Текст книги "Фаранг (Дилогия)"

Автор книги: Андрей Валерьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)

– Ложиииись!

Егоров рыбкой нырнул с вала вниз и в этот момент раздался пушечный выстрел.

Тридцать лет армейской закали не подвели. Аун бесстрастно рассматривал итог применения этих… мысленно бывший полковник поморщился – он никак не мог запомнить десятки новых слов, которые использовал раб по имени Зак.

'Да. Ка-нон. Канон. Канон…'

Аун повторил это слово несколько раз, пробуя его на вкус. Победоносный вопль полусотни лужёных солдатских глоток ему нисколько в этом не мешал. Ветераны, составляющие большую часть его отряда, кричали и радовались, словно незрелые юноши. Всего три выстрела – а каков результат!

Аун на секунду зажмурился. Такое везение уже пугало. Сначала красавицы-женщины, потом немыслимый летающий железный механизм, лежащий на дне, и вот теперь – этот 'Канон'. Затея найденного у дикарей раба увенчалась полнейшим успехом. И это при минимальных усилиях и затратах со стороны его поселения. Всё, что потребовалось – это несколько столяров и плотников, запас досок из железного дерева и множество ремней из сырой кожи.

– Господин, господин! – Явно оглохший факельщик низко кланялся и непотребно громко орал. – Прикажете зажечь снова?

Полковник сделал поправку на состояние бедного солдата и задавил растущее раздражение.

– Нет. Идите и возьмите их! Живыми!

Выстрелы были просто чудовищными. Каменная метель прошлась по столовой, сметя с земляного вала остатки мебели и разнеся в пух прах крышу. Две из пяти пальм-колонн, на которых держался навес, срубило начисто, обрушив на вопящую мешанину из человеческих тел гору мусора и веток.

– Аааа!

Оглушённый Егоров дёргался, как рыба на крючке. Жутко воняло чем то сгоревшим. Глаза, рот, нос и уши были снова забиты землёй и песком. Вдобавок ко всему сверху на Вите лежал растерзанный стол и, Егоров слабо пошарил рукой у себя за спиной, какая-то толстая и тяжёлая деревяшка.

Рядом нечленораздельно мычали и заторможено шевелились серые от пыли люди, пытаясь выбраться из-под завалов, на которых уже кое-где плясали языки пламени. Всё что видел Виктор – ноги, отпихивающие лавку перед его носом и груду обломков на том месте где когда-то был центр столовой и где прятались женщины и дети. Не в силах пошевелиться и сделать что-либо, придавленный неподъёмным грузом, Егоров тихонько завыл.

'Господи! Помоги! Гос-по-дииии… аааа… ннну…'

Проклятый груз никак не поддавался. Витька орал благим матом и, хрипя, от боли в спине, бессильно бился всем телом об острое изломанное дерево.

– Тяонамлалмламлам?

Тяжесть неожиданно исчезла и сильные руки перевернули Виктора на спину. Сквозь пелену пыли и дыма на него смотрело равнодушное лицо бирманского солдата.

Из ста пятидесяти землян, оказавшихся в этом маленьком филиале ада, бирманцы собственноручно 'откопали' только одного Егорова, да и то, скорее всего лишь потому, что он лежал с краю, сразу за посечённым камнями земляным валом. Ещё человек тридцать сумели выбраться из-под остатков рухнувшей крыши самостоятельно и, сопровождаемые резкими окриками солдат, на карачках уползали с развалин.

Солдат, который вытащил Витю, жестом велел сидеть на месте и не двигаться, выразительно показав при этом обнажённый меч и проведя ребром ладони по горлу. Впрочем, никакой особой жестокости или унижений со стороны бирманцев не было. Солдаты, повинуясь властным приказам своего командира, шустро поделились на две части. Одна рассыпалась по крепости, собирая оружие и брошенные вещи, а другая, с факелами в руках, окружила развалины столовой редкой цепью.

– Нет.

– Не надо! Не надо!

Увидав факелы, все выбравшиеся наверх земляне на разных языках заорали дурными голосами, а Витька, обезумев от грядущего ужаса, пополз на коленях к командиру пограничников.

