Текст книги "Ужин с шампанским"

Автор книги: Андрей Яхонтов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Кино

Крылатый гигант с ревом взмыл в воздух, и Мухин почувствовал себя свободным и одиноким. Никогда они с женой не отдыхали поврозь, всегда вместе, а тут – надо же – не совпали отпуска. И еще этот самолет – Любочка летела впервые, на поезд билетов не достали, а путевка горящая. Конечно, волновалась, но, чтоб Мухина не огорчать, виду не показывала.

Мухин вернулся в опустевшую квартиру, убрал посуду, которую так и бросили на столе после обеда – торопились, боялись опоздать. Еще подмел пол. Больше никакого занятия придумать не сумел. Часы показывали только половину пятого, надвигающийся вечер пугал обилием ненужного свободного времени. Остро захотелось сделать что-нибудь, что принято делать, когда пытаешься заглушить грусть и непокой.

Мухин представил, как он садится в кресло у журнального столика, наливает в рюмку коньяк, закуривает. Так это изображалось в фильмах. У Мухина не было ни кресла, ни журнального столика – в однокомнатной квартире не больно-то размахнешься. И сигарет дома не держали: пять лет как Мухин бросил курить. Оставалась «Экстра» – непочатая бутылка в холодильнике. Мухин извлек ее, запотевшую, мокрую, как ледышка, но на этот раз представил уже другую картину: у кухонного стола он опрокидывает рюмку, кривится, закусывает соленым огурцом… Что-то мрачное, пугающее привиделось ему в этом.

Тут осенило: в кинотеатре неподалеку новый фильм, все обещал Любочку сводить. И хоть одному идти было неловко, будто данному слову изменял, успокоил себя тем, что необходимо отвлечься, развеяться.

Очередь к кассе тянулась длинная. Мухин даже заколебался, стоит ли толкаться – жарко, душно, и вдруг, откуда ни возьмись, – Мерзликин. Когда-то они вместе работали, квартиры от завода в одном доме получили. А потом Мерзликин с завода ушел, устроился механиком в кинотеатр.

– Пошли, проведу, – сказал Мерзликин. – А ты чего один?

– Да вот, Любу отправил…

Миновали контролера, остановились.

– Значит, гуляешь? – игриво подмигнул Мерзликин.

– Ну что ты, – пожаловался Мухин, – грустно, Саша. Я сюда пришел, чтоб не напиться. Бутылка в холодильнике как магнит тянет…

– Может, пивка со мной? Тут в буфете холодное, – посочувствовал Мерзликин, но, взглянув на Мухина, крикнул администратору: – Тетя Маша, поставьте другу моему стул в проходе.

Фильм был интересный, про любовь. Мухин увлекся, несколько раз ловил себя на том, что волнуется за героев, а не за Любочку – как она долетела? – и чувствовал легкую виноватость.

В конце фильма, когда герой признался героине в любви, та прошептала: «Запиши мой телефон». И продиктовала его, Мухина, номер.

Мухин насторожился, а героиня, словно для того, чтобы усилить его изумление, вновь повторила столь хорошо знакомый набор цифр.

Фильм закончился. У выхода Мухин снова повстречал Мерзликина. Рассказал ему о забавном совпадении.

– Ну твой, ну и что? – пожал плечами Мерзликин. – Давай портвейна купим.

– Нет, – замотал головой Мухин. – Мне домой надо, жена должна звонить.

– Не дозвонится, – усмехнулся Мерзликин. – Сейчас зрители начнут трезвонить.

– Какие зрители? – не понял Мухин.

– Ну, которые с актрисой захотят познакомиться. А ты как думал? Миллионы этот фильм уже посмотрели. А может, пойдем к тебе? – Он перешел на деловой тон. – Ты говорил, «Экстра» непочатая? У меня как раз полчаса до следующего сеанса.

– Нет, не обижайся. – Мухину было неудобно, он чувствовал себя обязанным Мерзликину: все-таки провел без очереди и бесплатно.

– Ну хоть два рубля дай, – сказал Мерзликин.

Подойдя к дверям квартиры, Мухин услышал, как разрывается от звона телефон. Вбежал, схватил трубку.

– Можно попросить артистку Светлову? – услышал он хрипловатый голос.

