Текст книги "Екатерина Великая (Том 2)"

Автор книги: Андрей Сахаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 45 страниц)

Но прошло славных тридцать пять лет. Екатерина Великая забыла о бледной, незначительной немецкой принцессе Софии, как не помнит прекрасная бабочка той тёмной пустой оболочки, из которой вышла, в которой долго лежала, куколкою…

И неужели должна Екатерина Великая тяжко расплатиться за невольный грех, за думу затаённую, которая трепетала в смятенной груди принцессы цербстской, силой ночного заговора воссевшей на российский престол?

Нет, не должно этого быть!..

Но это совершилось… Или ещё можно всё поправить?

Так думает Екатерина. Катятся медленно слёзы…

– Утро вечера мудренее, – повторяет она и тушит нагоревшую одинокую свечу, опускает на остывшую подушку воспалённую, усталую голову, седина которой лучше всякой пудры…

* * *

С деланной улыбкой на вытянутом лице, сверля косыми глазками императрицу, сидит перед нею герцог Зюдерманландский, регент шведского королевства, как нашкодивший мальчишка, как проворовавшийся управитель перед госпожой.

Храбрость свою в боях регент доказал во время последней шведской войны с Россией, когда благоразумно держался со своим фрегатом постоянно в резерве и первый подавал знак к отступлению.

Теперь, очевидно, в дипломатической передряге спутав всех по придворной тактике, он ошибся немного в характере племянника, вызвал взрыв раньше, чем сам того ожидал, и совсем растерялся от явно грозящей опасности.

Ему уж сообщили о планах Зубова: держать в плену дядю и короля до минуты, пока всё не будет сделано по желанию императрицы. Он не знает, что Екатерина отвергла такую грубую меру. И теперь извивается ужом, стараясь как-нибудь себя обезопасить. А может быть, кто знает: если умело повести разговор, кое-что и перепадёт, может, ему на «бедность». Двое тягаются, третьему радость! Он хорошо знает эту старую латинскую поговорку, опытный придворный интриган.

И плавно, вкрадчиво, почти вдохновенно льётся его осторожная речь.

– Я совершенно потерял голову, ваше величество! – переплетая правду с ложью, говорит опытный герцог, поглядывая и на государыню, и на Зубова, который вдали у стола сидит, как единственный свидетель этого свиданий. – Я ошеломлён… Я… Я положительно поссорился вчера с этим безумным юношей… Это не моя кровь! Это не наш. У нас в роду были отважные, безрассудно-смелые люди… Но таких не бывало. Право, теперь готов поверить всем дворцовым сплетням, какие ходили насчёт рождения моего милого племянничка… Уж можно ли его и признать мне своим…

Но тут регент вдруг осёкся.

Поглядев на эту спокойную с виду, прямо сидящую перед ним старуху, герцог вспомнил, что и про неё ходило много очень серьёзных толков ещё при жизни мужа. Что сам Пётр думал признать Павла незаконным, рождённым от Салтыкова, чтобы имелось основание лишить его наследства, развестись с женой и сделать императрицей толстую, рябую, наглую Лизу Воронцову.

Сейчас же, меняя речь, швед ударился в чувствительный тон.

Взгляд устремился на сидящую перед ним старуху, с жёлтой, дряблой кожей на лице, с красным пятном от застоя крови на щеке, с глазами, обведёнными чёрными тенями, с мешками, каких совсем ещё не было два дня назад; регент вспомнил лицо Екатерины, такое свежее, весёлое, смеющееся, почти молодое, с которым она слушала Штединга, говорящего в качестве свата от лица шведского короля…

И почти с искренним участием он заговорил:

– Сердце разрывается у меня, ваше величество Я не мальчик. Я сам – отец, и понимаю, что может перенесть любящее сердце, когда…

– Верю, верю. Что же вы хотели, собственно нам сказать, герцог? – спокойно, сидя как изваяние, прервала его излияния императрица.

