Текст книги "Мы из спецназа. Лагерь"

Автор книги: Андрей Щупов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Глава 15

Палата, в которую поместили Татьяну с подругой Лизой, располагалась в четвертом корпусе, это Игнат успел узнать достоверно. В лагере утаить что-либо в секрете невозможно, – вот и эту новость нашептал ему знакомый пацан из младшего отряда. И он же предупредил, что девушек постоянно караулит приставленный от Косты амбал. И это помимо воспитательницы, прозванной детьми Крокодилихой, помимо «бугра», выбранного из числа детей.

– Их же, прикинь, сам Папа где-то надыбал. Вот и пасут в три глаза…

Сторожей он, впрочем, не слишком опасался. Больно им нужно сторожить девчонок! – знают ведь, что не сбегут. Тем не менее, детский фильм про Бармалея, в котором Ролан Быков пел о том, что «нормальные герои всегда идут в обход» он помнил прекрасно. Себя Игнат тоже считал нормальным, а потому проходить мимо сверкающей огнями резиденции не стал. Там как обычно гремела музыка и красовались возле чугунной оградки какие-то незнакомые машины, – значит, опять принимали дорогих гостей из города. Маячить у этой публики на виду потребности Игнат не испытывал, а потому, описав основательный круг, обогнул оглушающий ароматами туалет и, миновав складское помещение, вышел к четвертому корпусу. Нужная палата размещалась на втором этаже, но данное обстоятельство Игната также не испугало. Все-таки проведенное в лагере время крепко изменило его. Он давно уже не был тем робким и неуверенным в себе пареньком, что угодил под крыло Любашиного заведения. Теперь уже мог при случае и в рыло сунуть, и обматерить, а уж искусству лазанья по деревьям и чердакам здесь обучали с самых первых дней. Кроме того, проблему облегчало то обстоятельство, что домина был старый, как и все прочие строения в лагере. Рассохшиеся брусья открывали взгляду такие щели, что наверх можно было взбираться словно по лестнице.

Сердце Игната оглушительно билось, он и сам толком не знал, за каким дьяволом приперся сюда, и все же отступать не собирался. Возле старого колодца его как обычно ждала Алена, но он пришел сюда, потому что именно здесь обитала хозяйка загадочных изумрудных глаз – тех самых глаз, которые впервые за последние месяцы заставили его позабыть о вековечном страхе перед Любашей, перед ее прихвостнями. Игнат ненавидел мексиканские слезливые сериалы, презирал книги о любви, но то, что с ним произошло пару дней назад, ничем иным, как любовью, именовать было нельзя. Впрочем, любовью это в лагере не называли, – предпочитали говорить «нравится». Если же девчонка нравилась сильно, говорили, что нравится «жестко». Слово казалось предельно емким, и все понимали, что лучше над такими отношениями не шутить. Иметь свою девчонку и жить с ней считалось нормальным, и Игнат не сомневался, что, подружившись с Танькой, только прибавит себе авторитета. И не беда, что Таньку с Лизкой держат за семью замками, – может быть, это и к лучшему. Если даже Гусаку за нее настучали по ушам, значит, не объявится и других конкурентов. Ну, а в том, что Танька не отвергнет самого Игната, он почти не сомневался. Разве есть какое-то сравнение – Гусак и он! Разница, что называется, улётная. И даже не улётная, а жесткая. Гусак ведь просто трахнуть ее хотел, Игнату же она понравилась по-настоящему…

Он уже оторвался от земли на добрых полтора метра, когда чужие руки ухватили его за ноги, с силой потянули вниз.

– А ну, майна, урод!

Ломая ногти и обдирая живот, Игнат рухнул на землю. В сгущающихся сумерках он разглядел знакомые лица – все того же Шварца с Укропчиком, а рядом с ними Яхена, Дуста и Шнобеля.

– Куда это ты собрался, Натовец? Неужто к бабе своей? – Шварц шлепнул Игната по щеке и тут же, выкрутив руку, усадил возле стены. – Не рыпайся, все равно обломаем.

