Текст книги "Вложения Второго Порядка"

Автор книги: Андрей Сердюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

– Итак, господа, повестка дня стара как мир: "Текущее состояние рейтинга нашего кандидата и меры по его повышению", – сбогохульничал Клешнёв. – Кто – за? Кто – против? Воздержался? Единогласно! – продолжил он юродствовать. – Что мы, дорогой наш Марат Евгеньевич, на сегодняшний день имеем? Обрадуйте.

– По последним опросам рейтинг устойчив, на уровне... шестидесяти трёх процентов поддержки, если бы... если бы выборы прошли в это воскресенье, то есть, завтра, – заглянув в бумаги, как-то не очень уверенно ответил председатель предвыборного штаба.

– Так, значит, шестьдесят три дают опросы, проведённые по нашим заказам... Реально, значит, где-то пятьдесят три плюс-минус три процента статистической погрешности. Маловато будет. Этак плюхнемся во второй круг. Нехорошо... Нехорошо-с... Задача, надеюсь, помните, какая стоит – с первого захода всё закончить. Задача архиважная стоит. И какие у тебя, Марат Евгеньевич, предложения будут?

– Реальные возможности повышения рейтинга практически исчерпаны, занервничал Перфильев. – Вся дальнейшая работа... будет направлена... на его... поддержание...

– В висячем состоянии. Та-а-к, хреново, – Клешнёв с укоризной посмотрел на Перфильева, затем повернулся к третьему присутствующему. – А что нам по этому поводу скажет товарищ Карбасов?

– Есть, конечно, ещё резервы, – не торопясь, как бы раздумывая, заявил тот, и выдержал паузу.

– Не томи, Паша, не интригуй, все здесь свои – сейчас не до театральных дрючек, не гони пургу, – поторопил его Клешнёв.

– Я тут вот ... посмотрел вчера данные, полученные методом семантического дифференцирования, – начал Карбасов дешёвую разводку, ткнув длинным пальцем в какие-то графики и таблицы. – И настоятельно рекомендую поработать над группой параметров, под условным названием "твёрдая рука".

– Закон и порядок? Железная воля? Умение принимать жёсткие решения? Равняйсь – смирно! Шагом марш! Упал – отжался, если смог! Слуга – царю, отец – солдатам, пуля – дура, штык – молодец, – выпалил Клешнёв. – Так?

– Ну, да... Правильно ты это, Герасим, уловил.

– И что? Что? Не томи! Суть в чём?

– Нужна, как всегда, маленькая победоносная война.

– Как всегда с Албанией?

– А с Албанией – это как всегда? Желательно... желательно... конечно, хотелось бы, – тихо произнёс Карбасов, подняв мечтательно глаза к потолку. – Эх, а кому не хочется – без объявления войны нарушить чей-нибудь суверенитет... Но увы-увы, мечты-мечты... Не реально это, к сожалению, в масштабе один к восьмидесяти девяти. Но ведь что-то в этом роде мы всё же можем...

– А ближе к земле...

– Ну, не знаю... наезд на местного олигарха какого-нибудь... Скандал громкий, шумный какой-нибудь скандал...

– От тайги до британских морей... На богатенького кровопийцу наезд, говоришь... Так, так, так ...

– Арест, обыск, богатыри в масках...

– И жалкий вид буржуя в наручниках, и сопли на весь экран. Губернатор с обличительным пафосом... мол, не позволим Родину продать...

– Ну, да. Электоральный люд такое любит.

– Можно, конечно, но... нужен в жертву кто-нибудь, чьё имя-то на слуху.

– Конечно, иначе эффекта – ноль.

– Да, но, знаешь, у этих, которые на слуху, адвокатов свора, а это сучье племя такой вой поднимет – в Москве откликнется, уж точно. А как федералы отреагируют не угадать... тут риск большой. Да, и канитель эта долгая, ведь всё по судам покатиться – встречные иски, апелляции – брр! А у нас времени на это блядство нет совершено.

– Ну, не знаю... Может тогда что-нибудь по уголовным сферам? Авторитета местного или ...

– Уголовнички? Вот уголовнички – это лучше, здесь можно по понятиям всё отработать... подставу сделать... подлянку кинуть. Это – мысль... Уголовнички это гораздо, гораздо лучше... гораздо лучше... тут мы можем... это дело нам под силу... откажусь теперь едва ли...