«Началось», – подумал Мухин.

– Вы не туда попали, – сказал он.

Снова раздались звонки.

– Вас вызывает Париж, – предупредили Мухина.

– Вы ошиблись! – крикнул он. – Не соединяйте.

– Савелий, это Бельмондо говорит, – прорезался голос с нерусским акцентом. – Ты чего делаешь?

– Я не Савелий, – сказал Мухин.

– Понятно, – не расслышал Бельмондо, – приезжай сюда, тут весело.

– Вы не туда попали, – громко и внятно произнес Мухин.

«Вот кино, знала бы Любочка, – подумал он. – Бельмондо, Париж, Светлова…».

Следом позвонил Смоктуновский.

– Слушай, Савелий, мы к тебе собираемся.

Мухин хотел увильнуть, мол, срочно убегаю, но вдруг решился – а, была не была, пусть приедут. Есть чем встретить – консервы «судак в томате», сосисок накануне полкило купил. И корыстные соображения примешались: дочка фотографии артистов собирает. Вернется из пионерлагеря, а ей сюрприз – автографы, о которых она и мечтать не могла.

Снова зазвонил телефон. Жена.

– Любочка, у меня такие новости, – стал торопливо рассказывать Мухин. – Если бы ты только знала, кто ко мне сейчас придет. Я тебе по секрету скажу, – он понизил голос, – по возвращении тебя и Маринку будет ожидать приятный сюрприз.

– О чем ты говоришь? – забеспокоилась жена.

– Нет, молчу, молчу, чтобы не сглазить, – ласково захихикал Мухин.

– Витя, у меня сердце не на месте после разговора с тобой. Я чувствую, мне нужно быстрее возвращаться.

– Не надо, отдыхай, все хорошо.

В дверь позвонили.

– Любочка, извини, не могу сейчас разговаривать! – крикнул Мухин и побежал открывать.

На пороге стоял Мерзликин с двумя незнакомыми мужчинами и нетрезво улыбался.

– Здесь проживает знаменитая кинозвезда? – спросил он и захохотал, а потом добавил: – Да и тебе все веселее, чем одному.

– Эх ты, – вздохнул Мухин и пошел на кухню, к холодильнику.

Открытие

Галогенов не ожидал, что опыт пройдет гладко. Но результат был налицо – никому, кроме него, Галогенова, не известный химический элемент находился в запотевшей пробирке. Еще одна клеточка периодической системы Менделеева была заполнена!

«Назову элемент в честь себя – Назарием, – решил Галогенов. И размечтался: – Премию, наверно, огромную дадут, катер куплю».

– А какая слава! На весь мир! – вслух сказал Галогенов.

Но вдруг тень сомнения набежала на его возбужденно раскрасневшееся лицо.

– Слава… – неуверенно повторил он.

Это означало: появятся биографы. Исследователи. Они будут шаг за шагом изучать его жизнь, извлекая на всеобщее обозрение новые и новые подробности.

Так, станет известно: в школе по химии Галогенов перебивался с двойки на тройку. И, пожалуй, странным покажется, что для углубления познаний он избрал институт, который готовил специалистов-химиков. Вряд ли биографы установят, что причиной подобного поступка Галогенова был маленький конкурс на вступительных экзаменах. Но они наверняка раскопают в одной из институтских ведомостей фальшивый зачет по органической химии. Его вписал против фамилии Галогенова Сережка Ваннадиев, когда экзаменатор отлучился из аудитории. Сережка был другом Галогенова и знал: тот не петрит в длинных уравнениях реакций.

Потом всплывет фиктивный брак (чтобы не услали по распределению). Развод. И последовавшая за ним женитьба на дочери директора института, где Галогенов теперь работал.

Первые шаги на службе давались ему с трудом, он начал опасаться, что переоценил собственные возможности, но по счастливой случайности под началом у него оказался Сережка Ваннадиев, который отлично писал квартальные отчеты, готовил планы отдела и даже в порядке личной инициативы взялся разработать основные теоретические положения будущей диссертации институтского однокорытника. Когда работа была закончена, Галогенов отбыл в творческий отпуск на дачу, где в домашней лаборатории тестя хотел подтвердить эти положения практически.