– Главное – поймали козла на месте преступления! – тоненьким голосом пискнул Яхен.

– Фильтруй базар! Кто это козел? – Игнат попытался было дернуться, но Яхен немедленно пнул его по ребрам.

– На кого хобот поднимаешь, сука! Жить надоело?… Я на тебя давно зуб точу. И не только зуб…

Шнобель гулко захохотал.

– А ты сделай из него Машку. Тогда, может, помиритесь…

В глазах у Игната помутилось от ярости и страха.

– Да мой отец вас пополам разорвет! – он лягнул ногой и, кажется, удачно. Шнобель охнув, схватился за ушибленное колено. Яхен еще крепче прижал рвущегося Игната к бревенчатой стене.

– Что-то, разбуянился он у нас. – Шварц подмигнул Дусту. – Надо бы успокоить мальчугана?

– Предлагаешь взять на душец?

– Ага, пусть полетает в космосе…

Понятливо кивнув, Дуст достал из-за пазухи заранее приготовленное полотенце, с хлопком растянул в руках. Держа перед собой, приблизился к сидящему пленнику.

– Не надо! – догадавшись, что собираются с ним сделать, Игнат с новыми силами принялся вырываться. – Не надо, суки! Клянусь, больше не буду! И к Таньке не полезу…

– Реально, не полезешь. После наркоза к бабам не лазят. – Укропчик скрутил из полотенца подобие петли, ловко накинул на шею Игнату. – Ты, главное, расслабься, сучок. Это ж приятно, в натуре. Полминуты – и ты в космосе! А будешь дергаться, будет только хуже… Яхен, хватай конец!

– Чей? Его, что ли?

– Пошути мне еще! – Укропчик обозлился. – Полотенце, говорю, хватай! И тяни! А вы, уроды, держите крепче…

Операцию отправки клиента в «космос» они практиковали далеко не впервые, а потому все получилось как надо. Пока Шварц придерживал ноги и руки Игната, приятели что было сил натянули полотенчатые концы. Рот Игната судорожно распахнулся, глаза заволокло обморочной дымкой. Эффект погружения в «космос» достигался простейшим образом: полотенце перекрывала не столько кислород, сколько пережимало сонную артерию. Лишенный подпитки мозг немедленно погружался в черное беспамятство. И тот же Дуст прекрасно знал, что стоит немного передержать удавку, и вместо космоса человек запросто отправится к праотцам. В прошлом году один такой случай у них был. Перепили пива – вот и недосмотрели. Пацан не просто уснул, а отключился начисто. Хорошо, что волну гнать было некому, – абсолютное большинство содержащихся в лагере значилось в архивах отдела по делам несовершеннолетних. Дети из неблагополучных семей изначально определялись, как потенциальные клиенты исправительных колоний, а потому претензий Любаше никто не предъявлял. Тем не менее, дождавшись критического момента, Укропчик кивнул Яхену.

– Хорэ, отпускай!

– В ауте козлик, – удовлетворенно произнес Шнобель.

– Ну и что теперь? – Яхен с готовностью принялся расстегивать ширинку. – Опустим урода?

– Не гони лошадей! – Дуст покачал головой. – Вечно у тебя чесотка в одном месте.

– Так хочется же!… И Гусак толковал, что надо наказать козла!

– Гусак в городе, а мы здесь. И потом мы ведь это от него слышали, а не от Папы с Любашей.

– А какая, хрен, разница?

– Разница, в натуре, большая… – Дуст постучал себя по виску. – Пацана зашкварить – дело серьезное. Считай, палево на всю жизнь.

– Да ты же сам в очередь становился!

– Кретин! Я его пугал!

– Так он же козел!

– А ты? Ты не козел? – Шварц молча кивнул на сидящего Ината. – Натовец – пацан дурной, но с пружинкой. Вон как на Гусака кинулся. Ты бы так мог, в натуре?

– А чего мне кидаться?

– В том-то и закваска, что ни в жизнь не кинешься. Вот и не фиг торопиться.

