Текст книги "Вложения Второго Порядка"

Автор книги: Андрей Сердюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

– Посмотришь, вроде умный, а так – дурак какой-то!... Чего смеёшься?

– Всё, завязали. И не злись ты, Белка. Ещё всё будет.

– Неужели?

– Конечно, тем более что я – всего лишь твоя фантазия.

– А я?

– А ты – моя фантазия. Правда-правда... Мне не веришь, спроси у Кости Кастета.

– Не знаю никакого Кастета.

– Я знаю, значит, и ты знаешь. Просто забыла. Вспомни его, и он всё это подтвердит, что я – твоя фантазия, ты – моя, всё – ништяк...

– А мы?

– Что – мы?

– Ну – мы?

– Мы в смысле: я плюс ты плюс комплекс наших взаимоотношений?

– Мы в смысле – мы.

– Мы – плод фантазии кого-то третьего, кто нас придумал и сейчас рассказывает про нас кому-то четвёртому; и пока эта коммуникация осуществляется, мы существуем...

– Господи, что ты Зотов за человек?

– Да обычный человек, как все – недоделанный и не совсем цельный... точнее совсем не цельный, разваливающийся на свои чувства и эмоции, которые живут и проживают во мне свои странные и неуклюжие жизни... и я их проживаю вместе с ними... и вынужден... вынужден актёрствовать, лицедействовать как все... мы. Меняя маски...

– Но это же всё – чушь экзистенциальная!

– Ты о чём?

– О чём? Да я же уже слышу это жу-жу-жу, которое неспроста! О чём?! О вашем мужском сумасшествии, – о вашей бесконечной вере в множественность реальностей! Всё ныряете куда-то, подальше от самих себя, малодушно и бесстрашно одновременно. Зачем? К чему?

– А что – реальность одна?

– Конечно!

– Ты так считаешь?

– Вот скажи, если бы всё вокруг нас сегодня неожидано изменилось, и мы очутились внутри какого-нибудь нездешнего, не знаю там, – марсианского, потустороннего, виртуального, чёрт-знает-какого – пейзажа, ты полез бы меня спасать?

– Вероятней всего, – да, а какая, собственно, разница?

– Вот именно! – во всех ваших, так называемых, реальностях действуют одни и те же нравственные законы. А если мораль везде одинакова, то нет никаких других реальностей, а есть только одна – наша! И, кстати, изменение нравственного знака с плюса на минус лишь подтвердит это правило.

– Вот значит ты какая! Бегущая ты моя не по волнам, а по лезвию бритвы Охлакома... Сущности значит, по твоему, нельзя никому множить не то, чтоб без необходимости, а, вообще, – безусловно, нельзя. Да? Ты запрещаешь? Здорово... И как же этот твой вывод об абсолютности нашей реальности называется? Закон Рудевич? Парадокс Рудевич? Казус Рудевич? А? Чувствовал, ох, чувствовал же я, что в запрет и цензуру выльется квинтэссенция этих ваших гендерных заморочек... Предупреждал я тогда, в ту ночь с понедельника на воскресенье, Охлабыстина... Предупреждал, видит Бог!

– Смейся-смейся... но это же гораздо мудрее, чем создавать малокровные и малохольные реальности, – как в этом вашем калейдоскопе – по мере появленья зуда.

– Ого! Да ты девочка-то непростая. И про наш волшебный калейдоскоп знаешь... Может ты ещё и про наше магическое заклинание "мне без подливки" знаешь?

– Ещё бы!

– И много вас таких, умных, тёток в этом городе?

– Мало. Я, да Ленка Поддубная.

– То же жмур на лист?

– Теле.

– В теле?

– Тележурналист. Да только она в Австралию уехала. На пээмжэ.

– Ясно...

– Что тебе ясно?

– Всё.

– А то тебе ясно, что не хочу я быть твоей фантазией?

– А кем ты хочешь, Белка, быть?

– Твоей добычей.

Резко сказала так, и ушла в ванную, сославшись на некие обстоятельства.

А Зотов подошёл к окну.

За окном шёл снег...

Конечно, шёл когда-то в январе. А нынче месяц май стоял. Уж на дворе... Заметно набухли липким запахом горькие почки замурованных в асфальт тополей-инвалидов, которые рядились по обеим сторонам этой центральной улицы куда-то дальше и дальше – туда – через обязательный Сенной Базар или Крытый Рынок, вдоль тревожного Сивцева Вражка или Лысого Холма, и там уже – до неизбежной Плишкиной Слободы или Синюшинной Околицы.