И вот опыт удался. Однако чем больше думал Галогенов о своем грандиозном успехе, тем очевиднее становилась подстерегавшая опасность. Узнают, например, что лотерейный билет, на который выпала «Волга», был куплен уже после тиража по высокой спекулятивной цене.

За ремонт дачи рабочим чем платил? Спиртом. По три литра в день из лаборатории выносил. А главное, выплывет наружу страшная тайна: в огромном сарае на участке Галогенов оборудовал современный хлев, и основные средства существования получал от торговли свининой.

Галогенов взглянул на часы. Как раз в это время жена должна была задать свиньям корм – синтетическую красную икру. Галогенов изготовлял ее при помощи сконструированной Ваннадиевым, но еще не введенной в эксплуатацию и потому тайно перевезенной на дачу машиной. Исходными материалами для производства икры служили морковь, канцелярский клей и солярка.

«И что изобретение в личных целях использовал, пришьют, – с тоской подумал Галогенов. – А это уже уголовщина…».

Он уже занес руку – грохнуть запотевшую пробирку об пол, но вошла жена.

Вдвоем они покормили свиней и вышли на свежий воздух. Свиньи были упитанные. Галогенов заметно повеселел.

– Как ты думаешь, Танюша, – сказал он. – Что, если покупку катера временно отложить и подыскать парочку хороших биографов?

Не привыкайте!

Проснулся от того, что за стеной затарахтел, будто мотоцикл, неисправный кран. Стена его комнаты примыкала к ванной в соседней квартире, сильно умный архитектор придумал такую планировку.

Вскочил в ярости, готовый стену проломить и тряхануть того, кто с крепкими нервами каждое утро умывается ни свет ни заря. Но сам себя осадил: было даже неплохо, что разбудили, – нужно бежать в поликлинику, лаборатория до десяти, а без справки не дадут путевки на турбазу – и тогда прощай горные лыжи и Новый год с Натальей в альпинистской палатке.

Побрился, натянул куртку, перепрыгивая через две ступеньки, спустился вниз. Время не поджимало, просто приятно было поразмяться, вот и скакал – вместо обычной зарядки. Отомкнул ячейку с номером своей квартиры на металлической дверце. Обе утренние газеты лежали на месте. «Надо бы захватить, а то опять исчезнут», – подумал он, но не сделал этого, не хотелось занимать руки даже пустячным предметом и тем отягчать энергичную легкость тела.

Улицу, понятное дело, уже с неделю не убирали: к троллейбусной остановке шел осторожно, едва переставляя ноги, – под снегом гололед, не хватает только перед отпуском навернуться.

Людей на остановке скопилось много. Слабонервные не выдерживали, пытались остановить такси. Машины ехали мимо. Очередь возмущалась.

– Надо же, как снег повалит, никуда добраться нельзя. Впору самим лопаты брать и дороги чистить…

«А что, а что, и возьмите», – чуть было не подначил он недовольных, но сдержался. Нехорошо. Сам-то никуда не опаздывает, а народ спешит, нервничает. Блаженствовал, подставив лицо крупным снежинкам и почти задремывая: какое счастье, зима, морозец, впереди – десять дней фантастического горного отдыха… И Наталья рядом. Неужели сбудется и они уедут вдвоем?

Троллейбус подкатил до того туго набитый, что, казалось, вот-вот лопнет и развалится. Он и не пытался в него втиснуться. Ждал. В следующий – этот тоже пришел не скоро – удалось-таки влезть, правда, самым последним, нажав на выпиравшую из дверей человеческую массу грудью и животом. Но на нижней ступеньке уместился. Двери сомкнулись, сдавив его локоть будто тисками. Он зажмурился от боли. Остатки сна и мечтаний шелухой слетели с ленивого, еще не включившегося на полную катушку разума. И не предполагал, что у этих створок мертвая хватка. Резиновые прокладочки вроде. Ан нет, голый металл. Хорошо, куртка толстая, смягчала жим капканьей стали.

Едва притормозили и дверные челюсти его выпустили – соскочил, согнулся, стал пострадавший локоть массировать, и боль слегка поутихла.