– Что-то я тебя не пойму, – прищурился Яхен, – ты что, против Гусак решил пойти?

– Я не против Гусака, я против спешки.

– Гнилой базар, – вмешался Дуст. – Кончай терки!

– А ты сам-то за что голосуешь? – вскинулся Укропчик.

– Я тоже за наказание, но только по понятиям. Надо, чтобы Папа сам подтвердил свое решение. Тогда и выполним все, как положено.

– Что-то правильные все, аж тошно! – Шнобель гулко высморкался.

– Не правильные, а умные. – Дуст поглядел на Шнобеля со значением. – Насчет отца этот кобел правду вякал. Папахен у него в городе не последняя шестерня. Потому Любаша и выдернула сыночка сюда. У нее явно планы насчет его бати. Вкуриваете теперь политику?

Пацаны молча кивнули.

– И что с ним тогда делать?

– А ничего. Хватаем за руки, за ноги и тащим обратно. А там еще полотенцем свяжем, чтобы в новое путешествие не отправился…

Но утащить Игната они не успели. Внезапно сверху на них обрушился целый водопад воды, а следом за этим последовал истошный вопль, максимально приближенный к ультразвуку.

– А ну, пошли отсюда говна такие! Ща Коста выйдет, поубивает всех на хрен!…

Крик, сопровождаемый холодным водопадом, оказался столь внезапен, что ни рассуждать, ни проявлять героизм пацанва не стала. Все сыпанули в разные стороны – молча и без криков, как это обычно и делалось в лихих делах. И уже через минуту спустившаяся вниз Танька, та самая девушка, о которой с некоторых пор грезил Игнат, уже хлопала по щекам лежащего мальчугана, растирала ему грудь, спешно пыталась привести в сознание. Разомкнув веки и увидев над собой волшебный образ, Игнат блаженно растянул губы. Удивительным образом болезненное беспамятство превратилось в счастливый сон, а потому приходить в себя он не спешил. И когда чуть погодя он оказался у Татьяны в комнате, а потом и в ее постели, все случилось стремительно, без споров и приставаний. Лизка, белобрысая подруга Татьяны, на это время куда-то деликатно удалилась, а Игнат, сливаясь с этой вчера еще неведомой ему девушкой, понимал, что жизнь его коренным образом изменилась. Одурманенный, он даже мысли не допускал, что таким образом с ним попросту желают расплатиться. Лагерь не жил любовью, – центровым чувством здесь был страх, и слабые цеплялись за сильных, угождали им чем могли, надеясь в будущем если не на дружбу, то хотя бы на примитивное заступничество. Татьяне, коренной уроженке далекой уральской деревушки, где каждый второй сидел, а каждый первый гнал самогон из репы и картофеля, терять было нечего. Все они здесь, в России, были занесенные ветром. Она и Игнату объяснила также: мол, был такой фильм «Унесенные ветром», а их жизнь начиналась со слова «занесенные».

– А что хуже? – поинтересовался Игнат. – «За» или «у»? Разве это не одно и то же?

– Конечно, нет! – горячо возразила Татьяна. – Унесенные – означает перемену места, друзей. означает появление в судьбе чего-то нового, необычного… А когда ты занесен, словно снегом или опилками, это значит, что ничего интересного с тобой произойти не может. Ничего и никогда, понимаешь?

