Текст книги "Екатерина Великая (Том 2)"

Автор книги: Андрей Сахаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 45 страниц)

– Попробуй, сразу выговори, так, скоренько…

Екатерина даже пропела скороговоркой мудрёную фразу, как, должно быть, делала это в детстве.

– Вот и тут: рис приманил крысу… Крыса – приманённая, хотела попробовать рису!.. Да не удалося… Бедненький, ты бы видела его рожицу. Делаю вид, что сердита. А сама бы так и поцеловала моего милого генерала!..

На этом и кончился роман Зубова с Елисаветой.

Мамонов тоже не помешал. Взвесив все шансы, влияние Зубова, его силу, при помощи которой фаворит-пигмей свалил колосса Потёмкина, Мамонов очень осторожно, ссылаясь на недуги, отказался от предложенной ему чести возвратиться в Петербург.

«Хотя высшим счастьем почёл бы служить моей великой государыне, хотя бы в самой последней должности, – да, видно, Бог не хочет! Его воля!» – так позолотил свой отказ «красный кафтан», теперь полинялый.

VI
ШАХ КОРОЛЮ! – МАТ КОРОЛЕВЕ!

Осенью того же года снова появился на дворцовом горизонте второй Зубов, Валериан, хотя и в плачевном виде.

Посланный в Польшу, для получения чинов и орденов, ничего там, конечно, серьёзного не делая, Валериан во время какой-то разведки наткнулся на отступающий польский отряд.

Небольшое ядро, пущенное поляками, ударило по ногам ему и ехавшему рядом с ним офицеру.

Левая нога Зубова и правая офицера были раздроблены.

Собрались доктора. Всё внимание обратили на Зубова. А когда подошли к офицеру, оказалось, что он истёк кровью и умер…

Валериан, конечно, был спасён.

Екатерина плакала, когда узнала о несчастии «писаного мальчика».

Она послала ему удобную коляску для возвращения в Петербург, десять тысяч червонцев на дорогу, ленту Андрея Первозванного для утешения в горе, чин генерал-майора, ему, юноше двадцати лет… Триста тысяч рублей были даны ему на погашение всех долгов…

Милости сыпались без конца…

Когда Валериан в кресле появился в покоях Екатерины, она искренно плакала от печали, но тут же заметила, что он очень возмужал и стал куда красивее брата… Сохранилась даже записка, полученная Валерианом, в которой сказано: «Весьма рада, что понравилась вам накануне…»

Но Платон и брату не позволил занять много места в сердце своей покровительницы. После разных колебаний именно Валериану было поручено главное начальство над армией, отправляемой на Кавказ и дальше, в Персию, в Тибет.

С глаз долой – из сердца вон, совершенно основательно полагал Платон.

И он не ошибся.

Начало широко задуманной, почти несбыточной кампании было довольно счастливо, несмотря на многие недочёты. Правда, Валериану на руки было дано три миллиона рублей, но он скоро всё истратил и стал требовать новых денег, припасов и людей… Однако дело шло хотя бы потому, что сопротивляться на местах было некому.

15 февраля 1796 года обвенчали Константина с юной принцессой Анной Кобургской, едва достигшей четырнадцатилетнего возраста. Муж и жена ссорились, и новобрачный даже щипал и бил свою молодую, если очень выходил из себя. Бабушка не только должна была мирить «детей», но и брала Константина из Шепелевского дворца, отведённого новобрачным, под свою строгую опеку, поселяла в покоях Зимнего дворца…

Только таким образом можно было смирить причудливого юношу, который заряжал живыми крысами пушку в дворцовом манеже и стрелял этим необычным ядром в намеченную цель… Да и людям приходилось много выносить от юношеской жестокости и необузданности молодого великого князя…

И только императрица могла укрощать эту неподатливую натуру.

В конце мая гром пушек возвестил столице о первой победе, одержанной на Кавказе индийской армией её величества. Валериан Зубов взял Дербент,[200]200
  В 1796 году состоялся поход русских войск под командованием генерал-поручика Валериана Зубова в прикаспийские владения Ирана. 2 мая началась осада Дербента, а 10 мая русские войска штурмом захватили его.


