Текст книги "Шолохов"

Автор книги: Андрей Воронцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

– А я до революции, как и Штокман, был агентом фирмы «Зингер» на Верхнем Дону, – возразил Гроднер и добавил обидно: – К тому же у Штокмана интеллигентные манеры.

Однако, зная Михаила, Резник сильно подозревал, что Штокману еще суждено появиться в романе, как только дело подойдет к 19-му или 20-му году, когда образовалась между ним и Шолоховым вражда. И тогда неизвестно, захотят ли они с Гроднером быть похожими на Штокмана! Поэтому он не шибко настаивал на своем, хотя вообще слыл отчаянным, доходящим до исступления спорщиком.

Вошел кудрявый, похожий на барашка Ауэрбах с подносом. Резник наполнил рюмки.

– За встречу, Михаил Александрович!

Выпили, закусили лимончиком.

– Имею я к вам, Илья Ефимович, просьбу, – приступил к делу Михаил. – Слышал я, вами арестован и помещен в Миллеровский исправдом бывший казачий офицер Александр Степанович Сенин.

– Это так, – кивнул Резник. В глазах его, цветом напоминавших папиросный пепел, засветился огонек азарта. «Неужели будет просить за Сенина? – подумал он. – Любопытно, очень любопытно!»

– Я хотел бы получить с ним свидание.

Резник нахмурился.

– Видите ли, мы не даем свиданий с обвиняемыми по расстрельным статьям. Таковы правила следствия. Этот Сенин… он ваш родственник или знакомый? – с затаенной надеждой осведомился Илья Ефимович.

– Да нет, он же один из персонажей «Тихого Дона»! Он действует в конце второй книги. Только я его в жизни никогда не видел. Вы понимаете, как для меня важно повидаться с ним? Тем более, если его ждет расстрел. Получается, что это последняя возможность узнать правду о событиях, связанных с Сениным. Я мог бы обратиться прямо к Евдокимову – обычно в подобных делах он шел мне навстречу, но потом подумал: а стоит ли сразу действовать через вашу голову? Мы ведь старые знакомые, хотя наши отношения и складывались непросто. Но они, вероятно, не стали бы лучше, если бы вам пришлось помогать мне по указанию сверху. Поэтому я и поехал сюда, а не в Ростов.

Михаил блефовал: самое большее, в чем ему оказывал содействие Евдокимов, начальник Ростовского управления ГПУ, так это в допуске к архивным материалам времен гражданской войны. Он не знал, как отреагировал бы Евдокимов на его просьбу, но понимал, что в случае отказа ехать к Резнику уже было бы бесполезно. Вот почему Михаил начал действовать «снизу», а не «сверху».

Резник размышлял, вертя в пальцах рюмку. В просьбе Шолохова не было ничего неестественного, если Сенин – его персонаж. В таком мелком деле довольно глупо не пойти ему навстречу. Но такое ли уж оно мелкое? А если на самом деле они старые друзья с Сениным, как это было с Ермаковым? Если цель этого свидания – не только литературная? А вдруг Шолохов под благовидным предлогом хочет сообщить Сенину какую-то информацию с воли или, напротив, получить от него какие-то сведения? Тогда, сказал себе Илья Ефимович, было бы еще глупее отказывать ему. Свидание приобретет значение очной ставки. Никаких дополнительных фактов на Сенина им не нужно, а вот на Шолохова… Неплохая игра может получиться! – мысленно потер руки Резник. Не удалось «прокатить» Шолохова по делу Ермакова, так, может быть, удастся по делу «Союза освобождения Дона»? Только стоит ли испрашивать санкции Евдокимова? Он, вопреки надеждам Шолохова, вполне мог отказать ему, даже если бы Резник поддержал просьбу. Сенин – особый случай… Поэтому звонить Евдокимову не надо, а в случае недовольства с его стороны нарушением правил можно сказать, что встреча была проведена в рамках следственных мероприятий по делу Сенина. Здесь Резник санкции просить не обязан.

– Хорошо, Михаил Александрович, – сказал он, поставив рюмку на стол. – Вы получите свидание с Сениным. Никому другому бы не разрешил, а вам, творцу «Тихого Дона», отказать не могу. Но предупреждаю: на этой встрече будут присутствовать я и стенографист.

– Вот как… – разочарованно пробормотал Михаил. – Я, как вы понимаете, не собирался с ним ни о чем секретничать, но в писательском деле важно, чтобы человек раскрылся перед тобой, а разве раскроется он в присутствии чинов ГПУ?

