Текст книги "Вложения Второго Порядка"

Автор книги: Андрей Сердюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Остальные бутылки содержали в себе низкоградусную чушь для милых дам и нездешних эстетов.

Но для любимого Зотовым коктейля "Окровавленная Машка", который отличается от "Кровавой Мэри" обратной пропорцией основных ингредиентов, всё это категорически не годилось. Нужна была родная русская пшеничная. Её не было.

К Зотову пришло пронзительное осознание того, что совершенно случайно в этом доме он обнаружил, – нет, не следы, а глубокие необратимые последствия антирусского заговора.

В поисках родимой побродил по комнатам.

Пусто, пусто, пусто...

Прав был старик Киплинг: нет ничего хуже, чем отсутствие живительной влаги, ведь мы ждём, что она сохранит для нас обманчивый смысл существования, и до сих пор она осуществляла это своё высокое призвание. А здесь...

Подошёл к полкам с книгами – тоже ещё та трясина.

Выковырял сборник стихов со смурным названием "33. Россия. Версия", стоявший между "Simulacra @ Simulation" и "Занимательной гинекологией".

Открыл наугад:

Пройдя, зажмурившись, искус

У ближних что-нибудь оттяпать,

Считаю главным из искусств

Искусство пережить октябрь

Зудит настырно мелкий бес.

Его, мой ангел, урезоньте

Пусть край земли и свод небес

Сливаются. На горизонте.

На зыбкой линии огня,

Где молний ломаные спицы,

Где грациозный круп коня

Под Всадником засеребрится,

Где трудно угадать луну

Над озером, в листвы ажурье.

Она утонет. Я тону.

В листе. В пятне под абажуром.

Час волка. И мои глаза

Слипаются. Ничто не будит.

Октябрь. Поздняя гроза.

Ещё всё будет.

Зотов не очень хорошо относился к глагольным рифмам, считая их низшим пилотажем. Поэтому, слегка напрягся и вытащил из себя другой вариант последних строк:

Лизнула всполоха слеза

Тумана пудинг.

Октябрь. Поздняя гроза.

Ещё всё будет.

И поставил книгу на место. Он любил ставить книги на место. Впрочем, как мы сейчас увидели, – и их авторов тоже.

А желание выпить не прошло, скорее наоборот.

И тут ему вновь, как давеча перед зеркалом, показалось, что кроме него находится здесь, в этом чужом ему доме, кто-то ещё. Оглянулся – а! – так и есть! Монитор компьютера был повернут к нему своим экраном.

Жалкий зародыш мозга, исполненный на кусочке кремния умельцами из Intel, обученный колдунами из Microsoft источать квазиразумные флюиды, и всунутый в IBM-совместимую голову профессора Доуэля – вот кто на него всё это время нагло пялился!

Компьютер был включен. На экране висела заставка звёздного неба. Он сел за стол и тронул мышь. Экран ожил, в редакторе была набрана незаконченная статья:

Белла Рудевич.

Анализ принципа избыточности в поэтической практике.

(Тезисы)

Исхожу из двух посылок: а) русский язык избыточен на 30 % и б) поставлена гипотетическая задача – пропустить все художественные тексты через "чёрный ящик", работающий по принципу устранения избыточности (т.е. он отсекает в этих текстах 30% слов в произвольном порядке).

Вопрос: каковы будут последствия этого странного эксперимента?

Попробуем найти ответ.

Итак, – язык есть логическое отображение всех фактов мира, а элементарное предложение есть отображение атомарного факта.

Таким образом, прозаическое произведение, являясь простейшей формой речи, представляет собой последовательность логических высказываний, которые могут быть истинными или ложными.

Сохранение первоначальной истинности или ложности текста является в прозаическом произведении основной задачей.

Возможна ли смена логического знака при пропускании такого произведения через наш "чёрный ящик"? Маловероятно. Предложения в прозе так плотно подпирают друг друга, так основательно дублируют друг друга, что смысловой инверсии просто негде разгуляться.

(Надо обязательно посмотреть материал о "глубоких истинах" Нильса Бора. Кажется, у него, "глубокая истина" – это истина, отрицание которой, введённое в определённый контекст, тоже истинно)

Посмею предположить, что при заданной нами обработке, прозаический текст выстоит и не претерпит катастрофических изменений.