И мутнело за окном под одноглазым небом подлое время воров; злился на самого себя пограничный час надменного вермахта, – что ж, самое время порыбачить...

И луна – челнок...

Не отходя от окна, Зотов сообщил душевно и подробно вернувшейся в комнату Белле об увиденном и ожидаемом.

О том, что луна – утлая плоскодонка – вдруг неожиданно качнулась, накренилась и зачерпнула своими низкими бортами набежавшую волну обнаглевших облаков, а уж зачерпнув их влажную тяжесть, совсем растерялась и опрокинулась, пе-ре-вер-ну-лась и ткнулась своими острыми рогами в пухлые мятые бока заспанного утра... и о том, что, в результате этого происшествия, до лучей теперь будет качаться-раскачиваться худой каркас неясных сфер, взбивая шаткое начало чего-то совсем непонятного, но такого для нас важного... и о том, что, когда всё это, наконец, угомониться, то, наверняка, почудоюдиться, что вот-вот в это едва наметившееся затишье снизойдёт на нас беспутных и непутёвых чья-то милость... и о том, что так уже было не раз... но всегда мимо...

И всё это, господа, знаете ли, всё больше стихами, стихами...

– Белка, давай порыбачим.

– С ума съехал? Который час, знаешь...

– Самое оно, Белка. Будем рыбачить и кофе пить по-морскому, чтобы не уснуть.

– Это как же?

– Это просто: глоток тройного кофе, глоток солёной воды, глоток крепкого кофе, глоток ядрёной воды. Помнишь, как у старика Хэма, в его "Совсем старик и море бед"... А может – не там. А может – не у Хэма... Может у Маркеса, который полковника пишет... и петуха.... Короче, давай, – давай неси. Живенько! А я пока удочку смастырю. И... да! – ещё бутылку принеси – наживкой будет.

Зотов сходил в ванную и стянул там бельевую верёвку. Ничего не понимающая в этих чокнутых играх Белла, воля которой была подавлена его яростным напором, принесла початую бутылку рома, но Зотов сказал, что это на наживку не пойдет, и послал за другой. Но ром оставил.

В итоге незамысловатая снасть состояла всего-то – из бутылки пива, привязанной к верёвке.

Зотов перекинул всё это бредовое дело в приоткрытую форточку и затаился. Белла принесла кофе, воду, соль и присела рядом.

– Зотов, а как звали ту... женщину? – вдруг неожиданно спросила Белла.

– Какую? – искренне не понял Зотов.

– Ту, которая ... до меня... была...

– А! Это тебе зачем? Ну... Её звали... звали её – Я Сегодня Не Могу, вот как её звали. Она была женой начальника клуба. И она играла на аккордеоне. Не-че-ло-веческую музыку...

– Ты любил её?

– Я её слушал...

– Холодно, – поёжилась девушка, на которой только и было, что накинутая на обнажённое тело – огромная для неё – чёрная футболка Зотова.

– Укутайся в одеяло, – посоветовал шёпотом новоявленный рыбак и начал готовить два суровых коктейля, – в свой стакан ещё и рома накапал.

– Дурацкое это занятие – рыбалка, – заявила Белла, не вняв его совету.

– Не скажи, рыбаки – они из первозванных... Твой Элиот называл Христа королём рыбаков. И вообще, так вот плохо говорить будешь , – никогда замуж не выйдешь, дура.

– Сам дурак.

– Что, – дурость уже передаётся половым путём? Нет, Зотов – не дурак, Зотов – умный. Спроси, хотя бы, у Кастета...

– Да кто это такой – Кастет, в самом деле? Что за упырь такой?

– Он – мой сенсей... а я – его. Чего-то поклёвки нет не фига... перезакинуть что ли...

– И чему он тебя учит?

– Не ори – рыбу распугаешь... ну, например, он научил меня перемещаться со сверхсветовой скоростью. Со сверхзвуковой я сам умел... В финчасть....

– Да ну!? Вперёд света можешь?

– Не веришь? Льюлис отдыхает!

– А ну, переместись.

– Всё.

– Что – всё?

– Переместился.

– Уже? Ну, ну ... и где ты побывал? Что видел?

