Текст книги "Николай I. Освободитель (СИ)"
Автор книги: Андрей Савинков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)
– Государь, – Александр было вскинулся, но я остановил его жестом, – нет, теперь это твой крест, привыкай нести его.
Император – достаточно высокий, как для этой эпохи мужчина, в ответ на мои слова как будто стал визуально меньше, сдувшись подобно воздушному шарику.
«Какой же он в сущности еще мальчишка», – мысленно усмехнулся я и продолжил. – «Сколько ему лет двадцать пять, кажется».
– То, что я скажу, тебе не понравится, но прошу выслушать меня, поскольку это важно для тебя, для нашего рода и России. То, что ты сделал… Я не буду тебя судить, – глаза Императора стали походить на два блюдца. – Отец был плохим правителем и из-за своего вздорного характера буквально пять лет успел настроить против себя даже тех, кто много лет до этого мечтал о возведении его на престол. Это конечно великое умение, не отнять.
– Кто тебе рассказал… – начал было Александр, но я его перебил, пытаясь не потерять лидерство в разговоре.
– У меня было видение, – глаза брата стали еще больше, хотя минуту назад казалось, что это невозможно. – Да, у меня было видение, когда я молился в дворцовой часовне. Ко мне явилась Богородица и показала кое-что из того чему еще только предстоит случится. Своими действиями ты навлек на себя гнев высших сил. На себя на наш род и на всю империю. Всякое было у нас в истории, но отцеубийства еще не было.
Слово было произнесено и Александр, – а я знал в какую болевую точку бить, брат всегда был склонен к мистицизму, не зря же пошла байка про этого отшельника из Сибири, в котором якобы опознали ушедшего от мирской суеты бывшего императора, – весь затрясся, как будто готов был вновь разрыдаться.
– Я… Не… Это не я…
– Я знаю, что не ты, – я покачал головой. – Но убийство можно совершить не только своими руками, но и чужими. В любом случае дело сделано и вернуть все назад уже не получится. Однако я должен предупредить тебя заранее. Наследника у тебя не будет, это твое персональное наказание за содеянное. Кроме того, нас всех ждут неисчислимые испытания, следующие несколько лет, этого, боюсь уже не изменить.
– Я отрекусь от трона… – начал было причитать крестный, однако я вновь резко его перебил.
– Павла это не вернет, поэтому хватит ребячится, вам еще править Россией, – со стороны вероятно весь этот диалог смотрелся просто фантасмагорично. Четырехлетний ребенок высоким детским голосом читает нотации здоровенному лбу, который все время пытается сорваться в истерику и начать рыдать.
– Пален мне сегодня сказал тоже самое, – тихо пробормотал Александр.
– Он прав, думать нужно было раньше, а сейчас время действовать. Император может быть каким угодно, но он не может быть слабым. Однако, я хочу, чтобы ты выслушал меня до конца, это важно, – Александр обречённо кивнул. – У тебя не будет наследников, из Константина император, как из дерьма пуля, впрочем, нужно отдать ему должное, он сам об этом знает и никогда не согласится принять корону. Остаюсь только я и Михаил. Кого выбрать наследником, это ты решишь сам, время еще есть, не к спеху. В любом случае нужно менять программу нашего воспитания и обучения. Ламсдорф – дуболом и ничему научить никого не может, ему просто не дано. Что еще… Не давай мамА лезть в государственные дела, она такого наворотит, что мы не разгребем. А в целом, я надеюсь, что из тебя получится хороший император. Спасибо, что уделил мне время, не смею тебя задерживать, этой ночью очень многие захотят выказать тебе свое верноподданническое почтение.
Александр еще раз кивнул, встал со стула и как-то механически, как будто был не живым человеком, а роботом в людском обличии направился к выходу. Страшно было даже представить, что творилось у него на душе в этот момент.
– Брат, – я окликнул императора уже в дверях. Тот повернулся и вопросительно поднял бровь. – Я надеюсь, то рано или поздно все, кто принимал участие в убийстве нашего отца понесут заслуженное наказание. Какие бы не были причины… И последствия, такого прощать нельзя. Пусть не сегодня, но…
Невысказанная часть предложения повисла в воздухе, понятное дело, что начни сейчас Александр репрессии против заговорщиков, его, что называется, не поймут. А там глядишь и он получит табакеркой в висок, дело это в общем-то недолгое.