– Я пришёл просить у вас защиты, государыня. Теперь, когда я прямо встал на сторону вашего величества и справедливости, этот неукротимый юноша будет моим врагом. Он не простит мне… Для него разве значит что-нибудь моя седина, моё положение, как первого в королевстве сановника, как его родного дяди? О, вы не знаете, ваше величество, каков он! Собственно, небо спасло внучку вашего величества от горьких испытаний… Быть женою человека упрямого, напичканного своей религией, как этот диван волосами… Всегда у него на первом плане какие-то основные понятия морали и чести, когда нужно думать о серьёзных вещах и жить, как все другие живут… Он, несмотря на всю свою несдержанность, самый холодный, бесчувственный, даже бесстрастный юноша, каких я знаю, каких видел за всю свою жизнь! Вот месяц он пробыл у вашего величества. А смеялся он когда-нибудь, восторгался, был чем-нибудь взволнован, раздосадован? Нет. Всегда корчил из себя короля в тронной зале. Он и спать ложился с этим видом, глупый мальчишка, влюблённый в свой сан… Думает подражать Карлу XII, а подражает плохим комедиантам из театральной пьесы… Судите же сами, ваше величество: может ли быть счастлива с таким мужем девушка нежная и очаровательная, как ваша прелестная княжна?! Вам лучше, чем другим, дано это знать…

– Благодарна за такое полное, хотя, признаюсь, немного и запоздалое описание юноши, которого я думала взять себе в зятья. Вы словно решили позолотить пилюлю… Говорят, люди меняются в браке. Но это дело другое. Что ещё скажете, герцог?

– Теперь уж последнее. Мне хотелось только выразить всю мою преданность вашему величеству. Клянусь своей жизнью, благом моей семьи: служить вашему величеству почту за высшую честь… И если я могу быть чем полезен…

– Чем же? Одним только. Но вы говорите…

– О да. Это именно выше моих сил. Я попробовал, как мог. И последствия вам известны. Я боялся, что он убьёт меня, этот бешеный сумасброд… Вот почему и решаюсь теперь же просить… Если я вынужден буду искать убежища при дворе русской императрицы… Неужели она мне откажет в этом за вину чуждую мне, за чужой грех?

– Ах, вот что? Вы даже полагаете ваше высочество?..

– О да… Если только Густав вернётся невредим к себе… Хотя, должен сознаться, только такая великая женщина, как Екатерина, может отпустить спокойно своего обидчика…

– Позвольте, вы о чём говорите? Вы начали о себе, о том…

– Что, может быть явлюсь просить убежища здесь, где находят его все гонимые добрые души. Именно, ваше величество. И даже полагаю, что сумею чем-нибудь отблагодарить за приют… Вся Финляндия ещё в брожении… Часть тут, часть там… Моё имя, моя дружба со шведским двором, родство, положение дают мне право слить в одно все земли от Выборга до Варанга-форда, до Гапарунда, до Торнео реки… И это обширное, новое Финляндское княжество под сенью российской короны могло бы на вечные времена служить надёжным оплотом земле вашего величества от всяких неожиданных вторжений с Крайнего Севера! Финляндцы – честный, надёжный, преданный народ, до конца служащий своим государям, если дадут им добровольную присягу. А они её дадут вам, государыня. Ручаюсь за это.

Сказал, умолк и смотрит: какое впечатление произвели его слова на эту вечную авантюристку, искательницу приключений и добычи, особенно лёгкой, не стоящей крови и денег. С этой стороны давно разгадал Екатерину хитрый швед.

И он не ошибся.

План, хотя и вероломный, но смелый и вполне осуществимый, пробудил внимание государыни.

Насторожился и Зубов, как гончая, почуявшая новый свежий след лакомой дичи: снова авантюра, бутафорская война, присоединение земель… Стало быть, снова ему первому поток наград, звонких, тяжеловесных червонцев, чинов, титулов, земель и крестьянских душ…

А жадность фаворита, казалось, росла по мере того, как он был осыпаем дарами и наградами от своей старухи покровительницы…

– Предложение весьма серьёзное, ваше высочество, – гораздо мягче, любезнее прежнего заговорила Екатерина и даже сделала попытку в заученной, ласковой улыбке открыть свои крепкие, белые зубы. – Вы понимаете: о нём надо подумать… Генерал, – вдруг обратилась она к Зубову по-русски, – подойдите ближе. Слыхали, что предлагает герцог? Это мысль неплохая, весьма здравая и крайне полезная для нас… даже в сию минуту.