– Ага, – хмыкнул Игнат, – кроме обморожения и смерти…

Как бы то ни было, но жизнь Татьяны с самого ее рождения была сшита из лоскутков, означающих последовательные падения. Сначала сел за решетку гулена-отец, потом сгорел единственный дом, а после исчезла мать. Светлых красок, знакомых большинству детей, Татьяна так и не изведала. Жизнь протекала, словно в потемках, когда нужно было поддакивать и подчиняться, когда большую часть времени поглощал монотонный физический труд. И с тем же тяжеленным коромыслом она познакомилась чуть ли не с семи лет, прибирая во дворе и в хлеву, безропотно помогая по дому ворчливой тетке. А после та же тетка пристроила девочку на местную ферму, где приходилось скрести свиней, сыпать им в корыто комбикорм и прибирать пахучее дерьмо. А еще с местным раздолбаем, Пашкой Косым, она в очередь пасла коров, и тот же Пашка, показав ей однажды, как Барон, единственный породистый бык в стаде, покрывает пегую буренку, предложил то же самое проделать и с ней. И снова поблизости не нашлось человека, который мог бы удержать ее пагубного поступка, мог дать добрый совет. Татьяна еще просто не умела спорить, не умела отказывать и давать сдачи, а потому неряшливый Пашка стал первым ее мужчиной. Его трудно было назвать умелым, но он отличался редкостным упорством, и, в конце концов, у него все получилось. А после он же и разнес по деревне шалые слухи, благодаря которым, к юной Таньке немедленно выстроилась очередь незваных ухажеров. И почти все норовили ей угрожать, кое-кто и поколачивал. Самое ужасное, что среди прочих объявился и муж тетки, Яков. Этот, правда, племянницу не бил, даже одаривал дешевыми леденцами, и все-таки жизнь в деревне Татьяне совершенно не нравилась. От кавалеров пахло луком и водкой, а уж разговаривали с ней так, что нормальные слова среди серенького, как мышиный мех, мата просто терялись. В конце концов, из родной вотчины она просто сбежала. По собственному почину, решила устроиться в городе в какое-нибудь училище, а то и на работу. Увы, ни с училищем, ни со школой ничего не вышло, зато она тут же угодила на китайскую подпольную фабрику, где шили спортивные костюмы и клепали дешевую обувь. Год изнурительного труда не дал ей ровным счетом ничего, кроме новых шрамов и синяков. Там же на фабрике, у нее случился выкидыш, что привело ее в неописуемый ужас, поскольку о возможности забеременеть Татьяна даже не подозревала. Впрочем, в логове китайцев она не задержалась, – очередной милицейский рейд выставил ее на улицу, что было воспринято малолеткой с полной невозмутимостью. Она даже не катилась вниз, поскольку ниже скатываться было некуда. Она перекатывалась с места на место, ныряла из одних рук в другие, и ничего удивительного, что вскоре ее подобрала вокзальная мамка. Работа была скверной, но привычной, и Татьяна вновь не протестовала. А позже у вокзальной сутенерши ее забрал прозорливый Папа. Как объяснил он ей – для сценических постановок перед камерой и изображения настоящих лесбийских игр. И он же выдал ей первый в жизни аванс – сто баксов, которые умудренная Танька не стала тратить, зашив за подклад платья. Платье ее вскоре пропало, но горевать она не думала, поскольку здесь ее сытно кормили и даже не били. Та же Любаша всего раз и сунула в рыло, но в сравнении с прежними побоями это было форменным пустяком, тем более, что у драчливой мамки Татьяна в полной мере освоила искусство словесной перебранки, а при случае могла теперь и крепко приложиться кулаком. Она научилась изображать страсть, легко имитировала оргазм, но вот целоваться так и не привыкла. Дурно пахнущие рты кавалеров вызывали у не приступы тошноты, а от слюнявых прикосновений хотелось всякий раз бежать в туалет, хватать мыло с мочалкой и остервенело отмываться. Тем не менее, она ничуть не жалела о том, что попала в лагерь к бандитам. Главным ее приобретением стал Игнат – парень, который по собственному почину заступился за нее перед здешними придурками. В каком-то смысле это было чудом. Никто и никогда еще не пытался за нее вступаться, а потому скорое появление Игната в своей постели она восприняла, как нечто само собой разумеющееся. Это было то единственное, чем могла она отплатить за его поступок, а его бешеные ласки казались ей даже чудными. Разумеется, она их не заслуживала, но ему нравилось ее ласкать, и Татьяна не думала возражать. Это было новое незнакомое ей чувство, и, лежа рядом с его костлявым горячим телом, она смотрела в потолок и, прислушиваясь к музыке, звучащей в груди, глупо улыбалась. И снова он не выдерживал, вздымаясь над ней, начинал исступленно целовать в улыбающиеся губы. Это было смешно, но она не смеялась. Потому что удивительным образом ей тоже это начинало нравиться. Нравилось целоваться, нравилось погружать его руки в сокровенную влажность, нравилось в свою очередь ласкать его самым причудливым образом. Она не называла это любовью, как называл он, но понимала, что случившееся с ней оправдывала всю ее непутевую жизнь. Впервые среди череды бесчисленных падений у нее случился взлет – да такой, что разом закружило голову и живот, и даже вылетевшее из груди сердце тоже норовило вальсировать в воздухе…