– Но акция, Герра, повторюсь, необходима шумная, – Золотников должен лично поучаствовать... Силовики как фон... А он – в камуфляже и чуть ли не под пули лично... Не знаю... Побег рецидивиста из изолятора, что ли... Или захват заложников... Решение на штурм... И пропиарить всё – до кровавого поноса...

– Заложников, говоришь... Так, стоп! Слушали – постановили... Марат Евгеньевич, – Клешнёв развернулся к Перфильеву.

– Слушаю, – Перфильев занёс ручку над блокнотом.

– Готовьте к вечеру две съёмочных группы, сегодня этим мудозвонам будет информационный повод для работы. Заставим наших телемародёров снимать нашу местную маленькую войну, как образно выразился уважаемый Пал Леонидыч.

– А она случится? – поинтересовался досужее Перфильев.

– Марат Евгеньевич, ты главное не волнуйся, – потрепал его по плечу Клешнёв.. Здоровье береги. Твоё дело, чтоб это шакальё гиенное всё запечатлело, а войну я им обеспечу. Всё поняли, товарищ полковник?

– Так точно, – отчеканил полковник.

– Паша, послушай, я тут вдруг подумал, а народ-то всё это дело правильно схавает? – спросил Клешнёв у Карбасова, пробуравив его взглядом. – Не начнётся базар, типа: "До чего Золотников довёл – бандиты что хотят, то творят". Мол, не всё ладно в нашем Датском королевстве... А? Дело тонкое, может и в обратную сторону повернуться. Как мыслишь?

– Ты, Герра, как первый раз замужем... – покачал головой Карбасов. – Ей, Богу. Забыл, что ли, про правило информационной войны номер два – появление отрицательного факта должно сниматься положительной интерпретацией, а значит не нужно забывать о правиле номер один – факт должен выбрасываться сразу с интерпретацией. Главное народу суть разжевать...

– А суть они в песок... А если конкуренты начнут размусоливать это дело?

– А у кого СМИ больше? Будем чётко аргументировать и, согласно правилу номер пять, аргументацию свою будем выстраивать, опираясь, конечно, на собственную интерпретацию факта, а не на сам факт... И факт-то комбинированный: появление проблемы и силовое её решение... Вкусно! Да не волнуйся ты, Герра, – всё будет нормально, – успокоил Карбасов впавшего в чрезмерные сомнения Клешнёва. – С утра из неё выпало: три, четыре, четырнадцать, а потом сразу пятнадцать и...

– Три, четыре – Меркурий вышел из второго дома? – хмыкнул Клешнёв. – Хорошо, Паша, – я тебе верю... – А тебе, Марат Евгеньевич, задача точно ясна?

– Так точно. В смысле, – да .

– А чего тогда мнёшься? Ещё что-то?

– Да, вот... Проплата... за ролик... Платёжку бы... подписать?

– Какой ролик? Это тот, где шефа Томом Сойером изобразили? Этот?

– Ну... вообще-то ... да...

– Паш, ты видел? А? Ну, клоуны, ей Богу!

– Видел... Слушай, сменим ты Золотникову эти его дурацкие галстуки из Санта-Барбары на такие... знаешь... со стальным отливом.

– Хорошо, Паша, – учту. Марат Евгеньевич!

– Я!

– Платёжку – в задницу! Всё налом оплатить. Из фонда "Коробка из-под ксерокса". Я ж тебе, Марат Евгеньевич, говорил, что лишняя бумажка дополнительная головная боль. Уже проходили, теперь лечимся... Ну, чего ж ты... ... в тупого – ещё тупей-то играешь... Ну теперь-то – всё?

– Так точно.

– Свободен. А мы с Пал Леонидовичем ещё пошепчемся о своём – о девичьем. А то мне ещё на одно... подскочить надо...

17.

На квартиру Ирины, переодев по дороге Зотова в новую коттоновую пару (он из всех объединённых цветов бенеттона выбрал немаркий чёрный, – очень, по его мнению, удобный для скрытых перебежек с использованием тенистых складок местности), они добрались только часам к четырём.

А там ещё пока никого не было. За исключением весьма аппетитной, стриженной под мальчика, рыжей девчушки, лет этак двадцати пяти, которая активно трудилась над организацией шведского стола.

Она была...

Да, а какой она, собственно, была?