Перед поэтическим произведением, как наивысшей формой речи, стоят иные задачи. И решаются они иным инструментарием.

В отличие от прозы, где основной рабочей единицей является предложение, состоящее из слов, в поэзии такой единицей является само слово, впитавшее в себя смысловую нагрузку целого предложения.

Слово в поэзии – это другое слово.

Предложение – отображение. Оно пассивно.

Живое поэтическое слово само выбирает предмет или явление для описания, а значит, является активным началом. Предложение обслуживает смысл, а слово в поэзии – само смысл.

Значит, в поэзии каждое слово самоценно. Потеря любого и каждого – трагедия, ибо сказано: в начале было Слово, и Слово было Бог.

Потеря Слова в стихотворении корреспондируется, таким образом, с потерей человеческой душой Бога. Ни больше, но и ни меньше.

(не загнула ли я тут?)

Структуру прозаического текста определяет сюжет, но и поэзия не аморфна: её структуру определяет ритм. Соединение звука и ритма в поэзии создаёт эффект, подобный тому, каким на человека, пробиваясь к его подсознанию, воздействует музыка.

(найти тезу о том, что всякий вид искусства в наивысшей своей форме стремится стать музыкой)

И если человек способен войти в резонанс с музыкой слова, происходит попадание в волшебные сети Поэзии. Утрата же одного (даже одного!) слова ломает ритм и разрушает Гармонию. И мы лишаемся возможности Озарения. Увы, навсегда.

(не много ли трагического пафоса?)

Смотрите, как удаляемся мы от подсознательного понимания базовых философских категорий, к которому подталкивает нас, раскрепощая наш разум своим поэтическим талантом, Томас Элиот, если в отрывке из его "Four Quartets" убрать 30% слов, в соответствии с числами выпавшими в третьем туре последнего розыгрыша "Вахнакского лото" (18, 46, 2, 84, 39, 23, 4, 12, 47, 83, 38, 24, 15, 32, 79, 6, 9, 16, 81, 14, 48, 29, 80, 10, 25, 49, 11, 26, 33).

(объяснить, что в данном случае лотерейный тираж и является тем самым, необходимым для моего литературного эксперимента, "чёрным ящиком")

Исходный фрагмент текста:

Музыка слов движется

Только во времени, но выше жизни

Умеет быть смерть. Слова, отзвучав,

Сливаются с тишиной.

Формой и ритмом

Стремятся слова достичь

Спокойствия вазы китайской

Вечного двигателя неподвижности.

Не статичности скрипки в миг

Звучанья последней ноты, но совмещенья

Конца и за ним последующего начала.

Конец и начало всегда существуют

До начала и после конца.

Всё всегда сейчас. А слова,

С треском ломаясь под ношей,

Поскальзываясь и падая,

Не могут стоять на месте

Им просто не устоять: визги и ругань,

Грубая брань и насмешка

Преследует их постоянно. Слово в пустыне

Осаждают гласа искушенья.

Плачет Тень в своём танце предсмертном,

Громко рыдает и безутешно стенает Химера.

Смотрите теперь, как разрушается ритм, как мы начнём вязнуть в болоте кастрированного текста, полученного путём обработки исходного материала "чёрным ящиком":

музыка движется во времени

выше жизни слова отзвучав

стремятся слова достичь спокойствия

неподвижности не статичности

в миг звучанья но совмещенья

конца и начала конец и начало

всегда существуют всё всегда сейчас

а слова, с треском ломаясь под ношей

поскальзываясь и падая

не могут стоять на месте

им просто не устоять визги и ругань,

грубая брань и насмешка

преследует их постоянно Слово в пустыне

плачет в танце предсмертном

громко рыдает и безутешно стенает Химера

Вы видите

На этом месте текст прерывался, и только чуть ниже было набрано:

Проба пера Проба пера Проба пера Проба пера и топора пора ets.

Чудны дела твои, Господи! Одни для расширения сознания жрут мухоморы, другие – смакуют Элиота.

Но славная, наверное, девочка, отличница. Вон, как пишет всякие слова умненькие про умненькие слова.

