Текст книги "Екатерина Великая (Том 2)"

Автор книги: Андрей Сахаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 45 страниц)

– Думается, это без всякой дурной мысли, ваше величество. Они же кузены.

Екатерина быстрым взглядом окинула секретаря.

Тот глядел ей прямо в лицо своими добрыми, заплывшими глазами.

– Пожалуй, ты и прав. Дело проще, чем я полагала. Хотя графом я вообще не очень довольна. Мало я тыкала ему в нос лучшими правилами французской старой доблести, рыцарским обычаем. А он стал лукавить с нами… Я вовремя смекнула. А что касается господина Лафайета… Король сделал промах. Нынче там не умеют распоряжаться умами. Этого Лафайета на месте короля я как явного честолюбца и знатного родом взяла бы к себе. Сделала бы своим защитником против врагов. Заметь, что и делала здесь, у нас с моего восшествия…

– И звезда от звезды разнится, государыня.

– А, вот как… Благодарствуй на похвале. Но то помни: я – только женщина. Он же – король-муж. О, если бы вместо этих юбок имела я право природное носить штаны! Я была бы в силах за всё в царстве ответить… Как ни велика наша держава… Управляют, слышь, и глазами и рукой… Как Пётр, как иные… А у женщин есть лишь уши. Да и те золотом занавешены порою… либо иной женской слабостью. Как скажешь?

– Взгляните, государыня, на дела свои. Они громче моего отвечают и вам самим, да и миру целому…

– Э, ты, толстяк… тонким льстецом стал. Где это научился, говори? Не от французов ли, что за них стоишь? Гляди! Je vous tuera avec un morceaux du papier![119]119
  Я тебя убью одним листом бумаги! (фр.)


[Закрыть]

И быстрым, каким-то девически-шаловливым жестом, свойственным ей одной, Екатерина слегка коснулась выпуклого живота Храповицкого свёрнутым листком, который держала в руке, засмеявшись при этом своим обычным громким смехом.

– Ха-ха-ха! Мёртв… мёртв, государыня… Уж и отпет совершенно, – сдержанно-почтительно вторя хохоту императрицы, отозвался осчастливленный милой шуткой секретарь.

– Больше нет ничего? – быстро принимая деловой тон, спросила Екатерина. – Ступайте с Богом! Буду рада видеть вас нынче у себя за столом. Идите.

Храповицкий почтительно коснулся губами протянутой ему полной руки, на что государыня ответила лёгким пожатием.

– В приёмной принц, его высочество Зиген-Нассауский ждёт, просит дозволения войти, – доложил Захар, пропустив за дверь Храповицкого.

– Принц? Что больно часто? Новые дела, видно. О чём вчера было сказано, не успела я ещё ему состряпать… Да, видно, надо, коли пришёл… Есть ещё минутка. Зови. Пускай…

Что скажете? – отвечая ласковым поклоном на почтительный привет принца, спросила Екатерина, стоя посреди комнаты и тем давая знать, что свидание не может быть продолжительным. – Что-нибудь новенькое? Дурное? Хорошее? В чём дело, принц?

– Я от Сегюра, государыня.

– От Сегюра… Что нужно Сегюру от меня?

Принц молча передал Екатерине большого формата конверт, запечатанный гербом французского посла.

На конверте была написана только одна строка: «Не императрице, а Екатерине Второй».

– Что такое? Что это значит? – с неподдельным изумлением произнесла она и быстро вскрыла конверт.

Изумление её увеличилось ещё больше, когда она увидела подлинную депешу, очевидно сегодня лишь доставленную Сегюру курьером из Константинополя от тамошнего посла Франции, Шуазеля.

Два больших листа, исписанные условным рядом цифр и знаков, были дешифрованы рукою Сегюра. Между строк он вписал буквы азбуки, соответствующие цифрам секретного письма, и эти буквы составили точный, понятный перевод всей депеши.

С жадным, нескрываемым интересом Екатерина заскользила глазами по двойным строкам, слегка даже раскачиваясь всем телом, кивая головой, словно подчёркивая движениями то, что открывала в депеше.

– Боже мой!.. Вот оно что! – невольно вырвалось у неё.

Нассау осторожно отступил назад, как бы желая выйти за дверь, спиною к которой он стоял.

