Текст книги "Солнечное затмение 2 (СИ)"

Автор книги: Андрей Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

   – Старая вонючая проститутка!! – орал Лаудвиг. – Везем ее как королеву в карете, а она даже не пошевелит своими вшивыми патлами!

   Дальше начались проблемы посерьезней эмоционального срыва. Копыта коней стали погружаться в размякшую почву, и они шли все медленней, покачиваясь на ровном месте. Лаудвиг спрыгнул и почувствовал, как его ноги со звучным хлюпом вошли в мутную жижу.

   – Проклятье! И все на мою голову!

   – Сьир, дальше идти бессмысленно, попытаемся обойти город с другой стороны.

   Всадники принялись нехотя разворачиваться, лошади, не понимая столь странного поведения наездников, возмущенно ржали. Все от души выругались, одна лишь Ольга скучновато зевнула. С противоположной стороны дороги поначалу все складывалось благополучно: и лес был реже, и сухая твердая земля благоприятствовала движению, но потом снова началось болото, да так резко, что один из разведчиков тьмы с криком провалился в какую-то яму. Пьен помог ему выкарабкаться, а истерически ржущую лошадь вытаскивали всей компанией.

   – Опять проклятье! И опять на мою голову!

   Принц плохо владел своими эмоциями, и вспыльчивость властвовала им как безвольной марионеткой. Изнеженный, избалованный роскошью дворцовой жизни, он был в полнейшей растерянности, с последней надеждой поглядывая на своих сопровождающих. Князь лишь задумчиво хмурился, и от этого его размалеванное краской лицо становилось неотличимым от демона. А лейтенант, знаток этой странной болезни, фактически стал главнокомандующим, от его мнения зависело все.

   – Сьир, успокойтесь. Мы в клещах. В болотистой местности такое явление не редкость. Выбора нет: поедем по дороге. Это не так страшно, как мы пытаемся себе внушить. Главное – ни с кем при встрече не заговаривать и не вступать ни в какие контакты. Думать только о печальном. Ни в коем случае не говорить ничего веселого или смешного. Полезно заняться самоистязанием... Эй! – обратился он к солдатам. – Хотите выжить – заставьте свое тело страдать! Это приказ!

   Стражники ринулись его исполнять с рвением еще большим, чем если бы им сейчас предложили сходить в баню или в какую-нибудь пивнушку. Инстинкт самосохранения прогнал из души все мелочные чувства. Одни стали рвать колючки и пихать себе под одежду, другие вырезали хлысты и принялись стегать себя со всех сторон. Третьи резали в разных местах свое тело. Принц счел, что с него достаточно ноющих нервов.

   – Хорошо, едем, только быстрей!

   Да, это был небольшой городок, ворота которого были распахнуты настежь и даже не охранялись. Их резные деревянные створки напоминали раздвинутый занавес. Словно подъезжали к театру. Словно там их ожидает некое представление. На въезде в город к ним вышел какой-то старичок и ласково спросил:

   – Куда путь держите, добрые воины?

   В ответ не прозвучало ни слова. Лаудвиг краем глаза заметил, что старичок уж слишком мал ростом для взрослого мужчины, и голос его показался каким-то детским.

   Вот уже и пределы города... Ожидания некого осязаемого ужаса вроде как не оправдались. Все было тихо и спокойно, вдоль городских улиц тлели редкие факела, разбрызгивая в окружающую пустоту сонный свет. Ходили обычные люди во вполне обычных одеяниях, многие из них сидели на лавках и о чем-то лениво болтали. Кто-то слонялся в таких же комичных масках черно-красного уродства, но большинство предпочло остаться в естественном обличии. Проезжая мимо одной скамейки, на которой сидело человек десять, Лаудвиг услышал их разговоры. Странно, но разговоров-то по сути и не было, каждый бормотал сам с собой:

   – Ох, смерть, смерть... скоро смерть моя, смерть... она придет, она непременно явится...

   – Да, она явится в белой фате, как невеста... Смерть, желанная смерть... И будет нам радость вечная... Смерть, моя смерть, долго ли ждать тебя, возлюбленную...

