Текст книги "Вложения Второго Порядка"

Автор книги: Андрей Сердюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

– Что ж, истории известны такие случаи... Лиля Брик, например, замечательно с двумя – Осей и Вовой – хороводила. Ничего, – справлялась. Правда, один потом не выдержал.

– Что ж, история – дама без комплексов... и ей всё равно. А нам? Когда усилиями наших двух молочных братьев, с использованием криминального и административного ресурса, на базе этого танго втроём стала выстраиваться промышленно-финансовая группа, многие на этой территории любви застонали и кровью умылись...

– Что, – хорошо попёрли?

– Как на дрожжах! Немного энергетики, немного металлургии, немного леса, немного того, немного сего... Выстроили. А во главе всего этого победоносного шествия Люда Пайкина – председатель совета директоров. И вот сейчас они созрели, наконец, до того, что нужен им для обслуживания внутренних операций свой банк, ну, чтобы информация лишняя не уходила и, вообще, удобно это во всех отношениях... Но... С нуля сейчас банк создавать – дело хлопотное. Вот и попала под этот каток Томилова. Решили они её банк на себя переоформить. Сначала хотели по-хорошему, но Томилова рогами упёрлась – ни в какую! Тогда пошли проверки на неё волнами – и налоговая, и КРУ, и казначейство, и управление ЦБ – ну, всякие её проверки организовали с их подачи; даже и по мелочам – ментов вон засылали проверить: надлежащим ли образом служба безопасности банка оружие хранит. Да только, знаешь, как-то отбивалась она до сих пор, и даже огрызаться стала... По моим источникам, есть у неё компроматик на Золотникова. Он, понимаешь, когда впервые избирался, счёт кандидата открыл в банке Томиловой, и, видать, финансирование его предвыборной кампании не очень чисто шло, – уж то, что был перебор средств, ограниченных законом, – это точно. Наверняка, и ещё что-то противозаконное было... Конечно, компроматик не ахти какой, но с учётом, что может он всплыть в момент предвыборной кампании... Знаешь, начнёт кто-нибудь копаться в том, – а кто его в прошлый раз финансировал и что за это потом получил? А чистыми ли были те денежки? А уплачены ли с них налоги? А не в коробке ли из под ксерокса их из конторы выносили? Сейчас дай только зацепиться... Тем более, что Москва как-то вяло к этим нашим выборам пока относится, – не понятно кого поддержит. Вот наша гоп-компания и боится лишнего шороха... У них же все планы под эти выборы рассчитаны, – хотят они за четыре последующих года закрепить и развить свой невероятный успех... Новый-то губенартор...губенатор...тьфу, чёрт... губер-натор сможет назад всё отыграть. И наверняка отыграет! У нас же частная собственность пока только на приватизации власти держится...

– Хотелось бы фамилии, явки, пароли узнать, – промямлил Зотов, но потом ещё раз взглянул на визитку Карбасова и решил по-другому, – хотя... уже, кажется, и не надо... А потом этакая что-то гнусность у меня, Гриша, на душе от твоих рассказов... Противно это всё звучит... как глагольные рифмы...

– А потому что – правда... А правда никогда не стремиться себя покрасивей поцинировать... позицировать...

– Позиционировать...

– Вот, – точно!

– Да ты, Гриша, уже того... кондишен

– Ого, да вы братцы уже тёпленькие, – подтвердила диагноз вернувшиеся Белла, которая, из-за своего отсутствия, не смогла удержать товарищей от недостойного поступка. – Как вам не стыдно!

– Белла, всё под контролем, – успокоил её Зотов.

– Он тебе хоть чем-то помог? – спросила, присаживаясь, Белла.

– Да, конечно... Всё, как я себе и представлял, – подтвердил Зотов, – Ирина в пылу романтической отваги ринулась в последнюю венту карбонариев.

– У, Григорий, – креста на тебе нету! – опять взъелась Белла на Тронова.

– Таки какие, Белла, могут быть кресты после обрезания? – засмеялся Гриша, и его борода вновь растопырилась как веер, на этот раз – в виде дамского театрального. – Будто ты не знаешь.