– Ради Бога, принц, не уходите! – живо остановила его государыня. – Вы же видели надпись на конверте. Неужели вы не поняли её? Вы знаете, что он посылает мне? Подлинную шифрованную депешу и сверху перевод. Стоит мне самой или кому-нибудь списать отсюда две параллельных строки – и весь ключ посольской переписки будет у нас в руках. Вы должны видеть, что я не сделала того. Вы подтвердите это графу… Одну минуту. Я не задержу вас… Сейчас прочту…

Принц, хорошо понимающий, в чём дело, как умный и ловкий придворный принял слова Екатерины как нечто новое для себя, как откровение. На лице его выразилось удивление, отчасти искусственное, отчасти искреннее.

На месте Екатерины не всякий поступил бы подобным образом.

Одного он не знал: шифр французской дипломатической переписки был частично известен русским министрам и ей самой…

– Нет, слушайте… слушайте, что пишет Шуазель… Оказывается, англичанин и пруссак безбожно обманывали меня. Здесь они уверяют, что стремятся установить мир, уговаривают султана пойти на уступки… Готовы оказать нам всякую добрую услугу и содействие… А там, в Порте… Слушайте, что там вытворяют английский и прусский поверенные по приказанию своих дворов! Они возбуждают турка против меня… Обещают султану всякую поддержку… Смотрите, что они позволяют себе в своих донесениях: «Русская императрица совсем одряхлела. Войск нет. Казна опустела, и последние рубли уходят на подарки молодым, красивым офицерам её гвардии, которые имеют счастие привлечь взор этой полуразвалины»… Нет, слушайте… слушайте! Можете сами судить, правда ли это! Но как смеют они! Такая ложь… такая низость… Ещё лучше: «Страна вся в брожении. Полки отказываются выступать в поход… Наследник располагает не только сильной дворцовой партией, но любовью всего народа и войска… Не нынче завтра переворот, сходный с тем, какой устроила сама Екатерина четверть века назад, даст новое направление политике России, если только в этом государстве есть что-либо похожее на настоящую, народную политику.

Продажность первых чинов государства… тяжесть налогов… темнота народа… Распутство самой…» Hundert Teufel![120]120
  Чёрт возьми!.. (нем.)


[Закрыть]

Екатерина не дочитала и едва сдержалась, чтобы не скомкать, не изорвать листков.

– Ну, я им дам себя ещё знать… Благодарна графу Луи за его откровенность и доверие. За то уважение ко мне, которое доказано этим доверием. Я заслуживаю его. Граф меня понял.

Овладев окончательно собою, Екатерина аккуратно сложила листки и подала их принцу.

– Скорее передайте их обратно Сегюру. Скажите: я никогда в жизни не забуду этого великодушного поступка… Скажите ему… Постойте, где, когда вы получили от него конверт? Почему он дал его именно вам?

– Дело просто, государыня. Нам случайно пришлось нынче ехать сюда вместе. Как доброму приятелю я открыл ему всё, что знал о справедливом негодовании вашего величества в связи с двусмысленным поведением версальских министров. Он стал возражать. Указал на несколько лиц, которые, по его мнению, стараются умышленно ссорить ваше величество с министрами короля… И тут же, в доказательство своей правоты, вынул и передал мне для вашего величества настоящую депешу. Конверт нашёлся здесь. А печать свою граф всегда носит при себе.

– Точно, ясно и просто, но полно смысла и силы, как всё, что исходит от героя, моего милого принца! Так Сегюр здесь? Рада. Передайте ему… Нет… Прошу вас, ни слова. Так же молча отдайте графу пакет, как вручили его мне. Словесную часть приключения предоставьте мне. Можно, принц?

– Приказывайте, государыня. В преданности и скромности моей вы не должны сомневаться.

– И не усомнюсь никогда, Бог свидетель. Идите с Богом. До свидания за столом.

* * *

– Добрый день, граф! Как поживаете? Какие вести из Версаля, с вашей родины? Я очень рада вас видеть у себя!

Так с ласковой, приветливой улыбкой обратилась Екатерина в первую очередь к Сегюру, когда перед обедом вышла в большой приёмный зал, переполненный придворными, членами посольств и личной свитой государыни.