Только разъяснить бы ей, что, на самом деле, основой великого и могучего являются, нет, не слова, а промежутки между ними.

Перегляды-перемиги, похохатывания-покашливания, вздохи-предыхания – вот что выдаёт смысл, а не искусственные звуки, чья единственная цель – обман.

Эх, взять, – где она? – да и втолковать бы ей натуральненько, что глубокомысленные паузы, многозначительная тишина, всеобъемлющее безмолвие и всё объясняющее молчание – вот, собственно, то, что выражает суть положения вещей, а вовсе не слова-погремушки, придуманные для сокрытия истины от другого!

Зотов приписывал эту мысль себе, хотя во времена князя Вяземского её приписывали Тайлерану. Было же парадоксально сказано тем: "Речь есть искусство прикрывать свою мысль".

Как известно, ускользающий от понимания смысл этого высказывания заключается в следующем... Хотя, чего ж тут разжёвывать, – в наше время этот парадокс стал общим местом. У нас уже давно слова впадают в ложь, как Волга в Каспийское море...

А что касается собственно Элиота, то Зотов в необразованности своей, в своей темноте, не очень осознавал: к пониманию какой такой истины он, этот, в прошлом не очень удачливый банковский клерк, нас толкает?

В этом препарированном отрывке только и уловил Зотов стремление западного широко образованного, но глубоко религиозного, человека совместить понятия интуитивно нащупанного дзена и христианские образы последнего искушения.

Похвальное стремление.

Но всё сведётся, как всегда, к повальному язычеству. И к свальному греху... Ну, в лучшем случае, к сжиганию автомобильных шин на берегу Темзы в ночь перед Ночью Всех Святых!

Но, впрочем, источником всякой хорошей поэзии и является эта гремучая смесь, состоящая из каких-нибудь плохо совместимых обстоятельств.

И потому-то настоящая поэзия – всегда взрыв. Всегда – акт индивидуального террора.

Что же в отношении излишеств разнообразных и вычурных красот, то тут Зотов был нынче по-азиатски неукротим. Не удержался, – имея в последнее время непреодолимую тягу к малым формам – и, работая, как ятаганом, послушной мышью, быстро и кардинально сократил элиотовский текст процентов этак на девяносто, достигнув скупости древнекитайского афоризма:

Стремятся слова достичь конца и начала до начала и после конца.

Потом подумал, восстановил текст и предложил столь же короткий, но, как он посчитал, вобравший всё, что Элиот, собственно, и хотел сказать, вариант:

Движется во времени и преследует их постоянно Химера.

Стихам, как и водке не должно быть разбавленными.

Удовлетворившись, Зотов оставил прибор и продолжил, прерванные на поэтические экскурсы, поиски.

Кто ищет тот...

8.

Кто ищет, тот обрящет.

Но.

Как всегда не то.

В одном из многоуважаемых шкафов Зотов обнаружил большой изящный коричневый пенал со значком Cosmi, а в нём – ружьишко.

Titanium Model: откидной ствол из стали бёлер-антимит, ореховый приклад, восьмизарядный магазин внутри приклада – обалденная игрушка двадцатого калибра. Какая жалость, что нет при нём патронов!

Ведь, если на сцену вынесли ружьё, оно всенепременно обязано бабахнуть. Какая жалость, что нет при нём ... хотя.

Зотов покосился на сейф, закреплённый в углу кабинета. Сейф как сейф. Железяка с кодовым замком в специальной нише.

Всего три цифры.

Германну три карты открыла Графиня, Зотову три цифры – житейская логика. День рождения у хозяйки сейфа случится, как он краем уха слышал, завтра, а завтра девятнадцатое мая. И это означает: один, девять и пять. Попробовал. Смешно, – но дверка сейфа открылась.

Ах, женщины, женщины! Как неудержимо тянет вас на QWERTY.

Внутри, среди бумаг, он таки нашёл патроны и взял одну распечатанную пачку.

И не удержался (рука-зараза сама потянулась) – вытащил вдогонку ту самую, простите, голубую папку, из-за которой, собственно, здесь тосковать и остался. "Сама сказала: хозяйничайте", – почти краснея, оправдал он своё глубинное, звериное, порочное, аморальное и безнравственное любопытство.