   – Ох, смерть, смерть, смерть... Я готов призывать тебя хоть вечность, дабы покинуть этот опостылый мир... Зачем огонь? Зачем тьма? – последовал тяжелый вздох, – Зачем дышать? Зачем есть? – еще один, – Зачем любить? Зачем ненавидеть? Все это так бессмысленно... одна лишь смерть...

   – Смерть... она моя страсть... мне сладко шептать ее имя... смерть... смерть... смерть...

   Короче, все на одну тему. И не малейшего разнообразия. Люди сидели, склонив головы и не обращая внимания не только на проезжавших мимо знатных гостей, но и на всю черную вселенную вместе взятую. Если бы сейчас перед ними появился сам Непознаваемый и громогласно крикнул: «Очнитесь, бездельники!» – никто бы из них даже глазом не моргнул. Лаудвиг услышал слово «смерть» раз, наверное, сорок. И душу пробрала невыносимая жуть. По улицам города люди передвигались словно механические куклы, у которых останавливается пружинный завод: медленно, пассивно, безучастно. Среди них Лаудвиг не отыскал ни единого молодого человека: одни дряхлые старики. Причем, многие из них ростом и хрупким телосложением не отличались от детей. И лишь чуть позже принц с ужасом понял: это и есть дети! Рядом ходили малыши, которым не исполнилось и половины эпохи отроду. Их лица были изуродованы старческими морщинами, кожа – увядшей, волосы – побелевшими от седины. Им совершенно были неинтересны детские игры или забавы. Лишь одно рассуждение о смерти доставляло им удовольствие.

   Солдаты, ехавшие позади, принялись стегать себя с удвоенной силой, сквозь их одежду кое-где просачивалась кровь. Ольга в ужасе закрыла глаза, не желая ничего видеть. Лаудвиг лишь единожды обернулся и крикнул в ее адрес:

   – Эй, ведьма! Хоть бы раз в жизни сотворила благое дело: защитила бы нас своим колдовством от этой заразы... Или ты только порчу умеешь наводить?

   Принц совсем опешил, когда из подъезда одного из домов к ним навстречу вышла исхудалая костлявая старуха (не исключено – в недавнем прошлом молодая красивая женщина). На руках она держала младенца, вяло двигающего ручонками. Лицо младенца все было в морщинах, кожа огрубелая и обвисшая. Это существо жалобно стонало, глядя холодными, почти стеклянными глазами в бессмысленность только что появившегося мира. Женщина споткнулась и упала. Младенец покатился по мощеным камням и жалобно заплакал.

   – Сжечь! Сжечь надо всю Бевальгию вместе с ее народом! Чтобы эта зараза не распространялась дальше.

   Проехали еще несколько кварталов, и везде одна и та же картина. Вдруг...

   Эффект был равносилен тому, если бы сейчас на небе внезапно вспыхнуло легендарное солнце еретиков.

   Вдруг посреди тотального кошмара раздались звонкие голоса веселья. Сначала показалось, это звенят в ушах собственные страхи, но когда подъехали ближе и увидели...

   Скорее всего, это была центральная площадь города – просторная, светлая, со множеством экзотичных светильников. Здание ратуши имело форму огромного слоеного пирога, с вершины которого свисали широколистные каменные цветы. Да, смех и громогласное веселье доносились именно отсюда. Его источники находились прямо на улице. Это просторные, богато сервированные столы. За ними сидели люди, пили вино, ели, смеялись от души. Подоспевший лейтенант шепнул на ухо принцу:

   – У этих первая стадия болезни, не смотрите долго в их сторону.

   Но удержаться от искушения было нелегко. Какой они еще могли отмечать праздник, помимо празднования массового помешательства? Радость за столами лилась через край, и возгласы были прямой противоположностью того, что приходилось слышать только что:

   – Какое счастье жить в этом мире! Я просто разрываюсь от восторга! Это мечта! Это осуществление самой безумной мечты!