Если бы граната вдруг разорвалась среди всей богато разодетой толпы, общее изумление, даже испуг, пожалуй, были бы не больше того, какой сейчас отразился на лицах.

Уже несколько времени, как Екатерина, под влиянием близких своих советников, совершенно охладела к французскому дипломату. Враги Франции, прусский и английский полномочные министры, пользовались самым ласковым вниманием, заранее предвидя все выгоды, какие может принести это лондонскому и берлинскому дворам.

Екатерина хорошо заметила впечатление, произведённое её словами и дружеским жестом, с которым она подала Сегюру руку для поцелуя.

Сегюр, умный и опытный дипломат и придворный, желая ещё больше подчеркнуть соль настоящего положения, принял весьма скромный вид и негромко, но очень внятно проговорил:

– Что мне сказать, государыня? Раз вы так внимательны и интересуетесь делами моей родины, Франция может быть спокойна, какие бы тучи ни омрачили её южные голубые небеса.

– Болтун, краснобай! – не выдержав, буркнул грубоватый пруссак-посол лорду Уайтворту, своему соседу и тайному единомышленнику.

Екатерина узнала голос, хотя и не разобрала слов. Живо обернулась она к двум неразлучным за последнее время дипломатам и деланно любезным тоном произнесла:

– Впрочем, что я… Вот где надо искать последних вестей, всё равно, о своей или о чужой земле. В Пруссии и Англии знают всё лучше других… Даже самую сокровенную истину… Не так ли, лорд? А как по-вашему, граф Герц?

От волнения и злобного возбуждения зрачки у императрицы расширились, и глаза её стали казаться чёрными. С гордо поднятой головой, сдержанно-гневная и величественная, она вдруг словно выросла на глазах у всех.

Опасаясь неловким словом усилить ещё больше неожиданное и непонятное для них раздражение, оба дипломата молчали.

Но Екатерина и не ждала никакого ответа.

– А может быть, по законам дипломатической войны нельзя говорить того, что знаешь, а надо оглашать лишь то, чего нет? Значит, я ввожу вас во искушение своими вопросами. Прошу извинения. Мы, северные варвары, ещё так недавно стали жить с людьми заодно… Нам ещё многое простительно… Не так ли, лорд? Вы, конечно, согласны, граф? Мы, русские, например, очень легковерны… Читаем ваши печатные листки, разные «Гамбургские» и иные ведомости, и думаем, что там всё – истина… Верим даже устным вракам и сплетням… Знаете ли, господин Герц, у нас верят такой нелепости, что молодой прусский король вовсе не похож ни умом, ни делами, ни королевским своим словом на покойного великого государя… Допускают, что он способен успокаивать нас дружескими обещаниями, а сам в это время готовиться с Польшей ради враждебной нам Швеции, на радость неверным оттоманам, с третьей стороны ударить по русским владениям, поразить грудь нашей земли, благо руки у нас в иных местах заняты… Мы, конечно, не можем поверить в подобное вероломство… Не верим и тому, что у прусского короля советники и слуги способны ради личных выгод действовать в ущерб интересам родины, подвергать опасности соседнюю, дружелюбную, могущественную державу, с которой придётся ещё не один фунт соли съесть… Мы не верим, что такие дурные, вредные…

– Жаль, разошлась наша матушка, – вдруг услыхала Екатерина недалеко за своей спиной знакомый голос Храповицкого, который давно с волнением и страхом глядел на её лицо, пылающее и властное, с опасением прислушивался к потоку справедливых, но неуместно высказанных упрёков и колкостей. Рискуя обратить на себя гнев государыни, он всё-таки произнёс вполголоса своё замечание.

Сказал и окаменел от страха, в ожидании того, что теперь будет.

Екатерина умолкла.

Наступило короткое, но тяжёлое, почти зловещее молчание, совершенно необычное в подобных сборищах при этом дворе…

Взоры всех, прямо или исподтишка, были устремлены на Екатерину.

И почти мгновенно, словно повинуясь какому-то тайному веленью, императрица вся преобразилась. Глаза её посветлели, лицо приняло обычный, приветливый вид, пурпурный румянец сменился нежно-розовым.