'… в плен не берут…'

'… в плен не берут…'

– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

Далеко уползти ему не дали. Его конвоир выудил из-за пояса плётку и так перетянул ею Виктора по израненной спине, что Егоров едва не потерял сознание.

– Нямнямням!

Мяукающй голос повелительно известил Витьку о чём-то важном. Сквозь фонтан слёз, бороздящий носом мокрую грязь двора Егоров, увидел, как другой солдат поставил перед ним ведро.

– Нямням!

Следующий удар плетью был почти ласковым. Конвоир смотал своё оружие и ткнул им в сторону столовой. Витька обернулся и увидел, как от иссохших на жарком солнце пальмовых листьев валом валит дым.

– Ё!

Позабыв о боли, Егоров подскочил на ноги и, схватив ведро с водой, бросился тушить начинающийся пожар. Снизу, из-под жуткой мешанины обломков раздавался непрерывный многоголосый вой задыхавшихся в дыму людей.

– Воды. Воды!

Носиться, ломая ноги, по руинам Егоров не стал. Полтора десятка человек, увидев, что враги позволили Вите тушить пожар, моментально образовали цепочку, передавая ему воду. Слава богу, огонь не успел, как следует разгореться и Витька, потратив десяток вёдер воды, залил тлеющие обломки.

Бирманцы, увидев, что огонь заваленным людям больше не угрожает, пинками и плетями согнали пожарных с шевелящихся развалин и, собрав всех землян в кучу, погнали за пределы разрушенной крепости. От усталости, боли и голода Витька ничего уже не соображал. Он механически передвигал ноги, таща на себе неизвестную ему женщину. Рядом так же медленно брели остальные люди. Света факелов конвоя было маловато и узнать кого-либо в этих тенях, Витя не мог. Бирманцы, лениво подстёгивая отстающих, загнали три десятка измученных людей в загон, собранный ими, по-видимому, из остатков крепостной стены. Загончик был чисто символическим – десять на десять шагов и был огорожен хиленьким забором из веток. Зато охраняли его уже не бирманцы, а остатки дикарей, которые рычали, глядя на пленников и только присутствие пары солдат удерживало их от немедленной расправы над людьми.

Стоило Витькиной голове коснуться зелёной травы, как измученный за этот долгий, очень долгий день организм сказал 'баста'.

Егорову не повезло. Он спал у самого входа и за ночь его трижды будили. Всю ночь из-под развалин наверх лезли люди. Самые сильные и самые везучие выбирались наружу, где их собирали бирманцы. Накопив небольшую партию пленных, солдаты гнали их к загону. К утру в мини-концлагере собралось почти шестьдесят человек, которые молча сидели на холодной земле спина к спине. Знакомых лиц среди пленных было много, но никого из друзей или приятелей Витя не увидел.

Все попытки поговорить пресекались длиннющим копьём, которым солдаты без затей лупили по голове особо разговорчивых. Сидевший напротив Егорова Дима-кореец, на беззвучный, заданный одними губами, вопрос 'Катя?' ответил лишь едва заметным пожатием плеч.

С первыми лучами солнца началась кутерьма.

Сначала к загончику заявился командир оккупантов – жилистый немолодой мужчина с жёстким волевым лицом. Вместе с ним пришли солдаты, часть которых угнала к морю неандертальцев, безжалостно стегая дикарей плётками, а другая часть осталась перед выходом из загона. Пленных выстроили в одну шеренгу и, невзирая на то, что здесь вперемешку были мужчины, женщины и дети, знаками велели всем раздеваться. Упрямых уговорили очень просто – плетями, делая это без злобы и со скукой на лицах. Потом пожилой солдат придирчиво осмотрел пленников и живо отсортировал легкораненых от всех остальных, явно отбирая тех, кто был способен работать. Попал в эту команду и Витька. Сначала бежать голышом и босиком среди двух десятков мужчин и женщин, Егорову было неудобно, но поняв, что бирманцы гонят их колонну к крепости, выкинул все мысли из головы.

На месте разрушенного посёлка обнаружился настоящий палаточный лагерь. Бурого цвета палатки стояли идеальным квадратом, вокруг которого из всё тех же остатков крепостной стены землян, была построена защита из кольев и ежей.