И ещё немотивированное, к тому же.

Во двор вышел, прихватив ружьё, папку и бутылку шампанского.

Бутылку поставил на аккуратно сложенные под навесом и просушенные для банных услад поленья. Хотел вскрыть по-гусарски, но попал только с пятого раза и насмерть! Осколки и брызги оправдали игристый замысел бутылки.

– Ты чего, родной? – спросил у него подошедший на шум какой-то старик в зелёном дождевике, судя по всему, местный сторож.

– Тоскую я, – честно признался Зотов

– Зачем?

– Выпить хотца, а нечего.

– Так мы это мигом. Тебя как кличут?

– Зотов я, Дмитрий.

– Меня Михаилом Парамоновичем, а по-простому – Парамонычем кличут. Я сторож местный. Будь, Дима, тут. А я за профессором сгоняю... Я мигом... Без него никак. Никак без профессора нельзя. А ты давай ходи в беседку... Ходи... Мы сейчас!

И старик подался на всех парах.

А Зотов прежде направился в дом за какой-нибудь снедью. Чем чёрт не шутит, может и на самом деле старик организует, – и закусить чем-то тогда будет нужно. Ведь так? Не ханыги какие-нибудь, чтоб без закуси лакать. Тем более что к тому часу тропинку в хозяйский холодильник он уже протоптал.

12.

Парамоныч не обманул, – действительно привёл какого-то высокого поджарого мужчину. Солидного. В летах. И престранно, кстати, одетого – в накрахмаленный до хруста белый халат. В длинный такой такой. До самых пят.

Мужчина этот в одной руке держал походную корзинку и бутылку "Столичной" в другой.

– Журавлёв Александр Михайлович, – первым представился он первым. – Ваш сосед слева. А вы, позвольте узнать, родственником Ирины Эдуардовны будете?

– Буду, – нагло спрогнозировал Зотов и протянул Журавлёву руку. – Зотов Дмитрий Александрович, можно просто – Дмитрий.

– Погостить приехали? – поставил аккуратно бутылку на лавку и крепко пожал протянутую руку Журавлёв.

– Ага, вроде того... Отслужил в стратегических ракетчиках, теперь на пенсию вышел. Весь вышел... А здесь, у вас... проездом.

– Такой молодой и на пенсию, – ахнул Парамоныч.

– Бывает, – не удивился Журавлёв и начал выгружать содержимое корзины.

– Ну, мужики, вы пока погуторьте, – у меня картошка доходит на плите. Сейчас доставлю, – поковылял в свою сторожку Парамоныч.

– А вы отдыхаете здесь или постоянно живёте, – поинтересовался у Журавлёва Зотов для затравки разговора.

– Я здесь работаю, Дима. У меня в подвале небольшая лаборатория имеется. Небольшая, но хорошо оборудованная.

– Химия или биология?

– И химия, и биология.

– А что исследуете, если не секрет?

– Да какой там секрет, но только ... Как бы так объяснить-то попроще... попонятнее-то, – задумался профессор, приступив, при этом, к разделке копчёной колбасы. – Ну, в общем, если вам так интересно, изучаю в данный момент то, какие цитогены дрожжей получаются в результате вариаций в экспрессии хромосомных генов, приводящих к альтернативным вариантам складывания полипептидных цепей. Ничтоже сумняшеся надеюсь, что это приведёт меня к пониманию новых молекулярных механизмов регулирования действия белков путём длительно сохраняющейся настройки их активности без изменения первичной структуры закодированных в ДНК генов... Приблизительно так.

– Просто – песня какая-то, – Зотов давно не слышал такого количества новых слов одновременно. "Дрожжи" – было, собственно, единственным словом, которое он понял, поэтому покосился на бутылку и спросил: – А это случайно не самогонка?

– Бог с вами, голубчик. Что ни на есть казённая. Мы с Парамонычем грустим по правилам. Ни какой катанки, палёнки и прочих самопалов. Только из магазина и только одну поллитру, если третьего разыщем.

– Отчего такие самоограничения? – поинтересовался Зотов, нарушив вакуум упаковки с морскими гребешками.