Та-а-ак... Сейчас... А – вот... Ну, как известно, согласно "Небесной империи благодетельных знаний", все женщины делятся на:

А) принадлежащих не тебе,

Б) сирен,

В) пользующихся косметикой фирмы "Красная Москва",

Г) сказочных,

Д) ответственных работников,

Е) чужих жён,

Ё) проезжающих на красный свет,

Ж) нарисованных тончайшей кистью из беличьего хвоста,

З) стерв,

И) сказочных стерв,

Й) смеющихся невпопад,

К) безнадёжно чужих жён,

Л) впечатлительных,

М) выглядящих из далека неплохо,

Н) включённых в эту классификацию,

О) майских утопленниц,

П) не умеющих готовить люли-кебаб,

Р) прочитавших все книги Абэ Кабо (не путать с Абы Кого),

С) прочих,

Т) Незнакомок,

У) бегущих под дождём без жёлтого зонтика,

Ф) случайных попутчиц,

Х) бесприданниц Островского, пневматических гёрл Хаксли и греческих смоковниц Гётца,

Ц) тех, которых поглотила ночь,

Ч) сидящих топлесс на спине индийского слона,

Ш) многоруких

И ещё – Щ), Ъ), Ь), и, конечно же, – Э), Ю), Я).

Но не под один из этих пунктов рыжая не подходила.

Вот она какой была.

И пахло от неё ранеткой.

Женщина – яблоко?

Нет, не совсем так, – женщина, которая одновременно и яблоко и змея.

Гейне?

Он.

– Ребята, знакомьтесь. Я отзвонюсь, – самоустранилась Ирина.

– Белла, двоюродная сестра Иры, – мило так улыбнувшись, она.

– Дмитрий, временно исполняющий обязанности друга, – съёрничав, он.

– Да-а? – оценивающе она ("Неплох", – в сторону).

– Не в том смысле, – поясняюще он ("Хороша чертовски!", – тоже в сторону).

– А-а-а, – с сомнением она.

– Именно, – утвердительно он.

– И к иному нет стремленья?

– Куда стремленья исчезают наши,

Когда все тени умирают тихо

Ни оттого, что высоко светило,

А потому, что нет его на своде.

Жизнь перечёркнута оградой как наградой.

На прутьях ворон. Между прутьев ветер.

А зёрнышко на маленькой ладони

И есть итожье наших устремлений.

– Ваше? – заинтересовано она.

– Бродского, – соврав, он. – Хотя, впрочем, Бродский сам говорил: всё, что знаешь наизусть, можешь считать своим.

– Ну да... и Борхес как-то сказал, что прочитавший Шекспира сам становится Шекспиром...

– Да, и Лао-Цзы однажды сказал, что следующий Дао, тождественен Дао.

– Всё, стоп! Пусть будет Бродский.

– Да, Бродский. Ранний... "Окончание отрывка". Помните? ... Вам же Бродский то, что надо.

– С чего вы взяли?

– Тот, кто иллюстрирует свои финтифлюшки цитатами из Элиота, не может пройти мимо Бродского.

– А откуда...

– Давно и с удовольствием слежу за вашими трудами.

– Вы шутите?

– А может, перейдём на "ты"?

– Тогда бери консервный нож и штопор.

– Вот так всегда в итоге...

– Ага! В итожье.

Минут через двадцать Зотов, активно поработав отмычками, передал полномочия подъехавшему с какими-то коробками мажордому Виталию и, ловким слаломистом минуя с парой пива прибывающих гостей, тихонько выбрался на просторную лоджию.

Там он удобно расположился в плетёном кресле, скинув с него пачку печатного глянца. Кресло стояло под взрослой раскидистой юккой, с которой никто не удосужился с самого дня её покупки снять магазинный ценник, – так и стояла бедняжка окольцованной.

В квартире стало шумно. Однокурсники и соратники, приятели и знакомцы источали елей и патоку.

Прибыли с адресом и от губернатора. Вальяжный молодой красавец. Из новых, из тех, кто сумел поймать за хвост жар-птицу – капиталистическую парадигму, овладевшую страной. И он слова говорил, цветы дарил, в щёчку Ирину целовал.

Глядя на экстерьерного парнишку через стекло, Зотов внезапно припомнил старую школьную примочку: "Комсомольский секретарь на верёвке смотрит в даль".

К чему бы?