Император внимательно посмотрел на меня, подумал десяток и секунд и медленно кивнул. После чего повернулся и, не прощаясь, вышел из комнаты. Ему сегодня предстояла еще очень длинная ночь.
А через несколько дней мое так неосторожно брошенное предсказание о возможной каре, которая упадет на весь наш род, неожиданно начало сбываться. До Петербурга с определенной задержкой дошла весть о том, что наша сестра Александра, выданная в прошлом году за австрийского эрцгерцога, скончалась от родовой горячки, что было в общем-то более чем привычным делом в эти времена.
Я не присутствовал в тот момент, когда Александру донесли эту горькую весть, однако по слухам, которые наводнили дворец, с императором случилась настоящая истерика. Он плакал и причитал, что это он виноват, и это все из-за него. И то, что Александра умерла за несколько дней до убийства Павла, совершенно не смутило впечатлительного юношу и не натолкнуло на мысль об отсутствии тут причинно-следственных связей.
Впрочем, и у меня, признаюсь пошли по спине мурашки размером с добрую крысу, когда я узнал о смерти сестры. Понятное дело, биографию всех детей Павла я помнить не мог и о возможной смерти Александры даже не подозревал, поэтому испытал просто незабываемые впечатления оттого, что придуманное мной предсказание начало сбываться.
Глава 4
Забавно, что моя попытка надавить на Александра, для того чтобы получить при новом императоре кое-какой политический вес – смешно, конечно, учитывая мой возраст, но тем не менее – в итоге привела к прямо противоположному результату. Император начал меня откровенно сторониться, как будто именно маленький Николай стал причиной всего произошедшего. Видимо, сумел я затронуть какие-то струны в душе юноши, и теперь при встречах со мной эта рана вновь начинала болеть.
Единственная же реальная попытка как-то скорректировать историю, как я понял впоследствии успешно провалилась. Мой разговор с Суворовым не принес никакой практической пользы, тем более, как оказалось я несколько напутал причины, вынудившие генералиссимуса совершить переход через Альпы. Там дело было не в том, что Суворова начали поддавливать с юга в Италии, а в том, что корпус Римского-Корсакова – интересно это предок знаменитого композитора или нет – остро нуждался в помощи. Не известно, данное заранее предсказание повлияло ли как-то на потери Александра Васильевича в ходе этого маневра, однако корпус Александра Михайловича в итоге спасти все равно не удалось.
Впрочем, нельзя сказать, что мой хорошо подготовленный экспромт был совершенно бесполезен. Ламсдорфа от нас с Михаилом отставили, а новым воспитателем стал приехавший из Лондона, где он был до того посланником, Семен Романович Воронцов.
В Петербург мой – вернее наш с Михаилом общий – воспитатель добрался только к началу 1802 года. До этого же моим воспитанием, по сути, никто не занимался, и большую часть времени я был представлен сам себе. Лишь только те занятия, которые постепенно начал вводить в мой распорядок дня отставленный к тому моменту генерал, продолжались скорее по инерции, чем действительно из какого-то осмысленного учебного плана. Пришлось даже брать определенную инициативу в свои руки и обращаться к графине Ливен за помощью в приглашении мне кое-каких учителей. После той памятной ночи, как мне кажется, Шарлотта Карловна меня немного побаивалась, что, впрочем, не удивительно. Для любого человека, который потрудился бы пообщаться с маленьким великим князем чуть больше пяти минут, становилось очевидно, что я сильно отличаюсь от других детей и поведением и манерой себя держать и зрелостью рассуждений. Другое дело, что большинство придворных, не видя во мне возможного наследника – как не крути Александр был еще очень молод и мог произвести на свет не одного ребенка мужского пола, да и Константина нельзя было сбрасывать со счетов – мало интересовались жизнью третьего сына покойного Павла Петровича.
Так вот насчет учителей, во-первых, я попросил найти мне преподавателя по рисованию. В той прошлой жизни я никогда не умел и не любил рисовать, поэтому подобных навыков не имел. Тут же я почти сразу столкнулся с необходимостью переносить свои визуальные воспоминания на бумагу и понял, что без дополнительного обучения дела не будет. Просто так мои каракули ценность имели около нулевую.
Во-вторых, я захотел научиться играть на гитаре. В прошлой, опять же, жизни дальше трех аккордов я уйти не сумел, и теперь захотел немного расширить свой кругозор начальным музыкальным образованием.