[Закрыть] повторив победу Петра Великого, которому этот город однажды уже сдавал свои ключи.

25 июня у Павла родился третий сын – Николай.

Платон Зубов по случаю всякой новой радости или сюрпризом получал какую-нибудь милость от Екатерины или прямо выпрашивал то, чего желал…

Обладая титулом светлейшего князя, получив главное начальство над Черноморским флотом, этот «бескровный» победитель, домашний герой, не знал даже, чего ему ещё пожелать.

Последний план, намеченный им вместе с Екатериной, относительно брака молодого шведского короля Густава-Адольфа с внучкой императрицы Александрой Павловной, неожиданно принял весьма благоприятный оборот.

Сначала и сам Густав, и опекун его, жадный, хитрый герцог Зюдерманландский, были против этого союза.

Но усилия официальных русских дипломатов и частных агентов Екатерины, покладистость регента, полагавшего, что товар надо отдавать тому, кто больше платит, – всё это помогло Екатерине и фавориту настоять на своём.

14 августа прибыли в Петербург два шведских графа: Ваза и Гага, дядя – регент и племянник – король, который через несколько месяцев, по достижении совершеннолетия, сам должен был приняться за управление страной. Желанные гости остановились у шведского посланника Штединга. Екатерина, ещё проживавшая в Таврическом, в своей осенней резиденции, приехала утром в Зимний дворец.

Торжественный вид имела первая встреча короля и княжны Александры.

Парадный зал был почти переполнен придворными и высшей знатью, допущенными к участию в большом выходе императрицы.

Широко распахнулись двери, и Екатерина Вторая показалась рука об руку с Густавом Четвёртым.

Семнадцатилетний король, высокий, стройный, с золотистыми, длинными кудрями, в чёрном шведском костюме, казался олицетворением рыцарской красоты и ловкости.

Рядом с ним Екатерина, довольная, радостная, словно помолодевшая на много лет, ослепляла роскошью царских одежд и регалий.

Особой группой стояла «гатчинская семья»: цесаревич с Марией Фёдоровной, обе великие княжны, Александра и Елена, девочка двенадцати лет.

Взоры всех устремились в их сторону, когда императрица подвела гостя к Павлу, к его семье и наступил момент первого знакомства между двумя юными существами, которых задумали соединить навеки прежде, чем они увидали друг друга.

От этого мгновенья зависело так много!

О том, что Густав, красивый, юный, озарённый величием королевского сана, может не понравиться невесте, никто и не думал.

Давно при дворе известен был забавный случай: бабушка-императрица взяла на колени малютку княжну Александру и стала ей показывать портреты юных принцев, собранные со всех концов Европы; потом ласково спросила ребёнка:

– Ну, какой же тебе нравится из них больше всего? За кого я выдам тебя, скажи, малютка?

После небольшого серьёзного раздумья, девочка, застенчиво оглянувшись, не смотрит ли кто-нибудь ещё, кроме доброй «бабушки», указала на портрет шведского принца.

И теперь этот красавец, выросший, возмужалый, уже не принц, а король, явился сюда, словно по велению доброй феи из сказок.

То вспыхивает яркой краской лицо девушки, то бледнеет она и незаметно касается плеча сестры, стоящей рядом, как будто боится упасть от слабости.

Опущены глаза у княжны, но ей кажется, она видит, как он, герой её заветных мечтаний и снов, лёгкой и гордой походкой скользит по паркету, озарённый лучами ясного, осеннего солнца, проникающего в зал…

Дыхание занимается у девушки.

Вот он заговорил.

Этот молодой, но решительный, сильный звук голоса положительно заставил её затрепетать, как от удара электрической волны.

Она что-то лепечет в ответ на официальное приветствие, когда умолк голос отца и перестала говорить великая княгиня-мать…

Видя, что делается с дочерью, великая княгиня снова обратилась к гостю, желая отвлечь его внимание от девушки:

– Благополучно ли был совершён переезд? Нравится ли графу столица империи?..