Затем снова по-французски продолжала, обращаясь к регенту.

– Я подумаю. Поговорю с моими министрами… А пока, не вдаваясь во что дальнейшее, обещаю вам, что всегда будете приняты при моём дворе… При жизни моей… При моём наследнике Александре…

– При?.. Вы изволили сказать? Я ослышался?..

– Нет, именно при внуке, Александре… Я не скрываю. За сына – ручаться не могу. Он идёт особным путём. Его воля. Моя воля будет объявлена в своё время… Так вот, пока всё, что могу вам сказать, герцог. Видите, за прямое слово я всегда плачу тем же. Ещё имеете что сообщить?

– Теперь всё, ваше величество! Заранее благодарю вас… горячо благодарю за данное мне разрешение… И снова прошу верить глубокой преданности моей и готовности служить Великой императрице…

– Приходится верить… хоть и трудно на старости верить чему-нибудь… Жизнь сама изменяет… Вот и веришь меньше, чем раньше это было. Повторяю: жду вас, как приятного гостя… Всегда…

С новыми поклонами, с новыми уверениями расстался с Екатериной хитрый, изворотливый швед…

– Что же, – как бы размышляя вслух, проговорила после его ухода Екатерина, – ежели послужит нам проныра в этом деле, можно будет потешить его на время финляндской герцогской шапкою… А там, пожалуй, найдём и более пригодного ему заместителя! Не правда ли, генерал?

«Генерал», ставший вдруг мечтательным, словно очарованным чем-то, молча кивнув, поднял и нежно поцеловал дряблую сейчас, но белую, выхоленную руку…

И оба они смотрели туда, где за дверью скрылся шведский вельможа, готовый ценой предательства купить себе власть и жалкие земные блага.

А через полчаса на том же кресле сидел король Густав.

Теперь не было заметно смущения ни в манерах, ни в звуках голоса юноши. Только глаза выдавали его затаённое, глубокое волнение.

– Ваше величество, благодарение Богу, хорошо себя чувствуете нынче… Я искренно рад!

– Готова верить от души. Вы ещё так молоды, нельзя допустить, чтобы вы могли желать кому-либо сознательно зла, как о вас толкуют дурные люди…

– Мой дядя? Он был у вас… Мне сказали. Он же сам так много мешал во всём… И он посмел…

– Зачем так поспешно, сир? Ваш дядя приходил с миром. Просил при случае смягчить то, что случилось у вас… Но я не для этого просила прийти ваше величество. Генерал, вы можете потолковать с господином Штедингом, а я поговорю с его величеством.

Зубов, Штединг и один из советников посольства, пришедшие за королём, отошли в дальний конец комнаты. Осторожно вошедший Морков, которого призвал Зубов, присоединился к ним.

А Екатерина прямо обратилась к королю:

– Скажите, сир, могли бы вы мне открыто и прямо объявить: что вынудило вас к поступку… конечно, не время здесь определять его… к тому, что произошло? Спрашиваю вас… как женщина, как бабушка той несчастной малютки, кого тяжелее всех коснулся удар судьбы… Вы можете не отвечать мне. Но если пожелаете, жду только правды.

– О, ничего иного вы не могли и ждать, государыня, – порывисто, но избегая глядеть в лицо императрицы, ответил король, – я скажу всё, что у меня на душе… Как-то странно всё вышло. Обо всём были подробные разговоры целый месяц… О малейших условиях. А о религии, о самом главном, так, мимоходом, слегка… Я думал, вопроса не может возникать… Одна вера у нас: в Господа-Искупителя, Христа. Мудрая, великая государыня, друг философов, сама мыслительница, давшая законы миллионам людей, должна понять, что нет стыда и греха – принять жене обряды, которых держится муж, какие приняты его народом… Если ваше величество, став супругой принца греческой веры, приняли его обряд, то в чём позор для внучки вашей вернуться ради мужа к вере ваших предков? Так я думал, государыня. И думал ещё: если здесь, в России, народ желает видеть государыню в одной вере с собой, то и в моей Швеции мой верный, добрый народ вправе желать и требовать того же от своей королевы… Шведы малочисленны, но верны своему трону так же, как и ваши русские вам… Можно ли обижать их? И какое дело русскому народу, что принцесса, далеко ушедшая от них, чтит Создателя мира так, как чтит её супруг и король… Вот что думалось мне…

