь же неразборчив. Джон, наверное, минут двадцать пристально вглядывался в равнодушную толщу тьмы, надеясь заметить в ней мифический огонек цивилизации. Если бы и не цивилизации – чего угодно. Но все бестолку. Он нашарил в кармане зажигалку, щелкнул ей, и секунд пять позволил себе полюбоваться, как розовый язычок пламени сжимается от испуга перед вездесущим мраком. Увидел часть собственной руки и почерневшие от работы пальцы.

   Вот и вся цивилизация.

   Когда все трое собрались возле своего костра для обсуждения дальнейших действий, Вайклер выдвинул довольно смелую идею.

   – Так! Во-первых, не раскисать! Река – это все же не океан. Нам следует помнить, что мы вообще чудом остались живы. Первое, что я предлагаю: это смириться и воспринимать жизнь в том уродстве, в котором она пред нами явилась. А во-вторых...

   – Тише! – Антонов вскинул одну руку вверх и даже немного привстал, его заостренный взгляд воткнулся куда-то вдаль.

   – Во-вторых...

   – Да тише ты! Там звук... похожий на рев крупного животного...

   Все мигом заткнулись и принялись оглядываться. Но кроме треска умирающих поленьев и легкого ветерка природа не дарила никаких иных звуков. Стойко молчали минуты полторы. Потом Джон произнес:

   – Ты нас так больше не пугай. А то и в самом деле испугаться можно.

   Вайклер махнул рукой и продолжал:

   – В общем, я предлагаю исследовать берег той реки. Для этого необходимо разжечь на противоположном конце каната костер. И прогуляться по берегу. В ту и в другую сторону.

   – Дельная мысль, – охотно согласился Антонов. – Между прочим, именно это мне уже несколько раз самому приходило в голову.

   После непродолжительных обсуждений решили сделать так: Вайклер остается на поляне следить за костром. Джон и Александр приимут на себя этот подвиг. Вышли они, правда, несколько неудачно. С неба заморосил мелкий дождь, канат стал скользким, одежда начала промокать.

   – Послушай, Алекс, лучше вернуться. Костер не сможем развести, да и замерзнем как черти. – Джон сказал это, когда половина пути была уже пройдена.

   Антонов долго раздумывал над ответом, рядом лишь слышалось его частое сопение.

   – Ты ведь у нас считаешься капитаном. Как скажешь, так и будет.

   Джон сильно сжал канат вспотевшими ладонями. От этой всепоглощающей тьмы кружилась голова, пьянел рассудок и чувство реальности происходящего окончательно вылетало из-под ног.

   – Слушай, Алекс, ты вообще где? Далеко или близко от меня?

   – Судя по голосу, шагов десять. Так что, идем дальше или возвращаемся?

   У Джона в душу пришел порыв какого-то сладкого безумия, и ему вдруг стало все по фигу. Все, творящееся внутри и снаружи его телесной оболочки. Он громогласно заявил:

   – Какая, к чертям, разница: вперед двигаться или назад? Уж решили идти, так идем!

   И правильно. Минут через пять дождь закончился, а еще через двадцать милосердное небо подарило путникам несколько звездочек. Словно несколько крохотных отдушин в черном потолке огромной тюремной камеры. Стало даже легче дышать. И уже очень скоро послышался знакомый шум водяных перекатов.

   – Скоро конечная станция. Тормози ход, – предупредил Антонов.

   Развести костер на берегу оказалось не такой уж и проблемой, как они себе вообразили. Собирать на ощупь хворост им было не привыкать. Джон щелкнул зажигалкой, и тонкие, лишь слегка подмоченные дождем ветки с легкостью заразились синдромом пламени.

   Появился свет!

   Маленький костерок все более возгорался, поглощая новые и новые порции дров. Огонь воинственно надул красные щеки, разгоняя и распугивая тьму по разным сторонам. Космоплаватели наконец-то увидели друг друга в лицо. Даже рассмеялись от радости.