– Таковы правила, – развел руками Резник. – Любые сведения, сообщенные обвиняемым в столь тяжких преступлениях, могут иметь большое значение для следствия. С другой стороны, нам необходимо следить, чтобы он не использовал вас в качества пассивного проводника информации. Подчеркиваю – пассивного. Сенин прошел хорошую школу подполья, знает, как это делать. В 21-м году он даже прокрался под чужой фамилией в советские органы – был следователем дивизионного особого отдела. С таким ухо надо держать востро! Он может попросить вас: передайте таким-то людям на воле, что я раскаялся в содеянном. Казалось бы, отчего не передать? А на самом деле это никакое не раскаяние, а закодированная фраза. Я не могу брать с вас подписку о неразглашении содержания беседы с подследственным, потому что вы-то как раз собираетесь ее разгласить – в литературном смысле, конечно. В таком случае моя прямая обязанность – разобраться, что в беседе с Сениным подлежит разглашению, а что нет. Вы же, со своей стороны, не должны задавать Сенину вопросы о том, как проходит следствие по его нынешнему делу.

– Да я и не знаю, что это за дело, – сказал Михаил. – Но, между прочим, хотел бы знать. Мне далеко не безразлично, каким путем пошел мой персонаж. Я не буду ни о чем таком Сенина спрашивать, но, может быть, вы мне сообщите о деле то, что считаете нужным?

– Кое-что сообщу, – кивнул Резник. – Но это тот самый случай, когда сведения должны остаться в этих стенах, пока Сенину не вынесен приговор. Надеюсь на вашу сознательность пролетарского писателя.

– Даю слово.

– Сенин создал в хуторах и станицах Верхнего Дона казацко-белогвардейский «Союз освобождения Дона», который пытался поднять мятеж против советской власти, пользуясь недовольством отдельных слоев населения коллективизацией, – с заговорщицким видом сообщил Резник.

«Сведения» эти, если не считать фамилии Сенина, были напечатаны некоторое время назад местными и даже центральными газетами. Михаил ждал продолжения, но Резник молчал.

– И последняя просьба, – сказал Михаил. – Я бы хотел вести запись беседы.

– Это я уже понял. Но и вы, наверное, поняли, что записи ваши, прежде чем вы вынесете их отсюда, должны быть просмотрены нами.

* * *

Резник позвонил начальнику исправдома и распорядился доставить в его кабинет Сенина. Стенографировать беседу он приказал кудрявому Ауэрбаху.

Ввели есаула Сенина. Это был высокий, с могучими сутулыми плечами, лобастый, с тяжелым взглядом глубоко запавших глаз человек. Резник подошел к нему вплотную.

– Вы, конечно же, знакомы с Михаилом Александровичем Шолоховым? – указывая на Михаила, без всяких предисловий спросил он.

Михаил удивленно пошевелился. Ведь он же говорил Резнику, что ни разу в жизни не видел Сенина!

Сенин повернул голову, внимательно, с любопытством посмотрел на Шолохова. Резник не спускал с него налитых кровью глаз.

– Нет, лично с ним я не знаком, – наконец сказал бывший есаул. – Но читал, конечно. И портрет видел в «Роман-газете».

– Среди персонажей «Тихого Дона» есть человек с фамилией Сенин. Речь идет о вас?

– Да, – кивнул Сенин.

– Михаил Александрович хочет поговорить с вами. Надо ответить на его вопросы.

– Отвечу на любые, – с готовностью отозвался Александр Степанович.

– На любые? – прищурился Резник. – Интересно узнать – почему на любые? Вам так понравился роман Михаила Александровича?

– Это значительное литературное произведение, хотя я написал бы с других позиций.

– А вы сами описаны в романе верно?

Сенин пожал плечами.

– Да я, в общем, никак не описан. Человек по фамилии Сенин говорит там всего одну фразу. Указано также, что он командовал комендантской ротой во время казни. Последнее – верно.

– А что вам больше всего понравилось в «Тихом Доне»?

– Он описывает сильных людей в трагических обстоятельствах. Прекрасно знает казачью жизнь.

Резник повернулся к Шолохову.

– Михаил Александрович, обвиняемый Сенин в вашем распоряжении. Садитесь, гражданин Сенин.

Илья Ефимович ушел за свой стол, под портрет Сталина, а Михаил с Сениным остались друг против друга за приставным столом для заседаний. Ауэрбах примостился за чайным столиком.