– Это ты о чём? – возмутилась Белла.

– Я – об исполнении процедур, связанных с принадлежностью к церкви предков, – пояснил Тронов, – а ты – о чём подумала?

– И я о том же, – выкрутилась Белла, – Зотов, а на тебе крест есть?

– Нет, будто ты не знаешь, – ответил ей Зотов.

– Это ты о чём? – вновь возмутилась Белла.

– О том, что я придерживаюсь натурфилософских взглядов, и не вступал покуда в лоно ни одной из церквей, – пояснил Зотов. – Что там у тебя-то в редакции получилось?

– Редактор парит, не хочет материал о моих злоключениях в номер ставить, вернее хочет, но боится... звонит куда-то... согласовать пытается... противно смотреть... ничего святого... будто Бог, в которого ты не веришь, нас покинул... – огорчённо произнесла Белла и пошла к стойке заказать кофе.

– А ты что, Дима, и впрямь неверующий? – вдруг встрепенулся поникший было Гриша, и пододвинул к себе пепельницу.

– Вопрос не очень корректный, да ещё под кабацкий трёп, – ответил с полупьяной задумчивостью Зотов, – но отвечу.... Верить-то, конечно, я верю, потому что никуда от этого не деться – физиология... Но я верю в Бога, который синоним Природы... синоним Первоначала Всего... а вот, что касается веры в вашего живого Бога... отношусь к этому с пониманием и уважением, только, знаешь... ваш Бог – это же такая кантовская тонкая игра, где, если ты принял правила этой игры, то тогда Бог есть, существует... А если не принимаешь этих правил, то для тебя Бога нет, и ты лишь с доброй иронией или скрытой завистью наблюдаешь со стороны на блаженную радость добровольно вовлечённых в эту игру...

– Ты, значит, пока не принял этих правил, – догадался Тронов.

– Не всё сразу... Не сразу... ведь верить в существование Бога, ещё не значит верить в то, что Бог существует, – верно? – отозвался Зотов. – Я же, Гриша, офицер... Хоть уже и запаса... И я же, Гриша, наверное коммунистом воспитывался... Как ты думаешь... Я же не могу так сразу... как эти, бывшие секретари обкомов – вчера воинствующий атеист, а сегодня концепция сменилась, и – бац! – уже в церкви впереди всех остальных прихожан стою с толстой свечкой в руках и крестами себя осеняю... я так не могу... мне-то кому врать?... себе?... зачем?

– Это точно, – понял его Тронов, и спросил у подошедшей подруги: – Белла, а ты Нику Конова помнишь?

– Который в столицу умотал, в "Угольке" обозревателем трудиться?

– Уже оттрудился... он, Белла, крышей подвинулся, как будто в Том Месте останавливался, – сообщил Гриша. – И что характерно, – на религиозной почве тронулся...

– Да ты что! – удивилась Белла. – Он же таким непробиваемым всегда был.

– Был, был... и шалуном был, и шалопаем, и провокатором, – согласился Тронов, и попытался закурить, нервно чиркая зажигалкой. – Да только случилось, что написал он статью, которая что-то в его жизни надорвала... и надо же было ему... надо же было ему эту скользкую тему-то взять... Поднял он, понимаешь ли, вновь этот вопрос... что моральные нормы человеческого общежития должны, мол, встраиваться в механизм прогресса, должны постоянно подвергаться ревизии, подстройке... что здоровый цинизм и прагматизм приносят больше пользы на пути человечества к счастью, чем всё это, как он выразился, религиозное занудство...

– Ну, не он первый, не он последний, – прокомментировал Зотов.

– Это да... да только он, собака, талантлив чертовски... – продолжил Тронов, так и не сумев прикурить сигарету, – он так пишет здорово, что сам потом верить в это дело начинает... может и в тот раз поверил... поверил в то, что оглядки на заветы Моисеевы, да на тезисы, в Нагорной проповеди изложенные, – не отвечают магистральным интересам развития человечества... Короче, вывод у него там, конечно, ницшеанский вышел: нездорово это, мол, что Бог есть, потому что, ведь, если Бог есть, то ничего же нельзя... а как же тогда всё это?... Как человечка-то, к примеру, клонировать, если Бог есть? И тому подобное... Понимаете, о чем это я?... Вернее, он, – Ника...