   – Это ты Джон?! Я тебя узнал!

   – Антонов! Посмотрел бы ты на свою заросшую морду, инфаркт бы схватил!

   Красноватый свет вырисовывал во мраке их силуэты и придавал их телам багровые оттенки. Стало видно берег, саму реку с бледными барашками волн, их свисающий канат, воткнутый в самые недра темноты. Чем сильнее разгорался костер, тем более видимой становилась реальность.

   – Мы творим мир заново! Прикалываешься?! – крикнул Джон.

   – Прикалываюсь, прикалываюсь... Пошли еще за дровами.

   Они создали новую Зону видимости. В принципе, они бы могли создать ее в любом месте вселенской тьмы. Но берег реки – неповторимо подходящее место. Мир был так слабо очерчен в своих контурах, что выглядел черно-белым сном. Серые, чуть контрастирующие со мраком штрихи деревьев казались не то чтобы миражом: в них сохранилась лишь десятая часть их реального естества. Их неясные контуры плавали перед глазами и служили каким-никаким, а ориентиром местности. Черная вода с редкими красными бликами огня текла откуда-то из минус бесконечности в плюс бесконечность. Ни начала, ни конца. Пожалуй, лишь ярко озаренный ореол песка – единственное, что здесь существовало на самом деле. Джону было любопытно понаблюдать за своим коллегой. Когда Алекс находился близко к огню, он становился обыкновенным человеком из плоти и крови. Как только он от него удалялся, то сразу мерк, превращаясь в фантом, а после в человека-невидимку. Оставался лишь его голос, насыщенный множеством ругательств по поводу всякого спотыкания или неудачного падения.

   – Ну что, кинем жребий? – Антонов принес еще одну охапку хвороста и накормил ей голодное пламя.

   – Мне лично все равно. Абсолютно.

   – Тогда я первый. Следи за костром, это для меня теперь единственный ориентир. Как бы долго я не отсутствовал – жди.

   – По-моему, уже обо всем давно договорились.

   Эта была последняя реплика. Антонов, впрочем, хотел еще что-то произнести на прощанье: этакое высокопарное и пафосное, но потом махнул рукой, взял два прутика и удалился во тьму. Его фигура быстро растаяла для взора.

   Джон не придумал ничего лучшего, как заняться поиском провианта. Добывать пищу было не так уж сложно, даже не видя ее перед собственными глазами. К примеру, грибы местами росли в таком изобилии, что достаточно было несколько минут пошарить ладонью в сырой траве, и десяток-другой уже в сумке, готовятся быть нанизанными на вертела. То же касалось и ягод. Осязательный сенсуализм, то есть познание окружающего мира исключительно через чувственные ощущения, обострился у них до сверхчеловеческих возможностей. Вот с ловлей дичи были и оставались большие проблемы. Самопальные ловушки давали мало проку, но дело даже не в этом: дичи как таковой не было. Редко когда встретятся какие-нибудь мелкие грызуны, а перепуганный от страха бобер с двумя острыми резцами, пожалуй, почитался здесь за главного хищника. Джон, как и обещал, поставил ловушки для рыб. Раз двадцать уже ходил их проверять, но всякий раз возвращался и говорил одно и то же: «Клянусь, я поймал огромную акулу, но она, проститутка, выскользнула у меня прямо из рук. Вот нажрались бы, а?»