И как ни в чём не бывало государыня с самым добрым видом направилась к своим внукам, стоящим вдали в ожидании, пока их позовут:

– А, вы уже здесь, дети мои. Подойдите… Я и не заметила вас сразу… Мы после докончим этот разговор, не правда ли, господа? – холодно, но любезно обратилась она к двум дипломатам, застывшим как две статуи.

Кивнув обоим в ответ на низкий поклон, она занялась своими внуками, Александром и Константином, рослыми не по годам, из которых старшему было одиннадцать, а младшему шёл – десятый год.

И ни слова, ни взгляда в сторону Храповицкого, который так и стоял ни жив ни мёртв.

Только после обеда, когда все приглашённые разбились на кучки, разбредясь по разным углам дворцовых покоев, Екатерина, весело шутившая и болтавшая во время обеда, подошла к своему смелому секретарю с чашкой кофе в руках.

– Вы здесь… Я должна вам сказать… Вы принуждаете меня заметить… – Она заговорила негромко, но голос звучал сильно, дрожал и прерывался от гнева. Лицо снова покраснело. Чашка ходуном заходила в руках. – Ваше превосходительство, вы слишком дерзки, что осмеливаетесь давать советы, каковых у вас не просят!

Чашка едва не выпала из рук Екатерины. Она быстрым движением поставила её на соседний стол и, кинув растерянному, уничтоженному человеку коротко и властно: «Можете идти к себе», отошла от него быстрыми шагами, не давая окружающим даже возможности уяснить себе, что произошло сейчас между преданным, старым слугой и императрицей.

Граф Сегюр, очень довольный своей удачей, разговаривал за отдельным столом с Александром Андреевичем Безбородко, с графом Завадовским и князем Воронцовым.

Он знал, что эти три человека составляли ядро «сосиетета»,[121]121
  Общество (от фр. societe).


[Закрыть] как выражались при дворе, особой партии, решившей подкопаться и окончательно свергнуть светлейшего князя Потёмкина как неудобного для них диктатора, являющегося для них и других лиц преградой во многих отношениях.

Тот же Потёмкин, как узнал Сегюр, войдя в дружбу с представителем Англии, способствовал охлаждению Екатерины к версальскому двору и к самому посланнику, которого до тех пор царица удостаивала личной дружбой и вниманием.

Речь у собеседников шла о том, что «отсутствующие всегда виноваты». Иными словами, намечался план, как лучше воспользоваться отъездом Потёмкина в армию, выступающую против турок, и в награду за победы, одержанные на полях битв, устроить ему поражение у себя дома.

Сюда направилась от Храповицкого Екатерина.

– Не посетуйте, господа, если я похищаю у вас интересного собеседника. Пройдёмтесь, граф.

Улыбаясь и ласково кивая кой-кому из более близких, кто попадался на пути, обмениваясь незначительными фразами с восхищённым французом, медленно миновала Екатерина несколько покоев, и оба они очутились в длинной галерее, теперь, как и утром, озарённой потоками света.

Сзади доносился шум голосов оставленной толпы придворных.

Там бледный, с озабоченным видом фаворит граф Мамонов вёл беседу с несколькими из более близких к нему людей. Здесь были австриец граф Кобенцель, обер-шталмейстер Лев Нарышкин, друг Пруссии, граф Андрей Петрович Шувалов, генерал Пётр Александрович Соймонов, обер-прокурор Синода граф Мусин-Пушкин; они составляли одну из самых видных групп и в то же время словно старались не дать заметить чужой публике, что государыня далеко не с прежним вниманием и заботой относится к своему признанному избраннику графу Дмитриеву-Мамонову.

Молодёжь разбилась маленькими группами. Некоторые вышли на террасу слушать русских песенников, которые вошли в моду с начала турецкой войны. Звуки залихватских песен, сменяемых заунывными старинными напевами, долетали и в галерею, где гуляла Екатерина с Сегюром, любуясь через раскрытые окна видом парка, оживлённого посторонней, разряженной публикой, обычной здесь по воскресным дням.

– Кто бы мог подумать, что мы в стране, которая ведёт войну с двумя соседями, очень воинственными, получающими всяческую поддержку от сильнейших европейских дворов, – сказал Сегюр, уловив довольный взор собеседницы, которым она окидывала парк и гуляющих в нём людей.