– О невозможности разрешить противоречия между множеством моральных кодексов и уникальностью Нравственного Абсолюта, – объяснил, пьяно чеканя каждое слово, Зотов.

– Да... Вот... А тут ещё... Мало того, что он это дело опубликовал в "Угольке", так он ещё и в передаче у Белобоковой, – в её ток-шоу "Глаз народа" на эту тему в дискуссии поучаствовал...

– И что с того? – спросила Белла.

– Да может и ничего, – ответил Гриша, – но только... когда он на машине из "Останкино" возвращался, слетел с дороги и – в столб бетонный. Да так, что двигатель его "Опеля" в салоне оказался... Сидит он зажатый и перебитый, кровью истекает, выбраться сам не может, а мимо машины потоком – и никому дела нет... никому никакого нет дела ... Но тут, правда, красные "Феррари" притормозили, а там – сама госпожа Белобокова. Окошко опустила, на Нику глядит, из машины не выходя... До-о-о-лго так глядела на то, как он мучается, и вроде слышал Ника, как она сказала ему: "Неужели, Ника, ты и впрямь считаешь, что в обстоятельствах нашей жизни нельзя найти оснований, чтобы считать себя обязанным делать добро? А? Неужели это так? Ох, и не прост ты, Ника, – как Пруст". А потом рассмеялась вышедшему каламбуру – и по газам! А мимо по-прежнему машины потоком – и никому дела нет... нет никому никакого дела... Но тут, правда, чёрный "Чероки" притормозил, а в нём – попик, который в телепередаче Нике оппонировал. Сидит довольный, краснощекий, сытый, с девками непотребными в придачу. Видать, успел куда-то заехать, – игорный дом или кабак освятить. Поглядел попик на Нику, ухмыляясь, и вроде как сказал ему: "А что, Ника, раб божий, ты и действительно в том убеждён, что не Бог есть мерило Добра и Зла, но волеизъявляющий субъект? А? Действительно так считаешь? Ну, ты, Ника, и даёшь!" И вроде как засмеялся попик, пощипал за ляжки девок, которые ему под рясу лезли, и водиле приказал дальше ехать. А мимо машины потоком – и никому дела нет... нет никому никакого дела ... И всё: подумал Ника – помер уже... да только тут его такая боль пронзила, что очнулся он и заорал: "Неужели и Тебе, Господи, до меня дела нет?!" Сжалился над ним Всевышний, и прислал дорожный патруль со спасателями... и вытащили его... Распилили машину, правда, – и ноги... пришлось ему... того... отпилить... Да... Вот так вот наш Ника стал верующим... Но головой тронулся, – стал на своей инвалидной коляске по всяким госучреждениям ездить со своим диким предложением... ещё и письмами стал заваливать их канцелярии. А предложение его такое: всякому-каждому младенцу при рождении, прямо в роддоме, ампулу под мышку вшивать с ядом, реагирующим на неверие. Чтоб, как только перестаёт человек в Бога верить, тут ему и смерть, – таким образом, на земле останутся, по мнению Ники, только одни верующие. И настанет Рай земной...

– Как она сказала? Ну и крут же ты, как Воннегут? – спросила Белла.

– Нет, она сказала: "Не прост, как Пруст".

– Врёшь ты всё, Тронов, – заявила Белла.