Отхлёбывая пиво, Зотов, подобрал с пола один из журналов. Назывался этот глянец местного разлива – "Зонt".

Позиционировал он себя двусмысленно: "Агрессивная журналистика для женщин, знающих себе цену".

Решил полистать.

Узнал много нового.

"О самом главном":

... придя к пониманию, что жизнь – это только небольшая часть твоего секса, уже не сомневаешься, – надо что-то делать.

Ну хорошо, спросишь ты, – что?

Для начала, подруга, поставь реальную цель.

Сколько раз ты имеешь его за неделю? Только честно. При всех твоих и его заморочках, в среднем, – два. А сколько раз кончаешь? М-м-м... А сколько раз хочешь кончать? Два.

Итак, цель поставлена и она звучит так – "жизнь удалась, если испытала два оргазма за неделю".

Идём дальше

Рассмотрим секс, (не смейся!) как модель независимых испытаний с двумя исходами, вероятности которых не изменяются.

В теории вероятности такая модель называется схемой Бернулли.

Назовём один из исходов испытания "оргазмом" (О), а другой исход – "как всегда" (В). Если вероятность "оргазма" обозначить как – p, тогда вероятность "как всегда" равна q =1– p.

Давай найдём вероятность желаемого события – два оргазма в неделю.

Если у тебя за семь дней всего два секса, то возможны только следующие цепочки: ОО, ОВ, ВО, ВВ.

Вероятность всей цепочки находится как произведение вероятностей составляющих её элементов. Зная по статистике, что вероятность (как это не печально) "оргазма" составляет 0,4 (плюс-минус копейки), "как всегда" соответственно 0,6, высчитаем:

Р(ОО) = рр = 0,16

Р (ОВ) = рq = 0, 24

Р (ВО) = qp = 0, 24

Р (ВВ) = qq = 0, 36

Итак, вероятность события, которое нас интересует (ОО) равна 0,16, когда как вероятность испытать один "оргазм" (ОВ и ВО) равна 0,24 + 0, 24 = 0,48.

Что делать?

Во-первых, ни в коем случае не душить свой максимализм. На плохие шансы, как говорил великий комбинатор, мы не ловим. Не стоит соглашаться на яичницу, подруга, если заказала радугу!

А во-вторых...

Рассмотрим гипотетический случай, что ты имеешь три секса! за неделю.

Каковы тогда варианты, и каковы горизонты?

В этом случае возможны следующие цепочки: ООО, ООВ, ОВО, ВОО, ВОВ, ВВО, ОВВ и ВВВ. Удовлетворяют нас четыре первых, включающих как минимум два положительных для нас исхода.

Находим вероятность получения двух оргазмов за неделю в "трёхактовой пьесе":

Р = ppp + ppq + pqp +qpp = 0,064 + 0,096 + 0,096 + 0,096 = 0,352

Вероятность достижения заявленной цели увеличилась более чем в два раза! Что вполне соответствует закону больших чисел: в схеме Бернулли при увеличении числа испытаний частота общего успеха приближается к вероятности успеха в отдельном испытании.

У тебя выводы не напрашиваются, подруга? А?

Ещё скажи, что он больше, чем два раза в неделю не может, потому что у него "напряжённый график"!

Если он не может, может тогда поможет Он?

Или для тебя ситуация "лежу со своим, тут мой приходит" чересчур радикальна?

У-у-у, подруга, тогда ты не тот журнал читаешь!

А в следующем номере мы поговорим о сексе на подвижных поверхностях – о сексе на заднем сидении движущегося авто, на палубе плывущей яхты, на водном матрасе и на других экстремальных площадках.

Поспособствует ли теория вероятностей нахождению ритма в моделях, состоящих из двух связанных маятниковых систем?

Читайте на этом месте.

В следующий раз.

Пролистнул дальше.

"По прикиду":

... когда девочки вышли в моделях террористки от кутюр Лизы Лу. И уже не замолкал.

И было отчего.

Эти простенькие прямого покроя платья стрэйч, имеющие длину макси, натянуты были босыми хулиганками наизнанку.

Строчки швов сразу же бросились в глаза. Кое-где были видны нарочито оставленные следы портняжного мела. И всё это – необработанные края, свисающие нитки, неаккуратная бахрома, – вся эта концептуальная неряшливость в первый миг вызвало волну раздраженья, – чего, видимо, экстремистка Лу и добивалась.