– Да, вы правы… Ещё надо добавить, что одна неприятельская армия маневрирует в сорока верстах от столицы, что её флот можно видеть с башен моих приморских дворцов, что… Впрочем, постойте. Я увлекла вас не для того, чтобы выслушивать ваши изящные похвалы и самой гордиться величием моей страны. Примите раньше благодарность от русской государыни за доверие, оказанное Екатерине Второй. Вы говорили с принцем? Он передал вам?

– Передал… Но не сказал ни слова, как я ни старался…

– Узнаю моего рыцаря без страха и упрёка. Это он мне дал слово и потому вам ни слова! Ха-ха-ха… Я хотела сама иметь удовольствие поблагодарить вас и подтвердить, что моё расположение останется к вам неизменным… вопреки многим… и, надо сознаться, сильным искушениям, которым я подвергалась и подвергаюсь со всех сторон… Чтобы доказать это на деле, перехожу к делам… И весьма немаловажным, имейте в виду, мой милый шевалье… Прежде всего о том, что нам, мне особенно, ближе всего. О себе и о России.

– Я – весь внимание, государыня…

– Как бы это вам сказать?.. С одной стороны, они, англичанин и пруссак, в своих донесениях оба правы… Но они – дураки. Война нам тяжела… войск не хватает… начальники бездарны или вороваты. А то и никаких нет, хоть сама надевай генеральские штаны… Провиант подвозить трудно, да порой и нечего… Денег мало… оброки тяжелы… народ стонет… ропщет порой… и не без серьёзного основания. Теперь плохо. Грозит быть ещё горше. Особливо если пруссаки выполнят свою угрозу и вцепятся с запада, впустят нам зубы в самое горло, как делает то швед на загривке, как турок хватает за далёкий зад… О пасквилях и враках, кои против меня распускаются даже при версальском дворе, не стану говорить. Ни помочь, ни помешать делу это не может… Царства это мало касается… Отвечать в том я буду истории, а не моим союзникам и врагам… Вот, значит, о делах… На первую Турецкую войну ушло у нас почти полсотни миллионов рублей. Теперь надо столько же, если не больше. Без денег нет войны, а без войны нет силы! Но мы сильны, что бы там ни говорили. И будем ещё сильнее! Да хотя бы вот почему…

– Доказательств не надо, государыня. Я их вижу перед собой…

– Я говорю сейчас серьёзно, Сегюр. Они не знают моей земли, не знают моего народа, его веры в свои силы, веры в меня, в каждого, кто займёт моё место, кто будет по доброй совести исполнять свою обязанность, честно станет править своё ремесло. И великому народу в обширном краю не страшны никакие жертвы. Мы решили брать по пять рекрутов с тысячи. И рекруты есть. Мы можем их взять и десять с тысячи. Они явятся под знамёна. Что бы сказали у вас на такую вербовку?

– Долой правительство и к чёрту короля!

– Вот то-то и есть… Нет денег – я выпускаю ассигнации и получаю за них всё, что мне надо… Если захочу просто писать своё имя на кусочках кожи, на холсте – и за них мне принесут всего. Никакие жертвы не страшны, не тяжелы моему народу, пока он верит, что это для его блага, для блага его земли… А они, эти чистые, наивные дети мои, они верят этому!

– И не обманутся, государыня…

– Бог ведает, дающий успех и посылающий горе государям, народам и каждому нищему на земле. Я – не ханжа, но есть нечто, во что я глубоко верю. Вот вам первая моя сила. Вторая, то…

– Что вы сознаёте её и этим заражаете и окружающих, и целый мир, государыня!

– Пожалуй, и так, Сегюр. Это умно… очень умно. Такую «заразу» я всегда рада распространять. А вот та, которая идёт с вашей стороны, особливо из Парижа, мне не очень по душе… В ней кроется опасность и для моего трона. Как в Святой книге: народ мой счастлив, пока не познал добра и зла. Придёт пора, он сможет всё знать, на всё дерзать. Но пока тому не время… Я много думала о том, что происходит у вас на родине, Сегюр. Там очень плохо, Сегюр. Мне особенно обидно и за вашу королеву… и за короля… и за меня самоё… Теперь-то помощь Франции была бы мне нужна[122]122
  Речь идёт о предложенном Франции ещё в 1787 году тройственном союзе России, Австрии и Франции против Турции, в то время союзницы Франции. После взятия Очакова, когда стали распространяться слухи о намерении Пруссии начать против России войну, Екатерина II возобновила свои предложения. Франция вела двойную игру: она делала вид, что ведёт переговоры с Россией о союзе, и посылала многочисленных волонтёров в ряды русской армии, но в то же время поставляла Турции своих офицеров и сапёров.


