Текст книги "Солнечное затмение 2 (СИ)"

Автор книги: Андрей Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

   – Ну... в общем...

   В памяти совсем некстати всплыли оскорбления, которыми он осыпал ведьму на протяжении всего пути. В конечном итоге Лаудвиг, совершенно не зная что сказать, ляпнул своим языком самую настоящую глупость:

   – Ведьмы больше нет! Мы ее победили! Здорово, правда?!

   Ольга зажала ладонью рот, чтобы не выплеснуть наружу смех, но он все же прорвался сквозь ее пальцы. Этот смех тут же подхватил лейтенант. Потом загоготал Карл, потрясая в воздухе своей неповторимой палицей. Чтобы не выделяться из общей массы, захохотал и сам Лаудвиг.

   В дальнейшем все пошло не так, как прежде. Ольгу посадили на самую породистую лошадь, а ту больную клячу вручили Карлу, который с гордостью принял подарок. Даже посидеть своей ожиревшей задницей на том месте, где только что сидела такая прекрасная девушка, было для него счастьем. Никто из франзарцев не признавал да и не понимал титул «царевна», все звали ее принцессой. Ольга ехала впереди, так как знала дорогу. Лаудвиг, неотрывно смотревший ей в спину, – следом. Иногда она оборачивалась, чтобы сказать какую-нибудь пустяковую вещь, и обязательно выискивала взгляд принца. Выискивала, но никогда не находила, так как тот сразу отводил его в сторону. И лишь когда она снова была повернута к нему спиной, он разглядывал ее изящную фигуру и белоснежную гладкую шею. Он еще ни разу не осмелился задать Ольге какой-нибудь вопрос, эту роль без всяких комплексов взял на себя лейтенант.

   – Послушайте, принцесса, а правда, что в ваших лесах скрывается слишком много солнцепоклонников?

   – В общем... да. Около крупных городов их, впрочем, мало. Патрульные отряды моего отца их регулярно отлавливают. А дальше по степи в сторону Бурятского ханства есть много необжитых мест. Там их предостаточно, и не только из числа рауссов. Там, говорят, логово еретиков изо всех миражей. Вы же знаете...

   Ольга вдруг притихла и обернулась, франзарцы тоже притормозили лошадей. Сзади вроде как донеслись невнятные звуки.

   – Ветер... – успокаивая себя и остальных, небрежно бросил Карл.

   Царевна продолжила начатую мысль:

   – Вы знаете, что полвечности назад, давным-давно, во времена правления царя Владилиуса солнцепоклонники захватили власть в Москве, разрушили все храмы тьмы и целых четыре эпохи правили нашим миражом. Сколько крови тогда пролилось... Потом Непознаваемый послал на них страшную эпидемию.

   Прямо над ухом у царевны блеснула рыжая молния и вонзилась в дерево. Это была зажженная стрела, пущенная кем-то сзади. Все четверо резко затормозили коней и повернули головы, и все четыре сердца дрогнули... Тьму прорезали быстро приближающиеся огни, донеслось ржание лошадей. Поверх голов путников полетели еще стрелы. Из-за занавеса мрака вынырнули вооруженные всадники, во главе которых... Да, глаза никого не обманывали. Во главе которых был их враг по несчастью майор Тилль Хуферманн. О его существовании и о его неординарной личности грешным делом начали уже забывать. А он, как выяснилось, даром время не терял. Завербовал себе еще десяток людей и продолжил, как теперь оказалось, довольно небезуспешную погоню. Его маленькая худощавая фигура крайне нелепо гляделась на лошади посреди настоящих верзил-воинов. Как, впрочем, крайне нелепо выглядела вся сложившаяся ситуация.

   Путь-то практически приближался к концу...

   Хуферманн остановил свою лошадь, и первое что сделал – это достал носовой платок и высморкался. Даже прослезился. Потом тихо произнес:

   – Ух, и намотался я с вами... Столько натерпелся! Столько пережил! А вас даже и совесть нисколько не мучает?