   Сейчас Джон разлегся у костра, уставился на небо с немногочисленным воинством звезд и стал терпеливо ждать. Ожидание удлиняет время в несколько раз. Ему казалось, Антонова нет уж целую неделю. Одиночество и эта губительная тьма начинали уже медленно сводить с ума. Джон вдруг понял, что самое страшное из ожидаемого – именно одиночество. Это эпицентр всех душевных кошмаров: когда не с кем поговорить, не с кем пошутить, некого даже послать по хорошо известному адресу. Найти собственную смерть в черном мире можно столь же просто, как и наткнуться на какой-нибудь острый сучок. Ведь когда-то их останется двое... а потом один. И этот один окажется самым несчастным из всех троих. Один-единственный среди вселенной, выше краев переполненной мраком... Одинокая органическая молекула, болтающаяся в просторах космоса. Это жизнь лишенная не то что смысла, даже права именоваться жизнью. Капитан почувствовал, как по спине у него побежали мерзкие мурашки, и на душе стало невыразимо мрачно. Он долго и бесцельно глядел в недра огня...

   «Куда же делся Антонов?» Джон, как заключенный, принялся делать круги около костра со сцепленными за спиной руками. Сколько еще ждать? В какое-то черное мгновение ему показалось, что нет ни Вайклера, ни Антонова. Их, как физических объектов, никогда и не было. Все его прошлое: Земля с миллиардами людей, полет к Проксиме, мнимый экипаж – все это было смодулировано его сознанием. Реально только то, что он видит сейчас. А видит он ни что иное, как отсутствие реальности.

   Именно поэтому, когда Джон услышал из глубины мрака какую-то песню, первое что он подумал: у него наконец-то закоротили пара извилин в голове. Но пел никто иной, как Антонов. Он возвращался... Когда костер осветил его приближающуюся фигуру, капитан думал, что сойдет с ума от радости. Алекс выглядел таким уставшим, будто не прогуливался по берегу реки, а где-то разгружал состав с углем. Его комбинезон был весь в грязи, на липкое от пота лицо осел слой пыли, но глаза, на удивление, сияли бодростью.

   – И никого я не встретил... и никого не испугался...

   Капитан, разумеется, не понял этого чисто русского юмора.

   – Рассказывай давай! Я уж тебя хоронить собрался. Вон, и крест уже на могилку начал выстругивать!

   Александр присел на камень, посмотрел на освещенный кусок реки с флуктуирующими миражами бегущих волн и лениво произнес:

   – Нечего мне рассказывать. Не знаю, сколько миль я прошел. Думаю, не меньше двадцати в одну сторону... Пусто! Ни одного огонька, никаких признаков не только разума, жизни вообще. Вот такая вот фигня.

   Его брови ссутулились и надвинулись на глаза. Он взял свои прутики-поводыри и начал помешивать ими огонь, едва соображая, что совершает совершенно несуразные действия. Монотонный шум реки убаюкивал ум, и тот поддавался целительной апатии. Антонов добавил к сказанному:

   – Я уже давно смирился с худшим вариантом. Ничего здесь нет, и нам всю жизнь придется втроем слоняться по этой темноте. По миру, в котором уже никогда не взойдет солнце...

   – Ладно, теперь моя очередь. – Джон выпрямился и размял затекшие мышцы, потом поднял с берега плоский камень и пустил по реке блинчики. Через десять шлепков камень пошел на дно.

   Они поменялись ролями. Теперь Антонов дежурил у костра, а Джон пошел исследовать берег в противоположном направлении, выставив перед собой два тонких прутика, будто два нервных отростка. Это, кстати, изобретение Вайклера, когда он после посадки слонялся во мраке. Оказалось, довольно удобная вещь. Одним прутиком водишь у себя под ногами, чтобы не споткнуться о какую-нибудь корягу или крупный камень, другим шаришь пространство перед собой. И зачем вообще нужны эти глаза?

   Первые полчаса Джон часто оглядывался назад, наблюдая за тем, как уменьшается костер и как угасает нимб света вокруг него. Зона видимости осталась позади, и он двигался в зоне Существования. Уже совершенно не видя собственного тела. А костер превратился в красноватое пятнышко, точно где-то неподалеку горела простая спичка. Вот также однажды удалялось Солнце, когда они летели к Проксиме. Сначала яркая, палящая нервы звезда. Потом лишь маленький шарик, подвешенный в пустоте, затем крохотная звездочка, похожая на искрящуюся гирлянду, и в конце концов – холодная белая точка, мало чем отличающаяся от остальных.