[Закрыть]… Скажите, как думаете, поможет ли мне ваш двор войсками и другим, если этот мальчишка, король прусский, как обещал Швеции и полякам, объявит нам войну?..

– Я об этом не вёл переговоров ни с моим повелителем, ни с министрами, но как частный человек думаю…

– Не продолжайте. Я не хочу ставить вас в затруднительное положение. Сама вижу, что вашему двору теперь не до военных авантюр. Третье сословие требует слишком много… Предстоит целая буря… У руля там стоят люди не слишком решительные и смелые, беспечные даже, могу сказать. Ничего не приготовлено, нет ярких решений… Знаете, порою мне сдаётся, ваш трон похож на тяжкую колесницу с надломленной осью, уносимую конями, которые закусили удила…

– Образное сравнение, ваше величество… но более подходящее к сарматам и скифам, чем к нашему весёлому народу, к галлам, государыня.

– Не обижайтесь, Сегюр. Я вам верю, люблю вас, потому, может быть, не очень выбираю образы и слова… Но как сказать иначе, если за короткое время у вас столько раз меняли министров и всю систему управления… У вас, где жизнь давно идёт твёрдой колеёй…

– В чужих делах так трудно разбираться, государыня. Вы только что прекрасно доказали это, разбирая нападки на Россию.

– Да я и не нападаю на Францию. Это – чудесная страна. Её постигло несчастье. Безумие, зараза, как вы недавно сказали сами. А средство для лечения такое простое… Я успевала с ним даже тут, в моей ещё полупросвещённой, полудикой стране, – среди стольких бурь, бушевавших вокруг меня, после стольких гроз, отголоски которых ещё встретили моё воцарение в стране… Я чужой явилась, не правнучкой Мономахов и святых князей, как ваш король, потомок древнейшей родной династии…

– Но тогда я спрошу, чем успели вы, государыня, добиться таких волшебных результатов?..

– Чем?.. Чем, хотите знать? – помолчав, переспросила Екатерина. – Да в двух словах могу вам передать: пока я была великой княгиней и видела, что творится вокруг, я поняла самое главное, как не надо управлять. О, нет сомнения: две недели власти, как ею пользовалась дочь Великого Петра… как она царила десятки лет… И меня бы постигла участь моего покойного повелителя и супруга… Как постигла она его… за тот же грех… А если подумать о годах императрицы Анны? Ужас! Вспомнить страшно. Она, нет, вернее, министр её, этот зверь, Бирон, казнил и сослал ни за что больше семидесяти тысяч людей… Могу поклясться: по доброй воле не делала и не сделаю этого в России. Вот первое, что приняла я за правило… Там остаётся немного… Как жить, как вести своё маленькое хозяйство…

– В шестнадцать тысяч квадратных вёрст, государыня…

– Да-да. Я как-то уж говорила вам… То, что передумано мною за долгие годы, пока я была почти узницей в качестве великой княгини, дало мне материала и работы на добрых десять-пятнадцать лет после воцарения… А там явился навык, дальше колесница идёт своим ходом. Наметила я себе план управления и поведения в делах, от которого не уклоняюсь никогда. Воля моя, раз высказанная, остаётся неизменной. И лишь стараюсь высказать её возможно менее поспешно… У нас здесь всё постоянно. Каждый день походит на те, что предшествовали ему. Меняются с годами и обстоятельствами люди, но не дела, не ход политики. А как все знают, на что могут рассчитывать, то никто и не беспокоится. Даю я кому-либо место, он может увериться, что сохранит его за собой, если только не совершит преступления. Это даёт всему твёрдость.

– Но, государыня… если вы убеждаетесь… что ошиблись? Что сановник или избранный вами министр совершенно не пригоден? Как же тогда?