И ещё два-три общих вопроса…

Густав отвечает… Он тоже понял, что девушка слишком сильно смущена… И старается не глядеть в её сторону. Но, словно против воли, его ясные, какие-то холодные, но вместе с тем и пронизывающие, горящие стальным блеском глаза с особенным вниманием и любопытством скользят по девушке, словно ощупывают её с ног до головы незримыми щупальцами.

«Недурна собой… но и не красавица… Ещё немного тонковата… но это ничего, пройдёт… – думал искушённый уже во многом жених. – Прелестный рот… глаза… Улыбается так мило, грустно немножко, но по-детски… И… вот, не могу понять: что это есть ещё в девушке, что так привлекает глаза и мысль? Надо будет разобраться…»

Так думал про себя наблюдательный, не по летам зрелый и вдумчивый юноша. Он не знал, что сила, влекущая его, таилась в любви, вспыхнувшей в душе девушки.

Сама того не сознавая, в эту минуту первой встречи княжна полюбила ещё не наречённого ей жениха, потянулась к нему, как тянется в засуху цветок навстречу первым каплям дождя…

Не чуяла бедная малютка, что эта первая, весенняя буря надломит её навсегда. Не думал об этом и принц.

Его лицо приняло менее холодный, не такой королевски надменный вид. Даже более мягким блеском загорелись светлые глаза, упорный взгляд которых напоминал выражение глаз у полупомешанных иллюминатов,[201]201
  Иллюминаты – члены тайных религиозно-политических обществ в Европе, главным образом в Баварии, во второй половине XVIII века.


[Закрыть] или фанатиков-северян, которые ещё недавно в России запирались целыми толпами в деревянных срубах и там сжигали себя с жёнами и детьми, испепеляя тела ради «спасения души».

На один миг даже насмешливая улыбка, как серая змейка, скользнула у него по молодым, но строго сомкнутым губам, когда от невесты король перевёл взор на Павла и Марию Фёдоровну.

Трудно было придумать пару, более неподходящую друг к другу.

Худенький, маленький, нервный, весь словно на иголках, стоит Павел. Рядом с женой он кажется совсем юношей, недоростком. Его некрасивое лицо теперь особенно неприятно, так как Павел старается принять строго величественный вид. Неудачная попытка делает его совсем забавным.

Болезненно-самолюбивый, чуткий порою до ясновидения, он словно ловит скрытые улыбки, взгляды, слышит лёгкое перешептыванье и угадывает колкости, которые рождаются в его адрес.

Гнев поднимается в узкой чахлой груди Павла, стянутой парадным мундиром.

Он едва сдерживается, чтобы не запыхтеть, не зафыркать, как делает это дома, если недоволен и раздражён чем-нибудь…

Только выпученные, как у лягушки, глаза бегают быстрее обычного, да скулы шевелятся от напряжения на этом забавно-строгом, одеревенелом лице…

Крупная, полная, любезная, уступчивая, даже сентиментальная до слезливости, великая княгиня смотрела кротко и наивно, а её светлые высоко приподнятые брови придавали пухлому лицу выражение постоянного изумления.

Но за этой внешностью таилась немецкая холодная рассудительность, настойчивость, которую часто проявляла княгиня при осуществлении своих желаний. Выдержка и такт этой женщины в конце концов дали ей известного рода власть над необузданным Павлом, хотя он того не сознавал, а жена старалась тщательно маскировать свою силу под личиной покорности.

Примерно такие же соображения мелькнули в голове Густава, когда он быстрым и внимательным взором всмотрелся в великую княгиню.

«Дети совсем не похожи на него, – окидывая взором обоих великих князей и двух сестёр-княжён, решил Густав. – Это хорошо… Вот только разве этот мальчик…»

Король остановился на мгновенье на Константине, схожем с Павлом, но по фигуре и манерам напоминающем скорее мать, чем отца.

Неожиданно самая неподходящая, дикая мысль мелькнула в причудливом мозгу юного короля: «У княгини такой пышный бюст… Как он может обнять жену своими коротенькими, тоненькими руками?.. Должно быть, это ему никогда не удаётся!»