Глава 16

Колодец Стас нашел без труда. Старый каменный надолб напоминал издалека обломок зуба, и удивительно, что сохранился еще ворот в металлических ржавых петлях, сохранилась ручка, вращать которую нужды уже не было по причине отсутствия воды, ведра и веревки.

Сначала ему показалось, что Алена не пришла, но уже спустя несколько секунд, прислушавшись к окружающей тишине, он уловил на некотором расстоянии от себя сдержанное дыхание. По всей видимости, девчушка затеяла играть в разведчиков – то ли хотела его огорошить внезапным появлением, то ли сама чего-то боялась. Благодаря наплывшим издалека тучам, вечерние сумерки напоминали уже ночь, а потому раствориться в этой полутьме представлялось пустячным делом.

– Что ж, поиграем… – беззаботным шагом Стас окольцевал колодец, потрогал, рассохшийся от времени ворот и в следующую секунду сам стал невидимым. Таким штучкам их тоже учили в спецназе. При этом в ход шел весь опыт мировых войн – и наработки японских ниньдзя, и навыки китайской разведки, и технологии американских «морских котиков». Всего-то и нужно – знать некоторые особенности человеческого зрения, а также уметь максимально использовать складки местности для сокрытия столь невзрачной материи, как человеческое тело.

Впрочем, испытывать терпение юной следопытки он не стал. Потеряв его из виду, она без того не на шутку встревожилась. Выйдя из-за дерева, за которым пряталась, неуверенно сделала пару шагов в направлении колодца, потом снова шагнула назад. Теперь-то Стас окончательно убедился, что это именно Алена. Но пришла она одна, без Игната, что тоже наводило на определенные мысли. Либо девчушка была безрассудно храброй, либо паренек укрылся в ином месте, не спеша выдавать своего присутствия.

– Эй! – тихо позвала Алена. – Ты где?…

– Я рядом. – Призрачной тенью Стас вырос у нее за спиной. Надо отдать должное девушке, – она вздрогнула, но от крика сумела удержаться.

– Ну, ты даешь! Круто!…

– А я вообще крутой парень… – Зимин повернул голову на шорох среди ветвей, но. Судя по всему, это была обычная пичуга.

– Я вообще-то туговато на ухо, так что учти это, когда подкрадываешься. – Она нервно рассмеялась.

– Это шутка?

– Да нет, это кулак Косты.

– Он что, ударил тебя?

– Ты смеешься?… Это же любимое занятие Косты! И не только Косты.

– Так надо же показаться врачу!

– Уже показывалась, не переживай.

– И что?

– Сказал, что контузия средней тяжести. – Алена бодро улыбнулась. – Со временем пройдет.

На некоторое время у колодца повисло неловкое молчание.

– А где твой кавалер? – Стас покрутил головой. – В смысле – Игнат?

– Откуда мне знать? Обещал придти, но не пришел. – Она пожала остренькими плечиками. – И потом он – не мой кавалер.

– Чей же?

– Да есть тут одна сисястая…

– Ревнуешь?

– Еще чего! – она строптиво взбрыкнула головой.

– Ладно, это все лирика. Давай рассказывай, что тут у вас творится.

– Ничего не творится, с чего ты взял?

– Ну, я же вижу. Не лагерь, а гадюшник какой-то. Кстати, до сих пор так и не понял, где у вас тут кормят детей. Здание столовой вроде есть, но там у вас ящики какие-то, тюки. Ни столов, ни стульев.