   Когда искорка костра потухла, Джон, по здешним понятиям, вошел в Зону небытия. Теперь у него остался лишь один ориентир: шум бегущей справа реки. Прутики прощупывали мертвое пространство. Пару раз, правда, пришлось навернуться, но он довольно быстро освоил этот метод передвижения. Берег был мощен мелкой галькой, лишь изредка встречались крупные валуны, которые чувствительный прутик тут же определял, давая напряжение на пальцы. Самое неприятное, что могло повстречаться, это ямы. Их почувствовать было сложней, и именно на ямах Джон чаще всего и набивал себе синяки. Каждое падение на поверхность выглядело локальным апокалипсисом. Нога внезапно подворачивается, ты теряешь всякую ориентацию и летишь в бездну, не зная куда и каким местом упадешь. Порой приходилось завывать от боли. Когда Джон подвернул себе коленку, да так, что от боли долгое время не мог даже встать, он хотел плюнуть на все и ползти назад.

   Поднялся все-таки и хромая заковылял дальше... Если шум в правом ухе усиливался, значит, река слишком близко. Либо он сбился с направления, либо она сама делает вираж на местности. Вскоре дали о себе знать голод и усталость. Провизия у него лежала в рюкзаке, сделанном все из той же парашютной ткани, а усталость лечилась не иначе как отдыхом, еще лучше – сном. Как спать в черном мире их тоже научил Вайклер. И как закапывать свое тело в песок, спасаясь от холода, и даже какие молитвы на ночь следует читать, чтобы не уснуть навсегда.

   Джон не вел счет времени своему странствованию, да это было и бессмысленно. Он твердо для себя решил, что продвинется по берегу насколько хватит терпения или пока не встретит непреодолимое препятствие. Нужно было иметь ввиду, что возвращение назад будет столь же долгим и томительным. Самый большой страх, который он сейчас испытывал, что возвратившись назад, он по какой-то причине не обнаружит костра...

   Черное небо и черная земля опять закрутились в голове, и Джон полетел в очередной овраг. Какое-то колючее растение вонзилось иголками ему в спину. В подобных ситуациях самое святое дело – это от души выругаться, что он и совершил. Но самое важное событие произошло, когда он вылазил на поверхность.

   Слева по курсу вспыхнула и померкла искорка света...

   Джон медленно повернул голову и прощупал взором темноту. Пусто. Потом он слегка изменил положение тела, и искорка появилась вновь, от волнения у него даже выступил пот. Неужели все-таки свершилось?.. Никогда в жизни еще он не страдал галлюцинациями, и теперь был убежден, что точечный свет имеет реальный источник. Чтобы добраться до него, придется идти в глубь леса, но он был уверен, что если не использует этот шанс, второго уже не будет. Пусть там будет кто угодно. Хоть черти с рогами. Лишь бы не полное отсутствие жизни. В голове у него закрутились разные варианты. Что это? Деревня? Просто костер? Какие-нибудь охотники? А может... свет электрический, и он видит краешек крупного города?

   Сердце заколотилось, как у юной девицы, которая идет впервые на свидание. Вот вселенский каламбур! Они летели к Проксиме, надеясь открыть там разумную жизнь. А жизнь приходится открывать на собственной планете. Джон сделал первые несколько шагов... потом еще несколько, но уже смелее. «А что я им скажу? Что они вообще из себя представляют? Поверят ли они, что я прибыл со звезд? Поверят ли они, что я вообще человек?»

   Вот и первые ветки начали хлестать по лицу. Среди леса передвигаться было сложнее, чем по берегу. К тому же, опасней. «Что я им скажу? – Джона мучил только этот вопрос. – Может, я попаду к каким-нибудь диким племенам каннибалов? Алекс меня так и не дождется!» Смешно это или грустно, но Джон, проигрывая в мозгу эту ситуацию, испугался не столько за себя, сколько за Антонова. Он на своей шкуре испытал, как мучительно это ожидание, томление пыткой одиночества и полной неизвестности.