– Осторожное отношение к любой выпивке, – принялся серьёзно объяснять Журавлёв. – То есть, Дима, отношение к выпивке, как к действу сугубо сакральному, требующему особых знаний. Знаний, раскрывающих тайну Числа Зверя.

– Ого! Прям таки, – Числа Зверя?!

– Да, да. Слышали, Дима, что-нибудь о пророчествах Иоанна Богослова?

– А как же! Конец света, Армагеддон, Брюс Виллис и Арнольд Шварценеггер.

– Да, верно, Битва у города Магеддон, – кивнул Журавлёв. – И не знаю, как насчёт названных вами бойскаутов – числятся ли они в последнем воинстве или нет, – но про Всадника Апокалипсиса и про Число Зверя там, в Откровении, ярко сказано.

– Странно, я уже сегодня... Всадник Апокалипсиса, говорите?

– Ну да, – конь бледный, и на нём всадник, которому имя Смерть. Один из образов самого знаменитого пророчества.

– И грациозный круп коня под Всадником засеребрится, – задумчиво продекламировал Зотов.

– Может и засеребрится, – не стал спорить с этим утверждением Журавлёв. Он почти уже закончил раскладывать на одноразовой тарелке ловкие кружочки колбасы.

Но не успел закончить он с этим блюдом, – помешал ему раздавшийся телефонный звонок. Зотов, озираясь по сторонам, не поверил собственным ушам, а Журавлёв спокойно достал со дна корзинки трубку сотового телефона:

– Алло, слушаю... А-а-а, Лёнь, привет! Что у тебя?... Что, говоришь?... Тушёнка. И сколько?... А цена?... А у нас-то она почём идёт?... Это белорусская?... Так... По всему, рубль шестьдесят с банки выходит... Минус жэдэ тариф... А сколько мест?... В вагон сколько банок входит, говорю?... Хорошо... Ну-ка, перемножь... Сколько?... Т-а-а-к... Пожалуй, будем брать... Да... А когда у нас будет, если сегодня отправят?... Послезавтра утром?... В воскресенье значит, – не очень, конечно... Но ладно... Хорошо. Ты вот что, – давай, пробей тариф, уточни по сертификатам, и пусть они договор по факсу скинут, – и если всё в порядке, то проплачивай. А потом на станцию смотайся – телеграмму о готовности принять вагон отбей, – не забудь... Да, и ещё – Николаю дай команду, пускай проработает вопрос реализации... Ну, там, конечно, как получится, но лучше, чтобы не разбивать партию, а прямо сразу, – вагоном... И мне потом отзвонись. Лады?.. Всё. Давай, трудись. Солнце ещё высоко.

Журавлёв положил телефон обратно в корзину и пояснил, разведя руками, лукаво улыбающемуся Зотову:

– Простите, Дима, но, как видите, наука нынче у нас на самофинансировании... Итак, на чём мы с вами остановились?

– На Всаднике, чьё имя Смерть.

– Ну да...

– Вы хотели мне объяснить, профессор, какое отношение имеет видения, открывшиеся святому Иоанну, к такой прозаичной вещи, которой является водка, откупорил Зотов банку с маслинами, как оказалось, фаршированными – брр! анчоусами.

– Да– да– да... Видите ли, Дима, я рассматриваю повествование о Последней Битве воинства Антихриста с воинами земных царей не как описание свершившегося или предопределённого в будущем, а как иллюстрацию к перманентно происходящему, то есть происходящему всегда и всюду, – всё же закончил Журавлев с колбасой и приступил к буханке "Дарницкого".

– Не ждите Вечного Суда. Он происходит каждый день, – эхом отозвался Зотов.

– Вы то же так считаете? – обрадовался такому совпадению мыслей профессор.

– Это не я, – честно признался Зотов. – Француз один. Камю. Альбер. Но я с ним согласен.

– Одними, значит, тропами мы от Сатаны все по жизни бегаем, – констатировал Журавлёв, пристроив ломти хлеба посреди стола. – Стараемся избежать искушения. Ибо устоять трудно... И зачастую, – невозможно. А вы, кстати, знаете, Дима, в чём главная хитрость Князя Тьмы?