– Чтоб мне никогда в "Идиш цайтунг" не трудиться! Чтоб Ларри Кинг забрал подтяжки, которые мне на Рождество подарил! – божился Тронов. – Почему, мать, не веришь? Чудо свершилось и человек преодолел кризис веры... У всех бывает... Правда, у всех по разному. И со мной недавно было... Ей Богу! Сидели мы как-то в субботу с Петькой Гольдфарбом, – ну, выпивали, гонорар его за приключения оранжевого шишка пропивали... Торопливо пропивали, надо сказать, не без этого... И разговор ближе к ночи у нас постепенно съехал, как водится, с "ты меня уважаешь" до "а кто тебя вообще уважает"... И тут Петька достаёт спичечный коробок, старый такой, с этикеточкой, знаете, – пожарник в каске и лозунг "Берегите столбы линий электропередач от возгораний!" А внизу разные маленькие буковки, и среди прочего напечатано: П.О. Гольдфарб. Пётр Осипович Гольдфарб, то есть. В общем, сразил меня Петька тогда. Ага... А на утру я прикуриваю спичкой из этого коробка. Смотрю, а там... Где петькино фамилиё было, написано ПО Гомельдрев. Производственное объединение... Гомельская древисина. Я даже опохмеляться не стал, – так поражён был! Ну, разве не чудо это?

– Пить меньше надо, – заземлила чудо Белла, взглянув на часы.

– Да ладно ты, мать... Ты же помнишь... – начал о чём-то Тронов.

– Только не надо сейчас нам рассказывать ту кровавую историю про мальчика, который случайно удалил папку с именем "Бог-файл", – сразу осадила его Белла.

– Ну, он не совсем удалил, – напомнил ей Тронов, – он её в корзину отправил...

– Вот, вот... Не надо... Сто раз уже слышали... – упрямилась Белла.

– Ладно, не буду... А скажи мне, мать, который час? – решил сориентироваться Гриша.

– Два сорок, – ответила Белла и заторопилась. – Мне бы ещё в редакцию... Тебя, Гриша, домой завести?

– Какой – домой! Я тоже в редакцию – габототь, габотать, и ещё газ габотать, – с неожиданной бодростью сказал Гриша, и указал ленинским жестом на выход.

– Дима, а ты куда?– вопросительно заглянула Зотову в глаза Белла. – Может быть, тут меня подождёшь?

– Да нет, я лучше по городу поброжу, – одному по чужому городу хорошо бродится, – не посвятил её в свои планы Зотов.

– Ладно. Только, когда нагуляешься, прозвони мне на сотовый.

Они, что характерно – расплатившись (правда не политкорректно – Гриша за всех), вышли на улицу. Белла направилась к машине, а Тронов задержался.

Пожал протянутую на прощанье Зотовым руку, и выговорил:

– Есть предложения – дружить отныне ретроспективами.

– Есть встречное предложение – дружить реминисценциями, – хлопнув Тронова по плечу, изрёк Зотов.

– Интересная мысль, – согласился Гриша Тронов и рассмеялся, потом из бесчисленных кармашков своей сумки достал очки с толстенными стёклами, нацепил их на свой знатный семитский нос и, наконец-то, увидел Зотова.

34.

Собственно, хотелось Зотову не столько прогуляться, сколько где-нибудь присесть, – привести в порядок в режиме нулевого стиля разбегающиеся в разные стороны мысли.

Совсем невдалеке нашёл он уютный дворик. Обычный тихий городской дворик с обязательной детской площадкой: подкрашенные качели, песочница, длинная лавка под пожилой – цветущей по случаю конца мая – дикой корявой жерделиной.

В песке копались двое малышей; следящие за ними бабульки восседали на скамейке, – на солнечной её половине. Обычные овнучанные бабушки, пахнущие всеми этим делами: кипячёным молоком, сдобой, ванилью и валерьянкой, из-за которой трутся постоянно возле их ревматических ног пройдохи коты.

Зотов присел на другой конец лавки, – куда падала мягкая узорчатая тень от старого дерева.

Бдительные бабки оценивающе покосились на него, – он это боковым зрением заметил, только сделал вид, что не заметил, а потом и повернул голову так, чтобы бабки оказались в мёртвой зоне. Но они, видимо, ничего в его облике пугающего, подозрительного и настораживающего не обнаружили, потому и продолжили прерванный появлением незнакомца-чужака разговор:

– Андреевна, а ты сегодняшние Файненшл Таймс читала? – спросила видимо та, что одета была попроще, – шерстяная юбка, вязаная кофта, трогательный цветастый платок – впрочем, может быть, и другая, та что одета была с гораздо большей претензией – серая твидовая юбка, образующий с ней костюм жакет, небольшая круглая шляпка в тон, на руках перчатки, в руках длинный зонт в сером чехле, абсолютно не нужный при нынешних погодах (хотя ненужность вещи как раз и создаёт ауру утончённости).