– Все правильно, чего нас кормить? Сами прокормимся.

– То есть как?

– А так. В каждом корпусе свои дежурные, они у нас – вместо начальников и воспитателей.

– Погоди, погоди! А где же воспитатели?

– Зачем они нам? – Алена хмыкнула. – Мы что, не взрослые? То есть одна воспитательница вообще-то наезжает временами, но лучше бы ее совсем не было. Мы эту гадину Крокодилихой прозвали.

– Крокодилихой?

– Ага… Да ты должен был ее видеть. Это она в городе на работу заманивает и путевки распределяет. Тощая и щербатая.

– Кажется, видел такую.

– Ну, вот. Что-то вроде курьера между Папой и городом… – Алена поежилась. – Так что с питанием у нас полный нормалек. Дежурные за сухим пайком бегают, а актив распределяет.

– Актив – это, я так понимаю, команда Гусака?

– Ну да, они самые. Первые из Папиных шестерок. Гусак, типа, главного кучера, а Шварц – лагерное кормило.

– Это повар, что ли?

– Какой там повар! Поваров мы здесь сто лет не видели. Просто раздает продукты, за порядком присматривает, дежурных назначает. Тех, кто плохо себя ведет, на сухари сажает, а своим, понятно, бациллу пожирнее выдает.

– Ну, вы даете! Это же верный гастрит!

– Подумаешь, беда! Зато от голода не помираем. Да и какой там голод! Посуда есть, вода тоже, лес – под самым боком. Так что, если кому не хватает, туда бегают – травку щиплют, ягоды с грибами.

– Прямо как в войну! – Зимин покрутил головой. – И что, никто не жалуется на такую житуху?

– А чего жаловаться? Дома-то еще хуже! Клей да водяра – вот и вся пища… И кому жаловаться, чудила! – Алена фыркнула. – Те, кто может жаловаться, здесь не живут.

– Даже ты?

– А я тем более…

Стас некоторое время изучающе всматривался в лицо девушки. Похоже, для откровенности она вполне созрела. Это чувствовалось по той готовности, с какой она выкладывает подноготную лагеря. При этом смотрела на него странным напряженным взором. То ли собиралась послать куда подальше, то ли расплакаться.

– Что ж, тогда рассказывай дальше.

– Чего это я должна рассказывать!

– Кто же, если не ты?

Она прищурилась.

– Слушай, а ты часом не мент?

– Почему ты так решила?

– Да больно уж много разных примочек. И дерешься жестко, и не ругаешься… Может, ты вообще сюда за показаниями явился? Детишек поспрашивать, за активом понаблюдать?

– А если и так, что тут такого?

– Ничего. – Она мотнула головой. – Только подписывай на свидетеля кого другого! А мне еще жить хочется.

– Это я уже слышал от Игната.

– Теперь и от меня услышишь.

– Интересное кино! – Стас усмехнулся. – Зачем тогда позвала? Не в любви же признаваться?

– А может, в любви? – она дерзко посмотрела ему в лицо, и в темноте отчетливо блеснули ее глаза. – Может, ты мне реально нравишься?

– Реально, жестко… – он покачал головой. – Жаргончик тут у вас!

– А поживи здесь подольше, и сам научишься говорить по-человечьи.

– Значит, считаешь, свой язык человечьим?

– Каким же еще!

– Странно, я-то думал, человеческий язык – это язык Чехова, Толстого, Камю…

– Да ладно гнать-то! Сам-то читал когда-нибудь своего Толстого?

– А ты?

– Пробовала однажды. Про Каренину. Только до половины и осилила. Остальное просто перелистала.

– Неужели скучно?

– Да вранье там одно! Сопли да слюни!… Нашла из-за чего под поезд бросаться!… – Алена гулко хлопнула ладонью по древесному стволу. – Ее бы сюда, к нам! Да чтоб мужики хором попользовали, вот тогда я бы поглядела, как она под поезд полезет.