Когда же фу-волна схлынула, стало понятно, – что именно эта, всегда поражающая нас девочка-проказница, – "детка с обгрызанными ногтями", как назвал её однажды Папа Батник, – хотела сказать показом своей новой шокирующей линии.

Нет, это было не послание Ему, представителю той половины мыслящей материи, которая называет себя сю-сю-сильной.

Это был настоящий вызов.

Если раньше Она говорила: "Мне нечего от тебя скрывать, милый" (и это было враньём), то сейчас Он услышал: "Я ничего не хочу скрывать" (и это есть больше, чем правда).

Да, я такая!

И прими меня такой. Такой, какая я есть.

Не хочешь?

Тогда иди ты к чёрту!

Ясно. Пролистал. Заглянул назад, где была рубрика переписки с читателями.

"За ответом в карман":

Как это не странно прозвучит, но среди наших читателей есть и мужчины. Одно-два письма в месяц и от них бывает.

Прислал нам недавно письмо Онаний Анонимович (к сожалению, фамилию свою он не указал) с таким вот давно мучающим его вопросом: "Если я поимел жену ближнего своего, не возжелав её, – является ли это грехом?"

Ну, что же, уважаемый Онаний Анонимович, нам есть, чем ответить Вам на этот вопрос.

Это Зотов пропустил, поскольку ответ знал, и быстро пролистнул чуть вперёд. На литературную рубрику.

"Слово за слово":

"Врага надо знать в лицо", – слышу я. Я же говорю: "Врага надо знать изнутри".

Что они читают?

А читают они то, что они пишут.

В издательстве "Западня" вышел тиражом в сто восемь штук новый роман Стаса Даундайка с претенциозным названием "Книга".

Псевдо детективный сюжет романа не слишком оригинален.

На всём его протяжении объёмного текста, автор насилует нас, с азартом импотента, тягуче написанной историей о том, как не очень молодой и не очень удачливый частный сыщик пытается выполнить заказ своего таинственного клиента. Перед героем поставлена задача, – найти некоего человека и передать ему некую книгу.

В результате долгих и нудных поисков этот горе-сыщик начинает понимать, что ищет самого себя.

Себя. Но другого себя. Того, кем он был до автокатастрофы, которая осталась где-то там, далеко за рамками романа.

И всё это время автор неубедительно пытается запутать читателя. Так, чтобы не было понятно: вновь образующаяся личность героя – это результат воспоминаний, результат возвращения к старому "я", либо это формирование нового "я" под воздействием той самой книги, которую он должен был вручить, как уже выяснилось, самому себе, и которую по ходу действия, конечно, прочёл.

И обычная, набившая уже оскомину параллельность повествований: и самого романа и книги.

И коллизия, когда к ближе концу книга вытесняет собой героя, и сама становится главным героем романа.

Ну и вся эта обычная каша с взаимоотношениями двух "Я".

В общем, ничего нового, – сняв урожай с распаханной самурайскими мечами авторов-самоубийц темы "Я и весь остальной мир", они, наконец-то, доковыляли до следующей оппозиции – "Я и другой Я".

Посоветовал бы им кто-нибудь снять с полки "Степного волка", и экстерном перейти в следующий класс: "Я и другие мои Я".

Да только кому же хочется с ними лишний раз бесплатно общаться?

Короче, безрадостно всё. Диагноз подтверждается: они уже безнадежно отстали в от нас в своём развитии...

Но: чем бы оно там не тешилось, только б водку не жрало.

И на других баб не глядело.

Кстати, подписано было – Б.Р.

Дальше читать не смог.

Ночь была беспокойной, – сморило.

И он оставил без присмотра все сорок девять триллионов живых клеток своего организма.

Но знал, что ровно через пятнадцать минут проснётся и...

18.

Очнувшись через эти заявленные пятнадцать минут, стал Зотов случайным свидетелем разговора, который укрепил его в вере, что слова даны мужчине Небесами с одной единственной целью – ускорение процедуры обольщения женщины.

Ведь всё, что начинается стихами, обычно кончается постелью. Не так ли?