Солдат, который привёл их к охраняемым развалинам, поставил на землю ведро с водой и махнул рукой. Мол, пейте и за работу. Время не ждёт.

– Катя!

Витька, позабыв о жажде, понёсся к груде изломанного дерева. Сейчас, при свете солнца, до него дошёл весь масштаб разрушений. Адская мешанина из веток, палок и листьев была толщиной никак не меньше полутора метров, а центре, возле пальм, развалины столовой были выше его роста.

– Катя!

– Ааааа… Уууууоооооюююуууу…

Снизу кричали заваленные люди. Разобрать отдельные голоса было абсолютно невозможно. Это был такой крик из могилы, что у Витьки, стоявшего на валу и обозревавшего руины, от ужаса волосы встали дыбом, а глаза заволокло чёрной пеленой.

– Так, ты, стоять! – Из столбняка Егорова вывели рабочие, которые причитая и заливаясь слезами и выкрикивая имена родных, рванули мимо него разбирать завалы.

– Куды, ёпть! – Витька оттащил за волосы воющую дурниной бабу и заорал, созывая остальных. – Идём отсюда, с краю. Мужики, разбираем завалы. Бабы – вы оттаскиваете разобранное…

Когда Егоров вытягивал из норы первого спасённого человека, он запоздало подумал о том, что Катя с Антоном, могли оказаться и не с этой стороны завала.

Медитация была обязательным предметом и школе и в военном училище. Вся беда была в том, что деятельная и живая натура Аун Тана просто не была приспособлена для такого времяпрепровождения. Имевший самые высокие оценки по всем предметам, курсант Аун сначала получал взыскания, потом впал в отчаяние, а затем, припёртый к стене угрозой отчисления, научился это самое медитирование изображать. Будущий полковник мог часами невозмутимо сидеть с закрытыми глазами, прокручивая в уме истории о славных походах, которые он вычитал в библиотеке.

Вот и сейчас все старые сослуживцы полковника – уволенные вместе с ним ветераны полка, были уверены, что командир воспарил над собой, созерцая несозерцаемое.

На самом деле всё было совсем не так – Аун мыслил. Старый вояка непрерывно думал все последние дни. Думал так напряжённо, что голова болела и грозила лопнуть от мыслей. Аун Тан позабыл о наложницах, которые до сих пор сидели запертыми в каюте корабля, позабыл о пище, позабыл о боевых друзьях. План дальнейших действий, выкристаллизовывающийся у него в голове, одновременно и пугал и страшил старого солдата.

Империя была уже не та, что раньше. Нынешний Император (да продлят боги его лета!) не мог сравниться со своим отцом. Тан усмехнулся – по слухам, на севере, у сиамцев была точно такая же ситуация. А будущий Император – так вовсе… солдат непроизвольно поёжился… слабак и слюнтяй. До Ауна доходили передаваемые шёпотом слухи, что несколько наместников далёких южных колоний объявили себя независимыми правителями и Император их не покарал! Не смог этого сделать!

'А если получилось на юге, то почему я, полковник Аун Тан, не могу сделать это на севере?'

Аун открыл глаза. Перед ним на циновках лежали захваченные в посёлке пришельцев из другого мира трофеи. Немыслимой твёрдости топоры, ножи, пилы. Рукотворные источники света и удивительные коробочки, передающие голоса на расстояние.

И железо. Безумная, невероятная гора железа, лежащая на дне моря неподалёку.

И самое главное – руки, умения и ЗНАНИЯ попавших к нему в плен людей.

Разбор завала занял у голой команды спасателей весь день и половину ночи. Отвыкший от таких порций солнца Витька здорово обгорел и если бы не пыль и мелкий мусор, щедро налипший на мокрое от пота тело, лежать ему с ожогами. Но бог миловал.