– Пустое… Я бы оставила его на месте, а сама работала с каким-либо из способных его помощников. А сам министр сохранил бы и пост свой, и положение… Сохранил бы и меня от нареканий, что я плохо выбираю слуг для России, для трона, для земли.

– Это очень мудрёно, конечно, но осуществимо лишь в вашей благословенной стране, государыня…

– У полудиких скифов и сарматов?.. Ничего. Я не обидчива. Вот почти весь мой секрет. Остаются пустяки. Я наказываю даже сильно виновных лиц только тогда, когда начнут меня понуждать к этому со всех сторон… причём сама помогаю этим понуждениям. Отказывать в излишних просьбах я поставила несколько людей, на которых и падают нарекания за отказы. Милости раздаю сама… Хвалю громко, при всех… Браню наедине, втихомолку, но сильно… Затем… Да вот, должно быть и всё…

– Исключая ум, отвагу и постоянное счастье, о которых почему-то не помянули вы, государыня…

– Когда я умру, пусть люди и Бог помянут меня с ними вместе, граф… А теперь вернёмся к нашему стаду… Не могу я забыть прусского короля-забияки. Что думает о себе этот молокосос? Я научу его, как надо заниматься своим ремеслом, – пусть даже не встречу помощи ни от Версаля, ни откуда в мире… А всё-таки прямо сознаюсь: сейчас мы очень слабы. И попробуйте написать Монморену всё, что касается Фридриха с его Пруссией… Видите, Сегюр, за доверие я отплатила, как умела, тем же.

– Я тронут, верьте, государыня… Больше: я изумлён. Столько лет я имею счастье видеть, знать вас…

– И не узнали сполна? Это участь всех людей. Поди, и Екатерина Сегюра знает не больше, чем он её… Время всё кажет в настоящем виде и цвете… А чтобы уж дойти теперь до конца… Мы долго толковали. Поди, теперь только и говору там, во всём дворце, что о беседе, которую так горячо и пространно мы ведём. Ничего. Пусть после обеда поломают голову. Это полезно и для желудка… Скажите…

Екатерина вдруг поглядела прямо в глаза дипломату, словно желая отрезать возможность дать неверный ответ:

– Скажите прямо, что вынудило вас провести два дня в Гатчине, у моего сына,[123]123
  Гатчина – резиденция наследника Павла Петровича. В 1783 году Гатчинский дворец с прилегающими к нему землями был куплен Екатериною II и подарен сыну.


[Закрыть] у великого князя Павла? Что могли вы с ним найти общего? О чём толк шёл? Все эти годы, что вы здесь, я не слыхала о дружбе между вами. Что же так, вдруг? Только правду… или вовсе ничего. Я настаивать не стану.

– А мне нечего скрывать, государыня. Недалёк день моего возвращения на родину.

– Ваш отпуск? Да… Надеюсь, так и будет: отпуск, а не окончательный отъезд.

– Я также надеюсь на это, государыня. По всем требованиям этикета и добрых приличий я поехал откланяться великому князю, наследнику трона…

– Наследнику трона?.. Продолжайте, виновата. Я слушаю.

– Но тут случилось маленькое приключение: сломалась моя коляска. Пока её чинили, прошло больше суток… Это время я и провёл в обществе великой княгини… Но больше князя…

– Вот что… Так это всё именно так?..

– Именно так, государыня, как вам, должно быть, и доносили… А речь у нас шла…

– Не надо… Я не хочу выпытывать у вас, Сегюр…

– Нет, позвольте, государыня… Священное имя друга, которым вы удостоили меня, трогательное доверие – всё это обязывает меня передать вам речи мои и великого князя Павла… В них много важного, что вам хорошо узнать…

– Ну, тогда…

– Я буду краток, государыня, и по возможности точен. Началось с очень печальных картин… Были высказаны предположения, которые ужаснули и огорчили меня…

– За меня, Сегюр?

– За вас обоих, государыня. Вы – мать, он – сын. Я не сентиментален. И в вашем величестве не замечал излишней мягкости. Но чтобы сын опасался так матери,[124]124
  Причиной взаимного отчуждения между императрицей Екатериной II и великим князем Павлом Петровичем был вопрос о престолонаследии.