   Его головорезы обнажили свои мечи и принялись окружать то, что осталось от некогда многочисленного отряда лейтенанта Минесса.

   глава шестая

   "Есть жизнь длинною в мгновенье.

   Есть смерть шириной с океан.

   Проходит как дуновенье

   И жизни и смерти обман..."

   – Дждо-он!! Эдрих!!

   Антонов сжимал озябшими руками канат и не знал, в какую сторону ему теперь податься. Он уже на несколько раз обошел всю сеть в разных направлениях: поднимался на гору, выходил к реке, неоднократно обшаривал палатку. Все еще надеялся, что он просто разминулся в пути со своими собратьями по несчастью, и что они сейчас так же ползают вдоль каната, выкрикивая его имя. Тьма, некогда разрушившая мир, выглядела как никогда угнетающей. Ее ярко-черные насыщенные страхом тона довлели на психику, вызывая желание взвыть по-волчьи. На оскудевшем небе сияли (или просто мерещились) несколько звездочек. Они-то и не позволяли окончательно помрачиться умом.

   Антонов стоял в нерешительности минут десять, потом двинулся вперед. Его руки спешно перебирали связку лиан, а ноги осторожно ступали на невидимую поверхность. Холодный ветер прилетал откуда-то из небытия, заставлял тишину испускать скрежещущие звуки, трепал волосы на затылке, путался в ветвях деревьев и тут же на месте умирал, превращаясь в изначальную тишину. Мир казался внутренностью огромного гроба. Погасшая реальность давала его пальцам ощущение мнимых вещей. Ему казалось, что он нащупывает во мраке какие-то формы, массы, твердые и жидкие тела. Но все это могло оказаться таким же легким обманом для рассудка, как сон или посмертный бред. Кстати, о снах... Антонов даже там потерял способность что-либо видеть. Сны, пронизанные таким же душным мраком, практически не отличались от яви. Те же канаты, те же бессмысленные скитания в разных направлениях и то же самое отчаяние.

   – Джо-он!! Эдрих!!

   Его голос, отраженный непроницаемой черной сферой, возвращался в его разум и там угасающими реминисценциями постепенно затухал, теребя больные нервы. Его немая агония давала более громкое эхо во внешнее пространство, чем этот истерический голос. Антонов вновь вышел к тому месту, где была их палатка, последнее пристанище. Последнее место, где можно было слышать людские голоса и пообщаться. Он нащупал ее легкую дверь, открыл и с почти исчезнувшей надеждой вопросил тьму:

   – Джон, может ты здесь? Спишь, нет?

   Антонов зашел внутрь и принялся обшаривать каждый уголок. Воздух был прогнившим, с траурными ароматами плесени. Александр понял, что он остался один. Нет больше ни Джона Оунли, ни Эдриха Вайклера... Он даже не помнил, давно ли он слышал их голоса в последний раз? Неделю или две назад? Может, месяц или два? Понятия о неделях и месяцах в проклятом мире было столь же условно как и само понятие существования. Здесь вообще не было времени. Ни его присутствия, ни его отсутствия. Ни течения, ни смрадного застоя. Монотонная, монолитная и неизменная в самой себе темнота обладала лишь одной координатой времени – мрачным будущим, при полной омертвелости настоящего.

   Да... последнее, что он помнил о Джоне, так это то, что капитан говорил ему, будто слышал во тьме отдаленный топот копыт. Они еще долго обсуждали эту тему. И... все. После этого Джон куда-то исчез. Антонов облазил всю канатную сеть вдоль и поперек, кричал в разные концы, аукал как больной истерик, но в результате только вымотал свои последние силы. Вайклер, кажется, исчез еще раньше. Он стал утверждать нечто странное и крайне подозрительное, будто начинает видеть окружающие предметы. Александр еще хорошо помнил эксперименты с летающими камнями, в которых штурман безошибочно угадывал направление их полета и даже угол траектории. Впрочем, он мог ориентироваться и по слуху... Джон только смеялся и говорил, что у Вайклера первая стадия помешательства. На то были все основания, так как в дальнейшем штурман уже стал различать деревья, какие-то горы, линию горизонта... Гнал откровенную шизу, одним словом. Но потом Вайклер вообще исчез...