И, словно желая глубже спрятать эту глупую догадку, Густав с самым серьёзным и почтительным видом обратился к великому князю:

– Ваше высочество, я так много слыхал о вашей любви к армии и к военному делу вообще… Надеюсь, вы не откажете познакомить меня с ходом ваших занятий.

– Для меня нет ничего интереснее военных наук и упражнений.

Лицо Павла мгновенно преобразилось. Выпяченные, крепко сжатые губы сложились в искреннюю улыбку, такую наивную, детскую, какой нельзя было, казалось, увидеть на лице некрасивого, желчного человека сорока двух лет. Вокруг глаз, тоже прояснённых и подобревших теперь, разбежались лучами тонкие морщинки; две глубокие складки по бокам носа пролегли ещё глубже, так что получилась странная смесь, детская добрая улыбка на злом лице старика.

Умышленно или случайно, но юный король сделал очень удачный ход и сразу завоевал расположение Павла.

– Милости просим, когда угодно. Буду рад вас видеть… Если не поскучаете в моём тихом уголке! – ласково кивая Густаву, своим резким голосом сказал Павел.

Откланявшись великому князю, Густав невольно обратился к императрице.

Екатерина всё время, пока король знакомился с внучкой, говорил с её невесткой и сыном, также пристально, не таясь, наблюдала за юным гостем.

Ей хотелось, конечно, вперёд угадать, какое впечатление на юношу произвела девушка, а вместе с тем видеть, как сделает свои первые шаги при чужом дворе, в большом незнакомом обществе этот юноша-король, о котором уже ходило столько разноречивых слухов.

Экзамен был выдержан превосходно.

Густав, обернувшись, встретил лучистый, ясный взгляд императрицы, такой живой, юный, что его странно было наблюдать на обрюзгшем, старом лице этой женщины шестидесяти семи лет. Императрица была оживлена теперь приятной картиной, которая развернулась перед ней.

– Главное сделано, милый кузен. Теперь я вам представлю моих ближайших друзей, – сказала Екатерина. – А между прочим, должна вам сознаться, будь я моложе, право, сама бы полюбила вас, sir!

– Одним только могу ответить, ваше величество: прошу позволения поцеловать руку одной из величайших монархинь нашего времени…

– О, нет, нет… Я не могу забыть… никогда не забуду, что граф Гага – король!

– О, если вы не допускаете, чтобы я коснулся руки императрицы, дозвольте поцеловать руку дамы, к которой я давно чувствую глубокое почтение и удивление неподдельное…

– Вы умеете говорить… Приходится вам уступить! – смеясь согласилась императрица, затем они сделали шаг к толпе близких к Екатерине придворных, стоящих впереди других групп…

А общее внимание теперь естественным образом перешло на спутника короля, на графа Вазу, как он называл себя; вернее, на регента, опекуна юного короля, на герцога Зюдерманландского.

Он составлял такую же противоположность племяннику, как Павел своей жене. Маленький, толстенький, с одутловатым, красным лицом, он вдобавок сильно косил глазами.

Но глаза эти, бегающие, искрились весельем, хитростью, умом.

Влажные, красные губы сердечком часто складывались в лукавую весёлую улыбку. Тонкие ноги-спички как-то забавно торчали из-под нависающего большого брюшка и даже словно гнулись под его тяжестью.

Уже немолодой, с седеющими волосами, регент отличался живостью и ловкостью движений, составляя полную противоположность королю, который словно рассчитывал каждый свой шаг, каждое движение.

Одна особенность сразу кинулась в глаза придворным: в разговоре регент свою шляпу держал перед собою, тульёй вниз, как держат бродячие артисты, обходя публику для сбора добровольных лепт.

В то же время его маслянистые, вечно смеющиеся, острые глазки с особенным вниманием останавливались на самых свежих и хорошеньких личиках придворных дам, казалось, скользили по их шейкам, спускались по линиям декольтированного лифа, словно стараясь лучше разгадать все прелести, скрытые под кружевами и плотными тканями…

Первый обратил на это внимание грубовато-насмешливый Константин Павлович.