– Я перебью вас. Ваш народ, сир, много просвещённей, умнее моего. Самый обряд его веры говорит о том… Видите, я не лицемерю, как перед русскими моими подданными… Народ русский – дитя в вере своей… А ребёнка нельзя обидеть в этом священном деле, сир. Он может стать опасным. Вы понимаете меня?

– Понимаю, государыня. Но помню и о другом, о законах моей страны. Они там выше всего. Выше меня, короля… Если бы я даже захотел… Конечно, сам я не стал бы стеснять совести моей супруги. В своих покоях она могла молиться и верить, как желает. Тут она хозяйка… Но для виду… Уважая законы… Я о том говорил княжне. И вот ещё одно, чуть ли не главное, что вынудило меня поступить решительнее, чем хотел бы я сам… Я говорил с княжной. Я спросил её: пожелает ли она принять веру, которую исповедую я, её будущий супруг? И княжна охотно согласилась… И руку мне подала на том, и я…

– Внучка?! Александрина согласилась? Дала вам слово? Да быть не может! Да… Простите, в словах ваших я не сомневаюсь. Но прямо говорю: тут вышло что-то непонятное. Не могла она. Ей ли не знать, как строго отец смотрит на дело веры? Как я её учила? Как все говорили ей… Нет, всё не то… Словом, быть того не могло. Я узнаю… Выяснить надо это… Нынче же узнаю… А теперь прямо говорю вам: постараемся поправить беду. Верьте, ваш народ не спросит, как молится его королева. У вас много дел и без того для народа. И если всё уладится, вы сами должны знать, какого друга увидите во мне… И что может стоить моя дружба!

– Мне трудно отвечать. Я благодарен… Очень. Но простите: по силе наших законов уступить не могу! Если не народ, так дворянство восстанет против нарушения древних королевских прав… Одно готов обещать… Вот скоро в день моего совершеннолетия соберутся Генеральные штаты. В их власти менять основные законы страны… Больше ни у кого! И я буду сам просить… Прямо скажу: я люблю княжну, как умею… И хочу видеть её своей женой… Я буду хлопотать. Уверен, что депутаты не откажут в первой просьбе своему королю… И тогда… без волнений, без мятежа, возможного в противном случае, я предоставлю полную свободу моей будущей жене, пришлю почётных послов за королевой Швеции.

– Вы опасаетесь даже волнений, мятежа? Положим, правда… Враги у вас есть… Опасные, очень близкие к вам… По совести должна сказать, что опасаться вы должны. Да же – родного дяди… Это – между нами, правда, сир?

– О, ваше величество, клянусь…

– Не надо. Я верю… Но усмирить мятеж – легко… Что ещё там за Генеральные штаты… Якобинство! Мартинизм. Помните господин Густав – вы король Божьей милостью, силой меча и векового наследия. И непристойно вам гнуть голову перед чернью, как я не гну своей старой головы перед тёмной толпой.

Едва удержался юноша указать самодержавной повелительнице, что только желанием угодить своему народу и вызвала она тяжёлый разлад, который силой войск собирается уладить теперь. Но он сказал только:

– Это возможно, согласен, ваше величество. Но как я введу чужие полки в родной дом? Как поведу их против своего народа? Простите, я понимаю – желание добра для меня подсказало вашему величеству такую мысль. Но я присягал законам моей страны. И что бы там ни случилось, останусь им верен! Король должен свято соблюдать не только присягу, данную им, но и каждое своё обещание, или не давать его. Конечно, государыня, вы сами так думали и поступали всегда. Могу ли я, едва вступя на трон, поступить иначе?

Горькая ирония прозвучала в последних словах короля, хотя юноша не желал обидеть старой измученной женщины-императрицы, так часто и явно менявшей свои слова и нарушавшей обещания.