– Думаешь, не полезла бы?

– Еще бы! Здесь на жизнь по-другому начинаешь смотреть. И на сопли разные внимание не обращаешь. Потому как смысл жизненный доходит.

– Ого! И в чем же этот смысл?

– А в том, что мужики – все суки и уроды вонючие, из-за которых ни вешаться, ни под поезд бросаться не стоит. И в том, что правда всегда на стороне сильных и богатых. Потому и жить надо вблизи бабла и тех, кто запросто может открутить твоим врагам головенки.

– Значит, ты и меня за этим позвала? – Зимин усмехнулся. – А что? Я ведь тоже мужик. Стало быть, из тех, кого ты зовешь суками и уродами. Ну?… Что ответишь?

Алена молча отвернулась.

– Послушай, – Зимин тронул ее за руку, осторожно погладил по худенькой спине. – В самом деле, брось дурить. Если хочешь защиты, не устраивай тут шпионских секретов. Может, я и урод, но я тебе не враг, это точно.

– Тогда кто ты?

Зимин пожал плечами.

– Тот, кто собирается вам помочь: тебе, Игнату, другим ребятишкам.

– А ты это сумеешь?

– Почти наверняка… – он вздрогнул от неожиданного толчка. Крепко обхватив его, Алена прижалась к нему, ткнувшись носом куда-то под мышку. – Эй, подружка, ты чего?

– Ничего! – хмуро пробурчала она, но рук не разжала.

Уловив дрожь ее тела, Стас догадливо коснулся ладонью ее лица, без особого удивления ощутил жаркую влагу. Впрочем, сдержанности ее можно было позавидовать, – она не рыдала и не всхлипывала, – плакала абсолютно молча.

– Я помогу вам, – тихо, но твердо, произнес он, – обещаю. Но для этого ты должна рассказать мне все, что знаешь… Ну так что? Как они вас тут удерживают? Не забором же, правда?

– Они… Они шантажируют нас! – глухо выдохнула она. – Всех, кто здесь живет.

– Да чем вас можно шантажировать-то?

– Кино…

– Какое еще кино?

– Эти козлы порнофильмами промышляют. Ну, и нас, понятно, снимают. В резиденции у них студия – спальня огромная, бассейн, куклы надувные… А иной раз под богатеньких буратин подкладывают. Начальство оно ведь тоже молоденьких любит. Приспичит, – могут заказать и восьмилетку! Ты думаешь, для чего мы здесь? А вот для того самого! Мы тут все до единого статисты! Ходячие вагины! Живой товар порнорынка!

– Спокойней, дружок, спокойней!

– А я всегда спокойна. – Она все-таки не выдержала и всхлипнула. – Как грузовик!

Спина ее ощутимо дрогнула, и Стас прижал Алену к себе покрепче.

– Значит, это тот крючок, на котором вас держат?

– Не только.

– Что же еще? – Зимин старался говорить осторожно, боясь спугнуть откровение девочки. Тема, как ни крути, была более чем скользкой. Даже удивительно, что Алена заговорила с ним. Видать, допекло. Но в любой момент она могла вновь замкнуться. Подобные вещи Стасу были знакомы.

– А еще… – Алена порывисто вздохнула. – Еще они убивают.

– Как это убивают?

– Очень просто. Многие из ребят уже исчезли.

– Погоди, погоди! – Стас даже чуточку встряхнул свою собеседницу. – Что ты такое говоришь? А родители? Они-то куда смотрят?

– Какие родители? Ты что, в Артек приехал? Здесь же сплошной беспризор! Если и есть родичи, то рады, что с рук сбагрили. А малолеткам что? Сухарями кормят – уже счастье!

– Но у тебя-то с родителями все в порядке?

– Я – особый случай… – Алена немного помолчала, чуть тише пояснила: – Меня еще в прошлом году заманили. Сняли на пленочку, а потом еще на одну и еще… Игнату тоже снимки показали – тем и зацепили. Так что теперь и не дернешься. В случае чего могут и выкуп попросить. А заартачимся, – шантажировать станут, пленку родным покажут.