Но нет худа без добра. Пока приходил в себя, троллейбусы пошли чаще. И он сел в относительно пустой, правда, теперь уже опаздывая. Пассажиры сдавливали не так сильно, как металл, но все равно, если бы он был тюбиком пасты, выжали бы до капли. К тому же и тащился караван-сарай, как он сам про себя называл этот вид муниципального транспорта, черт знает до чего медленно, словно тоже боялся поскользнуться. А может, просто троллейбус попался старый, неповоротливый, больной. Задняя дверь тарахтела, как неисправный кран, буксовала, но сомкнуться не могла.

– Не держите дверь. Кто там держит? – в микрофон сердился водитель.

– Никто не держит, езжай давай, – отвечали ему вразнобой несколько голосов.

– Пока дверь не закроете, не поеду, – свирепел водитель.

– Помоги ей, а то грыжу заработает, – пошутил кто-то из глубины.

Мужики дружно начали толкать дверь, створки ее с лязгом распрямились. Троллейбус дернулся.

На следующей остановке повторилась та же история.

– Кто там хулиганит? Ну-ка, уймитесь! – требовал шофер.

– Да кому хулиганить, опаздываем все, – взмолилась женщина в вязаной шапочке, сбившейся набок.

– Прекратите! – не слыша ее, настаивал шофер.

– Заклинило твою дверь!

– Так ведь и будем стоять, – упорствовал шофер.

– Эй, водитель, ты нас не серди, а то обругаем тебя хором, – выделился из общего нестройного гула мужской дискант.

– Хором – это ничего, лишь бы не хуже, – весело откликнулся ему задорный женский.

Водителя, видно, взбесило, что люди веселятся, он выскочил из кабины и вдоль машины побежал к задней площадке.

– Ага, сломали дверь! – закричал он. – Доигрались. Все вылезайте, в неисправной машине никого дальше не повезу!

– Так их, правильно, сынок, – поддержал шофера небритый старичок в потертой ушанке.

– Как это – не повезу? Ишь ты! – зашумели остальные. – Ишь, раскричался!

Он взглянул на часы. Время катастрофически утекало.

– А вот и не повезу. Все вылезайте! – еще раз осмотрев дверь, закричал водитель. – Чего стоите! Глухие, что ли?

Поднялся гвалт.

– Как это? Не имеешь права!

– А вот и имею! Ты из открытой двери на ходу выпадешь, а мне потом отвечать?

– Не на прогулку едем, – опять отделился от общей массы знакомый мужской дискант. – Колеса не сломаны – и езжай.

Он вытянул шею и увидел его обладателя: здоровенного мужчину в пальто нараспашку.

– У себя на службе правила устанавливай, дурья твоя башка! – заорал шофер. – Если у телевизора лампочка какая перегорит, то ведь он все равно неисправным будет! А тут дверь не действует! Все вылезайте!

– Ух, молодец! – передернул плечами небритый старичок в потертой ушанке.

Женщина в окончательно сползшей вязаной шапочке пробралась к задней площадке и напала на безмятежно уперевшего руки в бока шофера.

– Часами на остановке стоишь, ждешь – не ходят троллейбусы. А тут сели – и нате пожалуйста, сходи.

– Сходи-сходи, – ухватился за последнее слово шофер.

– Чем вопить, взял бы да починил.

– Нечего из парка выезжать, если неисправный, – поддержал женщину мужчина в распахнутом пальто.

– Езжай, не выпадем! – пообещало сразу несколько голосов.

– Не выпадете, так простудитесь, – огрызнулся водитель. В голосе у него, однако, прозвучало сомнение. Зевнул, тряханул дверь, она захлопнулась.

– Сразу видать, рабочий человек, все у него ладится, – восхитился старичок.

Поехали, но дверь сомкнулась неплотно, в проем задувал ветер, заносил снежинки.

Он и вправду покашливал, когда входил в поликлинику. Как бы не послали на флюорографию. С них станется! Сдерживая дыхание, постучал в дверь лаборатории.

– А вы опоздали, – ответила девчонка-соплюха в белом халате. – Мы до десяти кровь из пальца берем.

– Сейчас десять минут одиннадцатого.

– Вот я и говорю – опоздали. Все отправлено уже. Завтра приходите.

– Я завтра в утреннюю смену, – сделал попытку ее умилостивить он.

– Тогда послезавтра.