– Александр Степанович, – откашлявшись, начал Михаил, – как вы, наверное, поняли, наша беседа не имеет отношения к следствию по вашему делу. Я попросил о встрече с вами исключительно в литературных целях. Вы любезно изъявили желание отвечать на любые мои вопросы, но вы вовсе не обязаны отвечать мне на такие, которые могут усложнить ваше положение.

Сенин хмуро кивнул.

– Моя задача упрощается тем, что вы, оказывается, читали первые книги моего романа. Верно ли описан суд над подтелковцами?

– В целом – верно. Полагаю, вам удалось поговорить и с другими очевидцами. Правда, обсуждение участи обвиняемых было более длительным, чем изображено у вас, и не ограничивалось выкриками: «Пострелять»!», «Ксмёртнойказни!» Перечислялись те беды, которые принес на Дон Каменский ревком, захватив власть. У вас от этого остались обрывки фраз, вроде той, что вы приписали мне: «Каледин на том свете нам спасибо скажет».

– А вы ее не говорили?

– Не помню, чтобы я говорил именно так, но вообще о том, что мятеж Подтелкова и Кривошлыкова привел к гибели мудрого, здравомыслящего политика, а потом и многих простых людей, говорили. Не припомню также реплики члена суда Февралева: «Жиды какие из них есть – убить!..»

– А вы хорошенько, хорошенько вспоминайте! – властно потребовал вдруг Резник.

Михаил с укором посмотрел на него:

– Илья Ефимович, я же обещал Александру Степановичу…

– Хорошо, хорошо, – недовольно пробормотал Резник.

– Нет, вы напрасно думаете, что я что-то скрываю, – повернулся к нему Сенин. – Среди арестованных было, быть может, один-два еврея, остальные – казаки и несколько русских рабочих. Я не стану утверждать, что Февралев ничего подобного не говорил, очень уж шумно было в помещении, члены суда перебивали друг друга, но я, помню, удивился, когда прочитал об этом у вас.

– А что вы скажете об описании казни? Если хотите, можете не отвечать на этот вопрос.

– Я уже подробно рассказывал в этом заведении, и не раз, о моем участии в тогдашних событиях. Так что скрывать мне нечего. Казнь описана вами близко к тому, что происходило в действительности. Но если под отрядом Петра Мелехова вы имели в виду базковскую сотню Харлампия Ермакова, то базковцы, в отличие от ваших татарцев, не дали ни одного добровольца для приведения приговора в исполнение.

– Мне хотелось бы знать, как сложилась ваша судьба после апреля 18-го года.

– Вплоть до начала 20-го года воевал в Белой армии, отступил от Новороссийска с Деникиным, а потом сдался под фамилией Евлампьев, вступил в Красную армию, дослужился до командира эскадрона, – по-военному кратко рассказывал Сенин. – После окончания польской кампании стал следователем особого отдела Блиновской дивизии. В 21-м году был опознан в Ростове жителем станицы Боковская Мелеховым и арестован.

– Мелеховым? – переспросил Михаил.

– Да, Мелеховым, – усмехнулся Александр Степанович. – Бывают такие совпадения… Я, когда начал читать ваш роман, подумал: не тот ли? Но, судя по всему, не тот. Трибунал приговорил меня к расстрелу. По всероссийской амнистии 23-го года я был помилован и сослан на Соловки. В октябре 26-го года меня досрочно освободили за примерное поведение. Вернулся в Боковскую, стал учителем в школе второй ступени. В начале 27-го года был арестован по делу Харлампия Ермакова. Но я с ним после 18-го года даже не встречался. Тогда меня вновь стали допрашивать об участии в казни подтелковцев… Тем не менее по окончании следствия я был отпущен на свободу.

– Так это правда? – удивился Михаил. – А я думал – байки. Отчего же вы, если к вам проявили такое снисхождение, повели борьбу против советской власти?

Сенин внимательно, исподлобья посмотрел на Шолохова своим тяжелым взглядом, словно читая его мысли. Он вдруг чему-то мрачно улыбнулся и скороговоркой сказал:

– Оттого, что я стал тогда их секретным сотрудником. Я создал им «Союз освобождения Дона», набирал туда всякую мелочь. А теперь я им нужен как глава «Союза». Меня убирают…

– Молчать! – заорал Резник. С грохотом опрокинув кресло, он подскочил к Сенину и ударил его по лицу. Сенин, оскалившись, неожиданно боднул Резника головой в тощий живот. Илья Ефимович охнул и сложился пополам, схватившись руками за край стола.