Екатерина видела, что король не намеренно бросил ей в лицо острый укор, но поняла, что дальше им не о чем говорить. Сделав знак Зубову который, заслыша повышенный тон речей короля, уже стоял тут близко, настороже, императрица оперлась на руку фаворита, величаво кивнула головой королю его шведам и вышла из покоя, не говоря ни слова.

* * *

Прошло всего пять дней после несостоявшегося обручения.

Как ни перемогалась государыня, справиться легко с собою и со своим недугом не могла. С каждым днём всё мучительнее ей было думать, что юноша, принятый ею, как самый близкий человек, видевший с её стороны искренние проявления расположения и дружбы, так унизил и оскорбил её, окружённую глубоким, заслуженным после многих лет уважением не только дома, но и за пределами империи…

И эта обида, душевная тревога, которая овладела императрицей, усиливала её слабость, её телесную хворь.

Правда, Роджерсон указывал ещё на одну причину нездоровья.

На ногах у государыни открылись было язвы, следствие застарелого недуга. Выделения этих язв помогали телу очищаться от всех нездоровых начал. Но Екатерине хотелось от них избавиться.

На помощь пришёл грек Ламбро-Кацциони. Прежде – корсар, потом – волонтёр русских войск, помогавший флоту в борьбе с турецкими галерами, он очутился при дворе не то шутом Екатерины, не то прихвостнем фаворита, но «своим человеком».

Узнав от Зубова о больных ногах государыни, он уверил что язвы закроются, стоит лишь брать ножные ванны из холодной морской воды.

Опыт удался, язвы закрылись. Но теперь усилились приливы крови к голове, которые особенно беспокоили Роджерсона. Но на все доводы англичанина Екатерина упрямо отвечала:

– Всё пустое. Вам неприятно, что нашёлся ещё человек, кое-что понимающий в медицине… Он мне помог. Не нападайте на бедного грека… Помогите и мне так же скоро и хорошо. Вот я вам скажу спасибо.

Таким образом, много причин влияло на волю и на тело государыни, причиняя ей страдания, лишая возможности силой духа преодолеть недуг.

Печальная, полная тяжёлых предчувствий, часами лежала на своём любимом канапе Екатерина, и картины, одна мрачнее другой, проносились перед утомлённым взором старой правительницы…

Теперь, при её жизни – началась полоса неудач… Что же будет, когда её не станет, когда взойдёт на трон этот несчастный, больной умом, искалеченный духом человек, её родной сын, но такой далёкий, чужой для Екатерины?

– Нет, быть того не должно, и не будет!

Придя к такому решению, императрица обратилась к своей шутихе, Матрёне Даниловне, которая, сидя у ног больной, сюсюкала торопливо, передавая все толки и сплетни, ходящие по городу после отменённого обручения:

– Ну, спасибо, Даниловна. Целый ворох вестей нанесла. Ступай пока с Богом, Захара кликни сюда…

Шутиха ушла, явился камердинер.

– Если Александр у себя, ко мне попроси его высочество… Да свет мне в глаза… Передвинь канделябру… Так… Иди…

Встревоженный необычным приглашением в неурочное время, быстро явился Александр.

Он чувствовал, что сердце сильно билось у него в груди, уши горели, кровь прилила к щекам.

Даже бабушка обратила внимание на это.

– Я спешил к вам, дорогая бабушка, оттого, должно быть, и раскраснелся… Как изволите себя чувствовать нынче?

Спрашивает и сам вглядывается в бабушку.

Лицо её в тени, только на белые красивые руки падает свет.

Руки эти, всегда деятельные, теперь беспомощно лежат вдоль тела. Особенно мёртвенный вид имеет левая рука, недавно поражённая ударом… Глядит на неё внук, кровь отливает от лица, от головы. Ему становится не по себе… Но юный князь старается не показать больной государыне своей тревоги. Глаза его смотрят ясно, прямо в потускнелые глаза бабушки. Губы пытаются изобразить почтительно-радостную улыбку:

– Сдаётся, лучше вам нынче, благодарение Господу… Как это приятно.