Он вышел на улицу. Постоял возле сугроба, ковыряя кофейного цвета снег носком ботинка и вспоминая, какие еще дела сгруппировал на утро. Ах да, перед отъездом надо бросить поздравления родным и знакомым. Направился к газетному киоску. За стеклом висела табличка: «Киоскер болен». В двух других киоскеры наличествовали, но не было поздравительных открыток.

– Хватились! Они за месяц до Нового года кончаются.

Уже не надеясь, свернул к магазину канцтоваров, который зачем-то переименовали в «Оргтехнику». Здесь открытки на витрине лежали веером.

– Только они все надорванные, – предупредила продавщица.

– Тогда давайте набор с конвертами, – вздохнул он.

Эти были и подороже, и не такие красивые. Но что делать? Она отсчитала десяток, как он просил, и завернула стопку в грубую серую бумагу.

В булочной купил хлеба. Взгляд прилип к застекленному прилавку с тортами. Вечером обещала зайти Татьяна. Надо наконец сказать ей, что он уезжает. Хоть так, тортом подсластить. Она-то рассчитывает встретить Новый год с ним.

– Свежие?

– Свежие, – ответила продавщица. – Только тесьма у нас кончилась, коробки перевязывать нечем.

Он все же купил. Сперва нес коробку на ладони, как птицу, которую собираются выпустить, потом осторожно, боясь смять, прижимал к талии, потом ставил на снег и давал затекшей от напряжения руке отдохнуть.

В подъезде поставил торт на ступени, отомкнул металлическую дверцу секции. Газет не было.

Дома попил чаю, торт начинать не стал. Сел за стол и написал первую открытку.

«Поздравляю Вас. Надеюсь, что в следующем году нас ожидает другая, не такая жизнь».

Хотел вложить открытку в конверт. Все конверты были без клапанов. Будто мыши неровно, клочьями обгрызли.

Он рванулся одеваться. Открытки с конвертами снова замотал в грубую серую бумагу. Но глянул в окно и расстегнул куртку: народу на остановке толпилась тьма.

За стеной затарахтел кран, это вернулся после утренней смены сосед.

Он сел и откинулся на стуле. Подумал: «Чем эти троллейбусы, куплю себе мотоцикл. Денег, если не ездить в горы, как раз хватит. И Татьяне не надо ничего говорить. Ей приятно будет, если я останусь».

Как писать очерки на морально-этические темы

Я смотрю в заплаканное лицо женщины, слушаю ее сбивчивый рассказ.

– Все было так неожиданно. Сидели вот здесь, за этим столом, беседовали, выпивали. Мой муж вообще-то мало пьет. Но такой случай – нужно было. Честно говоря, близких отношений у нас с Ромашкиным никогда не было. Просто он решил продать свой диван недорого. Вот мы и пригласили его поговорить. А потом они вышли на улицу, и вдруг Ромашкин ударил мужа.

– А муж?

– Муж? Он совершенно не умеет драться.

– И вы не пытались вмешаться, прийти ему на помощь?

– Я так растерялась, – оправдывается она. – И потом я сразу стала вызывать милицию.

– Последний вопрос, – говорю я. – Зачем вам понадобился диван Ромашкина? Ведь у вас же есть кровать?

– Понимаете, ко мне приезжает мама. Будет у нас жить…

Она улыбается, а мне вдруг становится невыносимо душно в этой квартире, где царит атмосфера стяжательства и собственничества, где людям мало кровати и они хотят еще и диван.

Я выхожу на улицу и, остановившись у подъезда, вдыхаю свежий весенний воздух. Одна мысль занимает меня: зачем нужно было гражданке Строгачевой писать в газету? Ведь все закончилось хорошо: муж – на излечении в больнице и поправляется. К чему же было поднимать весь этот шум?

Я смотрю, как не торопясь, усталой походкой идет по двору молодой парень. На нем строгий черный костюм, белая нейлоновая рубашка с распахнутым воротом. На голове старенькая кургузая кепка. Подковки на ботинках при каждом шаге мелодично позвякивают.

– Здравствуйте, Валерий, – говорю я, – я из газеты.

– Очень приятно, – говорит он, – я постоянный читатель газет и журналов.