Рядом с Беллой стоял и стильно попыхивал "Парламентом" посол губернатора. Манкируя присутствием Зотова, он окучивал её в полную силу всего своего интеллекта:

– Недавно прочитал, как Битов, переезжая из Нью-Йорка в Принстон, из окна электрички увидел на какой-то грязной стенке слово birdy, и так его это слово зацепило, что даже на стихи пробило. Представляешь, он впервые написал стихотворение по-английски, так что, прости, декламирую в собственном графоманском переводе:

Было ветрено и птично.

В пыль цветы заброшены.

Рассвело. И не прилично

Завтра вылезло из прошлого.

А вчерашний был зарок

Глуп. И как посметь

Важный пропустить урок

И последний – смерть.

Правда, слово, какое непривычное – "птично"? Свежее словечко...

– Не очень, – сорвалось у Зотова, не удержался он.

– Простите, – повернулся к нему удивлённый сим нахальством вельможный порученец.

– Не ново это слово, – из вредности начал вспоминать Зотов, – у Северянина в "Адриатике", помните:

Наступает весна... Вновь обычность её необычна,

Неожиданна жданность и ясность слегка неясна.

И опять – о, опять! – всё пахуче, цветочно и птично.

Даже в старой душе, даже в ней, наступает весна.

А это, извините, тридцать второй год и, говоря ...

–Ну, может... у Северянина, – стушевался, прервав его, посол.

... И всё бы ничего, да только в этот момент Зотов почувствовал, что снег, всё же попавший за отвороты сапог, начал подтаивать.

Сидеть на сугробе с мокрыми ногами, когда и погода-то дрянь, когда метёт нечистая сила (и метёт остервенело!) – не дело конечно. Так чего доброго и пневмонию схватишь – и вся недолга! Только... Только вот смешно, право, о болезни-то за несколько минут до возможной смерти. Чего о теле-то печалится, когда душа вот-вот юдоль земную покинет? Снявши голову, да по волосам... Но скорей бы уже!

Секунданты всё ещё продолжали вытаптывать в глубоком снегу площадку для дуэли.

Скорей бы! Скорей бы уже кончить всё разом... Душа ныла, жаждая, торопя развязку... А гадко-то на душе как! Пока до места добрались, настроение испоганилось в конец... Непогоде подстать. И откуда что взялось-то? Экая круговерть!

Раздраконенная ветром метель, проявив всю свою стервозность, взбивала хамскую пургу. Яростный ветер совсем взбесился, и диким зверем, с рычанием, каждый миг менял направление. И куда не повернись, – хлещет отовсюду, повсюду достаёт. Снег.

Снег... Всё лицо исполосовал жестяными хлопьями. Исколол глаза до слёз тонкими иглами. Сущий хлыст! Наказанье Божье! За что? Зовёт куда-то, гонит. Куда? Свистит, визжит, завывая. Может быть, хочет непоправимое упредить? И визгом этим высекает из естества человечьего – из самого, что ни на есть нутра его – высокий голос пронзительной тоски.

Но наконец-то! Позвали к барьеру...

Нет, господа, примиренье никак не возможно, – и пистолет наобум из ящика... И туда, где угадывался смутный силуэт, силился не глядеть. Не глядеть!

Носки совсем отсырели... Нет, нужно сейчас не об этом... О чём-нибудь надобно высоком, чтоб ежели и предстать перед Небесами, то уж в мыслительном полёте... На взлёте его... Хотя, что Небесам-то... Пустое... Весь как на ладони... Грешный... Вот и кончится сейчас всё ...

Не смотря на мороз, жаром обдало. Наклонился, черпнул ладонью горсть снега, ссохшиеся губы с благодарностью приняли шершавую прохладу. Всё! Дали знак сходиться...

Ну, что, мой чёрный человек, начнём, помолясь!

И на четвёртом шаге услышал глухой звук выстрела – белёсая пустота зло выплюнула из себя долгожданную пулю. Зотов, будто на стену наткнулся, но, пробив её, всё же сделал положенный пятый шаг и тоже выстрелил. Мгновение ещё постоял, силясь рассмотреть что-то сквозь снежную пелену, но ничего так и не увидев, рухнул на спину.

И всё вокруг вдруг стихло.

И в этой тишине вся затаённая в нём, спрессованная в нём до невозможной плотности Вселенная с ощущаемым облегчением стала вылетать наружу – через рану в груди – к облакам, которые скрывало до этого мига белое марево. И с этим потоком животворной энергии туда – к облакам – устремилась и душа его – жизнь. К облакам... К облакам, ибо сказано было: сё придёт с облаками...