Забавная история приключилась, когда ко мне привели учителя математики чтобы научить ребенка считать. Имя козломордого старичка, по правде говоря, я так и не запомнил, потому что оказалось достаточно показать сохранившиеся после десяти классов общеобразовательной школы знания, чтобы вопросов в этом направлении у окружающих меня взрослых больше не было.
Пробежав быстро по простым действиям, затронули дроби, немного вспомнили геометрию, порешали уравнения, в том числе с двумя неизвестными. На многочленах я уже поплыл – ну вот сложно оказалось вспомнить ни разу не применяемые в обычной жизни знания спустя сорок лет, – дойдя до квадратных уравнений, неожиданно даже для себя вспомнил формулу дискриминанта, начисто забыв формулу собственно нахождения решения уравнения.
К концу урока математик смотрел на меня уже совсем ошалело, и в итоге заявил, что ему особо нечему меня учить в рамках общеобразовательной программы, однако он настаивает на продолжении занятий, поскольку видит во мне незаурядный талант и будущее мировое светило математической науки.
Я как человек математику никогда особо не любивший – двойка за годовую контрольную по алгебре в десятом классе не даст соврать – и питавший симпатию скорее к гуманитарным наукам от такой перспективы пришел в настоящий ужас и только большим трудом сумел от нее отбояриться.
– Шарлотта Каловна, – воззвал я к разуму единственной на время смены Ламздорфа на Воронцова воспитательницы у моего августейшего тела. – Становиться ученым я не собираюсь. Поверьте, существует огромное множество того, что мне предстоит сделать в этой жизни и математические изыскания не входят в этот перечень, я вас уверяю. Не нужно тратить время, оно, к сожалению, не бесконечно, на то, что не будет иметь определяющего значения, когда можно заняться изучение гораздо более важных и прикладных наук.
К счастью, к этому времени я уже имел определённое влияние на свое ближайшее окружение, которое, казалось, было не готово спорить со взрослым, рассудительным человеком, выглядящим как пятилетний ребенок.
В общем, жизнь моя в эти годы текла своим чередом, и так же своим чередом текла печально известная мне по прошлой жизни историческая линия, на которую я, как оказалось, не смотря на все – откровенно говоря не слишком резкие – телодвижения хоть как-то повлиять не смог.
В 1801–1802 годах на территорию Европы неожиданно пришел короткий период мира. Все европейские страны, участвовавшие до того в общеконтинентальной бойне по очереди, заключили с Наполеоном мир – на выгодных для последнего условиях, конечно, – хотя было очевидно, что долго такая ситуация не продлится. Она не удовлетворяла всех: европейские страны боялись корсиканца и желали вернуть потерянное, а тот в свою очередь уже вошел во вкус побед и горел желанием подчинить себе всю Европу.
Подробностей очередной приближающейся войны я не помнил абсолютно. Ну как абсолютно: помнил Аустерлиц, помнил Йену в шестом году, Прейсиш-Эйлау и Фридланд, после которых был Тильзит в седьмом. Потом в девятом помнил войну со Швецией за Финляндию, и очередную русско-турецкую, которая должна была закончиться как раз перед вторжением Наполеона в Россию. В целом – больше, чем средний человек не увлекающийся историей, но гораздо меньше, чем хотелось бы в ситуации, в которой я оказался.
Однако хуже всего, наверное, было то, что все мои попытки встретиться с Александром и попробовать донести до него очередную порцию предсказаний, поданную как геополитическую аналитику, с треском проваливались. Пересекались мы с императором только на официальных мероприятиях, где место мое было весьма далеко от монаршего тела, а дать мне аудиенцию наедине брат отказывался, ссылаясь на вечную занятость.
Так продолжалось достаточно долго, пока в Петербург не прибыл из Лондона Семен Романович Воронцов, согласившийся в итоге стать моим воспитателем, после того как я написал ему самолично письмо, где изложил кое-какие свои взгляды на внешнюю и внутреннюю политику и предложил по поводу них подискутировать. Видимо таким образом, мне удалось заинтересовать этого достаточно незаурядного человека, немало сделавшего для России на дипломатической ниве.
Разница в подходах между дуболомом Ламсдорфом и аккуратным дипломатом Воронцовым стала заметна мгновенно. В отличие от генерала, мгновенно бросившегося ломать меня в соответствии со своими представлениями о порядке, Семен Романович некоторое время приглядывался ко мне, изучал распорядок дня которым я живу, учебные программы, которые прохожу, несколько раз цеплял меня за язык и выводил на длинные беседы в которых мы рассуждали о самых разных вопросах, начиная от землепашества в условиях северного питерского климата и заканчивая вопросами устройства вселенной. Было очевидно, что какие-то инструкции Воронцов перед вступлением в должность от императора получил и теперь откровенно присматривался к навязанному – как я потом узнал, дипломат долго не хотел становиться воспитателем великого князя и эту должность предлагал ему еще Павел – подопечному.