Следом за солнцем и жарой на рабочих навалилась жажда. Конвоиры бегать к ручью не позволяли и внимательно следили за тем, чтобы пленные не отлынивали от работы. Дело кончилось тем, что молоденькая девушка получила солнечный удар и, невзирая на плётки солдат, работать дальше не могла. На злобные крики часовых из самой большой палатки высунулся командир и пролаял нечто матерное. Солдатики моментально встали по стойке смирно, а затем приволокли ведро и разрешили одной из женщин стать водоносом. Работа у мужчин, разгребающих остатки крыши, сразу пошла веселее, а вот голоса снизу постепенно затихли. Витьке было даже страшно подумать в какой духоте находятся под завалами люди. Подумав, он забрал у женщины ведро и сам побежал к ручью.

За день Витя Егоров сбегал за водой ровно сто раз. Он щедро поливал ещё не разобранные завалы и с радостью слышал, как из-под них снова раздаются голоса.

К обеду в лагерь явился тот самый пожилой солдат, что исполнял, по-видимому, в этом отряде функции полевого медика. Пришёл он налегке, то есть почти голым, неся все свои вещи в узелке, подвешенном на палку. Порядком измазанный засохшей кровью, он выглядел натуральным забойщиком скота.

Витьку передёрнуло.

'А, может, он их… того?'

Остальные рабочие тоже тревожно переглянулись, а женщины тихо запричитали. 'Медик' состроил жуткую гримасу и знаками велел Вите полить ему воду. Вымывшись и одевшись, солдат отправился к остальным конвоирам, которые, не обращая внимания на громко урчащие животы пленных, спокойно обедали. Когда число спасённых перевалило за полтора десятка человек, 'медик' свистнул пару солдат, принёс из палатки здоровенный кожаный мешок и принялся за дело.

С каждого спасённого по очереди содрали всю одежду и очень внимательно осмотрели. Дальше – больше. Травмы, порезы, переломы и вывихи чинились как на конвейере. Солдаты крепко держали хрипящих от боли людей, которым в рот совали обмотанную ремнём палку, а лекарь орудовал своими жуткими приспособами. Витька, бегая мимо медика с вёдрами воды, с удивлением и радостью обнаружил, что работал старикан отличными железными инструментами, не забывая всякий раз их дезинфицировать мутным самогоном. Колотые и резаные раны вскрывались заново и заливались или спиртом или непонятной жёлтой, терпко пахнущей бурдой. Раненные орали и матерились, но сделать ничего не могли – держали их крепко. Затем лекарь закрывал рану, втыкая в кожу золотые скобки и перетягивая рану неким подобием бинта. На каждого пациента дед тратил не более пяти минут. С обожжёнными тяжелоранеными мужчинами, которых команда спасателей откопала в числе первых, возился помощник лекаря – он просто щедро намазал ожоги жирной и кошмарно вонючей мазью и обернул их пальмовыми листьями. Затем он поманил одну из женщин и жестами велел ей поить раненых водой.

Егорову приходилось убивать и от вида крови его не тошнило. Но это в бою. Здесь же, проходя мимо этих коновалов, у него всякий раз внутри всё холодело и обрывалось. Горячо молясь о том, чтобы с Катей всё было в порядке и она избежала участи той немки, которой только что с жутким хрустом вправили выбитое плечо, Витька нёсся к завалу и поливал то место, куда ему указывали рабочие.

Бог услышал Витю Егорова. Катя и Антон нашлись целыми и невредимыми. Женщина и ребёнок лежали под перекошенной от тяжести плетёной скамейкой, которая приняла на себя весь удар рухнувших балок, обрешётки и толстого слоя листьев. От жары и духоты они почти ничего не соображали и только просили пить.

– Катя, Катя, – Витька сидел на земле, положив голову любимой себе на колени, и лил ей в рот воду, – пей, пей…

– Антоша…

– Его Жанна уже поит, всё в порядке, пей…

Катя застонала и открыла глаза.

– Что происходит…

Позади, за спиной любимого раздался окрик на непонятном языке, свист и громкий щелчок. Плечи у Вити дёрнулись, на глаза навернулись слёзы, но лучезарная улыбка стала ещё шире.

– Витя, ты плачешь…

– Это я от счастья…

Глава 8

– Как я рад! Как я рад, парни.