– Посмотри на этого «щелкунчика», Александр, – обратился он к брату. Вот забавная фигура. Особенно когда стоит рядом с королём. Если бы уметь рисовать, новая картина была бы: Гамлет, печальный принц, и Санхо-Панхо… А как он пятит свой животик… А как пялит глазки косые… Вон теперь прилип к вашей Варе Голицыной… Так, сдаётся, норовит крысой юркнуть ей за лиф, да и не вылезать из тёплого места… Ха-ха-ха!.. Губа не дура, выбрал самую хорошенькую… А шляпу, шляпу как держит?! «Подайте на бедность!» Жаль, что рублёвки со мной нет, так и кинул бы ему, словно нечаянно, в шляпу… Порадовался бы раскосый швед!

Всё это было сказано почти вслух, а громкий смех привлёк общее внимание.

Старший брат укоризненно покачал головой и отошёл.

Павел весь побагровел, но ничего не сказал. Воспитание сыновей было отнято у отца, и Павел даже с некоторым злорадством смотрел, как юноша семнадцати лет, женатый, великий князь несдержанно ведёт себя в такую торжественную минуту.

Подошёл Салтыков, что-то прошептал Константину.

– Что же я делаю? – почти громко ответил Константин. – Или теперь такое печальное собрание, что и посмеяться не…

Он не докончил.

Екатерина, давно заметившая, что её младший внук, по своему обыкновению, держит себя слишком непринуждённо, сначала делала вид, что не слышит хохота, не замечает тревоги, поднятой молодым великим князем.

Но тот не унимался.

Оставя короля беседовать с Зубовым, который всё время стоял за её плечом, на расстоянии полушага, и с графиней Шуваловой, Екатерина подошла к Марии Фёдоровне, словно желая ей что-то сообщить, а по дороге только подняла строгий, тяжёлый взгляд на расшалившегося внука.

Тот сразу умолк, даже не договорив начатой фразы, и незаметно стал подвигаться к выходу, не дожидаясь, пока уйдёт императрица, давая тем знак, что приём кончен…

* * *

После приёма, который своим многолюдством, блеском, богатством обстановки и нарядов произвёл впечатление и на юного гордеца Густава, начался ряд праздников у первых богачей и вельмож, у посланников и великих князей, сменяясь приёмами и балами во дворцах: Зимнем, Таврическом; давались концерты и спектакли в Эрмитаже, сжигались блестящие фейерверки, гремела музыка на парадах, и стройно шли рядами лучшие полки гвардии, потревоженные ради высокого гостя от своей ленивой, весёлой жизни, поставленные напоказ, как цвет русского войска… Графы Остерман, Строганов, Безбородко и Самойлов, затем Лев Нарышкин, пользуясь хорошими днями, давали роскошные балы, сжигали тысячи потешных огней у себя на богатых дачах, не уступающих дворцам столицы.

Оживление охватило всех. Даже в мрачном Павловске и молчаливой Гатчине словно зашевелилось, затрепетало что-то.

Правда, Павел, упорный в своём одиночестве и отчуждении от «большого» двора, почти не показывался нигде. Но Мария Фёдоровна поневоле изменила обычный образ жизни.

Два-три раза в неделю, а то и чаще, она отвозила дочь в Таврический дворец или в Эрмитаж, смотря по тому; где в этот день пребывала императрица. Какой бал назначался там, полусветский или дворцовый, в галереях и залах Зимнего дворца, в театре или в покоях уютного Эрмитажа.

Часто великая княжна с матерью оставались ночевать в Петербурге, где для этого были отведены особые покои в Таврическом и Зимнем дворцах.

Тогда курьеры мчались от жены к мужу, передавали частые, короткие записочки, в которых Мария Фёдоровна извещала Павла обо всех событиях дня, бросая искры веселия и радости в серые сумерки, какие умел создать вокруг себя подозрительный, вечно раздражённый и озлобленный цесаревич.

В обычное время придворный Петербург представлял из себя странное и запутанное зрелище.

Он делился не только на «большой» и «малый» двор Екатерины и Павла, был ещё двор цесаревича Александра, так называемый «молодой», но уже имеющий значение, благодаря той особенной любви, какую питала бабушка к своему старшему внуку и «наследнику», как добавляли недруги Павла, хорошо осведомлённые в этом вопросе.