– До перекрёстка метнулся и назад – там дед-бомж в скверике сирень ломает, прислонив свой велосипед к штакетнику.

– Врёшь ты всё.

– Я никогда не вру, иногда, правда, немного фантазирую.

– Значит переместился?

– Да.

– Что-то уж больно быстро.

– Милая, Большому Взрыву потребовалось всего десять в минус тридцатой степени секунд, что бы создать Вселенную, с границами в десять миллиардов световых лет. А тут, всего лишь, до перекрёстка...

– Ну, а ты этого своего Кастета чему научил?

– Я – его? Я его научил будущее предсказывать.

– Ты умеешь?

– Запросто.

– А меня научишь?

– Нет. Это самое простое отношение с будущим, когда всё знаешь наперёд. Эта та самая простота, которой хуже не бывает. Не рекомендую... Чревато... голодными обмороками. Незачем тебе. Давай я уж как-нибудь сам.

– Хорошо... А тогда... вот, скажи, что со мной будет через этак лет пятьдесят?

– Не спрашивай пророка, что будет через тысячу лет, но спроси, что будет завтра и проверь.

– Завтра что-то будет?

– Во-первых, завтра будет... и завтра... ты скажешь: "Как вам не стыдно".

– Я так скажу? Ох, я сейчас рассмеюсь! Ей Богу! Знаешь, что сказал по этому поводу упомянутый тобою выше старик Хэм?

– И что сказал по этому поводу упомянутый мной выше старик Хэм.

– А упомянутый тобой выше старик Хэм по этому поводу сказал, что не следует смешивать подлинный мистицизм с фальшивой таинственностью, за которой, собственно, не кроется никакой тайны и которая есть всего лишь... уловка бесталанного актёра. Вот поэтому, мой дорогой, и смешно мне.

– Ну, ну...Смейся, смейся. И пей свой кофе.

– Не могу больше – не вкусно и горько.

Ну, раз горько... Зотов привязал верёвку за ножку стула, приобнял Беллу и нежно поцеловал.

Ах, как трогательно...

Верёвка в этот момент дёрнулась, снизу послышалось треньканье велосипедного звонка, которое слилось с трамвайным переливом.

Зотов быстро-быстро втянул верёвку в комнату – вместо бутылки к ней была привязана вялая, но ещё живая веточка не до конца распустившейся сирени.

– За шугу зацепились, – объяснил он, и воткнул сирень в бутылку из под рома, предварительно допив его остаток. – Всё, клёва, похоже, не будет – конец рыбалке.

– Какая прелесть! – защебетала Белла.

– Ну, да, – согласился Зотов и добавил:

первый трамвай а

сборщик бутылок уже

жатву закончил

Зотов потянулся, по-собачьи стряхнул с себя невидимую воду и вдруг спросил, выбиваясь из контекста:

– Объясни-ка мне девица, что это за наезды такие на Ирину, что это за дела такие пакостные?

– Обычные дела...

– А можно, – поконкретней?

– Смотри, какой конкретный мужчинка... И знать всё хочет...

– Хочу всё знать.

– А если не скажу?

– ...

– Да ладно уж... Не дуйся... Слушай, Зотов... только из уважения к твоим сединам... Моя Иринка – владелец, как ты уже конечно понял, банка... небольшого успешного банка, которому благодаря умной кредитной политике, – а Иришка умница, что там и говорить, – удалось устоять после дефолта. А сейчас этот банк, который Ирина с мужем с нуля подняли...

– С мужем?

– С Лёней, он погиб. В авиакатастрофе. Несколько лет назад рейс на Москву упал под Городом... Никто не выжил...

– Да, я слышал...

– Ирина с той поры никогда не летает. Всё поездом. У нас тут вообще небо плохо самолёты держит... один за другим... уже два поколения журналистов на освещении авиакатастроф взращено...ну, да ладно. Для Ирины этот банк... для неё ничего кроме этого банка не существует. Понимаешь, для неё банк – это как памятник Лёне... вбила себе в голову... просто одержимая какая-то стала... не знаю...

– И что случилось?

– Сейчас её банк хочет одна гадина к рукам прибрать.

– Кто?

– Подружка нашего выдающегося губернатора, Людмила Пайкина. Но это формально, конечно. За ней, реально, кто-то или что-то, наверняка, ещё стоит... И губернатор... А у Ирины на Золотникова, понимаешь, что-то есть. Компр какой-то... где-то его не здесь хранила, берегла на крайний случай. За ним и ездила, чтоб отбиться, и с ним тебя – мур-мур-мур – привезла.