[Закрыть] чтобы положение его казалось ему таким тяжёлым, даже критическим… Я старался влиять на его разум. Уверял, что вы, государыня, нисколько не опасаетесь своего сына… Позволяете составлять свой двор по собственному усмотрению… Рядом с Царским он держит в своём распоряжении два боевых батальона, сам учит, вооружает, одевает их… даёт им офицеров…

– Да-да… Я не боюсь… Я верю…

– Значит, и он может и должен верить своей государыне и матери; так я и сказал… Вы, не опасаясь за себя, держите лишь одну роту гвардии на карауле… Ну, а если князь не приглашён в ближний Совет, если он не принимает близкого участия в делах, не знает всех тайн правления?.. Трудно, по-моему, и ожидать иного, когда князь открыто осуждает политику, управление, личную жизнь и связи государыни-матери… Я так: и сказал, простите…

– Прекрасно, Сегюр. А он?

– Князь стал уверять, что я мало знаю вашу страну. И затем спросил, как я думаю, почему на западе монархи занимают трон один за другим, наследуя без всяких смятений, а в России иначе? Пришлось указать на простую вещь: порядок наследования у нас твёрдо определён: трон получают только сыновья и старшие в роде. Не иначе. В этом главная разница между древними, произвольного характера, монархиями и новыми, где введён строгий правовой порядок. В этом – залог развития народа. Там же, где государь по своей воле может избрать наследника, всё неустойчиво, сомнительно. Тут полный простор честолюбию, козням, заговорам…

– Вы так сказали, Сегюр?

– Я говорил правду, государыня. Князь мне ответил, что в России к этому привыкли… Обычай – тиран. Изменить что-либо можно лишь с опасностью для самого себя. Кроме того, он заметил, что русские предпочитают иметь на престоле юбку, чем мундир. Тут уж я возражать не стал! Вот приблизительно, о чём и шли речи у нас всё время…

– Благодарю, Сегюр. Так вы уезжаете скоро? Жалею. Говорю от души. Передайте вашему королю, что я желаю ему счастья. Желаю, чтобы доброта его была вознаграждена, чтобы исполнились все его намерения, прекратилось зло, приносящее ему столько печали… Чтобы Франция возвратила себе всю прежнюю силу и величие. Надеюсь, это будет в пользу мою, в пользу России… и во вред нашим всем врагам! Знаете, мне грустно расставаться с вами именно теперь, Сегюр. Лучше бы остались вы здесь, со мною, чем подвергаться там опасностям, которые могут принять размеры, каких вы и не ожидаете!

Говоря это, Екатерина глядела вдаль, словно ясно видела там грядущую судьбу потрясённой Франции…

– Франция в опасности, вы говорите, государыня… Я – французский дворянин…

– Молчите. Мне представляется нечто иное. Мне думается, перед вами – особые пути, граф… Ваше расположение к новой философии, наклонность к свободе… Всё это заставит вас держать сторону народа в его споре с дворянством Франции. Мне это будет досадно. Я была и останусь всегда аристократкой. Это – мой долг, моё ремесло. Никогда бы я не отреклась от своих вековых прав, как это сделало на днях феодальное французское дворянство… Подумайте: вы найдёте вашу страну, охваченною опасною горячкой…

– Я сам опасаюсь, государыня. Поэтому и обязан скорее вернуться туда…

– Вижу, вас не удержать. Постараемся хотя задержать подольше. Но вот идут мои внуки. Узнаем, чего они хотят от бабушки?.. Слушайте, пока мы спорили, я всё думала о речах моего сына. Он тоже непреклонен… неисправим. И многое готов изломать, если ему дать волю. Многое повернул бы назад… если бы… Ручаюсь и я: этого не будет… ни при мне, ни при великом князе, Александре, внуке моём…[125]125
  См. письма Екатерины к Гримму (примеч. автора).


[Закрыть]

– Как, государыня, разве вы задумали?.. Решили?..

– Потом. Это я так… не то, что хотела… Сюда, дети!.. – по-русски, громко заговорила она. – Мы кончили разговор. Что хотите? Я слушаю вас…

И с ласковой, доброй улыбкой двинулась навстречу обоим внукам, которые издали выжидали минуту, когда можно будет подойти к своей державной, нежной бабушке…