Лохматый детина со сломанным носом гундосил на английском, улыбаясь щербатым ртом и хватая мужиков за руки. Из-за спины щербатого, представившегося Заком, выглядывал маленький чёрный индиец.

– Это Раджив. А ты, мне Уилл сказал, Виктор. Да?

Парень замер с протянутой рукой. Витька, сидевший на раздолбанной деревянной колоде, руку британца проигнорировал. О том, кто перед ним сейчас стоит он и так прекрасно знал – дядюшка Билли, воспрянувший духом после того, как пограничники перерезали всех оставшихся в живых дикарей, работал информатором сразу на все стороны.

– Виктор? – Улыбка у пилота 'Гольфстрима' стала неуверенной. Закари нервно оглянулся – солдат поблизости не было, зато вокруг него стояло полтора десятка русских. В полном соответствии с представлениями британцев о дикой России и её диком народе, почти все они были натуральными раскосыми азиатами с очень злыми глазами.

– Это ты придумал? – Егоров хлопнул по лопнувшим ремням, оплетавших двухметровый ящик из железного дерева.

– Я.

– А ракеты? Тоже твоя идея? Кулибин муев…

– Kuli… What?

Зак на секунду растерялся. Встреча с землянами, о которой он мечтал все месяцы плена и рабства, происходила как-то не так. Лётчик встряхнулся и снова широко улыбнулся.

– Нет, нет! У них эти ракеты уже были. Я лишь пусковую установку сделал, да боеголовку разработал…

До Закари, похоже ещё не дошло, что все его изобретения, которыми он так гордился, присутствующие здесь 'русские' испытали на своей шкуре.

– Ах ты, твою мать, рационализатор хренов! – Егоров цепко сграбастал протянутую ему руку и, поднявшись на ноги, от души заехал англичанину слева в челюсть.

Без последствий эта выходка, конечно, не обошлась. Испуганный индиец пулей кинулся к бирманскому лагерю, голося на всю округу. Расправа была быстра. Дежурный десяток солдат во главе с сержантом-ветераном появился через полминуты. Впрочем, ни Витя, ни вся его бригада, бежать и не думали. Во-первых, некуда, а во-вторых, если не отметелят тебя, то накажут кого-нибудь другого. С дисциплиной в имперской армии и в посёлке было жёстко.

– Драться запрещено! – Бывший шаман, служивший в 'оккупационной администрации' штатным переводчиком, проорал перевод и добавил.

– Тебе десять ударов, всем прочим – по три.

В принципе, если не обращать внимания на висящие на шее деревянные бирки, которые под страхом смерти было запрещено снимать и палочную дисциплину, то оккупация была не так уж и страшна, как представлялось Вите поначалу. По окончанию боевых действий, сведшихся к одному единственному залпу из одноразовых деревянных пушек, бирманцы проявили очень неожиданную сдержанность и даже, в некотором роде, гуманизм. После повальной и весьма квалифицированной медицинской помощи все раненные были помещены под спешно возведённые навесы. Более того, солдаты, вернули привезённый Витькой казан, приволокли со своих кораблей сундуки с продовольствием и отдали их пленным. К восторгу землян в сундуках была не осточертевшая рыба и морепродукты, а хорошо засоленное мясо и сало!

Свинина пошла 'на ура' у всех, даже у мусульман. От ухи, креветок и салатов из водорослей народ уже откровенно тошнило. На этом сюрпризы не закончились: в сундуках нашёлся рис, сушёные зёрна кукурузы и… картошка! Сладкая, странноватая на вкус, но всё же – картошка!

После этого бирманцы провели полную инвентаризацию 'человеческого материала', переписав имена пленных и выяснив, кто кому и кем приходится. В этом им здорово помог дядюшка Билли, с готовностью перешедший на службу к пограничникам. Когда Витька узнал, что свободно говорящий на языке манмар бывший шаман, слил господину Аун Тану всю историю появления землян в этом мире, то он здорово струхнул, ожидая немедленного вызова 'на ковёр', допроса и требования отдать медальон. Но ничего подобного не произошло – Егоров, вместе со своей бригадой из полутора десятков 'ходячих', всё так же продолжал надрываться на разборах завалов и строительстве навесов для солдат. Устраивались бирманцы основательно и капитально. На берегу ручья, в трёхстах метрах от загонов землян, был заложен большой укреплённый лагерь. Используя захваченные инструменты и бесплатную рабочую силу, смуглые коротышки всего за неделю выстроили громадный дом для полковника и пять домиков попроще для себя, вырыли вокруг неглубокий ров, а получившийся метровой высоты вал густо утыкали кольями и ежами.