– И кто-то её сдал.

– Ты думаешь?

– Уверен, кто-то свой... и с потрохами. Её уже ждали и встречали...

– Вот гады!

– Что ещё расскажешь?

– Да что я знаю? Ирина со мной не делится, она, как партизан – всё в себе держит.

– Ну, ты же журналист...

– Я – всего лишь критик, а не репортёр криминальных хроник! Кстати, кстати, кстати... сведу я тебе завтра с одним своим знакомцем, вот он то нам всё и нарисует в лучшем виде... покровы с тайн сорвёт рукой умелой... но это только завтра, только завтра.

– Уже сегодня, – заметил Зотов.

И пошёл в сторону кровати, но вдруг вскрикнул, наступив голой пяткой на что-то острое; наклонился и поднял с ковра заколку для мужского галстука.

Она была сделана из металла, как пишут в протоколах, жёлтого цвета, и была выполнена в виде изящной миниатюры, которая изображала схватку двух животных: тупорылый лев с короткими крыльями и русалочьим хвостом вцепился намертво в холку заваленной им в противоестественную позу лошади.

И золото скифов...

И их же сюжеты...

– Я представляю, что ты сейчас подумал, но я не такая, – сразу стала оправдываться Белла.

– Знаешь, что я подумал? Я подумал, что производная от вещи бесполезной может быть весьма функциональна. Взять, допустим, галстук – деталь крайне не нужная, то есть даже не нужная абсолютно, а вот заколка для него – уже другое дело, она уже имеет практический смысл: прицепил, и галстук не елозит по салату. Во как! Так, наверное, и моя никому в общем-то не нужная жизнь... вещь в сущности пустая, хотя и пёстрая, но... но вот так вот подумаешь, а что если служит она основанием для производства от неё чего-то пусть маленького, но такого важного для выполнения Божественного Плана... вот... из этого исходя, становится понятным почему не имеем право мы прерывать свою жизнь самостоятельно... под страхом быть закопанным в землю за кладбищенской оградой... и, что еще важней, – под страхом лишиться права на жизнь вечную...

Он осторожно положил заколку, находка которой привела его к столь спасительным выводам, на стол и с разбега по-молодецки прыгнул на кровать, где, зарывшись в холобайбер, начал, что-то там ещё, правда, бормоча, стремительно засыпать:

– Знаю, знаю: я – мужчина... да ложись ты... ложись рядом... тихо, наш мир на волоске... залазь под крыло... но только, пожалуйста, я тебя прошу, не смотри в глаза... там дорога... дорога ... и я – зверь на дороге... и моё дыхание – это дыхание зверя... и это – ярость... это – гон и запах... это – жажда обладать...и это, действительно, – страсть..

– Любовь? – прошептала женщина.

– Нет, нет – страсть... страсть – это когда не до гигиены... любовь – другое ... люболь... дорога... и устал... устал бежать... спать хочу... хочу... спать...

И Зотов как-то удивительно быстро уснул.

Так засыпают люди, которые устали смертельно и совесть которых, к тому же, чиста.

Белла прилегла рядом и долго рассматривала его лицо. Неподвижно и почти не дыша, только один раз, когда Зотов во сне застонал, она побаюкала его – чи-чи-чи – за плечо. А потом... а потом и сама уснула.

И снилось ей, как всегда, что она никакая ни Белла, а спящая бабочка. Бабочка, которой снится, что не бабочка она, а Белла, – та самая Белла, что видит себя во сне спящей бабочкой... И было не ясно: Белла она или бабочка...

Но обе они спали...

33.

Бар Дома Журналиста, в общем-то, ничем таким не отличался от бара любого другого заведения – какого-нибудь Дома Не Журналиста или, скажем, Не Дома Журналиста. Ничего специфического.

В полумраке зала было не людно и хорошо пахло кабуллетскими кофейнями.

Белла махнула кому-то рукой и уверено потянула Зотова к одному из столиков, за которым располагался в глубоком одиночестве, а точнее сказать, в уединении, кучерявый брюнет лет тридцати восьми – сорока. Его кудри уже были тронуты сединой, а по смуглому бородатому лицу, в рамке ласкового ленинского прищура, блуждала добрая, но лукавая усмешка, которой голливудские режиссёры любят наделять латентных маньяков.