– Лучше, ты думаешь, мой друг? Ну, пусть так… Теперь так много надо силы… Хотя бы на краткое время… Устроить всё… А там…

– Бабушка… ваше величество!..

– Пустое! Что тревожишь себя, моё дитя? Слава Богу, пожила на свете… Всего узнала – дурного и хорошего. Пора и честь знать… Вон и то… не только чужие, свои твердят: чужой-де век живу, ихний заедаю…

– Ваше величество, неужели вы полагаете, может кто подумать?.. Кто бы посмел…

– Ах, дитя моё, а ты думаешь, я поверю, будто не знаешь, о ком мои слова… Я не желаю ставить тебя судьёй между отцом и бабкой… Боже сохрани. Но теперь такая минута пришла, что об этом поговорить надо и… всё дело порешить. Ты не мальчик уже… Сам видеть можешь и понимать…

Видит и понимает Александр. Но цветные круги, огненные искры замелькали у него в глазах… Он давно ожидал… и окружающие, близкие к нему люди говорили о том… И сама Екатерина не стесняясь толковала со многими о важном деле, которое даже не тайна и для широкой публики столицы… Об этом говорят и по царству…

Не сына, внука желает видеть после себя на троне императрица. По «праву, воли монаршей», по существующему основному закону империи, государыня вправе сама назначить, кому занять престол после её смерти. Но не думал внук, что это так скоро придётся обсуждать, что ему придётся принять участие в решении.

Многое унаследовал он от бабушки. В том числе и боязнь всяких решительных объяснений, желание отдалить насколько возможно неприятную минуту, если бы даже наступление её было неизбежно само по себе.

– Лучше позже, чем раньше совершится неприятное.

А тут ещё и опасное грозит…

Александр знает характер отца, бешеный, неукротимый…

Только перед Екатериной, как перед матерью, как перед всевластной государыней смиряется он, да и то не всегда… А если сын станет ему поперёк пути?.. Павел не остановится перед самыми решительными средствами, опираясь на своё положение, на свой авторитет отца и старшего в роде…

Словом, к полузабытой, но такой тяжёлой Ропшинской трагедии грозит примешаться новая…

А юный князь совсем не любитель трагедий, особенно в собственной жизни. Но он знает и бабушку. Она так мягка, так уступчива, податлива на желания её окружающих, пока это не противоречит её собственным желаниям и планам. Если же что решила, то сумеет довести дело до конца, не стесняясь никакой жертвой, прибегая к самым решительным мерам.

Хорошо это знает Александр. Видит, что решительная минута настала. И неодолимый, отчасти физический страх овладевает юным князем. Лёгкая бледность покрывает пылавшее раньше лицо. Капли пота выступают на висках, на лбу. Императрица замечает, что происходит с ним, но не показывает виду и ласково продолжает:

– Скажи, мой друг, за эти дни мама, ничего не говорила тебе особенно важного… Что бы касалось именно тебя? Может быть, по секрету? Ничего, скажи. Я тебя не выдам, верь мне. Знаешь, никто, даже мать и отец, не любит тебя сильнее, чем твоя старая бабушка. Помнишь, как мы дружно жили с тобою… столько лет. Пока ты старше не стал… не женился… Теперь, правда, и отец отымает у тебя немало времени, муштрует. Из наследника трона капрала какого-то, право, сделать желает… Лучшего нет на уме у его высочества… Бог с ним… Но мы с тобой можем столковаться прямо, откровенно, не правда ли?.. Особенно в таких важных вещах, которые сейчас обсудить надо…

– Во всём, ваше величество. Самою жизнью готов доказать, как много предан вам и готов выполнить священную волю вашу…

– Проще давай говорить, Александр. Так как же? От матери что-либо слыхал?

– Нет…

– И ни от отца?..