   – Я хочу выпить за море чувств, переполняющих мою душу! Братья и сестры! Я вас всех люблю! Я люблю весь мир! Я люблю его во всех его извращениях! Люблю даже еретиков! Я просто балдею от того, что живу! – юный златокудрый мужчина, произносивший спич, вдруг громко захохотал. Этот хохот поддержали остальные.

   И чем дальше, тем хлеще. Он упал на землю, стал кататься по мостовой и кричать:

   – Я вас всех безумно люблю! Я схожу с ума от радости!! Такого просто не может быть!!

   Две женщины последовали его примеру. Они принялись кататься по голым камням, громко, почти истерично смеяться, хлопать ладошами. Потом все запели. Кто-то из сидящих крикнул в сторону изумленных путников:

   – Эй! Присоединяйтесь к нам! Здесь безумно весело! Это единственное место во вселенной, где с неба льется счастье! Это рай! Добро пожаловать в рай на земле!

   И снова гомерический хохот. Лаудвиг не нашел ничего лучшего как покрутить пальцем возле виска.

   – Сьир! Надо быстрее проезжать это место! Что вы на них засмотрелись? Гляньте лучше на того, в зеленом сюртуке.

   Из-за крайнего стола поднялся молодой человек и как-то странно посмотрел на остальных. На его лице появилась тень полнейшего равнодушия. Его ликующие компаньоны хотели посадить его на место, предлагали еще вина, но тот лишь вяло отмахивался руками. Потом он не спеша покинул оргию и заковылял в бессмысленном направлении, а потом... вот тут-то и произошло самое шокирующее. Прямо на глазах его кожа стала покрываться морщинами, волосы побелели, осанка ссутулилась. Чума подарила ему новый облик, и дряхлых старик, продолжая ковылять тем же путем, зашептал:

   – Смерть... смерть... смерть... я иду в твои объятия...

   Ольга сжалась в комок. Она вдруг поняла, что с ней произошло абсолютно то же самое, только искусственным путем. И впервые она в ужасе содрогнулась при мысли, что этот процесс может оказаться необратимым.

   – Вперед! – скомандовал Лаудвиг. – Не останавливаемся больше!

   Застучали копыта лошадей, и даже в сем незатейливом звуке, слышимом множество раз, мерещились отзвуки витающего вокруг траура. В более отдаленных кварталах кошмар обрастал еще более гнетущими оттенками. Скрюченные болезнью люди лежали на земле и, издавая нечеловеческие вопли, дергались в эпилептических припадках. Их тело воротило и корежило. Спазмы лицевых мышц придавали порой их облику такие чудовищные выражения, что люди сами становились чудовищами. Вой стоял на всю поднебесную. Даже во времена кровопролитных битв черная вселенная не слышала такого отчаяния. Лейтенант Минесс признался себе, что во время взятия Ашера не испытал и половины того угнетения, что приходиться терпеть здесь. Существа, уродливо напоминающие людей, неистово выли. Их кожа начинала чернеть и покрываться пятнами некроза, скрюченные конечности тряслись, рты были широко раскрыты. Они жадно кусали воздух и издавали умопомрачительные звуки.

   – Быстрей! – Лаудвиг чувствовал, что может помешаться от того что слышит. Вой проникал в нервы и дергал их как натянутые струны.

   – А вот и последняя стадия! – громко сказал Минесс. – Глядите, не бойтесь. Он уже не опасен.

   Лаудвиг замер и чуть не навернулся с лошади. Около одного подъезда лежал абсолютно черный, обугленный, будто обгорелый, кусок невнятной формы. Лишь мгновение спустя принц разглядел в нем подобие рук и ног с иссохшими пальцами. Ярко контрастировали на фоне черной испепеленной кожи ряды белых зубов – прощальный злобный оскал в мир живущих. И еще... живые глаза. Да, именно! Живые человеческие глаза! В обугленных впадинах глазниц они моргали и дергали ясными зеленоватыми зрачками. Этот несчастный уже не издавал никаких стонов. Безмолвно стонала лишь его зыбкая душа.