   Через некоторое время исчез и Джон...

   Антонов ощутил ужасающее одиночество. Его дух оказался словно замороженный в глыбу вечного льда. Он абсолютно один. Вне пространства и времени. Вне вселенной. Лишенный не только понимания сути окружающего бытия, но и самого этого бытия. Гнетущая, вызывающая лишь судороги, тьма сдавила его тело со всех сторон, а его психику свернула до размеров математической точки. Он был абсолютным нулем в ее объятиях. Его голос считался вздором, мысли – хаосом, какие-то движения – жестами отчаяния.

   Антонову стало все более явственно казаться, что не было никакого Джона, ни Вайклера. Ни длительного полета к Проксиме. Все это лишь пестрые образы медленно угасающего разума. Вот она реальность: черная, абсолютно бесцветная субстанция полнейшего равнодушия. А всякие чувства, миры, в коих разыгрываются человеческие трагедии, бесчисленные отражения этих миров – все это вздор! Нет ничего! И никогда не было.

   Мнимый голод требовал хоть и мнимого, но все же утоления. Александр принялся выискивать хвойные деревья, надеясь насобирать там спасительных для желудка шишек. Орехи в черном мире являлись основным источником белка и, слава неведомому богу, имелись здесь в изобилии. Живя на одних ягодах да сырых грибах, они бы давно уже загнулись.

   – Джо-он!! – уже лишенный веры и надежды на успех, он время от времени продолжал сотрясать темноту своими охрипшими возгласами. – Эдрих!!

   Александр успокаивал себя тем, что молчание есть голос высших сил. Он вслушивался в это молчание, пытался уловить его характер и немой подтекст. Да... если б они были где-то поблизости, давно бы уже откликнулись.

   Пока еще не обесцвеченная фантазия порой рисовала ему краски прежней жизни. Летящую меж звезд обледеневшую глыбу «Безумца». Каюты межзвездного корабля, в лабиринте которых они слонялись четверть своей жизни. Планету Фрионию с фантастическими закатами, застывшими во времени пейзажами из каменной насыпи и мелких озер. Планету с полным отсутствием жизни и со всеми необходимыми условиями для ее возникновения...

   Чем глубже Антонов пытался проникать к недрам своей памяти, тем более абстрактными, более размытыми в своих очертаниях были ее образы. Старая Земля... на небе светит солнце... кажется, оно было круглым... Всюду – высотные здания, потоки машин и потоки людей, сливающиеся меж собой в бесконечный конвейер суеты... Неужели все это когда-то было? Неужели он сам рожден там, в мирах собственных грез?.. Частенько вставал перед глазами улыбающийся образ жены Лены. То, что она сказала ему на прощанье, перед стартом «Безумца», он запомнил на всю оставшуюся жизнь. «Возвращайся назад. Я все равно тебя дождусь. Даже если ждать придется тысячу лет...»

   Александр иногда плакал, вспоминая эти слова. Его жизненный трек пересекся с ее судьбой. И точка пересечения называлась любовью... Он, жаждая верить в сказку, часто внушал себе, что на той, настоящей Земле, Лена до сих пор его ждет. Глядит на небо и взволнованно вздыхает.

   «Абсурд все это», – твердила та часть разума, в которой был заложен прагматизм. Он был записан на жестком нейронном диске в файлах головного мозга. И был как вирус для чувственной души, приводя все смоделированные миры к зависанию.

   Однажды Антонов признался самому себе:

   – Я один во вселенной. – И потом, отчаянно выискивая для себя хоть какое-то утешение, громко добавил: – А одним во вселенной имеет право быть только Бог!

   Присвоив своей личности столь звучный титул, он продолжал творить миры из пустоты и тьмы. Из внутренней пустоты своего рассудка и внешней тьмы реликтового вселенского холода. Миры, впрочем, получались такие же холодные, бесчувственные, лишь ярко разукрашенные еще не забытыми цветами. И кто его знает... Может, настоящий Бог, создавший нашу метагалактику с мириадами жизнерадостных звезд, тоже когда-то перебирал руками незримые канаты и изнывал от голода и отчаяния?