– Охрана! – завизжал Ауэрбах, пулей вылетая из кабинета.

В приемной загремели подкованные сапоги, вбежал конвой с винтовками, двое дюжих ребят с синими петлицами. Один из них залязгал затвором, уставив ствол с примкнутым штыком почему-то на Михаила, другой, размахнувшись, хотел двинуть прикладом по шее Сенину, но Александр Степанович увернулся и мягко упал со стула на пол, крутанулся с боку на бок и очутился под массивным столом для заседаний. Конвоир, матерясь, стал яростно тыкать штыком под столом, но оттуда вдруг высунулась цепкая рука Сенина, схватила винтовку за ствол и рывком вырвала из его рук.

– Эй, отдай винтовку! – растерялся служивый.

– Зачем, если ты не умеешь ей пользоваться? – издевательски спросил из-под стола Сенин.

Резник с наганом в руке отскочил к стене и потихоньку пробирался к выходу. Михаил, разинув рот, по-прежнему сидел на своем месте, а второй солдат все так же держал его на прицеле.

– Управление, в ружье! – вопил в коридоре Ауэрбах. Грохотали сапоги. В кабинет чекисты не вбегали, а занимали позиции сбоку от распахнутых дверей, целя из винтовок и наганов в бедного Шолохова, потому что сидящий под столом Сенин не был им виден. Резник встретился взглядом с Михаилом и внезапно пришел в себя.

– Отставить! – зло сказал он. – Обвиняемый Сенин, ваше сопротивление бесполезно. На окнах решетки, входы и выходы перекрыты. В винтовке всего пять патронов. Не усугубляйте свою участь попыткой побега.

– Прошу занести в протокол, – издевательски отвечал из-под стола Сенин, – что я не совершал попыток побега, а ответил на рукоприкладство будучи в состоянии аффекта. Это первое. Второе. Я готов сложить оружие, которым ваш боец пользовался столь нерасчетливо, если вы мне обещаете при свидетеле, Шолохове Михаиле Александровиче, больше не избивать меня. Не то я заберу пятерых из вас с собой в иную юдоль, стрелок я отменный. Я не для того подписал все признания, чтобы вы перед смертью превратили меня в кровавую котлету. Хотите расстреливать – пожалуйста, но без издевательств.

Резник кинул злобный взгляд на Михаила.

– Товарищ Шолохов, прошу покинуть помещение! – резко сказал он.

– Э, нет! – возразил Сенин. – Никто не двигается с места. Я сказал: он мой свидетель.

– Моего слова вам достаточно? – спросил взбешенный Резник.

– Конечно недостаточно! Но больше-то никакого не предвидится. Отдайте своим приказ.

– Обвиняемого Сенина никому не трогать, – процедил сквозь зубы Илья Ефимович.

– Громче!

Выпучив в ярости свои налитые кровью глаза, Резник повторил громче.

– Предупреждаю: другой раз загрызу кого-нибудь за побои зубами. Или придумаю еще что-нибудь похуже. – Сенин выбросил винтовку из-под стола, а следом за ней вылез сам, встал рядом с Михаилом.

– Вот видите, я же обещал ответить на любые ваши вопросы, – сказал ему он, улыбаясь одной стороной рта.

– Увести! – прохрипел Резник.

Есаул взял руки за спину и кивком головы указал конвоирам на дверь:

– Пошли, что ли?

– Нет, ты винтовку отдай, – сказал незадачливому конвоиру Резник, вырвал ее у него из рук и сунул одному из чекистов, только теперь просочившемуся в кабинет.

– Прощайте, господин Шолохов! – не оборачиваясь, громко сказал с порога Сенин. – Больше уже в этой жизни не увидимся. «Тихий Дон» хороший роман, пусть и из жизни хамья. Осужденные на смерть не врут.

– Поторапливайтесь! – крикнул Резник.

Но быстро увести Сенина не удалось. В глубине приемной, как хорошо видел в открытые двери Михаил, залег у «максима» целый пулеметный расчет, и теперь «номера» суетливо увозили стучащую колесиками по паркету машину, чтобы очистить путь Сенину с конвоем.

В кабинет вошел трусливо поглядывающий на Резника Ауэрбах, закрыл двери.

– Где ваше оружие, товарищ Ауэрбах? – резко спросил Резник. – Вы так и не обнажили его? Хорош чекист, ничего не скажешь! Может, мне секретаршу вместо вас взять?