   Огонек разгорался, а шум когда-то существовавшей реки все более проваливался в бездну. Каждый шаг казался подвигом, а каждая мысль вершила собой долгие часы философских раздумий.

   Нет, это не деревня. Тем более не крупный город. Свет был одиночным и не очень ярким. Может, здесь проживает местный егерь? Когда Джон уже мог ясно различить пламя костра, он немного успокоился. А в его голове внезапно возникла совершенно идиотская мысль: «а могут ли обезьяны разводить огонь?»

   К чему мозг такое сказал? Сначала бы подумал, а потом бы уже мыслил...

   Чем ближе Джон подходил к загадочному костру, тем больше боролся с собственным волнением. Сказать откровеннее – со страхом. Он впервые пожалел, что не одолжил у Антонова пистолет. Деревья стали более контрастными и налились слабой цветовой гаммой, будто созрели. Их голые, лишенные листьев ветки были воткнуты в полумрак, создавая древесную паутину в обозреваемом пространстве.

   Джон вышел на какую-то поляну и замер...

   Потом упал на колени.

   Потом завыл так, что разбудил мирно почивающего в палатке Вайклера. Тот выполз оттуда и с сонной физиономией добил его своим дурацким вопросом:

   – Ну, чего? Нашли разумную жизнь?

   – А шел бы ты на хрен!! – Джон с клокочущей яростью вырвал траву у себя под ногами и подбросил ее вверх. Потом встал на четвереньки и еще долго мотал головой, охая и вздыхая.

   Приступ отчаяния схлынул так же быстро, как быстро проходили приступы редкой радости. Когда все трое собрались на родной поляне, они долго укоряли друг друга, не в состоянии разобрать, кто больше виноват в произошедшем. Огромное количество труда было по сути напрасным. Сооружая свой канат, они потеряли во тьме всякую ориентацию, и канат, описав по лесу огромный крюк, вывел их к той же самой реке, возле которой они находились, и до которой они и так могли добраться в течение десяти минут. Больше всех досталось Антонову, так как ему пришла в голову вся эта идея. Он стойко отнекивался, утверждая, что ошибочна не стратегия, а тактика. К тому же, более лучшего способа исследования местности, кроме как плетение этого злосчастного каната, никто пока не придумал.

   – Лучше бы я все это время плевал в потолок палатки, чем заниматься бессмысленной работой! – орал Джон.

   – Иди поплюй. Может, легче станет! – Антонов указал рукой в сторону палатки, и вдруг замер с открытым ртом и вытянутым указательным пальцем.

   В этот самый момент из глубины леса донесся рев какого-то животного. Уж явно не суслика. Так кричать мог только хищник. Не исключено – голодный. На сей раз этот загадочный голос слышали все без исключения. Переглянулись. Поморгали испуганными глазами. Вайклер выдвинул самую разумную гипотезу:

   – Так может выть только собака Баскервилей.

   Джон поерзал на одном месте и спросил:

   – Слушай, Антонов, сколько у тебя зарядов осталось? Четыре?

   Звук больше не повторился, хотя его ждали несколько часов, лежа в палатке и ворочаясь в разные стороны. После долгих дебатов решили, что всем троим необходимо прежде всего отоспаться, а потом уже принимать какие бы то ни было решения. Джон залез рукою под подушку, вынул оттуда пачку с последней сигаретой, вытащил ее. Понюхал. Помечтал. Поглотал горькую слюну. И засунул обратно. Ему страшно хотелось курить. Иногда он сознательно долго ничего не ел, чтобы чувством голода перебить чувства жажды табачного дыма. Но последняя сигарета была для него святыней. И у него не поднималась рука осквернить ее пламенем...