Самым забавным в оккупации было то, что приглядывающий за пленными, а точнее за их здоровьем, старый солдат-лекарь, убедившись, что все больные идут на поправку, перепоручил заботу о больных своим земным коллегам, собрал манатки и перебрался в новый лагерь, оставив землян вообще без присмотра. Бежать с острова было некуда, да и не зачем. Кроме того из шестидесяти пограничников десять солдат постоянно патрулировали территорию вокруг лагеря и разгромленного посёлка, а ещё десять охраняли стоявшие в бухте корабли, коих, вместе с 'Птицей' и Витькиным каноэ набралось аж шесть штук.

Настоящий маленький флот.

– Восемь, девять, десять…

Понять, что выкрикивал десятник, было не сложно. Бирманец отсчитал десять ударов, развернулся и ушёл, оставив Витьку лежать на земле. После тех плетей, что Егоров получал в первый день оккупации, удары бамбуковой палкой были почти что нежны. Как мамино прикосновение. Видимо, сообразив, что тяжёлыми боевыми плетями ценных пленных можно было ненароком забить насмерть, полковник велел перейти на бамбуковую трость. Лупили ею очень больно. Лёгкая деревяшка обжигала кожу, вызывая зверскую боль и искры из глаз, но тяжёлых повреждений телу не наносила.

– Вот, блин…

Витька представил, как снова будет плакать над свежими алыми рубцами Катя, и скуксился – слёз любимой он органически не переносил.

– Ладно, народ, велено эту дуру отсюда убрать, – Егоров пнул босой ногой чёрную колоду, – значит, будем убирать. Эй, как тебя… Зак. Иди сюда – знакомиться будем.

При ближайшем детальном рассмотрении пушка оказалась вовсе не пушкой. Петро Олексадрович, задумчиво почесав макушку, заявил, что 'эта бандура' больше смахивает на гигантскую мину направленного взрыва. Зак, выплюнув из разбитого рта ещё один зуб, подтвердил, что именно такую штуку он и мастерил.

– Порох бирманцам известен. Они им ракеты начиняют и фейерверки устраивают. Да и ракеты то те – примитивные.

Лётчик пренебрежительно скривился.

– Со свистульками. Только дикарей и пугать. Да и то – действует это лишь на самых отсталых и только один раз.

Для того, чтобы выбраться из рабства, Закари Яблонски предложил полковнику Аун Тану свои мозги. К сожалению, руками англичанин работать не умел, а компас, секстан и прочие навигационные инструменты, устройство которых он помнил, бирманцы знали и без него. Тогда, увидев запуск пороховой ракетки, лётчик заявил, что сможет сделать мощное оружие, способное убить разом множество врагов.

– Они мне выделили рабочих и дерево. И я это сделал. Простите, парни. Я не думал, что он применит её против землян.

– Ладно, проехали…

– What?

Витька кивнул мужикам и, крякнув от натуги, попробовал приподнять край колоды. Деревянный ящик даже не пошевелился!

– Как же они её сюда пёрли?

Егоров покачал головой. Израненные неандертальцы приволокли сюда уже заряженные колоды. Камни размером с кулак, которыми они были начинены, в изобилии валялись по всей территории посёлка.

Созданные Заком устройства выглядели совсем просто. В длину чуть больше двух метров, в ширину – полтора и примерно сантиметров пятьдесят в высоту. Собраны они были из двух толстых плах железного дерева, каждое по пятнадцать сантиметров в толщину. Прорезь, откуда собственно и происходил выстрел каменной картечью, шёл по длинной стороне ящика. А для того, чтобы пушку не разорвало, Зак обмотал колоду несколькими слоями кожаных ремней.