   – Глаза умрут последними. – Минесс вытер раскрашенный пот и брызнул его каплями на землю. – После того, как от людей останется лишь пепел, их, затвердевшие как стекло, будут собирать по улицам и складывать в общую яму. От больных параксидной чумой хоронят только глаза... Едемте, сьир! Едемте!

   Лошадь под принцем внезапно тронулась, а тот едва не тронулся умом от увиденного. Да, параксидная чума по сути была прогерией. Происходило катастрофически быстрое старение организма. Появлялась полнейшая апатия к окружающему миру и лишь помыслы о скорой смерти, как о черной прекрасной богине, доставляли усладу для больной души. Дети становились равнодушны к своим забавам, взрослых не тревожили ни страсти, ни голод, ни желание хоть чем-то заняться. Душа опустошалась до предела, происходила потеря интереса к существованию. Мир в глазах больных исчерпывал свое предназначение и превращался в холодные передвигающиеся анимации. Но прежде, на первой стадии болезни, люди испытывали столь острое блаженство, что их дух разрывался от внезапной радости. Счастье, возникшее из ничего, кружило и пьянило голову похлеще крепкого вина, било в мозг посильнее любых наркотиков. Именно поэтому во время эпидемии люди боялись вообще чему-либо радоваться. Даже простой беспричинный смех мог привлечь к себе вирус чумы. Врачи не знали еще ни одного случая исцеления от этой болезни, рассматривая ее просто как кару Непознаваемого за грехи. Они могли лишь рекомендовать профилактику заболевания: как нужно вести себя, чтобы избежать вируса. Во-первых, категорически запрещалось рассказывать анекдоты или шутить. Постоянно пребывать в молитвах. Страдание плоти снижало риск заболевания, и постоянная душевная печаль являлась лучшей защитой от этой заразы. Вирус передавался именно через эмоции. При положительных эмоциях он развивался и становился активным, при отрицательных – мертвел. Общение с носителями инфекции было почти тождественно скорому заражению. Человек мог есть из той же миски, из который только что поел болящий чумой, и с ним ничего не случилось бы. Но если он обменяется с ним хоть парой безобидных реплик: лучше сразу обоих убить на месте.

   – Не останавливаемся! Больше нигде не останавливаемся! – кричал Лаудвиг. – И так уже насмотрелись достаточно!

   Пришпоренные лошади заскакали к окраине города, где находились еще одни ворота. Их быстрый аллюр возбудил потоки встречного воздуха. Черные и красные цвета защитных балахонов стали мельтешить перед глазами, вспыхивали своими контрастами, развивались по ветру и просто действовали на нервы. Громогласный голос, донесшийся из ниоткуда и отовсюду сразу, многие спутали с завываниями ветра.

   – Слышите?! Вы что-нибудь слышите? – Мельник приостановил коня, дабы убедиться в том, что ему лишь это померещилось.

   Ветер сразу затих, и из полувымершей бездны донесся отчетливый, громкий, к тому же внушительный голос. Меж убогих домов простых ремесленников шел человек в сером плаще с поднятыми к небу руками. Гнев, излучаемый его лицом, был виден даже более отчетливо, чем черты самого лица. Он громко вещал во все концы:

   – Мракобесы! Так вам и надо, извергам! Суд! Страшный суд пришел на ваши поганые головы! Слушайте мое пророчество: скоро придет конец этому грязному миру! Он уже начался! И именно здесь! С вашего логова! Конец Тьмы! Он приближается! Многие из вас станут свидетелями, как на небе зажжется солнце! Испепелит! Изничтожит ваши проклятые глаза, которые и так ничего не видят! О изверги! Я радуюсь и торжествую над вашей смертью! Суд! Начался суд!

   Лейтенант с презрением плюнул на землю.

   – Носители ереси для нас еще более опасны, чем носители вируса.