Товарищ журналист тянул с утра тёплое шампанское.

"Шипение шампанского – шёпоты шаманские", – тут же сложилось в голове у Зотова и отлегло в запасники.

– Что, Гриша, празднуем? – спросила Белла у сидящего.

– Материал сдал, – пояснил бородач, жестом приглашая присаживаться .

– Тогда всё понятно. Познакомься, Дима, – это Гриша Тронов. Гроза мафии и лакировщик действительности.

– Гроза мафии – это понятно, а почему – лакировщик действительности? Что пишет лапидарно, подобострастно и верноподданнически? – спросил Зотов.

– Да нет, это не профессиональное. Просто водку обычно пивом лакирует, объяснила Белла.

– Водку с пивом – это же не молочное с мясным... Правильно? А потом, – кто здесь не пьёт? Скажите, кто не пьёт? – встрепенулся бойцовским петухом и забренчал шпорами Гриша. – Да и как тут, господа, не пить? А? Если не пить, то можно с ума сойти! Кипит мой возмущённый идиш копф ...

– Подожди, Гриша, познакомься – Дмитрий Зотов. Поэт и Буратино. Прошу, если уж и не любить, то, хотя бы, жаловать.

– Буратино? Буратино – это здорово... Буратино, насколько я помню, правильный человечек, следует своему Дао и не жужжит. От того-то и трудно его огорчить, потому, как он понимает, что всё изменяется и всё – неизменно... Он-то, Буратино, это прекрасно понимает, не то, что некоторые... всякие...

– Ты, Гриша, нынче многословен, а это значит, что чем ты, Гриша, здорово взбудоражен? – поставила диагноз Белла. – Где поцарапался?

– Я не взбудоражен, я, Белла, поражён... Поражён тем обстоятельством, – что легко способен человек своей неадекватностью аккуратненько пробурить невообразимую бездну для собственного падения.

– Это ты о своей новой статье? – догадалась Белла.

– Ну да! Очерк... Читала?

– Нет. В застенках была... ладно, это я потом как-нибудь расскажу... И что там у тебя?

– Поведать?

– Валяй, – с тайным умыслом согласилась Белла.

– О, ну это... – Гриша отхлебнул шампанское прямо из бутылки. – Представьте, господа, некоторое научно-исследовательское учреждение ГорДор – чего-то-там Проект, а в учреждении этом – проектное бюро, в котором начальником служит некто, допустим, Добчин. И в этой же конторе, под его началом, служит ведущим конструктором некто, допустим, Бобчин – его институтский закадычный кореш. Знают они друг друга тридцать лет и три года – вместе водовку кушали, одних и тех же тёток пользовали, одним и тем же там и самиздатом глаза себе портили... Так вот... Контора их в последние годы, в период пореформенного перфоменса, само собой, была в полнейшем загибе. Но вот года два тому назад что-то зашевелилось, заказы пошли. А заказ – это, господа, деньги. А где, господа, деньги, там, сами понимаете... На верху сразу зашевелились – выделили их контору в отдельное структурное подразделение, а потом и акционировали. Сразу же появились мальчики в галстучках. Как они себя скромно называют – топменеджеры! Красиво – да? Утопменеджеры! В общем, добровольные контроллёры финансовых потоков с не завуалированным меркантильным интересом в сытых глазах... И понеслось! Они же не просто приходят, они ещё с собой приносят всякие умные схемы повышения эффективности труда и увеличения прибыльности, в основном, правда, путём минимизации штатов. Короче, предлагают Добчину сократить Бобчина – сократить к такой-то матери, причём, в недельный срок. Рассчитать кореша! Попереть без выходного пособия! Вы можете себе это представить? Вы – можете. Рынок, господа! Что поделать – рынок! В том числе и рынок рабочей силы... Вам-то понятно капитализм скалиться и щерится... А вот Добчин никак не мог понять, чего от него хотят, а когда понял – ужаснулся. Как это он кореша своего пригласит к себе в кабинет и под зад его коленом? – ему от одной только этой мысли дурно становилось. Как это он ему в глаза глядеть-то будет?... и как вообще язык-то повернётся... ну, в общем... Короче, – заказал Добчин Бобчина.

– Как это – заказал? – не поняла Белла.