– Кожа мокрая была. Как высохла – затянула всё очень плотно. Я думал – выдержит…

Мина выстрела не выдержала. Обе плахи треснули, боковины держались на соплях, а большая часть ремней просто полопалась. Если бы не колья и упоры, которые солдаты вбили впритык к задней стенке, то мина просто снесла бы стоявших позади солдат.

– Как же они без железа их обрабатывают?

– Почему без железа? Кое-что у них есть. Их поселение с деревообработки и живёт. А вообще-то да, – Закари покачал головой, – в основном все инструменты каменные. А какие у них станки…

Егорову показалось, что он ослышался или неправильно понял гундосого и шепелявого одновременно британца.

– Станки?

– Да! Деревянная механика, каменные резцы и свёрла, привод ременной от водяного колеса!

Становилось понятно, каким образом громадные плахи были прикреплены к боковым стенкам. Бирманские рабочие высверлили отверстия и забили в них деревянные штифты. Более того – короткие боковые стенки изнутри имели разную толщину, расширяясь к задней стенке. В истории артиллерии Витя был не силён, но даже он помнил о Шуваловских единорогах. Здесь получились мега-единороги, которые широким веером выпустили по столовой, где укрывались земляне, почти сто килограммов камней.

Мужики молча переглянулись. Если бы не земляной вал, то, скорее всего, в живых не осталось бы никого. Сила залпа была просто чудовищная – булыжники легко скосили опоры, на которых держалась крыша и та рухнула на людей. Хорошо, что насмерть никого не убила, хотя три десятка человек получили тяжёлые переломы и травмы.

Тащить разбитую мину обратно на корабль, бригаде пришлось без бригадира. Пыхтящих от напряжения мужиков догнал Билл, сопровождаемый двумя солдатами, и велел Егорову идти в лагерь бирманцев.

'Начинается…'

Витька переглянулся с Олегом, ободряюще кивнул другу, мол, всё будет хорошо и порысил вслед за дедом под присмотром солдат.

'Красива, хотя и не так молода'

Аун пристально рассматривал стоявшую перед ним обнажённую женщину. Фигура, грудь, ноги, лицо были достойны восхищения, но крепкий загар, въевшийся в её кожу и огрубевшие от работы ладони, портили всё впечатление. Полковник поморщился и жестом велел женщине и её ребёнку одеться.

'Мои лучше…'

Аун Тан довольно зажмурился. Его любимые наложницы на солнце вообще не показывались, пользуясь зонтиками и гуляя только после заката, отчего их кожа приобрела восхитительную белизну, так высоко ценимую в Империи.

За дверью тихо кашлянули.

– Господин…

Полковник немедленно выкинул всех женщин из головы, снова превратившись в жёсткого и сосредоточенного человека. Смуглянка и её ребёнок, повинуясь новому жесту, забились в угол комнаты, а через порог, уткнувшись лбом в циновки, уже вползал толмач.

Аун умел ждать. Умел держать себя в руках и не поддаваться чувствам. Когда он узнал, что двое пленных смогли завладеть медальоном Древних и уйти в свой мир, а затем вернуться, он едва не побежал за ними лично.

Но не побежал. Удержался.

Аун не спал три дня. Он лишь однажды принял старшего десятника и дал ему чёткие указания – пленных содержать в строгости, но никого не убивать. Следить за каждым шагом четырнадцатого и шестьдесят восьмого. Дополнительно выделить еды из неприкосновенных запасов и продолжать лечить раненных. Всех. Даже самых безнадёжно тяжёлых.

Если старший десятник и удивился, то виду не показал. За все свои сорок лет службы, он ни разу не слышал, чтобы имперские войска кормили пленных из неприкосновенных запасов. Лечить – лечили. Редко, но такое случалось, но чтобы ещё и кормить…

Десятник отсалютовал, поклонился и ушёл выполнять приказы, а полковник снова погрузился в глубокое раздумье. Старик-шаман подробно рассказал ему о походе, о гибели его галеры, о железных птицах. Аун был образованным человеком и историю появления своих предков в этом мире он знал хорошо, так что сам факт существования другого мира его не удивил. Полковник лихорадочно обдумывал сотни вариантов, тысячи возможностей, ужасаясь немыслимым возможностям, которые перед ним вырастали.