– Да некогда мне было, Леонидовна, – ответила другая (а, может быть, Зотов-то не видел – и другая) – Нина нынче во вторую, так я в кассу с утра компенсацию выправила, да за одно уж договор по срочному вкладу пролонгировала... Потом опять же в клинику зашла на четверг на зубы записалась и... Что ещё? А, за телефон же оплатила... Так до обеда и пробегала. Не до газет было. А что пишут-то?

– Так насдак вчерашними торгами на сто семнадцать пунктов упал!

– Да ты что! Господи Иисусе! То-то я всю ночь промаялась... от бессонницы. Только под утро и уснула. И сон же снился такой... будто птица я, а взлететь не могу, разбегаюсь будто, – а никак! Оно вот, стало быть, к чему...

Зотов вместо того, чтобы подстегнуть свои мысли, напрячь их, направить в аналитическое русло, размяк от бабкиных воркований, вытянулся в эмпирее угодливого тепла, расслабился на этом остравке спокойствия. Да только не надолго.

Где-то совсем рядом вдруг застукало и забрякало. Сквозь ленивый кошачий прищур Зотов увидел, как мимо – в сторону двух металлических гаражей, стоящих поодаль, пробежал мужик в спецовке и резиновых сапогах. На плече мужика висела офицерская сумка, из которой торчал кой-какой инструмент, – мужик похоже был местным сантехником. А, судя по тому, что в правой своей руке он судорожно сжимал большой разводной (газовый) ключ, – он действительно был сантехником.

Заполошный мужик, испуганно озираясь, быстро шмыгнул в щель между гаражами и там затаился. И, кажется, затаился вовремя, – через какое-то мгновение во дворе с диким – поднявшим жирных ленивых городских голубей ввысь – гиканьем появилась ватага дворовых пацанов. Они, пугая воображаемого врага своим игрушечным китайского производства – вооружением, пронеслись через дворик, заметно искривив своим энергетическим вихрем его пространство. И скрылись за углом дома. И больше не появлялись. Сантехник тоже.

– Ребятня опять Потапова гоняет, – объяснила всё произошедшее одна бабка.

– Судьба у него такая, – промолвила другая.

– Небось, опять школу-то заминировали, вот уроков и нет.

– Да пусть себе гуляют, – ещё своё оттерпят-отпечалят...

– Да-а-а, своего ещё хлебнут... Пусть уж... лишь бы войны не было.

– Лишь бы...

Зотов, осознав, что сиеста его окончательно нарушена, встал. Отряхнулся. Потянулся. Решил пройтись. Любимый мой дворик, ты очень мне дорог, – я по тебе буду скучать...

Эх, заплутать бы!

Да только в этом городе лишь угадывались стёртые черты лабиринтов диковинных и путаных переплетений улиц, улочек, проулков, переулков и тупиков, которыми пытался наделить его при строительстве основной его архитектор коллективное бессознательное.

Новые времена лишили город способности ловить в свои паутины приезжего зеваку. Сколько Зотов не старался заблудиться – всё на какое-нибудь бойкое место выходил, где встречные трафики толпы, где снуют офисные – чёрный низ, белый верх – мальчики и девочки, где ....

– Молодой человек! Молодой человек, можно к вам обратиться? Дело в том, что наша российско-канадская компания... – это оказывается к нему, к Зотову, какой-то развязный вьюноша, похожий костюмом больше на западного проповедника, чем на коммивояжёра, – объявила распродажу. Вашему вниманию предлагается уникальный комплект "Антилох", приобретение которого даст вам возможность сохранить свои сбережения. В комплект входит изящно выполненное кожаное портмоне и металлический браслет. Вот, смотрите... Одеваю... Принцип действия устройство заключается в следующем: браслет выполнен из ферромагнитного материала, из металла той же полярности выполнена специальная рамка, вшитая в портмоне можете пощупать – и как только вы рукой, на которою надет браслет, пытаетесь залезть в портмоне за деньгами, то чувствуете отталкивающий эффект. Это даёт вам возможность задуматься над тем, – а стоит ли совершать покупку и тратить деньги? Вот видите, чтобы деньги достать, нужно определённое мышечное усилие... Молодой человек, подождите, комплект продаётся со стопроцентной скидкой... Всего за пять сольдо... К тому ж, совершено бесплатно вам, в случае покупки, будет подарен вечный фона...