– Как! Как! Как обычно – киллеру. Заказал, понимаешь, улучив моментик, когда Бог покурить вышел. Заказал, дабы, понимашь, не испытывать душевного дискомфорта при увольнении корешка. Предпочёл испытать скорбь и печаль на его похоронах.

– И что? Убили? – пытала Гришу Белла.

– Да не совсем. Сделал заказ человеку, который не совсем в специализации. Вася Гвоздь хотя и рецидивист, но...

– Вася Гвоздь? – поймался на знакомое имя Зотов.

– Что – слышали? – повернулся к нему Тронов.

– С братом его встречался. Вчера.

– Вчера? – удивился Гриша. – Так, так, так... Ох, чувствую, что это ваше жу-жу-жу, как часто заявляет Белла, не спроста. Что-то знаешь про вчерашнее? Расскажешь?

– Сначала ты, – потребовала Белла.

– Про Васю?

– И про Васю, и про кое-что ещё, – утвердила Белла.

– Хорошо... Про Васю, так про Васю... Ну, есть такой деловой. Он при Советах по сберкассам специализировался. Брал без шума и пыли, и, заметьте, ни одного при этом убийства. Когда последний раз откинулся – отпустили его по амнистии помирать от туберкулёза на волю – страна уже другая. Даже сберкасс нет. А в банках, сами знаете, такие службы безопасности, что любого, кто косо в камеру слежения посмотрит, в асфальт закатают. Гвоздю податься некуда – брата он сторонился, а у блатных тоже великий передел произошёл – молодняк старых воров извёл почти всех. Плевать они хотели на кого-то Гвоздя, – чтоб там подогреть его, как раньше-то принято было. Ну, вот Вася и взялся Бобчина уделать за три штуки вечно зелёных. До мокрухи Вася опустился с голодухи. Пошёл резать, да не выдержал – человека убить, как известно, не всякому по силам. Дрогнула рука в последний миг. Остался Бобчин жив. Гвоздя взяли. А там и на Добчина вышли.

– А брата его вчера убили, – сказал Зотов.

– Слышал, видел – бред какой-то. Расскажешь? Нюхом чую, – что-то знаешь

– Расскажет, только и ты ему кое-что ещё разъяснишь, – тормознула его Белла. – Поможешь?

– А что ещё вам нужно-то?

– Что за еврейская манера – вопросом на вопрос!

– Таки скажите мне, мадам, а какие ещё манеры могут быть, я вас умоляю, у старого еврея, помимо еврейских? Обрадуйте, мадам, – устройте мне гешефт!

– Гриша, мне нужно немного информации о проблемах Ирины Томиловой. Знаешь такую? Вижу, – знаешь. Любопытствую, в связи с чрезвычайными обстоятельствами. Конечно, в части касающейся, – быстро пояснил Грише Зотов.

– Не вопрос, – согласился Гриша, – есть такая тема.

– Мальчики, я вас тогда оставлю ненадолго. Мне в редакцию нужно смотаться,стала отпрашиваться Белла. – Хорошо?

– Нет! А если снова тебя выкрадут, – что тогда? – воспротивился было Зотов.

– Уже не украдут, смысла нет – Ирина отдала документы в работу Германну, чтобы он через свои структуры ход им дал, – объявила Белла, с утра уже видимо переговорившая с Томиловой.

– Это плохо, – покачал недовольно головой Зотов.

– Почему? – удивилась Белла.

– Потому что реализованная угроза – уже не угроза, – объяснил Зотов. Хорошо – езжай, только первое такси пропусти.

– Ты что забыл – я же на своей машине.

– Да, помню я, помню. Просто будь осторожней.

– У-у-у, ребята, не знаю о чём вы, но чувствую, как у вас всё запущено, встрял в разговор с репликой Гриша.

– Ну, всё – целую, через час буду, – Белла сорвалась на выход.

Оставшиеся без присмотра мужики посмотрели друг другу в глаза – и всё друг про друга поняли. Гриша нырнул под стол к своей сумке и вытащил оттуда кандидатский минимум и два пластиковых стакана. Разлил по первой.

– Первый тост за тобой – ты гость, Дима, – поторопил Зотова Гриша.

– Запросто, – согласился Зотов, приподнял стаканчик, нюхнул – чё там? – и произнёс:

русская водка

вновь потеряно утро

что б хайку сложить

– Мудрёно, но согласен, – одобрил Гриша.