Правда, было одно большое 'но'.

Пахать носом пол и падать на колени, подобно Биллу, Витя не стал, ограничившись глубоким уважительным поклоном. Далось ему это с огромным трудом – едва увидев Катю и Антона, сидевших в тёмном углу испуганными комочками, Витька всё сразу понял.

Его взяли за горло. Взяли крепко, основательно, без вариантов.

– Катя, вы там как?

– Всё хорошо.

– Прав…

– Сядь!

Полковник говорил негромко, но очень внушительно. Билл прошептал перевод и Егоров послушно сел на пол. Аун Тан молчал минут десять. Он сидел каменным истуканом и сверлил Витьку бесстрастными глазами, в которых ничего нельзя было прочесть.

'Да чего тебе нужно, урод!'

Витьке было страшно до усрачки. Первая драка на острове, ночной таран, абордаж в море, даже штурм посёлка и выстрел из пушки – всё это было пустяком, в сравнении с этими равнодушными холодными глазами. Хотелось скулить, молить о пощаде и сразу соглашаться на всё, что от него потребуют. Егоров снова не выдержал и в пятидесятый раз отвёл глаза, уткнувшись взглядом в пол.

Перед глазами стояла картинка с Антоном – десятилетний мальчик, держал копьё и готовился вместе с отцом встретить врага.

Витьку пробил озноб.

'Чего это я?'

Егоров посмотрел на свою женщину и её ребёнка и поднял глаза на полковника.

– Чего надо?

Каменный истукан шевельнулся и задал вопрос, от которого у Витьки упала челюсть.

– У тебя есть метка Идущего?

– Вот он, – Аун показал на переводчика, – рассказал мне о вашем оружии. Вот об этом, – полковник пододвинул к Егорову кончиком кинжала два сплющенных кусочка металла, в которых Витя с трудом опознал искорёженные пули, – расскажи… не торопись. Времени у нас много…

Разговор с Ауном затянулся до утра. При ближайшем рассмотрении он оказался удивительно вменяемым человеком. По Витькиным ощущениям – гораздо более образованным, нежели Кхап и Лак вместе взятые. Окончивший общую школу и военную академию при императорском дворе, полковник обладал потрясающим кругозором. Он имел, пусть и поверхностное, но вполне ясное представление о физике, географии, астрономии и политэкономии. Слегка разбирался в математике и кое-что помнил из академических курсов по прикладной механике, инженерному и сапёрному делу. Так что всё, о чём ему говорил Виктор, Аун схватывал на лету. И если бы не переводчик, то они успели бы обсудить гораздо больше. За десять часов непрерывной болтовни дед окончательно перестал напрягаться и что-либо понимать, переводя из рук вон плохо, и разговор пришлось отложить.

Из лагеря бирманцев Витька ушёл в глубокой задумчивости, наплевав на часовых, патрули и комендантский час. Краешек неба едва начал сереть. Небо над головой тёмнело влажной синевой, на которой постепенно гасли звёзды, а с моря дул холодный бриз.

Зубы сами собой выдали порцию дробного стука. Егоров посмотрел на качающиеся над головой чёрные кроны пальм, потом на стоявшего у входа в лагерь часового и медленно побрёл к посёлку. Больше всего Виктора потрясло то, что за весь разговор полковник ни разу не спросил его о том, где находится медальон Древних.

Итогом этих переговоров 'на высшем уровне' стало заточение старика-переводчика под стражей. Кем-кем, а глупцом Аун Тан не был – отныне весь круг общения дядюшки Билли ограничивался полковником и Витей.

Разговоры продолжались пять дней, с раннего утра и до позднего вечера с часовым перерывом на обед. Полковник задавал массу вопросов, требуя подробностей и уточнений. Напрягаться приходилось так, что домой, под персональный навес, где он жил с Катей и Антоном, Витька приползал на подгибавшихся от усталости ногах и с дикой головной болью. Егоров вяло хлебал сытный ужин, оставленный ему Димой-поваром, валился на циновку и моментально засыпал под новости, торопливо вываливаемые на него женщиной.