И он ещё услышал, как к нему подбежали, и ещё сумел зачем-то прошептать-простонать: "Je suis blesse mortellement...", а уже как понесли его к саням чьи-то руки, с бесполезной заботой уложив на шубу, видеть ему было не дано.

– Не всем дано помнить факультативное, – добавил в своё – никому не нужное оправдание посол.

– А позже, – очнувшись от секундного полёта недисциплинированной фантазии, продолжил злостно мистифицировать Зотов, ревнуя и рифмуя, – встречается и у Мандельштама:

Белый свет разлетелся к чертям

скорлупою яичной

Это новь адвокатствует

на бесконечном суде.

Бронзовеет под небом и птючно,

а вовсе не птично,

Даже осень, и та, равносильна

в России судьбе.

Это уже было контрольным выстрелом, а говорят, солдат ребёнка не обидит ведь только ребёнок мог не заметить, что последняя строчка второго отрывка точный клон последней строчки первого.

– Филфак университета? – поинтересовался доверчивый посол.

– Не-а, ракетно-ядерное училище, – признался Зотов, поймав на себе взгляд Беллы. И какой, дык, неравнодушный, понимаешь, взгляд!

– Откуда же столь глубокие познания в изящной словесности, – начал раздражаться юноша, от которого не ускользнула неприятная для него заинтересованность девушки.

– Не глубокие, а широкие. Я, княже, как Даниил Заточник, ни за море не ездил, ни у философов не учился, но был как пчела. Припадая к различным цветам, собирает она мёд в соты, так и я – со страниц многих книг собирал сладость слов и мудрость чужую. И всё это бесконечными часами боевых дежурств. Сидя у пресловутой красной кнопки в ожидании третьей мировой войны.

– И как, преуспели? – задрожали в голосе оппонента злобные нотки

– Не мне судить, – поскромничал Зотов.

Белла засмеялась своему чему-то и ушла туда, – в облако музыки.

Видит Бог, не хотел Зотов конфликта, но паренёк такой важный и надутый попался, что сильно хотелось его пободать.

Да и не видел Зотов особого смысла в соблюдении политеса и тех норм приличия, которые стирают естественную непосредственность живых – не фильтрованных реакций.

А он злится, паренёк-то. Высокооктановый паренёк оказался. Вон как с полтычка завёлся. Привык, по всему, парнишка быть в центре и "You're my намбер раз", ну, и чтобы в рот ему все глядели, конечно, а тут, понимаешь, какой-то сапог кирзовый чуханит его на раз, да ещё при даме. Такое потерпишь?

– Покурим, – предложил парнишка.

– Уже, простите, вылечился.

– Хамишь?

– Что вы! Констатирую, – избегал перехода на "ты" Зотов.

– Давай-ка, дружок, всё же выйдем. У меня есть для тебя интере-е-снейшее предложение... От которого отказаться будет тебе весьма и весьма затруднительно..

– Да что вы?! Боже мой! Предложение? Мне? Посмотрите, кто я и кто – вы... Вы – я же вижу – о-го-го! Вы – весы, на которых судьба взвешивает свои расклады. А я? Тьфу! Я – лишь пылинка на ресницах Будды.

– Кончай придурятся, – пошли!

– Пиписьками меряться?

– Во, бля... Достал! Короче, слушай сюда, чтобы духу твоего возле Беллы не было. Это моя тема. Понял?

– А если нет?

– Я тебя урою.

– Война?

– Да, козёл!

– Ты сказал.

Зотов вскочил, но на лоджии появилась Белла.

Что значит интуиция женская, да поведение подлое – сначала повод дать, потом подождать когда сцепятся и в самый последний момент нарисоваться с миссией миротворческой. Витаминами их не корми, – дай над мужиками поэкспериментировать.

– Парни, прекратите грызню. Драку никто не заказывал.

– Белла, мне пора. Ты со мной? – рванулся – весь на измене – паренёк.

– Нет, Клешнёв, – твёрдо отрезала огнеупорная Белла, – я остаюсь.

– Ну-ну... Звони, если что, – кивнул красавец, и на лицо его набежала тень.

Он крутанулся волчком и стремительно двинулся на выход, через комнату, в которой во всю веселился беззаботный народ.

– Он тебе кто? – спросил Зотов.

– Он мне проблема, – ответила Белла.