Быстро чокнувшись, выпили. Зотов, помня про своё недавнее обещание – отныне закусывать, вытянул из пакетика три фисташки. Один орешек оказался не расщеплённым. Это было принято им за добрый знак.

Гриша тут же разлил по второй и дал отмашку

– Давай, знаешь, за что, – Гриша поднял стаканчик, задумался на долю секунды и вдруг произнёс, подрожая голосу Левитана:

Внимание! Внимание!

Говорит Германия!

Сегодня под мостом

Поймали Гитлера с хвостом!

Зотов одобрительным чоком, принял эту человеколюбивую новость и... выпил залпом. После чего, взяв разгон, рассказал Грише о том, что же на самом-то деле произошло той незабвенной ночью в приснопамятном отделении милиции. И, кстати, назвал номер телефона, который хорошо запомнил, благодаря несчастным монахам, получившим, по его милости, в тридцать седьмом году по тридцать четыре года.

– Вот это номер! – ахнул Гриша.

– Что, – номерок знакомый? – спросил Зотов.

– Ещё бы! Это номер пресс-службы губернатора, – пояснил Гриша и разлил остаток. – Давай, – за победу.

– За нашу победу, – согласился Зотов.

И только успели выпить, как к их столику подошёл лысый гражданин в голубых пролетарских джинсах и в демократичном светлом свитере.

– Добрый день, господа, – обратился лысый к присутствующим.

И голос его оказался лысым. И Зотов узнал этот лысый голос. И лысый понял, что Зотов узнал. И Зотов понял, что лысый понял. И ничего – мир не перевернулся.

– А! Ваше пиарство! – дурашливо поприветствовал Зотов лысого. – Дима, знакомься – Павел Леонидович Карбасов, вождь местных политтехнологов. А это, Паша, Дима – просто хороший человек

– Очень приятно, – кивнул Карбасов Зотову, тут же сунув ему свою визитку, которую, словно фокусник, – что твой Гудини! – поймал в воздухе. А затем, присев, спросил у Тронова:

– Гриша, ты сделал то, о чём договаривались?

– Нет, – отрицательно мотнул бородой Гриша.

– Почему? Ты же обещал!

– А я передумал.

– Ну, знаешь...

– Да всё я, Паша, знаю, но только... мараться не хочу. Даже за большие ваши бабки.

– Ты, посмотри, какая цаца! Можно подумать, что все мы не из одной конюшни!

– А что – из одной? Хрен тебе, – из одной! – начал заводиться уже охмелевший Гриша. – Мы, журналисты, конечно, те ещё свиньи... и слив через нас идёт, и заказные статьи, и... властям, бывает, задницу мы лижем, и... да, что там говорить, – всякое бывает! Да, только, нам и стыдно за это бывает, – пусть иногда, пусть не всем... Мы, журналюги, понимаешь, хотя бы хоть в каких-то нравственных координатах елозим, – в тех, где по вертикали – Добро и Зло, а по горизонтали – Ложь и Правда. Мы хотя и гадим, но всё же с оглядкой на этот крест. А вы... вы выше всего этого. Вы выше всех законов божьих! Вы сами стали как боги. Тьфу, на вас!

– Гриша, ты пьян, – будто прозрел Глебкин и начал вставать. – В таком тоне я разговаривать не намерен. Разрешите откланяться, господа.

Чего, собственно, хотел? Не понять, да только встал и спешно, спешно ретировался из зала.

– Пиарщики, как дети, – убьют и не заметят! – продолжал кричать ему в след не на шутку разошедшийся Гриша, чёрная борода которого раскрылась, словно боевой самурайский веер. – Есть ли пиар на Марсе? А? Почём опиум для электората?! Пиар во время чумы – Волтосаров пиар!

Зотов с интересом и хладнокровием стороннего наблюдателя оценил всю эту эмоциональную сцену.

Когда Карбасов окончательно удалился из зала, он прочитал на визитке, под логотипом, в виде изогнувшейся в букву-цифру О змеи:

ФОНД

АФФЕКТИВНОГО К.

Карбасов Павел Леонидович

Президент

Дальше шли обычные реквизиты; а вот на обороте Зотов обнаружил надпись, сделанную от руки:

ХУДМУЗЕЙ 16.00

"Интересно, что значит это аффективное "ка"? И всем ли посторонним можно туда "вэ"?" – подумал Зотов.