   Всегда и везде, как только народ терпел какое-нибудь бедствие, солнцепоклонники наглели до предела. Они вот так совершенно в открытую, потеряв всякий стыд и всякий страх, ходили по улицам гибнущих городов и пророчествовали свой «конец тьмы». Они даже не пытались скрывать радости о смерти тысяч людей. Сколько уже в истории черной вселенной было таких лжепророков? Не мудрено, что их число давно превысило множество небесных костров, которые они в отупении ума своего именуют «звездами». Во все тяжкие времена массовых бедствий проповедники лученосной веры собирали вокруг себя толпы людей и говорили: «Вот, сейчас должно загореться солнце! Мера беззаконий людских переполнила чашу терпения истинного бога! Сейчас! Не расходитесь! Нам суждено стать свидетелями этого события – единственного в истории человечества!»

   Толпы обманутых подолгу стояли, смотря на черное небо, и постоянно уходили разочарованными. А их вожди – осмеянными. Но как только начиналось где-нибудь новое бедствие, трагичные уроки собственной секты быстро забывались, и из среды ереси вновь появлялись могильщики мироздания.

   Человек в сером плаще бесстрашно шел к колонне путников. Речь его не пестрила разнообразием, все одно и то же:

   – Мракобесы! Погибель на вашу голову! Ваш мир содрогнется в судорогах! Когда на небе загорится солнце, вы все ослепните и вспомните... вспомните слова праведного Мерра!

   Князь Мельник обратился к лейтенанту:

   – Надо бы подстрелить эту падаль.

   Минесс кивнул, осмотрелся по сторонам и громко крикнул:

   – Эй, Дьенн! Сделай так, чтобы он нам всем поклонился!

   Лучший в эскорте стрелок вскинул свой двуствольный арбалет, и тут же разогретый гневом воздух содрогнулся от громкого хлопка тетивы. Проповедник лученосной веры замер на полуслове. Из его груди торчали хвостовые оперенья двух стрел. Одна указывала где находится сердце, другая пронзила легкие. Две струйки крови начали стекать вниз по плащу – словно из души полились красные слезы. Солнцепоклонник упал на колени, хотел еще что-то сказать, но лишь спазматически дернул челюстью. Его тело повалилось вперед, и он в поклоне пал перед наблюдавшими, распластав по земле безжизненные руки.

   – Будем считать, что он хотел попросить у нас прощения, но не успел... Молодец, Дьенн!

   Кавалькада спешно двинулась дальше, обнадеженная тем, что еще совсем немного, и страшный город останется позади. Навсегда позади. Увиденное здесь произвело довольно шокирующее впечатление, и в дальнейшем они стали огибать всякое селение, даже маленькие деревушки. Болото, к счастью, закончилось, и движение через лес теперь не представляло особых затруднений. Ольга тихо дремала в клетке, а на всякие ругательства и проклятия в свой адрес отвечала тем же равнодушным молчанием, что на простые завывания ветра. Она часто грезила о своем отце, в слабой дремоте видела мать и деревенских подруг в повойниках. Наверное, они уже считают ее мертвой. «А интересно, – думала она, – если бы Лаудвиг увидел мое настоящее лицо, он бы... ну, хотя бы извинился за все оскорбления?» Ольга мысленно представила себе эту картину: она смывает с себя грим, видит перекошенное от изумления лицо принца, недоумевающие взгляды его охранников, осуждающее покачивание головой князя Мельника. «Я знаю, – ее маленькие кулачки сжались, – он бы сразу сдал меня этому проклятому Калатини! И получил бы свои двести тысяч евралей...» Потом неожиданно для самой себя она улыбнулась: «а вдруг не сдал бы?»

   Путники продолжали брести по какому-то бездорожью. Уставшие и в конец измотанные, они стали уже действовать друг другу на нервы. Они раздражались из-за всякого пустяка, даже из-за того, что какая-то ветка хлестнула по лицу. Один из солдат эскорта, звали его Жак, вдруг стал излишне разговорчив. Обращаясь то к одному, то к другому воину, он говорил:

   – Эй, не тужи, парень! Жизнь прекрасна! Жизнь замечательна! Нужно только это увидеть...

   Его угрюмые, до предела изнуренные сослуживцы вяло отмахивались, но тот настойчиво продолжал всех ободрять. Причем, делал это все громче и громче:

   – Да что вы все скисли, братья?! Мы ведь выполняем приказ короля Эдвура, которого все любим и свято чтим! Не есть ли это высшее благо для солдата?! – На лице Жака играла блаженная улыбка, глаза прямо-таки сияли радостью.