– Но я же поднял управление в ружье, – лепетал Ауэрбах.

– Да плевал он на ваше управление! Опозорились перед классовым врагом, бегаете, как заяц!

Тяжелый взгляд Резника, блуждающий по кабинету, остановился на Шолохове. Тот как ни в чем не бывало собирал свои записи.

– Вот что, товарищ Шолохов, – с плохо скрываемой ненавистью сказал Илья Ефимович. – Вы эти бумажки оставьте здесь, мы их просмотрим и потом вам отдадим.

– Пожалуйста, – улыбнулся Михаил. Разговор с Сениным получился короткий, а память у него была прекрасная.

– И еще, – не сводил с него красных глаз Резник. – Вы стали свидетелем изощренной вражеской провокации. В том, что сказал Сенин, нет ни слова правды. Как я вас и предупреждал, он хочет использовать вас для распространения клеветы и дезинформации. Поэтому обещайте мне хранить полное молчание о том, что вы слышали и видели здесь. – Илья Ефимович сделал паузу и добавил: – Если же вы не сделаете этого, я буду вынужден думать, что вы преследовали не тольколитературные цели, придя сюда и попросив свидания с Сениным.

«Ах, как страшно!» – подумал Михаил и сказал:

– Не знаю, как насчет полного молчания – ведь провокацию он, как я понял, совершил в конце беседы, а остальное время мы уточняли, насколько правдиво были описаны мной некоторые события. А вот относительно его утверждений о службе на вас – молчать обещаю. О произошедшей здесь свалке – тоже. Но и вы должны выполнить свое обещание, сделанное при мне: не наказывать Сенина за этот эпизод. Не мне решать, какой он участи достоин, но ни один из свидетелей казни подтелковцев не говорил, что Сенин избивал приговоренных. Следовательно, и вы не можете опуститься до этого.

– А почему вы решили, что мы это делаем? – отрывисто спросил Резник.

– Ну вы же ударили его…

Илья Ефимович опустил глаза.

– Не всегда можно сдержаться при выходке классовых врагов! Поработали бы у нас, так узнали бы… Но это – всего лишь случайность. Чекисты не применяют пыток. Вопрос закрыт.

– Тогда позвольте откланяться, – сказал, поднимаясь, Михаил.

Резник, стоя у своего стола, не двинулся с места и заложил руки за спину, чтобы не обмениваться рукопожатием с Шолоховым. Михаил насмешливо глянул на него, кивнул и направился к двери.

Резнику дорого обошлась его «очная ставка». Илья Ефимович открыл начальству не все подробности встречи Шолохова с Сениным, но верный Ауэрбах оказался не таким уж верным… Застенографировал он все чертовски точно… Резнику объявили строгий выговор, понизили в должности и отозвали в Ростов.

Бывшего есаула Сенина приговорили к «высшей мере социальной защиты». Его застрелили через окошечко камеры, опасаясь, что он может сбежать по пути в подвал.

Через некоторое время начальник Ростовского управления ГПУ Евдокимов, будучи на приеме у Сталина, попросил у него санкцию на арест писателя Шолохова, заявив, что он встречается и ведет разговоры с бывшими белогвардейцами.

Сталин откинулся на спинку кресла, посмотрел на Евдокимова долгим ироническим взглядом.

– Как же писатель должен писать о белогвардейцах и не знать, чем они дышат? – спросил он.

– Мне кажется, товарищ Сталин, пролетарский писатель должен писать не только о белогвардейцах, – пробормотал Евдокимов. – А у этого Шолохова какое-то нездоровое пристрастие к ним.

– И вы хотите его вылечить, – улыбнулся Сталин. – Как называется учреждение, где вы работаете, товарищ Евдокимов?

– Государственное политическое управление, – сказал удивленный Евдокимов.

– Правильно, – кивнул Сталин. – Политическое. Отчего же вы ничего не понимаете в политике? Вы знаете, что с 25 марта газета французских коммунистов «Юманите» начала печатать «Тихий Дон»? А издательство компартии Германии выпустило роман отдельной книгой? По-вашему, это самый удачный момент для ареста Шолохова?

– Но я же не знал… – пытался оправдываться Евдокимов.

Сталин остановил его движением руки с зажатой в ней трубкой.

– Следующий раз приходите ко мне во всеоружии знания, товарищ Евдокимов. А то у нас уходит много времени на выяснение истинного положения дел. Неслучайно говорят, что знание – сила. Вы свободны, товарищ Евдокимов.