И что уж там этот юноша такого увидел в глазах Зотова, – может быть ненависть и ярость Сашки Аверцева, который в ноябре сорок четвёртого в бою под Будапештом лёг со связкой гранат под прорывающийся через его окоп "тигр"; а может быть боль и непонимание комсомольца Алексея Михайлова, которого зимой тридцать восьмого обливали на пятидесятиградусном морозе в лагере на Колыме водой из пожарного крана обозлённые вертухаи; а может быть страх и восторг старлея Юры Гагарина, которого в консервной банке зашвырнули с Байконура в неизвестную черноту, не особо надеясь на его возвращение; а может безнадёжную тоску парикмахера с Таганки Алёши Акишина, который в чреве погибшей подводной лодки, лежащей брюхом на глубине сто десять метров, чувствовал, как, не торопясь, но бесповоротно, надвигается на него Вечность; а может... – кто его знает, чего он там увидел, да только побледнел он вдруг, вскрикнул, бросил пакет с названным в честь древнегреческого героя прибором, развернулся и побежал, расталкивая руками встречных прохожих.

Он бежал от увиденного им ужаса, а Зотов всё ещё стоял возле какого-то гостранома, огороженный фасад которого подвергался косметическому ремонту.

У ступеней, ведущих к его входу, сидел на раскладном стульчике христарадничавший инвалид. Его разбитые церебральным параличом ноги жили своей жизнью, он – своей. Зотов подал каких-то денег в пластиковую миску.

– Спасибо, – поблагодарил инвалид.

– Тебя как зовут? – спросил Зотов.

– Борисом.

– И как дела, Борис?

– Ничего, – шевелимся. Только вот выселяют. Директор евроремонт затеял, говорит, что в интерьер я теперь не вписываюсь.

– Ничего... образуется как-нибудь. Пожалеет инвалида-то...

– Кто знает... Это я раньше инвалидом был, а теперь я человек с ограниченными возможностями... и помогать теперь мне можно... ограничено...

– Образуется... Всё проходит... Экклезиаст гарантирует... А скажи, Боря, как к музею художественному пройти?

– Гоу срайт элонг зис стрит, тэйк зэ сэконд торнинг он ё райт, – махнул рукой вдоль по питерской Боря, – только, когда То Место проходить будешь – не останавливайся.

– Спасибо, Боря. Пойду я.

– Ну счастливо.

Зотов развернулся и тут вкусил картинку, на которой: сидящая в припаркованной рядом машине "Тойота" знойная креолка подкрашивает коралловые губы, используя зеркало заднего вида.

Если ваши взгляды встретились в зеркале, можно ли считать, что вы обменялись взглядами в действительности? Или вы переглянулись только в отражённой реальности? И будем считать взгляды в зеркале – ненастоящими взглядами? Или настоящими взглядами живущих в зеркале фантомов.

Обычно мы смотрим в чужие глаза, чтобы увидеть свои, отражённые в них. Когда через зеркало наше отражение смотрим в отражение чужих глаз, мы отражённо видим в них отражённое отражение своих отражённых глаз. А в этих четырежды отражённых своих глазах мы видим зеркало, в котором.... Так, – стоп! Уже – отторжение...

В уголке зеркала молодой рабочий, который стоял на высокой стремянке и что-то замазывал над вывеской гастронома, вдруг, потянувшись кисточкой к ведёрку с краской, потерял равновесие и, как кошка – на четыре точки, свалился на асфальт.

Стремянка накренилась и ударила по стеклу витрины, – отражённая в ней улица со звоном разлетелась на большие и мелкие осколки. Как пишут в хрониках, по счастливой случайности никто не пострадал.