– Дело в том, что нами получено письмо…

– О качелях? – интересуется он. – Да, нехорошо получилось. Но на следующий же день я их починил. Еще лучше сделал.

Он подводит меня к качелям и похлопывает ладонью по гладко выструганным доскам.

К нам подбегает мальчуган лет пяти.

– Хорошие качели? – спрашивает у него Валерий.

– Очень хорошие, – смеется мальчик. – Дядя Валера, а вы больше не будете их ломать и в милиционеров досками швыряться?

– Не буду, не буду, – гладит мальчугана по голове Валерий.

– Валерий, – говорю я, – письмо было не о качелях…

– О кабеле, что ли? – улыбается он. – Понимаете, деньги были позарез нужны, ну и взял я на заводе пару сотен метров. Но на следующий же день всю стоимость до копейки вернул. Сам больше не мог в глаза товарищам смотреть – заявление об уходе по собственному желанию написал. А деньги понадобились, чтобы соседу гостинец в больницу снести. Заболел сосед…

– Тот, которого вы ударили? – осторожно, чтобы не причинить боли этим напоминанием, спрашиваю я.

– Да, – виновато опустив голову, говорит Валерий.

– Из-за дивана? – интересуюсь я еще осторожнее.

– Да, – теперь уже прямо глядя мне в глаза, отвечает Валерий.

В квартире Валерия просторно и легко дышится. Мебели, кроме двух стульев и дивана, – никакой. Валерий снимает свою старенькую кепку, и я вижу, что он обрит.

– Тоже из-за любимого соседа, – горько улыбается Валерий. – А какая шевелюра была!

Я смотрю на диван. Старый, истрепанный диван с валиками. Мне жаль Валерия. Он стал жертвой собственников, затеявших вокруг этого дивана нечистую возню.

Мы идем по вечерним улицам Лебедянска. Валерий рассказывает, как было дело. Оказывается, инцидент произошел потому, что Строгачев не соглашался уплатить Валерию за диван двадцать рублей и просил снизить цену хотя бы вдвое.

– Не знаю, что тут со мной произошло, – говорит Валерий, – но все внутри от ненависти к нему, сквалыге, перевернулось. И я ударил. Знаю, что нельзя было его, хлюпика, так сильно, но, поверьте, сдержаться не мог.

Валерий сплевывает на тротуар. И я ловлю себя на мысли, что мне глубоко симпатичен этот простой парень с открытой душой.

…В палате пахнет медикаментами и чистотой. Забинтованный Строгачев, шепелявя, хнычет:

– А потом пришел ко мне с кульком яблок и уговаривал не подавать в суд и не писать в газету. Я выгнал его.

– А ведь прислушайся вы к его просьбе, – говорю я, – и мне не пришлось бы тащиться за тридевять земель… Где яблоки, кстати?

– Он оставил их там, на окне, – хрипит Строгачев.

– Почему же вы их не выбросили? – иронически спрашиваю я, и опять дух стяжательства и собственничества веет мне в лицо.

На следующий день я побывала на предприятии, где работал Валерий, и от директора узнала, что весь коллектив был против увольнения Ромашкина. Но тот сам настоял на увольнении, две недели не выходя на работу. В милиции тоже все хорошо знали Ромашкина как человека веселого и отходчивого.

Мы расстались с Валерием друзьями. Провожая меня на аэровокзале, он сказал:

– Да я им этот диван даром отдам, а сам буду на полу спать.

Я обещала, что непременно включу эти слова в свою статью. Пусть стыдно станет людям, вся жизнь которых проходит под лозунгом «кто смел – тот и съел».

Уже в самолете я думала о том, как иногда мелкособственнические инстинкты других могут искалечить жизнь хорошему человеку. Конечно, вырастут волосы, павшие под милицейской машинкой, найдется новая, интересная работа, но загладится ли в душе след от незаслуженно понесенных обид? Надеюсь, Валерий и сам извлечет из случившегося урок и не будет в следующий раз оскорблять и тем более бить кого-либо при свидетелях. А уж если все произошло на глазах у людей, то не следовало ему размахивать перед приехавшими милиционерами досками от качелей, а нужно было просто по-человечески объяснить суть дела. Я убеждена: в милицию бы тогда были отправлены собственники Строгачевы.