– А кто он по жизни?

– Герра?

– Да.

– Заведует пресс-службой в "сером" доме.

– Понятно.

– Что понятно?

– От чего важный такой. Молод, но преисполнен, – отчеканил Зотов и добавил:

осень вороны

та что выше взобралась

каркает громче

– Увлекаешься хокку?

– Хайку... Делаю порой попытки остановить мгновенье, припадая к чистым родникам... Испытываю, понимаешь, Белла, в последнее время непреодолимую тягу к малым формам.

– Просветишь?

– Желаете, мадам...

– Мадмуазель.

– ...пройти ускоренный курс самурайской поэзии?

– Хочу. В твоей версии... И, знаешь, что... милый.

– Что, милая?

– Давай сбежим отсюда.

– Согласен. Не знаю как тебя, – меня здесь ничего, слава Богу, не держит. Я же сейчас, при всех раскладах, – голь перекатная... Я – ролинг стоунз, сегодня и форевер!... Хозяйке не до нас, так что – лэтгоу, детка... Уходим по одному... И хвосты отсекаем... Только вот что, – ты мне скажи на посошок, считали бы мы Пушкина нашим всем, если бы это... если бы он тогда всё же завалил Дантеса и стал убийцей?

– Поэзия выше нравственности.

– Кто сказал?

– Пушкин.

– ...?

– Вяземскому.

19.

Стоял прохладный майский вечер, один из тех удивительных вечеров, благодаря которым всегда случайная в этих отнюдь не фильдеперсовых краях весна начинает самонадеянно, – но чересчур наивно, – считать себя вечной.

Именно в такие вот пьяные, зацелованные любвеобильными, но непостоянными, ветрами вечера очередной (и всё тот же) год-удав обновляет свою дряблую кожу. И старый, до боли знакомый узор его, состоящий из вечных забот и неизбывных тревог, независящих ни от кого причин и вытекающих ни из чего следствий, чаянных встреч и неожиданных расставаний, обидных поражений и незаслуженных побед, – из всего того, чем до краёв наполнены наши суетливые дни и бессонные ночи, начинает блестеть обновлёнными, посвежевшими красками. А старая его кожа ненужными струпьями стыдных воспоминаний опадает в молодую набриллиантиненную зелень. В трын-траву. В траву-мураву. И всё же...

Белая девятка Беллы была припаркована слева от подъезда. Белла села за руль, Зотов, естественно рядом.

– Жду лекцию, – сразу же заявила Белла.

– О хайку? – рассмеялся Зотов.

– Угу.

– Легко, – он опустил окошко на своей стороне, поелозил на кресле и, найдя положение поудобней, начал дурашливым менторским тоном: – Посмотри вон на ту рябину у подъезда. Видишь, ветки дрожат... Но, собственно, что означает это дрожание веток? Что скрыто за этим дрожанием? Мощные перепады давлений и температур, которые вызывают движение громадных воздушных масс? Но мы же не видим этих сил, вызывающих ветер. Видим только дрожание рябиновой ветки. Видим то, что японцы называют "югэн" – лёгкий намёк на непостижимую тайну. Одну из многих, многих тайн Бытия... Это и есть суть хайку – показать, не называя. Намекнуть тому, кто способен всё остальное домыслить. Вот послушай:

бамбук задрожал

и на том берегу и

в руке рыбака

Закрой глаза, представь, – видишь: река на рассвете, пар над водой, прибрежные заросли, одинокий старик с длинным бамбуковым удилищем на берегу... Подул ветерок – зашелестел прибрежный бамбук, клюнула рыба – дрогнула удочка в руках старика. Безжизненный ветер приводит в движение живой бамбук, а мёртвый бамбук приводится в движение живою рыбой. Усердно трудятся инь и ян – свершается Дао.

Двигатель прогрелся, Белла тронула машину от дома, вырулила на проспект и направила её вниз – к мосту, перекинутому через успокоенную плотиной Реку. Наблюдая, как стройные ножки Беллы ловко управляются с педалями, Зотов заметил над правой щиколоткой под срезом её брюк маленькое тату – бабочку, расправившую в полёте свои крылья. Кольнуло нежностью, захотелось провести рукой по бедру Беллы... Весна – зараза...

– Продолжай, продолжай, я слушаю, – усмехнувшись в ответ на его плотоядный взгляд, потребовала она.