   * * *

   Вайклер двигался в ущелье между двумя горными хребтами, не позволяющими ему свернуть ни направо, ни налево. Основным препятствием на его пути были многочисленные реки, создающие повсеместную сеть бурных водных потоков. Половину из них можно было, впрочем, преодолеть вброд. Другую половину пришлось переплывать. Причем, с одной рукой, так как другой он держал над головой скрученную в узел одежду. Но подвиг состоял даже не в этом. Главная проблема заключалась в том, чтобы выйдя из прохладной воды, быстро растереть свое тело, согреть его какими-нибудь физическими упражнениями и умудриться еще не подхватить простуду. Вайклер понял одну свою ошибку, по поводу которой в его душу пришло запоздалое сожаление. Нужно было тщательным образом пройтись по канатной сети и попытаться отыскать джонову зажигалку. Теперь, имея глаза, а не просто бесчувственные моргающие органы, это не составило бы большого труда. Но поздно...

   Вайклер остановился и оглянулся назад – туда, где ущелье изгибается и заворачивает в бесконечно далекую необозримую область. Два тянущихся горных хребта, словно два хвоста неких исполинских животных, лежали рядом на земле и скалились в черное небо своими зазубренными вершинами. Да, здесь горы были намного выше и круче тех застенчивых сопок, между которыми они жили все это время. Эдрих призадумался... Сколько он уже прошел? Наверняка больше, чем сотню миль. Расстояния в пространстве, равно как и во времени, путались в голове и были совершенно неотчетливы. Может, сотню. Может, в два раза меньше. Или в три раза больше. Усталость подавляла чувство меры всего происходящего вокруг. Одно Вайклер знал определенно: вернуться назад, отыскать палатку и своих бывших друзей для него сейчас абсолютно нереально. Он и дороги-то не помнит.

   У него слегка защемило сердце, когда он вдруг представил себе, что где-то там, за горизонтом его личного мироздания, ползают в абсолютной тьме Джон Оунли и Александр Антонов – еле живые остатки (сказать вернее: останки) некогда легендарного экипажа первого (не исключено – и последнего) в истории человечества межзвездного корабля. Они все также перебирают руками канат, удлиняют его на ничтожно малые отрезки, наивно полагая, что это поможет отыскать им людей. Они так и не смогли прозреть, и его терпение подошло к концу.

   Вайклер вгляделся в аморфные краски далеких горных массивов, в складки гор, в их крутые склоны, поросшие редкой растительностью. Слабый матовый свет, рожденный из ниоткуда, придавал бывшему черному миру какие-то странные тона. Цвет деревьев, травы, даже собственного тела был совсем не тот, как если бы смотреть на все это прежними глазами, в эпоху горящих костров. Небо продолжало оставаться девственно черным, с небогатой россыпью красноватых звезд. Порой, когда погода хмурилась, Вайклер мог различить над головой слабые контуры облаков – столь неясные и размытые для взора, что, казалось, облака эти находятся не на небе, а в мутных водах опрокинутой вверх тормашками бездны.

   А впрочем, что о них сожалеть? Кто такой Джон? Кто такой Алекс? Всего лишь жалкие существа, ползающие на карачках и извергающие во тьму отчаянные ругательства. Кто они такие? Ничтожные создания, по какому-то глупому стечению обстоятельств оказавшиеся с ним в одной компании. А он – избранный. Он был избран изначально, еще до своего рождения, чтобы этот загадочный мир открылся ему. Ему и только ЕМУ. Он и только ОН имеет способность видеть вещи, сокрытые от простых смертных, от тех, кто принадлежит к низшей категории людей. Ни Джон, ни Алекс, ни остальные обитатели «Безумца» никогда не были ему настоящими друзьями, он всегда считал себя выше остальных. Но ведь так оно и было на самом деле. Сама жизнь доказала его превосходство, его сверхпроникновенность, его сокрытые доселе неограниченные возможности.