Зотов оценил момент и запечатлел мгновение, тоже разбив в своём сознании улицу. Вернее её образ. Точнее образ образа:

улица летит

от разбитых витрин

в зеркальце у лица

А из гастронома вышел, с нехорошей улыбкой на очень местном лице, хмурый по своей сути мужик. Странного вида мужик. В новых чёрных блескущих галошах, но старой и рваной (вата кусками сквозь дыры) телогрейке. Достав из бездонной бизоньей борсетки увесистую связку ключей, он втиснулся в свою "Тойоту", разбудил её двигатель и увёз креолку в бензиновую лазурь своих заасфальтированных фантазий.

35.

Зотов уже целый час пилигримил по музею, – ничего не происходило.

Музеев он не любил. А художественных не понимал. Выставлять столь разнообразные картины в одном месте и в таком количестве – не есть правильно. Художественное восприятие от даже самого достойного полотна в музее нивелируется (глаза-то разбегаются, когда надо бы в кучу), и в итоге главным творцом здесь обозначает себя не художник, а составитель каталога.

Да, это только с точки зрения высоколобых сторонников актуального искусства произведением этого самого искусства считается только то, что попало на выставку (по их разумению выходит, что искусство равнозначно кэшу без вариантов, то есть, было яичко простое, а попало в концептуальную галерею, – стало оно золотое), а вот с точки зрения простого обывателя Зотова, это далеко не так.

Ну никак не хотелось ему уравнивать писсуар, инсталлированный некогда Марселем Дюшаном, с тёплой душевной мазнёй Давида Бурлюка под названием "Деревня", которую он в данный момент с наслаждением созерцал.

Ах, как бы хорошо смотрелся этот крутой коктейль из красно-тёмного краплака, да жёлтого и лимонного кадмия, да зелёно-голубого хром-кобальта, да охры светлой, да марса коричневого, да кобальта синего, да белил цинковых, да сажи газовой, обрамлённый багетом работы неизвестного столяра середины двадцатого века (ага, – искусство только тогда становиться ходовым товаром, когда оно ограничено известными раками, то бишь – форматом), в отсутствии других работ! Яснее бы читалось послание маляра: мир, братцы, не красочен, а аляпист – и тем прекрасен. Эту бы развесёлость, да на финские обои!

Нет, всё же музей да галерея есть для картин погост да кладбище.

И не спорьте.

Вот видишь, читатель, как примитивен в храме изящного случайный филистёр, неспособный оценить тот факт, что – в результате заговора критиков-шаманов жест, поза и концептуальный транс автора уже давно создают тот мутный контекст, в пучине которого наличие самого художественного произведения есть вещь факультативная. Или как говорят сами шаманы: "Автор обязан придавать своей работе в огромной степени профетическое и проектантское значение, тем самым, пытаясь внедриться в жизнь если не реальным, то, хотя бы, концептуально-магическим способом".

Но это всё сказано, конечно, для верхних людей, а не для приматов, – не для Зотовых, с их тупым – "красиво – некрасиво".

Всю эту ботву, чьё сознание уже – слава тиви! – подсажено на ширялово клиповой культуры, нужно ставить на роликовую доску и быстро-быстро катать туда-сюда вдоль стены с картинами, иначе их корчит, иначе они начинают понимать, что им впаривают лажу – так и лавэделательный процесс (читай – прогресс) недолго остановить!

А что Зотов... Нет, он конечно что-то такое мог с чужого плеча вякнуть про черный квадрат, про всё такое... Но сам левее такого вот бурлючного пейзажика, ничего душой не принимал. А любил он аллегории всякие, такие всякие штучки со множество мелких деталей... чтобы не бессмысленные пятна, и чтобы не в лоб медведем на опушке, а с подтекстом, с подсмыслом чтобы... Брейгеля там, всех Брейгелев, ну Филонова, и летающих мужиков Шагала, ещё вот этого... Александра... не помнил фамилию... у него ещё такая вещь есть "Девочка-карусель"... девочка стоит, а у неё вокруг шеи жабо такое... не жабо, а карусель... ярмарочная такая карусель, с лошадками... крутится.