Тут нужно признать, что мне далеко не всегда удавалось сдержать свой порой слишком длинный язык, и иногда из моего рта вылетали слова, которые, наверное, произносить не стоило. Однако дело в том, что я так соскучился по обычным разговорам со взрослыми людьми на нормальные взрослые темы, выходящие за рамки моего обучения и быта Зимнего дворца, что часто-густо не мог сдерживать свои фонтаны красноречия. Тут надо отдать должное Семену Романовичу – с которым, впрочем, я был согласен далеко не по всем вопросам, особенно что казалось внешней политики – воспитатель общался со мной исключительно как равный с равным без скидок на возраст или наоборот благоговением перед высоким статусом.
Так, в качестве примера, я с уверенностью заявил о восьми планетах солнечной системы, совершенно не подумав о том, что Нептун все еще не был открыт и пока «в обойме» числится только семь «шариков». На все уточняющие вопросы Воронцова, откуда мол у меня такие интересные сведения, я только пожимал плечами и уверенно отвечал, что просто знаю. Когда же меня в итоге попытались обвинить в том, что просто придумываю все по-детски, я предложил Воронцову пообщаться на эту тему с Шарлоттой Карловной. На следующий день воспитатель пришел задумчивым и молчаливым и как-то по-особенному подозрительно наблюдал за тем, как я вдумчиво листаю очередную философскую галиматью, автоматически делая пометки карандашом в лежащем рядом на столе блокноте.
В общем, именно Воронцов натолкнул меня на мысль, о том, как правильно взаимодействовать с императором, что в итоге привело к достаточно серьезным последствиям.
– Почему бы вам, ваше высочество, не попробовать обратиться к императору посредством карандаша и бумаги, раз уж, как показала практика, вы владеете этими двумя вещами весьма искусно. Меня же вам удалось заинтересовать таким образом, возможно и его императорское величество не устоит перед силой эпистолярного жанра, – пожал плечами Семен Романович, узнав источник моих затруднений. – Однако, если вы хотите моего совета, то не следует уподобляться разным доморощенным радетелям за народное и государственное благо и расписывать, как следует обустроить империю, чтобы тут всем сразу стало жить хорошо.
– За кого вы меня принимаете, Семен Романович? – Немного возмутился я, – это я отлично понимаю. Вот только какая тема сможет заинтересовать императора и при этом быть достаточно «узкой», дабы не выглядеть беспочвенными рассуждениями о поиске смысла жизни.
– Давайте подумаем вместе, – все же Воронцов был прекрасным педагогом и даже я даже учитывая мой «внутренний возраст» и знания человека двадцать первого века невольно начал прислушиваться к его советам и ценить его мнение. Что ни говори, а воспитатель имел опыт обращения в таких средах, до которых мне дорасти не удалось, – как вы думаете, какие главные проблемы России?
– Кроме войны с Наполеоном, мимо которой нам проскочить явно не удастся, и которая обойдется нам в десятки тысяч жизней русских людей и миллионы рублей, выброшенных на ветер?
– Кроме, – усмехнувшись тому, как я сформулировал вопрос, кивнул Воронцов. Он, будучи, как ни крути, продуктом своей эпохи, ко всему прочему являясь заядлым англофилом, считал войну с терроризирующим континент корсиканцем делом нужным и правильным. Впрочем, так считали большинство российских дворян, и, в том числе – что меня поражало особенно – проходящие по военному ведомству, которым собственно и предстояло идти в штыковую на французскую картечь.
«Интересно, какой процент служащих сейчас офицеров доживет до пятнадцатого года, пройдя через все войны следующих пятнадцати лет», – пришла в голову неожиданная мысль. – «Где-то читал, что из начавших войну в сорок первом срочников 22–23 годов рождения до победы дожило что-то около пятнадцати процентов. Вряд ли тут цифры сильно лучше, если даже генералы типа Багратиона регулярно гибли в больших сражениях».
В слух, однако, я сказал другое.
– Проблем на самом деле – завались.