– В чём? – с характерным хлопком вскрыл Зотов банку с болгарскими крюшонами, неудачно облив, при этом, левый свой мокасин пахучим маринадом.

– А в том, что он, в отличие от Всевышнего, не говорит: делайте так-то и то-то. Заповеди всякие – не его стиль. Н-е-е-т! Он в смущение вводит. В искушение. В состояние выбора. В каком-то смысле, он честен... Дьявольски честен. Он всегда предупреждает: вот вам плод – вкушайте, но не забывайте ребятушки, что лишитесь свой кормушки. Благости лишитесь. Выбирайте! И всё, что будет в результате выбора, – это ваши, ребята, проблемы... Но только ведь, Дима, согласитесь, человек и стал человеком, только когда появились у него проблемы. И если нам нравится быть людьми, в современном смысле этого слова, тогда мы должны быть благодарны и Господу нашему, создавшего нас по образу и подобию своему, и, прости меня, Господи, Сатане, предложившему нам альтернативу в качестве испытания. Так я думаю.

– Ведь край земли и свод небес сливаются на горизонте?

– Да– да, но тут всё дело... Я бы сказал, в ответственности, что ли... Точно... точно, ответственность – вот ключевоё слово! И тут уж... Если хочешь богатства несметного, власти абсолютной, славы всемирной, жизни вечной или какой другой дряни, – пожалуйста. Но только давай-ка вот тут, в накладной, черкани-ка собственноручно и лучше, образно говоря, кровушкой, да гони душу свою бессмертную, и всё – право имеешь! А то, что без неё, без души-то этой самой, надежда твоя и вера твоя, дружба и любовь твои... Да другие благолепия всякие, по жизни так... без которых, собственно, жизнь и не жизнь вовсе... обнуляться, на нет сойдут, – это твои, старичок, проблемы. Хочешь быть порядочным человеком, не подписывайся. Не хочешь, – вот тебе топор и вот тебе адресок старухи-процентщицы. Твой выбор: жить лучше или быть лучше? А может ещё пронзительней: вообще, – быть или не быть? В принципе... Понимаете?

– Понимаю. Отчего ж... Вы, как и некоторые, считаете Сатану со-продюсером Создателя. Оно, может быть, и так, если, конечно... Если только не считать Люцифера частью самого Создателя, – ведь есть такие спецы, которые считают, что ада нет, поскольку нет такого места, где нет Бога, а значит, нет и отдельной такой персоналии как Дьявол. Но тогда... Всё, – я уже боюсь сейчас запутаться... Лучше помолчу.

– Ад, – он в пояснице, Дима, когда дуют северные ветры. А, впрочем, может быть, весь ужас ада, и вправду, заключается в его невозможности...

– А вы не боитесь, что кровожадные ортодоксы примут вас за сатаниста и закидают каменьями... или палками побьют?

– Пустое... Не боюсь. Я не афиширую... – не понял иронии профессор. – И кто в глушь эту найдёт дорогу... Да и потом, Миша-Лом меня в обиду не даст... И кому я нужен, вообще-то говоря...

– А кто такой Миша-Лом?

– Михаил Парамоныч.

– А почему – Лом?

– Узнаете, Дима, – он сам расскажет.

– Ясно... Значит, по-вашему так выходит. Если честно, Александр Михайлович, я читал, конечно, Откровение Иоанна, – вопрос об этом деле был в горкомовском перечне, когда я в комсомол вступал.

– Вы в этом уверены, Дима?

– Не знаю... Кажется был... Но не уверен... Впрочем, всё равно, я когда-то где-то читал этот текст, да только мало чего в нём, откровенно говоря, понял. Уж больно он перенасыщен различными образами и, прямо таки, кишит всяческими мифическими тварями, обозначающими невесть что.

– Это – да! Если прислушаться к Эху в том, что всякий хороший текст обязательно должен быть генератором интерпретаций, то послание Иоанна в этом отношении – своего рода, образец.

– Точно... Вот взять, хотя бы, этого молчаливого Всадника на коне бледном в одном месте имя ему Смерть, – так? А чуть позже вроде тот же по всем приметам Всадник, да только имя его уже – Слово Божье.