Ка... консультирования? коммуникирования? кризисного управления? констатирования? культивирования? комментирования? крышивания? кока-колы охлаждения? ко... Правильно, – коровы!

– Нет, ты видишь, – президент! Ого-го-го! – никак не мог успокоиться Гриша. А представляешь, с чего начинал?

Зотов не представлял.

– Когда в стране всё это бедуинство разрешили, – принялся стучать хмырёнку на хмыря Тронов, – начал Паша журнал издавать... как же его там? Чёрт.. А! "Дискурс в контексте".

– Не самое плохое название, – согласился Зотов.

– Ещё бы! Очень популярный журнал был среди чиновников.

– Читали?

– Писали! Очень хорошие были у него гонорары, просто сказочные были гонорары!

– За счёт тиража?

– За счёт миража! Ага, шутишь?... Слушай, вот если надо, допустим, тебе лицензию на что-то получить, или ссуду выхлопотать, или тендер выиграть, ты с конвертиком к заведующему тем или этим дельцем чиновнику идёшь. Так? Так. И столоначальник вопрос твой, в силу своих полномочий и в соответствии с твоей суммой, решает. Так? Везде так. Да только не у нас. У нас, – прямо с порога своего кабинета чиновник тебя с твоим конвертом в редакцию журнала "Дискурс в контексте" направлял, где ты этими деньгами оплачивал исследование, статью или, просто, рекламное место. И на этом месте в очередном номере появлялась умная статейка за фамилией означенного чиновника, которую на самом деле написал лет пять-десять тому назад какой-нибудь Салли Дибб или Генри Чармэссон. Но, гонорар в кассе журнала получали, естественно, не они, а наш родной чиновник из нашего родного депортамента.

– А зачем всё так сложно, – не до конца понял Зотов.

– А ты попробуй в этой схеме кого-нибудь на взятке взять! Идеальная схема взятка превращается в законный гонорар! И ты свой вопросик хозяйственный разрешаешь безболезненно, и слуга народа получает мзду без всякого страха.

– А что Карбасову в этой схеме перепадало?

– Как что? Ну ты даёшь! Десять процентов он свои с каждой суммы имел, плюс связи, связи, связи... А в последние годы он вот на выборах подвизается, – всех подряд консультирует, без всякого разбора. И выходит у него это, надо признать, неплохо...Слухи ходят, что он, чуть ли, не с Кремлём напрямую работает... Но, я думаю, что враньё всё это – он же сам про себя эти слухи и распускает... Это они умеют...

– А чего ты с ним не поделил?

– Да есть тут у нас с ним одна не закрытая темка... Обещал я ему кое-что, но только голос мне недавно был, что дьявол, для грязной работы вызванный, никуда потом не уходит, а остаётся с нами... И так мне что-то боязно стало... А Паша... Да, Бог с ним! Давай лучше по пивасику! А?

– Тебе возьму, но сам не буду – у меня тут ещё, по всему, мероприятие намечается, так что я – пас, – обозначил свою позицию Зотов, а Паша пожал плечами – мол, как хочешь.

Зотов заказал две бутылочки местного сорта "Барон Юнгерн" и, когда кельнер выполнил заказ, напомнил Грише об обещании рассказать про незадачи Томиловой. Он торопил Гришу, боясь последствий понижения градуса. Но Гриша начал из далёка:

– Вот скажи, Дима, что делать, если мужчина любит женщину, которую, как это не прискорбно, любит и его закадычный друг? А?

– По Маркесу или по Борхесу?

– А всё равно!

– Со скалы её, наверное, сбросить, чтоб не мельтешила мультяшка.

– Суровое решение, но верное... Да только тут закавыка, – это смотря какая баба... Вот есть здесь у нас известный предприниматель и меценат, а точнее, бандитствующий авторитет, по кличке Мякиш, и любит он до потери памяти некую даму – Людмилу Васильевну Пайкину. И есть, опять же, у Мякиша друг детства, по совместительству – губернатор нашей области Федя Золотников, который от этой самой Люды тоже без ума. Имеем мы, значит, в наличии такой вот любовно-экономико-политический, с позволения сказать, треугольник... И, думается, в нём, в треугольнике этом, каждый из мужиков себя считает вершиной, да только не ошибусь, если сделаю предположение, что на самом деле, ими обоими и Мякишем, и Золотниковым – эта самая Люда рулит...