– Ничего не понимаю! Вы-то чем думали когда в этой порнухе снимались?

Алена резко отстранилась от него, закатав рукав, поднесла к самому лицу руку.

– А это видел? Или не знаешь, какой самый надежный поводок?… А еще анашу раздают, таблеточки с порошками. Потому и не решается никто уходить. Мы здесь все железно повязаны. Кого наркотой держат, кого страхом, а кого пленочками. Потому и слушаемся, как солдатики. И попробуй откажи тому же Косте! Сначала кости поломает, а после и вовсе утопит в каком-нибудь болоте…

Некоторое время они помолчали. Алена переводила дух, а Стас осмысливал услышанное.

– На фильмах они, кстати, хорошо зарабатывают. Ленты за кордон переправляют – в Европу и на Ближний Восток. – Девушка сипло рассмеялась. – Так что я тоже теперь кинозвезда. Небось, в десятках стран на меня дрочат.

Стас поморщился.

– Насчет Европы с Востоком откуда знаешь?

– А что тут знать? Не такой уж большой секрет. Слышала краем уха.

– И что, никому не пытались жаловаться?

– А кому? Родителям, что ли? Папе с мамой? – она хмыкнула. – А если ты о ментах, так они к нам тоже регулярно наезжают. Еще и ходят, выбирают среди младшеньких. Уличные-то лярвы им давно приелись. Экзотики хочется.

Голос ее снова дрогнул, и Стас понял, что она держится из последних сил. Может, и на эти откровения ее подтолкнуло затянувшееся одиночество. Когда никто не жалеет, когда вечно приходится быть злым и встопорщенным, поневоле ищешь сочувствия. Вот и бросилась к нему, даже не просчитав толком последствия. А может, все-таки почувствовала своей женской интуицией, кто он есть и чего стоит…

– Мне от них уже не уйти. – Горячечно прошептала она. – А даже если уйду, – обязательно вернут. У них же все кругом схвачено. А там либо опозорят, либо прикончат…

– Этого не случится, – пообещал Зимин. – Я помогу тебе…

– Я тебе верю, – она неожиданно обхватила его за шею, склонив к себе лицо, жадным поцелуем впилась в губы. Тело ее затрепетало, подаваясь навстречу, и в этом тоже угадывалась не столько животная тяга, сколько желание ощутить вблизи мужскую надежную силу. Слишком много вокруг было хамства и предательской похоти. Она и впрямь уже не была девочкой, потому и нуждалась в опоре, потому и тянула его к себе.

Все произошло здесь же у колодца – произошло с пугающей стремительностью. Наверное, это было нужно им обоим. Алена таким образом рассеивала свои затянувшиеся страхи, Стас же спасался от одиночества, видя в этой порывистой девушке всех тех, кого он потерял в том злополучном вагоне. И теперь, жадно лаская худенькое тело Алены, он на самом деле ласкал своих погибших подруг. Он знал, что был нужен им. Теперь он нужен был этой девочке. Все объяснялось чрезвычайно просто: ни отец, ни мать защитить ее не могли, значит, должен был защитить он…

Когда все завершилось, и Стас перевернулся на спину, Алена склонилась над ним, рассыпавшимися волосами накрыла его лицо. Губами пробежалась от подбородка ко лбу, едва слышно шепнула:

– Тебе не было противно?

– Противно?

– Ну да, связываться с такой, как я?

– Глупая, – Зимин прижал Алену к себе, устремившись глазами в ночное небо, подумал, что даже на такой элементарный вопрос ответа ему не найти. Видимо, жизнь шла своим чередом, из плоских сфер переходя к мрачноватым объемам, и отвечать весело он, в самом деле, был не в состоянии. Потому что понял, что же в скором времени ему предстоит совершать. А предстояло ему снова убивать и убивать – безо всякой жалости, пуская в ход все свои зловещие навыки. И сердце его заранее каменело, ежилось от дурных предчувствий, однако ничего изменить он уже не мог.