– Думаю, Дима, что это всё же разные Всадники. В первом случае это, видимо, всё же Сатана, а во втором, – архангел Михаил. Кстати, только вчера в вечерних "Вестях" передавали, что по своим повадкам они схожи, только вот внутреннее содержание их действий глубоко различно... Н да... А я вот сейчас подумал, что кооперация их проявлений почти полностью соответствует функционалу десятой аватары Вишну – Калки, чья пантеональная задача, если я точно помню и ничего не перепутал, в том как раз и состоит, что, сидя на белом коне, истреблять сверкающим мечом злодеев, восстанавливая дхарму и подготавливая грядущее возрождение...

– Интересно... очень интересно... Всадник на коне белом... он же – Архангел Михаил, он же – Калки, он же – Воланд, он же – граф Монте-Кристо, он же Георгий Победоносец, он же – Георгий Жуков... он же – Сергей Доренко на вздыбленном мотоцикле... Прямо таки, эскадрон гусар могучих! Интересно. Очень даже интересно.

– Всё может быть... Но, чтобы прояснить все эти вопросы, я бы рекомендовал, конечно, обратиться к специалисту – к более-менее толковому богослову. Без знатока теолога, без толмача, здесь, сами понимаете... Всё же, не нам дилетантам в толкования таких вещей пускаться. Тонкостей всяких много в этом деле... А люди всё это веками изучают.

– Но, согласитесь, профессор, там, где появляется специалист, там ваш генератор интерпретаций не фурычит. Там всё однозначно. Там жизни нет...

– Пусть так, но всё же я считаю, что во всём должен быть профессионализм... Богу – богово, как говориться, а слесарю – соответственно. Простите. Ну а вот, что касается различных чудовищ ползущих по всему повествованию Откровения... Знаете, Дима, не смотря на их мифичность и метафизичность, для меня, как для учённого, интересен тот факт, что в реальной природе действительно встречаются случаи, так называемого, мозаицизма. Это когда в тканях растений и животных присутствуют клетки с различной наследственной структурой. К примеру, химера частный случай такого изменения...

– Химера? О, Господи!

– Да, Дима, в биологии так и называют организмы, состоящие из наследственно различных клеток, полученные в результате естественных мутаций и нарушений в генных структурах. Хотя в настоящее время химеры могут быть получены, понятное дело, и искусственным путём.

– Значит, вполне вероятно, что я могу однажды, чудным солнечным деньком, увидеть, как из волны и пены выползет на брег морской зверь о семи головах и десяти рогах, с лапами медведя и пастью льва?

– Теоретически – да, конечно, – подтвердил вероятность такого факта профессор, и достал из корзинки три белых одноразовых стаканчика. – Мало того, есть вероятность, что при определённом стечении обстоятельств, вы сами можете превратиться....

– Не надо!

– Как хотите.

– Да уж... Откровение... Лошадь моя белая, что же ты наделала. Что это за Всадник на твоей спине?

– Что, Дима, говорите?

– Да это не я. Это так ребята одни бедовые, рокеры из славного Градобурга, поют... И всё-таки, Александр Михайлович, какое отношение имеет водка-то к тексту Апокалипсиса?

– О! – здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти Число Зверя, это число человеческое, число его шестьсот шестьдесят шесть... Сатана, Дима, своими шестёрками, как собака кустики, пометил опасные для человеческой природы вещи. Вот возьмите, Дима, к примеру, золото – металл, за который люди гибнут. Учили, Дима, химию в школе? О Менделееве слышали?

– Тесть русского поэта Блока. Ночь, улица, фонарь и, так сказать, аптека...

– Да, но он, кроме своей дочери, ещё и периодическую таблицу родил. И в ней, как вы, наверняка, помните, раскидал все химические элементы по их атомным массам... Так, кажется, всё. Что-то Парамоныч тормозит, – Журавлёв выставил бутылку и взглядом художника, положившего последний мазок на холст, оценил приготовленную к трапезе "полянку". – О чём мы? Ну да! Атомная масса есть штука неизменная. Каким способом её не определяй, – используя ли закон Авогадро, метод ли Каннцаро, или закономерность Дюпона-Пти, – всегда получишь одно и тоже число, которое даёт элементу право на законное его место в упомянутой таблице. Так вот, Дима, атомная масса золота... Секундочку.