   У Эдриха теперь и в мыслях не было возвращаться назад, чтобы помочь им. Таскать для них еду, утешать, водить за руку, словно младенцев, чем он усердно занимался первое время. Зачем? Пусть подыхают эти жалкие личности, лишь внешне похожие на людей. Если выкарабкаются – их счастье. Сгниют в своей палатке – тоже их проблемы. Нет больше ни Джона, ни Алекса. Это лишь два абстрактных и вздорных символа, сохраненных в памяти его мозга. Пройдет время, и символы исчезнут. Зачем возвращаться назад, когда перед ним раскинулся целый мир... Мир, скрывающий соблазны и загадки. Мир, испытавший его терпение жгучей тьмой, и в награду вывернувший наизнанку все свои красоты. Вайклер видел вокруг себя целые полчища экзотичных деревьев. Они, эти древесные существа, живущие в заторможенном времени, стояли перед ним задумчивыми и молчаливыми. Многочисленные кривые ветви походили на множество рук, небрежно раскинутых во все стороны – или для приветственного рукопожатия, или символически выражая некие чувства. Эдрих порой подолгу бродил среди деревьев, чувствуя себя посетителем бескрайнего паноптикума. Ленивые порывы ветра заставляли их слегка отмахиваться от его грубых ласк. У деревьев имелся один существенный недостаток – у них не было теней. Вайклер как-то пытался отыскать под ногами собственную тень, и был приятно изумлен, что его черная душа слоняется где-то вдали от него самого.

   Когда на смену меланхоличным ветрам приходили страстные ураганы, лес расшатывался из стороны в сторону, деревья скрипели, их ветви загибались вверх, царапая бесчувственное небо. Окружающие ущелье горы, эти массивные глыбы окаменелой гордости, поднимались так высоко, что некоторые их остроконечные вершины уже затупились о твердый купол нависшей над миром темноты. Ведь там, наверху, до сих пор не было света. Огромный черный осколок, занимающий чуть ли не половину обозреваемой вселенной, висел над головой и в любой момент грозил рухнуть на землю.

   Вайклер вдруг увидел какого-то зверька, прошмыгнувшего в зарослях травы. Расфуфыренный серый хвост вспыхнул перед взором пестрой расцветкой и тут же погас. Осталось лишь удаляющееся шуршание да колыхание высоких стеблей. Что это было?.. Вайклер улыбнулся. Все-таки этот мир – прекрасен...

   Он не спеша спустился с тропинки к реке, невесть какой уже по счету, и наклонился попить воды. Его губы почувствовали упоительную прохладу, а тело точно приняло в себя эликсир жизни: взбодрилось, впитало новые силы, а главное – неувядающее стремление идти вперед. Именно вперед, потому что сзади...

   Сзади вдруг отчетливо послышались чьи-то шаги.

   Вайклер напрягся, сделал последний глоток, который показался ему обжигающим горло, затем, не оборачивая головы, задал бредовый вопрос:

   – Джон? Алекс? Вы, что ли? – он просто не знал других имен, к которым можно обратиться.

   Никто не ответил. Пришедшая секундой позже мысль, что эти два слепца шли все время за ним по пятам, показалась даже не бредом, а настоящим черным анекдотом.

   – Здесь кто-то есть?! – Эдриху необходимо было услышать собственный голос, это помогало подавлять страх.

   Он медленно обернул голову и... вздрогнул от неожиданности. Кажется, цель достигнута. Он мечтал обнаружить на этой планете разумную жизнь, так вот она – всего в нескольких шагах...