– Нет, милая бабушка…

– Вот! Значит, сумела промолчать хотя перед ним… И за то спасибо. Узнай он, не удержался бы… схватился бы уж с тобой… Да и мне покоя не дал бы… особливо, видя, что в гроб глядит старуха… мать родная…

– Ваше величество… бабушка, милая…

– Успокойся. Будь мужчиной. Слушай, что хочу сказать. Время всему на свете. Ты знаешь, как ни крепка я… но шестьдесят семь лет живёт на свете это старое тело… Покоя просит… Вон слыхала я, ты сам мечтал порою уйти от трона, от меня, ото всех… Честным гражданином в тиши, в безвестности вкушать покой приватной, счастливой жизни… Не смущайся, дитя… Это – прекрасные, высокие мечты… Скажу тебе одному: и я не раз мечтала о том же… Но не делилась ни с кем этими чистыми и детскими, неразумными грёзами. Да, неразумными. Ты и я иначе должны мечтать, стоя на той высоте, куда определила нас судьба. Другим дать счастье – вот то, о чём имеем право мы мечтать с тобою… Другим, многим миллионам людей даровать мир и покой, хотя бы ценою своей жизни и своего счастья, – вот долг наш!.. И так я старалась воспитать тебя… чтобы вручить тебе державу, знать, что моя Россия счастлива под твоим правлением…

– Государыня, ваше величество…

– Постой, дай договорить. Наверное, ты слышал, сам видишь, понимаешь, кого я готовлю в преемники себе… Я не хочу ставить сына в противники отцу… повторяю, не судья ты ему… Но отвечай, как перед Богом: думаешь ли, что мой народ, твой народ, будет счастлив под скипетром моего сына? Молчишь, опускаешь взгляд. Довольно мне и такого ответа…

– Но, ваше величество, дорогая бабушка, позвольте мне…

– Нет ещё, погоди. Дай досказать. Я пыталась столковаться с твоей матушкой, с великой княгиней. Пока ещё сын мой не у власти, она имеет влияние на отца… и большое, знаю… Но он хитёр. Это всё до поры, пока сила не в его руках. Тогда всё пропадёт. И теперь уж нет порою удержу моему сыну… А тогда… Я стараюсь не думать… Мне жаль тех, кто столько лет жил спокойно под моей державой… Мне жаль его… – негромко договорила Екатерина; словно видя перед собою что-то очень печальное.

Вздрогнул и Александр, словно услышал зловещее предостережение.

– Видишь ли, – снова живее заговорила государыня, – отчасти и не худо было бы для тебя, если узнают люди, каков на деле будет мой сын повелителем… Но не надо делать таких тяжёлых опытов… и опасных для многих. Вот почему я решилась на последнее. Не волнуйся, мой друг. Там на столе лежит пакет. Дай его сюда. Этот самый. Сейчас я очень слаба. Нельзя скрывать от тебя того, чего не знают пока и не должны знать другие: жить мне осталось очень мало. Только потому я и решаюсь подвергнуть тяжёлому испытанию твою кроткую душу… Возьми, прочитай один, что там найдёшь. Копии некоторых важных бумаг. Моё распоряжение посмертное. Подписано, как увидишь, сильнейшими моими друзьями и сотрудниками, особенно с военной стороны: Суворов, Румянцев согласились со мною… И тут же пояснение общее. Но прошу, приказываю тебе: ни с кем не делись тайной. Особливо не говори отцу, чтобы не вышло для меня лишних забот, докук и неприятности. Видишь, я и так слишком слаба… Пожалей свою бабушку… Обещаешь?

– Ваше величество, приказывайте. Всю кровь пролью для исполнения вашей воли.

– Благодарю. Верю. Трудно мне сейчас говорить, но я должна ещё… Не будь вокруг отца таких дурных людей, таких грубых… Этот Кутайсов, Аракчеев-глупец, на обезьяну более похожий…

– Он очень плохой, низкий и жестокий человек, ваше величество. Его можно опасаться уже ради одного того, как умеет этот проныра направлять волю батюшки.

– Видишь, ты и сам понимаешь… Не отец твой, эти хамы, изверги, людей губители овладеют царством после меня, если бы… Но поглядим, что даст Господь… Прочти, обдумай, дай мне скорее ответ. Я решила, так и знай. Но всё же хочу слышать, что сам ты скажешь. И помни: взойдя на трон, надо забыть себя, если не хочешь, чтобы проклятия покрывали твоё имя и при жизни, и по смерти! Иди с Богом, моё дитя. Да будь бодрее. Пора стать мужем, не отроком, как ты был до сих пор!.. Дай я поцелую тебя… Господь с тобою!..