Журавлёв достал из широкого кармана халата блокнот, что-то быстро написал синим маркером, и показал Зотову. На листе было аккуратно выведено:

196,966

– Хитро. Ну, и ...

– А взять, к примеру, реакцию распада в чреве водородной бомбы.

– Что и здесь без Лукавого не обошлось?

– А как же! И здесь предупреждение... При превращении – прости, Господи, шести – не более шести, но и не менее шести – грамм-атомов водорода в гелий выделяется энергия составляющая, если взять в калориях... вот посмотрите.

И Журавлёв вновь размашисто написал на чистом листе:

11

6,66 * 10

– Ну, вы вероятно, как ракетчик должны про это знать.

– Как устроена ракета, нам не нужно знать про это, – стратегическим гимном отшутился Зотов, не уточняя у профессора, почему это он взял для объяснения всей этой байды именно шесть грамм-атомов водорода, а не, к примеру, семь. – Здесь всё понятно, а насчёт водки что? И её Гость Непрошеный загадил?

– А как же. Всё, всё пометил Лукавый, к чему человек ручонки свои шаловливые тянет. Вот, смотрите, формула этилового спирта...

В блокноте профессора появилась новая запись:

С2Н5ОН 26 46,096

– Вот это вот – сумма атомных номеров элементов, составляющих этиловый спирт, известная химическая формула которого здесь мной воспроизведена, а рядом – сумма атомных масс. И вот они – все эти проклятые шестёрки.

– Вот фигня-то! Умеете вы, учёные люди, всю малину огорчить, – театрально всплеснул руками Зотов.

– Заждались? – появился Парамоныч с дымящейся картошкой в обгорелой кастрюле, и с ходу отдал приказ: – Р-р-разливай, профессор!

– Как же её родимую кушать? – посетовал Зотов. – Она ж теперь, после вашей установочной лекции, в горло не полезет.

– Вот тут, Дима, и надо соблюдать традиции. Только бутылку и только на троих! В полулитре русской сорокоградусной где-то грамм двести спирта. Так? Делим на троих. Получаем – шестьдесят шесть целых и шесть десятых на брата. Что составляет величину ровно в десять раз меньшую, чем Число Зверя. Вместо яда получаем вакцину. Прививочку от озверения. Что, собственно, и erat demonstrandun!

Тут у Зотова мелькнула крамольная мысль, что сейчас он в очередной раз убедился в том, как легко и непринуждённо образованный человек способен под своё желание выпить подвести научно обоснованную базу. Но вслух произнёс только то, что произнёс:

– Сатана, получается, своими метками знающему человеку спиться не даёт.

– Конечно, ведь он – часть той силы, что вечно хочет зла, но вечно совершает благо.

– Стремится Свет во Тьму, стремящуюся к Свету.

– За это грех не выпить.

– Хотя, и выпить за это – тоже грех.

– Со свиданьицем, – резюмировал Парамоныч, прервав словесный пинг-понг своих шибко учённых собутыльников.

Чокнулись. Опрокинули. Крякнули. Закусили. Журавлёв колбаской, Зотов маслинкой, Парамоныч рукавом бушлата.

Помолчали... Хорошо так помолчали.

Внутри потеплело. Колокольчики зазвенели. И теперь пришёл черёд Парамоныча. Журавлёв напрягся. Зотов понял, что сейчас услышит следующую часть ритуала: тысяча первую русско-народную историю о погубленной судьбе. И Парамоныч не подвёл:

– Вот вы о Зле говорите, о Добре, а я вот что вам сейчас расскажу... и

Рассказал про то, как был дальнобойщиком

Как груз гонял аж в саму Монголию

И деньжищи имел немалые.

Что жену имел раскрасавицу.

Распрекрасную, разлюбимую.

И что грустила она днями долгими

Обошёл стороной их боженька:

Ни сыночка не дал, ни доченьки.

От тоски такой неприкаянной

Завелись у неё два хахаля.

Два брательника, братья Глыбовы

Глыбов Глеб и Бориска Глыбов.

Оба – пьяницы беспросветные.

Сбичивала жена его милая,