   На берегу реки стоял человек, внешний вид и одеяние которого имело болезненное пристрастие к темным тонам: абсолютно черные волосы, такого же цвета зрачки, словно две мрачные дыры в глазницах. На нем был черный плащ, черная шляпа и черные перчатки. На фоне буйных цветов растущего позади кустарника он выглядел настоящим демоном. Его взор был мертв, но тело, несомненно, живо. Незнакомец, увы, не выразил к бывшему космоплавателю должного интереса, лишь скучающе осмотрел его с ног до головы, ничего не произнес, потом достал из кошелька несколько монет, кинул их перед собой, уверенный, что дает нищему подаяние. Потом незнакомец развернулся и медленно зашагал назад – в ту же Неизвестность, из которой он прибыл. Тропинка примятой травы после него являлась ярчайшим доказательством, что все происходит на самом деле. Вайклер поднял одну из монет, повертел, подражая старинным временам, попробовал на зуб, но тут же швырнул ее в сторону, вскочил на ноги и побежал вслед за молчаливым благодетелем.

   – Подождите! – кричал он, махая руками. – Я прибыл оттуда! Со звезд! – его указательный палец вытянулся в сторону неба. – С далеких звезд!

   Незнакомец обернулся, загадочно посмотрел на указанное лично для него небо, будто сам факт его существования расценивался странным кричащим человеком как открытие, потом его лицо выразило крайнее удивление. В мертвом взоре воскресли признаки чувственности.

   Вайклер, растерянный, недоумевающий и все еще шокированный происшедшим, от полного незнания что теперь делать, протянул незнакомцу свою руку.

   – Со звезд могут прийти только друзья... только друзья, поверь мне.

   руна шестнадцатая

   "Пред мной два пути. Один – гладкий, прямой.

   Другой – весь порос сорняковой травой.

   Тот, первый, направлен к сиянью небес,

   С другого лишь виден болотистый лес.

   И долгое время понять я не мог:

   То путь моих мыслей и путь моих ног".

   Дьессар, сидя в трюме, перебирал, как четки, свои цепи. Под потолком горела небольшая керосиновая лампа, дарующая этому удушливому замкнутому пространству пригоршню света и клубни черной копоти. Если свет был совершенно ни к чему, то копоть привносила своеобразный аромат в блеклые запахи его темницы. За ее стенами, то есть бесконечно далеко, шумело и пенилось море Древних Атлантов. Дьессар не обратил никакого внимания, когда сверху раздался скрип не знающих смазки шарниров. Люк, словно протяжно зевнув, открылся, и по ступенькам прошелся топот тяжелых сапог. В скупом свете керосиновой лампы, уродующим очертания всех предметов, появился капитан Бьюти. На его страшном лице была то ли улыбка, похожая на оскал, то ли сам оскал, не отличимый от улыбки. Да, встречаются иногда такие лица, на которых любая мимика вызывает только отвращение. То же касается и голоса:

   – Ну что, еретик? – Бьюти вдруг расхохотался. – Сплавал в свою Америку? – его клокочущий, чуть хрипловатый баритон залил собой весь трюм. Керосиновый свет замерцал, от чего на лице капитана запрыгали уродливые тени.

   Дьессар счел разумным промолчать. Но в этом молчании не было ни презрения, ни сервилизма, ни даже равнодушия. Просто лень было открывать рот. Бьюти сделал еще несколько тяжелых шагов и встал прямо под лампой. Тени на его лице выросли, изогнулись, сомкнулись между собой каким-то страшным мистическим символом, уродуя образ капитана до неузнаваемости.

   – Поверь мне, старой морской крысе, уж я-то поплавал по морям, наверное, в два раза больше, чем ты, будучи ребенком, помочился в штаны. Я неоднократно видел Рассеяние Мира и Протоплазму. Хоть я и невежда в религиозных вопросах, но уж настоящий бред от здравых размышлений всегда отличу. Мой тебе совет: выкинь ту дурь, которую вдолбили в твою голову. Ты родился среди солнцепоклонников – в том твое несчастье, но не твоя вина. Родился бы ты, к примеру, в моей семье, стал бы легендарным моряком и, уж поверь мне, правоверным пасынком темноты... Да, кстати! Если ты хоть раз назовешь меня морской мышью, а не крысой, сверну тебе голову вот этими самыми руками. – Капитан показал свои огрубелые, изрезанные линиями судьбы руки. – Даже если ты отречешься от своих еретических идей... А ты ведь отречешься, а?