Вот и ему самому, кстати, в последнее время кажется, что вокруг него точно такая же карусель с лошадками крутится, – вроде, как будто и в центре событий он находится, а только нечего от него не зависит... не сам он её, карусель эту, запускает...

А пятна все эти, мазки, кляксы – нет, увольте... Хотя авангард нынче и в королях ходит, но не удивляет и не греет.

И горячо жалел Зотов, что тот мальчик, который мог объявить этого самовлюблённого короля голым, вырос, написал бестселлер "Моими устами", разбогател, обуржуазился и стал вести кулинарное шоу на телевидении...

Загрустив, Зотов перешёл в зал восточного искусства, где на глаза ему сразу же попался, стоящий в центре, постамент с каменным чудо-юдой: голова была у животного львиная, хвост от жирной змеи, а с поджарых боков имелось по широкому драконьему крылу.

Сильно смахивала эта животина на ту, на нотр-даммовскую химеру, что висела у Кастета в студии. Только не сидит она как на фотографии, а лежит, и ещё: у этой твари имелись кое-какие аксессуары. Часть гривы у неё заплетена была в тугую косу и прихвачена обручем, а щербатый хвост в одном месте был обёрнут широкой полосой. В этой полосе по кругу была вырезана цепочка овалов, каждый из которых был внизу и вверху разорван, так, что можно прочитать этот орнамент как повторяющуюся букву X:

XXXXXXXX

Зотову захотелось приласкать бедного мутанта, он провёл рукой по холодному выгнутому хвосту.

– Молодой человек, экспонаты руками трогать запрещено, – в зал с группой посетителей вошла жердеобразная дама-экскурсовод.

– А, скажите, пожалуйста, у вас есть такое же, только без крыльев?

– Нет.

– Жаль, будем искать. А скажите, это Химера?

– Нет, молодой человек, это – не Химера. Это – Гуйму.

– Хуйму?

– Гуйму. Богиня Гуйму.

Дама-экскурсовод подвела свою группу поближе, расположила зевак полукругом и затараторила заученный текст, тыкая с атеистической бессовестностью в богиню эбонитовой указкой:

– Изображение богини Гуйму, культ которой существовал у ряда скифских племён, найдено десять лет назад при раскопках кургана в районе посёлка Даль-Куда. Это высокохудожественное произведение древнескифского искусства изготовлено из красного песчаника и датировано 1 веком нашей эры... Подойдите, товарищи, пожалуйста ближе... Богиня Гуйму, согласно дошедших до нас преданий, создала небо и землю, а также является матерью бесов, которых рождает с утра и поедает вечером. Образ Гуйму аналогичен многим женским божествам народов Сибири и Центральной Азии. Все они являются покровительницами жизни и смерти, а также являются вместилищами человеческих душ, которые из них выходят, а после смерти в них возвращаются. Например, функционально, к Гуйму очень близки буддийская богиня Гуйцзыму – мать бесенят, а также Гурмэй-бабушка – главный персонаж бурятских улигеров. Интересен тот факт, что аналогичный крылатый лев со змеиным хвостом был найден при раскопках древнего буддийского монастыря в индийском штате Уттар-Прадеш. Считается, что это мифическое животное является стражем, который был призван охранять ступу-часовню – это такое, товарищи, культовое сооружение, где монахи совершали свои молитвенные обряды. Индийские учёные относят эту находку к периоду Кушанов...

– Видимо экскурсовод была тайным адептом Гиндера и Бэндера, иначе и не объяснишь, как ей удалось так грамотно изменить своей монотонностью состояние сознания Зотова, усталость которого дополнительным форсажем создала благоприятные условия для того, чтобы из зала всех выдуло каким-то чудным макаром. Оп! – и Зотов стоит, озираясь, один-одинёшенек среди покинутых всеми экспонатов.

– Any body home? – на всякий случай спросил он, что бы заглушить невольный испуг.

– Довольствуйся эхом, – так ему в рифму ответила огромная чёрная тень на дальней стене, взмахнув тенью указки.

– Эй, тётя! Так и до инфаркта...

– Стой тихо, и слушай. Власть...