   – Помолчал бы лучше! – рявкнул один из вояк.

   – Нет-нет! Пусть говорит! Я приказываю! – Минесс развернул коня и тревожно начал наблюдать за происходящим.

   Жак улыбнулся и пожал плечами.

   – Господин лейтенант! Посудите сами: уныние губит нашу душу! Мы – гвардейцы короля! Должны шествовать с высоко поднятой головой! Вы только подумайте! Вы только представьте: мы живем в этом мире! Живем в человеческом облике! В облике высшего существа! Не есть ли это столь же наивысшее благо?! Вглядитесь в эти деревья: они прекрасны! Посмотрите на небесные костры – в них вечная романтика! Учитесь наслаждаться каждым моментом! – Жак не стал больше ничего говорить, он закрыл глаза и засмеялся. Всемогущая тьма замерла и прислушалась к звонкому переливу его голоса.

   Минесс с такой силой дернул уздечку, что его лошадь встала на дыбы и заржала. Смех Жака и ржание бессловесного животного слились в единый демонический консонанс, от которого у каждого по телу пошли мурашки.

   – Этот человек болен чумой! Убить его немедленно!!

   Перепуганные солдаты долго не решались поднять руку на своего собрата.

   – Это мой приказ, олухи! Среди нас параксидная чума!!

   Чей-то дрожащий меч нанес предательский удар сзади. Жак перестал смеяться, глянул на торчащее из живота острие, еще раз блаженно улыбнулся и шепнул на прощанье:

   – И все же она прекрасна...

   – Уходим! Быстро уходим с этого места!

   Не прошла и пара циклов, как в арьергарде отряда кто-то снова засмеялся.

   – Вы сдурели?! Прекратить смех! Если вы считаете, что мы уже вне опасности, то вы сильно... – Минесс понял, что заканчивать фразу нет смысла, потому как уже ничего не исправишь. Мускулы на его лице напряглись и придали ему выражение грозного гипсового изваяния, озаренного красноватым светом факелов.

   Один из солдат расхохотался так, что упал с лошади. Но даже это его не остановило. Он принялся кататься по траве, рвать ее руками и пускать фейерверком в воздух. Вместе с неумолкаемым смехом из него вырывались отрывочные фразы:

   – Он прав!! Он прав!... Жизнь – это счастье! Я схожу с ума от радости! Чума – это высшее чудо!.. Попробуйте! Вы только попробуйте вкусить эту сладость!.. Ха-ха-ха!.. – его тело изгибалось по земле, как во время сексуального экстаза, блаженство лица, изуродованного красками, по виду мало отличалось от агонии. Он распростер руки, желая обнять и расцеловать целое небо. – Вы только попробуйте: это божественное чувство! Это в сотни раз лучше вина и женщин! Это... это... я хочу, чтоб это продолжалось вечно!! Я балдею! Я... я...

   Несколько десятков стрел изрешетили его тело, но тот, казалось, даже этого не заметил. Он умер в торжествующей улыбке, словно совокупился с собственной смертью – и замер в удручающем оргазме с Вечностью. Князь Мельник тревожно глянул на лейтенанта.

   – Вот вам и защитные балахоны... А как они красиво начинают говорить, когда сходят с ума. И не подумаешь, что простые невежды способно на такое.

   Лейтенант Минесс стал уже почти самим собой – в том смысле, что краска практически стерлась с его лица от обильного пота, и в отряде наконец-то появился хоть один человеческий лик.

   – Дело дрянь, князь... – он испытывающе огляделся вокруг, будто безмолвствующий мрак мог ему шепнуть подсказку к дальнейшим действиям. – Впрочем, дрянью оно было и дрянью будет. Едем вперед! Что нам еще остается?