* * *

Долго не решался открыть пакета и прочесть бумаги Александр, придя к себе. А прочитав, ещё дольше сидел неподвижный, бледный, переживая мучения страха и жалости за себя, за своего отца.

Потом вскочил, начал шагать по кабинету, сжимая порою голову, виски ладонями, стараясь унять обычную боль, которая сразу поднялась и мешала мыслить, даже смотреть на свет.

– Может быть, бабушка и права… Даже наверное… Отец не сумеет так ловко править людьми, как удавалось ей. Но многое дурно и в её делах. Может ли сын вступить в заговор против отца даже с самыми благими целями? Наконец, что скажут люди, что подумают другие государи? Сын лишил трона родного отца! В императрице говорит политический расчёт, государственный опыт, а то и просто желание, чтобы по её смерти дело шло по-старому. С ней спорить нельзя. Правда, смерть её очень близка… Это лицо… эти бессильные бледные руки… Но и служить добровольно таким планам мешает сердце, сыновний долг… Что делать? Кого спросить? Лагарпа уже нет… Никого нет. Пустыню создали и вокруг него, Александра… И бабушка, и отец опасаются, чтобы кто-нибудь не влиял сильно на юношу, пользуясь его податливостью… Это – больше внешняя податливость. Он так ещё мало знает жизнь и людей. Он осторожен по природе. Самолюбив. Полон возвышенных идей, завещанных удалённым «гражданином свободной Швейцарской республики» Лагарпом… Но чего он желает, он, подобно бабушке, умеет сильно желать. Пока он слаб, и приходится достигать цели окольными путями. Очень надо оберегать и собственную безопасность, и лучшие чувства души…

Как же поступить? Что делать теперь?

Вдруг молнией мелькнула простая, такая естественная мысль: «Он же мой отец… Надо ему сказать… С ним поговорить». Но и это трудно сделать без предварительных предосторожностей… Найдёт на Павла его обычный припадок раздражения… Он оскорбит, не поймёт…

Надо подготовить…

И Александр, призвав своего бывшего воспитателя, генерала Протасова, который постоянно старался сблизить отца с сыном, объяснив ему в общих чертах положение дела, задал вопрос:

– Как поступить теперь?

Прямой, старозаветный «дядька» ответил, как и ждал Александр:

– Надо обо всём доложить его высочеству, батюшке вашему.

– Я не решаюсь сразу, сам… Предупредите его высочество, прошу вас…

Старый пестун с удовольствием взялся исполнить поручение.

* * *

Закинув руки за спину, стоит перед сыном Павел.

Он бледен, глаза выкатываются от гнева из орбит. Порывистое пыхтение вместо слов вырывается из груди.

– Х-хо… Х-хо-о… Вот как! Всё решено! Я давно знал. Но не надеялся на столь прямое поношение. Всякие шиканы[212]212
  Шиканы – подвохи, притеснения.


[Закрыть] переносить приходилось. А уж это – сверх терпения! И вы, ваше высочество, сын мой, вы слушали спокойно… И не ответствовали, как подобает моему сыну, по долгу священному, по присяге и служебному артикулу, как я доселе объявлен был наследником престола и присяга о том для всех священна, всем обязательна, сыновьям моим и паче того… А вы?..

– Ваше высочество…

– Молчать и слушать, когда говорят старшие! Не пойму, зачем мне от вас извещение последовало. Или от меня ждали похвалы и утверждения низостям, которые матушкой моей задуманы по наущению её подлых придворных льстецов и клевретов… С коими и вы, сын мой, дружбу ведёте, впрочем! Да-с, я знаю то.

– Ваше высочество, осмелюсь уверить, что нисколько дружбы и расположения к тем людям не питаю. И могут ли эти лица, как Зубов, Пассек, князь Барятинский, Мятлев либо Салтыков, которых и лакеями у себя иметь не желал бы, могут ли они искренним расположением пользоваться от честных людей, к коим и себя причисляю? Их сила теперь. И, оберегая себя, вас, государь, стараюсь не выказывать своего к ним презрения…