– Озвучьте ваше видение, я с удовольствием выслушаю, – приглашающе улыбнулся Воронцов.
– Первое – это крепостное право, – навал я сразу же пришедшую на ум проблему, – и крестьянский вопрос в целом.
– Вы считаете крепость проблемой?
– Без сомнения, – я кивнул.
– Здесь, боюсь я, вам мало что светит, – покачал головой воспитатель. – С одной стороны, на сколько я знаю император тоже рассматривает вопрос упразднения или хотя бы на первом этапе смягчения крепостной зависимости крестьянства. С другой, видится мне что вопрос этот слишком сложен и может вызвать всеобщее недовольство как бы его не пытались решить. Сомнительно что в такое бурное время, когда государство столкнулось с сильным внешним врагом правитель будет рисковать и подрывать устои, на которых держится вся конструкция Российской империи.
– Ром, плеть и содомия, – грустно усмехнулся я в ответ.
– Что? – Выпучил глаза граф.
– Говорят, что английский флот держится на трех китах, – пояснил я старую шутку, одновременно соображая настолько ли она старая. По всему выходило, что да. – Ром, плеть и содомия. И вроде английский флот самый сильный в мире, но хотим ли мы таких устоев?
Вопрос был, что называется с двойным, дном, а если учитывать англофильские политические симпатии Воронцова, то даже с тройным, поэтому он предпочел на него не отвечать.
– Согласен с тем, что крестьянский вопрос сложен, – только кивнул воспитатель, – однако боюсь, что как раз в этом направлении у императора достаточно советников, и мысли от вас ему будут вряд ли интересны. Может быть что-то еще?
– Да сколько угодно: национальный вопрос, проблемы отставания от наиболее развитых держав в промышленности, развитие восточных регионов и Русской Америки, заселение южных земель доставшихся нам по итогам войн последних двадцати-тридцати лет.
– Национальный вопрос?
Я вновь мысленно прикусил себя за язык. А есть он вообще сейчас этот национальный вопрос? Ну то есть фактически-то есть, но рассматривает ли его кто-нибудь как проблему?
– Да, – кивнул я, решив отыгрывать до конца, раз уж ляпнул не подумавши. – За последние сто лет Россия обильно приросла землями населенными другими народами. Часть из них славяне и разговаривают на похожих языках, часть – нет. Некоторые исповедают даже другую религию.
– И что? Разве это плохо? Вон цесарцы сколько народов объединили под одной короной и особых проблем с этим не испытывают, – не понял мысли Воронцов.
– Ну да, – усмехнулся я, – совсем не испытывают. Вы, Семен Романович сначала вспомните с чего тридцатилетняя война началась, а потом уже про отсутствие проблем говорите.
– Да, религиозные проблемы, они для Европы традиционны, однако в Российском государстве все совершенно по-другому. Вот татары, Аллаху поклоняющиеся, со времен Ивана Васильевича вдоль Волги живут и ничего – никаких проблем. Не смотря на постоянные войны с Портой, остаются верными «белому царю».
– Так-то оно так, однако приходит век всеобщего просвещения. Техника усложняется, повышаются требования к образованию рабочих даже самого низшего звена. Повышение образованности неизбежно приведет к росту самосознания, а значит и появлению новых проблем по уже озвученным мною ранее причинам. Понятное дело, пока империя сильна, пока нахождение в составе великого государства будет давать больше плюсов чем минусов, проблемы не возникнет. Однако рано или поздно обязательно наступит момент слабости, и будьте уверены все они обязательно попытаются воткнуть нам нож в спину.
– Так может всеобщее образование – не такое уж и благо. Вон у французов никак от лишней учености уже десять лет революции с переворотами происходят подряд, – приподнял правую бровь воспитатель. – Либерализм, сейчас, конечно, моден при дворе, однако же не стоит пускаться в преобразования, проблемы от которых вам видны заранее.
– Либерализм? Тьфу-тьфу-тьфу! Семен Романович, то вы такое говорите? Где я, а где либерализм! Я твердо стою на позициях разумного консерватизма, мне бездумный либерализм чужд совершенно!
Разговор этот в итоге затянулся на несколько часов и имел не одно продолжение. Видимо типичному продукту своего времени, классическому образцу российского чиновничества этих лет было крайне интересно общаться с представителем двадцать первого века. Пусть он при этом о происхождении моей души и не знал.
В итоге, я действительно написал на имя императора докладную записку. И как показали дальнейшие события, Александр ее даже прочитал.