   Лошади, спотыкаясь, тронулись дальше. Путь лежал по идеальному бездорожью, вокруг – лишь воинственно настроенные деревья, ощетинившиеся своими ветвями-пиками. Дороги и след исчез. Изредка попадались поля, словно отдушины в пространстве. Их горбатый рельеф заставлял то карабкаться в гору, то спускаться в непроглядную бездну тьмы. Ориентировались только по компасу. Каждый тайком признался себе, что ему все равно куда направляться, лишь бы подальше отъехать от эпицентра зараженной области. Чем это бевальцы прогневали Непознаваемого – непонятно. Столь же непонятно и тревожно было то, насколько глубоко чума сможет проникнуть в Франзарию? И вообще, каким путем возвращаться назад?

   Разведчики тьмы, как всегда, ехали первыми. Их было двое. И если впереди поджидает какая-нибудь серьезная беда, они как громоотвод – первыми и падут, уж если не возгласом, то своей смертью предупредив остальных. От этих солдат требовалась особая бдительность, так как на свет их факелов ориентировался весь отряд. Маулин, младший по званию, обратился к Пьену:

   – Сержант, пора бы искать дорогу. У нас кончаются запасы пироантовых смол, необходимо закупить их в каком-нибудь селении. Иначе останемся без огня...

   Чуть слышимый ветерок мягко прошелся по вершинам деревьев.

   – Сержант, вы меня слышите?

   Пьен молчал. Он уже долгое время боролся с каким-то странным чувством. Ему показалось, что седло, на котором он сидел, вдруг стало мягким, до сладости приятным. Уздечка в руках весело щекотала нервы. Он поднял голову, глянул на небесные костры и... затаил дыхание. У небожителей праздник, что ли? Костры переливались такими радостными цветами, что у Пьена перехватило дух... Внутри что-то взорвалось, и приятное тепло стало распространяться по телу. Воздух вдруг пропитался дурманящими ароматами, с каждым вздохом Пьену казалось, что он втягивает ноздрями райское наслаждение. На земле ему трудно подобрать какие-то аналоги. Такое чувство, может быть, испытывают лишь в Настоящем Мире. Ему хотелось дышать и дышать... Довести до безумия эту остроту восприятий. Сбоку какой-то идиот кричал: «сержант, вы меня слышите?!» Но ему было на все и на всех наплевать. Чума пришла в его душу, неся с собой вселенский праздник, вселенское неистовство, неслыханное буйство страстей. Он долго сдерживал свой язык, так как оставшейся каплей разума понимал, что он его погубит. Но внутренний взрыв просто обязан был выплеснуться наружу. Пьен вскинул руки и закричал:

   – Вы даже не представляете, какое это счастье!!

   В тот же миг его онемевшее тело почувствовало несколько слабых комариных укусов. Несколько стрел одновременно вонзились в спину, одна прошла сквозь горло, и он смог увидеть ее окровавленный наконечник. Блаженная темнота стала покрывать мир, который угасал, тлея от приятного тепла, пока не исчез вовсе...

   Сколько времени они скитались по бездорожью, никто не мог сказать даже приблизительно. Измотаны были до предела. Некоторые солдаты сонные падали с коней и просыпались только тогда, когда телом сотрясали землю. Лаудвиг уже начал умолять лейтенанта, будто своего господина, чтобы тот разрешил сделать привал. Но Минесс твердо стоял на своем, понимая, что телесные страдания – лучший способ отпугнуть вирус чумы. Так продолжалось до тех пор, пока Маулин истерически не закричал:

   – Сьир! Дорога! Я вижу дорогу!!

   Кавалькада выползла, наконец, на путь истинный и стала двигаться раза в два быстрее. Почти тут же им повстречалась группа тевтонских крестьян. Перепуганные до смерти их внешним видом, крестьяне быстро объяснили, что они давно уже находятся в пределах Тевтонии, и чума сюда, хвала Непознаваемому, еще не докатилась. Только после этого лейтенант Минесс позволил себе вздох искреннего облегчения. Он устало глянул на Лаудвига и почти шепотом произнес:

   – Все, сьир, делаем привал...

   Костры разожгли прямо на месте, неподалеку от дороги. Солдаты разбили две большие палатки и принялись жарить мясо на вертелах.