   Дьессар сплюнул на пол.

   – Отрекусь...

   Он редко снисходил до того, чтобы отвечать на чьи-либо вопросы. И делал это всегда с каким-нибудь побочным эффектом, подчеркивая свое наплевательское отношение к собеседнику. Капитан смерил взором его огромную атлетически сложенную фигуру и с неким сожалением подумал, что из него действительно вышел бы отличный моряк. Бьюти больше ничего не сказал. Молча развернулся и стал взбираться на палубу. Ступеньки вновь застонали под тяжестью огромных сапог. Уже будучи наверху, капитан крикнул одному из матросов:

   – Эй, Пат, иди сними с него цепи. Кажется, человек образумился.

   Пат, юный коротышка и молчаливый исполнитель любого приказа, сиганул в трюм, подошел к Дьессару и принялся разбивать зубилом железные кольца на запястьях. Когда Дьессар оказался на свободе, он выпрямился во весь рост, печально поглядел на своего освободителя и с той же печалью произнес:

   – Прости, Пат.

   Матрос пожал плечами.

   – Не понимаю, в чем вы просите у меня прощенье?

   – В том, что сейчас произойдет.

   Гибкая извивающаяся, чем-то похожая на змею цепь свернулась кольцом на шее матроса и стала затягиваться. Пат открыл рот, извергающий хрипы, выпучил глаза и почти тут же мертвый упал на неструганный пол. Испуганный свет керосиновой лампы даже не счел необходимым освещать его труп. Его тело слилось с темнотой, словно провалилось в черное небытие. Солнцепоклонник нащупал за его поясом нож и расценил его как вещь весьма ценную и полезную для дальнейших действий.

   Когда Дьессар оказался на палубе, его встретили три матроса с настороженными, слегка изумленными взорами. Он потер свою щетинистую щеку и спросил:

   – Друзья, вы не подскажите (у меня нелады с математикой), сколько будет три минус один?

   Один из матросов покрутил пальцем возле виска, усмехнулся, но все же ответил:

   – Два.

   Железная цепь почти беззвучно завертелась в воздухе и вращалась с такой бешеной скоростью, что практически исчезла для человеческого взора. Появилась она лишь тогда, когда своим концом затормозила о голову ближайшего матроса. В его черепе послышался хруст, кровь брызнула на лицо. Тело матроса отлетело в одну сторону, а плохо завязанная обувь – в другую.

   – Правильно. А три минус два сколько будет, не помните?

   Тут только они спохватились и выхватили ножи. Пронырливая цепь обмотала шею одного из них, совершив на ней целых четыре витка. Дьессар дернул на себя. Матрос, потерявший равновесие, вдруг оказался в его цепких объятиях. Он умоляюще посмотрел на своего напарника, дернулся вперед, но вдруг почувствовал боль в пояснице, там что-то закололо. Но это был не старческий радикулит, а торчащий из живота окровавленный нож.

   – Подсказываю: один. Слабы вы в математике, господа! – Железная змея снова принялась вращаться.

   Оставшийся в живых ринулся наутек. У него наконец прорезался голос, чтобы позвать подмогу. Почти тут же Дьессар увидел себя в окружении целого взвода вооруженных противников. Воевать со всем миром не входило ни в его стратегические, ни в тактические планы. Он мгновенно высмотрел глазами капитана Бьюти, совершил несколько обманчивых прыжков, прорвал кольцо окружения и даже сам удивился, как быстро и непринужденно шея капитана оказалась защемленной его локтевым суставом. Острие ножа нежно коснулось горла. Только тогда Бьюти пришел в себя:

   – Ах ты подонок! Ведь я тебе сделал доброе дело. Все вы, еретики, твари. Неисправимые тва...

   Нож перестал ласкать горло нежными застенчивыми касаниями и проник под кожу, пустив по ней струйку крови.

   – Старая морская мышь, если хочешь сохранить свою шкурку, прикажи своим разгильдяям, чтобы они исчезли.

   – Ты даже не представляешь, что они с тобой сделают, если...

   Нож подался вперед, и голова капитана спазматически дернулась.

   – Ладно, ладно... Эй, парни! Исчезните на время.

   Матросы, будто огромные тараканы, расползлись по разным щелям.

   – А теперь, – продолжал Дьессар, – прикажи разворачивать корабль.

   – Куда, идиот?! – Бьюти сделал круглые, как монеты, глаза.

   – Туда, куда мы плыли.

   – Ты что?! Не веришь своим глазам?! Там же кончается само мироздание! Ты погубишь всех нас и себя! Ты ненорма...

   Через пару циклов с правого борта корабля показался ряд весел, нырнувших в воду. Изумленные гребцы принялись нехотя тормошить море Древних Атлантов. «Любимец ветров», покачиваясь на волнах, стал медленно разворачиваться вокруг своей оси. Мегабездна, кипящая голубыми цветами, снова оказалась впереди. Предвечная Тьма, расколотая ее сиянием и отброшенная в прошлое, утратила свою вездесущность. Жизнь заканчивалась на конфликтном стыке двух могущественных стихий.

   – Дьессар, давай поговорим по-хорошему. Что тебе надо? Чего ты добиваешься? Ты погубишь всех нас! Ведь там нет даже пространства и материи! Ты ищешь себе легендарную смерть? Я предложу тебе тысячу более изысканных способов...

   – Там должна быть Америка!

   «Любимец ветров», периодически вздымаемый настойчивыми волнами, прорезал своим носом мертвый воздух, устремляясь в пеклище жидкого времени – туда, куда даже человеческая мысль не могла проникнуть, чтобы при этом не обжечься. Мегабездна раскинула свои испепеляющие объятья, готовая, как соринку, поглотить любой предмет из холодной полуреальности. Протоплазма жидкого времени кипела в ее недрах, она была способна в любой момент вырваться и уничтожить всю черную вселенную вместе с ее обитателями, вместе с ее зыбкими миражами и иллюзией жизни.

   – Остановись, Дьессар! Я исполню все, что ты пожелаешь! Я отпущу тебя на свободу! Дам денег! Верь в свое солнце, сколько влезет! Но зачем тебе губить столько невинных людей?!

   «Любимец ветров» вздымал свой нос от набегающей волны и наклонялся вниз, сползая во впадину. Он точно кивал своей огромной деревянной головой, раскачивал острием мачты, выражая тем жест одобрения только что произнесенным словам капитана. Он стремился к собственной гибели, неся на своем борту многочисленное сборище смертников.

   – Дьессар, остановись! Будь благоразумен!

   – Там должна быть Америка!

   – Кто вдолбил в твою голову эту чушь?! Если ты не веришь собственным глазам, что заставляет тебя верить каким-то слухам?!

   Мегабездна уже обжигала взор. Гигантский океан Протоплазмы кипел необъятным ужасом. Всякая человеческая психика, взирая на него, расплющивалась от страха. Началось Рассеяние. Все предметы потеряли свои очертания и краски, став аморфными, как невзрачные человеческие мысли. Капитан Бьюти и его матросы впали в пассивное сумасшествие. Уже не способные сопротивляться летящему кому событий, они лишь с округлевшими глазами взирали на лохмотья пространства, словно порванные флаги трепещущие на ветру. Море заканчивалось. Заканчивалась зона жизни и само понятие бытия.

   – Будь ты проклят, Дьессар!!

   Солнцепоклонник почувствовал, как тело капитана обмякло, а его собственные руки стали немыми и бесчувственными. Синие концентрические круги пенились красками и расплывались прямо-таки впритык ко взору, будто кипела слизистая оболочка глаза. Тьмы больше не существовало. Голубое свечение Мегабездны заняло все мыслимое пространство. Раскаленная масса жидкого времени надвигалась необъятной стеной. «Любимец ветров», которого уже не в состоянии были спасти даже его любимые ветра, медленно, но уверенно сползал к собственной гибели. В ушах у Дьессара стоял страшный рев – рев, извергаемый разорванным в клочья морем. Человеческие голоса канули далеко за борт корабля.