   – Можете снимать свои шутовские одеяния! – распорядился Минесс. – Клоунов из вас все равно не получится.

   Так называемые защитные балахоны под возгласы торжества полетели в огонь. Лаудвиг подошел к клетке и брезгливо стащил с Ольги балахон.

   – Отдай нам наше имущество! Старая прошмандовка...

   Красные и черные тона, последние напоминания о параксидной чуме, растаяли в огне. Один из солдат не поленился и отыскал родник, теперь можно было не только пополнить запасы пресной воды, но и смыть наконец эти нелепые художества на лицах. Костер, в котором жила огненная душа, громко зашипел, испуская ароматы жареного мяса. Лаудвиг сладострастно потянулся:

   – Эх... где бы раздобыть бутылочку вина? Половину своего кошелька отдал бы, не пожалел! Клянусь жизнью нашей ведьмы!

   Наелись очень быстро, так как ели не то чтобы со страстью – с настоящим остервенением. Мясо глотали, даже не прожевывая, даже не успев насладиться его вкусом. В пустые голодные желудки пища проваливалась как в пропасть. Запивали простой водой и еще причмокивали от удовольствия. Потом произошло что и должно было произойти. Всех поголовно сморил сон. Глаза начали слипаться. Языки костра превратились в пьяные красные тени, звуки потухли. Да впрочем, никаких иных звуков, кроме зевков да редкого ржания лошадей, в черной вселенной уже не существовало. Большинству солдат даже не хватило мужества оторвать от травы свои задницы и доползти до палаток. Они так и уснули: облокотившись друг на друга, обогреваемые мягким теплом медленно угасающих костров...

   * * *

   Какие-то странные инородные голоса стали доноситься из самой глубины степи. Услышать их суждено было только князю Мельнику – он единственный, кто еще не успел провалиться в сон. Как всегда бывает в подобных случаях, эти бесконечно-далекие, едва уловимые слухом завывания принимают за вой скучающего ветра. И лишь когда князю почудился в них звонкий смех, он тревожно тряхнул головой. Огляделся и замер в ожидании невесть чего. Смех последнее время превратился в звуковую регалию сплошных несчастий. Его сердце билось тем чаще, чем отчетливей его слух стал различать человеческий гомон. Да, именно человеческий и именно гомон. Более того, там, вдали, пели какую-то песню на тевтонском языке. Первое мгновение эта мысль успокоила, но другая, пришедшая следом, почти обожгла: «С чего бы это в такой глуши, где бродят разбойники и всякая нечисть, кто-то стал орать песни? С какой радости? Может... страшно подумать, больные чумой? Или больные умом?» Мельник толкнул в бок лейтенанта Минесса. Тот усталым взором поглядел в сторону источников звука, но увидев лишь привычную черную завесу, только пожал плечами.

   – Понятия не имею... Ну, ч-черт его знает – может, в Тевтонии праздник какой? Скорее всего, рядом находится какая-то деревня. Гуляет народ, чтоб жизнь скучной не казалась...

   Лейтенант снова закрыл глаза, надеясь досмотреть свой сон, но звуки песни все усиливались.

   – Сюда идут, что ли? – Мельник поежился и пододвинулся ближе к огню. – Будто чуют, что мы здесь...

   – Да просто увидели наши костры... – вяло произнес лейтенант и зевнул. – Послушайте, князь, попросили бы у них бутылочку чего-нибудь спиртного. Ужасно хочется сделать приятное принцу... – последовал еще один зевок. Все остальные спали как убитые.

   Мельник взволновано потер руками изрядно проросшую щетину. Чтобы как-то отвлечься от тревожных помыслов, он начал ломать сухие ветки и кидать их в огонь. Ветки чернели, корчились от боли, потом их начинали поедать маленькие красные язычки невидимых дьяволят. Песня стала звучать так громко, что князь уже нисколько не сомневался: чудаковатые бродячие артисты направляются именно к ним. Тут и Минесс поднял голову.

   – Надо бы разбудить Поля, он хорошо понимает по-тевтонски. Пусть спросит, в честь чего у них такое веселье.