Был недавно образованный «константиновский» двор, очень немногочисленный и незначительный пока, во главе которого стоял гофмаршал, полковник гвардии, князь Борис Голицын.

Затем, кроме «заднего» двора, или «basse cour», самой Екатерины, в виде её любимой Перекусихиной, Нарышкиной, Протасовых, Захара и других незаметных, но очень влиятельных людей, у Платона Зубова тоже составился свой «птичник», главным лицом в котором был граф Морков, но не менее влиятельными считались и некоторые иностранцы вроде графа Эстергази, пройдохи Альтести, дельца де Рибаса и других; поэт, певец Фелицы, Державин, стихотворец Эмин, а также и секретарь Грибовский.

Конечно, все эти «главные» дворы, дворики, задворки и всякие придворные закоулки соперничали между собою, старались урвать как можно больше милостей и земных благ, которые так и сыпались из рук щедрой хозяйки всего царства, из рук Екатерины.

Но несмотря на соперничество и столкновение различных интересов, между этими людьми существовала прочная связь.

Лица, служащие при разных, словно бы и враждебных один другому лицах и дворах, были одного класса, имели общие интересы, несмотря на кажущуюся взаимную враждебность. Большинство состояло в родственных или давних дружеских связях. И если случайно открывалась вакансия при каком-либо «дворе» или «дворике», чужой туда мог попасть очень редко, по воле необычайного случая; вакансии всегда замещали своими.

Дядя служил при императрице, племянники и племянницы при Павле или при юных великих князьях…

При дворе велась показная война. Приближённые Павла старались на глазах у него даже не разговаривать с приближёнными Екатерины. А между тем и Павлу исправно передавалось всё, что делается при большом дворе, и самые близкие к нему люди служили агентами Екатерины, оправдывая себя лишь тем, что они так поступают для блага великого князя, который сам не понимает своей пользы, вредит сам себе неосторожными поступками, поправить которые и стараются эти непрошеные друзья-предатели…

Разумеется, со временем всё тайное делалось явным, и тяжело дышалось зачастую при блестящем дворе Екатерины…

С появлением коронованного гостя сразу всё изменилось. Мелкие по большей части, но тем более жгучие пререкания, столкновения разных интересов, переплёт интриг и встречных подвохов на время как бы оборвался, вытесняемый одним новым, общим крупным интересом: удачным исходом такого необычайного сватовства.

Екатерина могла по праву торжествовать и забыть всякие домашние дрязги, неурядицы, семейный и иной разлад.

Король шведский и принц-регент явились к ней как два посланца Европы, подтверждающих огромное значение и силу российской государыни среди других властителей мира.

Правда, до сих пор, желая женить внуков и сына, она вызывала в столицу своего царства иностранных принцесс и делала выбор сама.

Одиннадцать таких «невест» для одного жениха, Константина, ещё недавно вызвала она поочерёдно сюда. И те приехали, выдержали смотрины и уехали, одаренные, правда, но всё же с клеймом неудачных невест, не подошедших для русского великого князя, а главное, забракованные его великой «бабушкой»…

И только одиннадцатая, бедная, но родовитая Юлиана Саксен-Заальфельд-Кобургская удостоилась избрания.

Теперь же к «Семирамиде Севера» явился настоящий король древней династии, пришёл на поклон и просил руки одной из внучек императрицы.

И забыты стали другие злобы дня. Пиры затевались за пирами… Все были рады, что можно снять будничные одежды, отказаться от обычной, показной или искренней, утомляющей душу вражды, можно проявить неподдельное или даже показное, но радующее душу дружелюбие и приязнь…

Так самые ожесточённые враги, две армии, беспощадно истребляющие друг друга целыми месяцами в ежедневных стычках, пользуясь часами перемирия, убирают раненых и мёртвых, братаются друг с другом, как истинные храбрецы, и вместо смертельных ударов свинца и огня несут друг другу всё, что сохранилось лучшего в обозах обеих армий, правят одну братскую тризну по убитым…

Платон Зубов тоже веселился и считал себя вправе радоваться чуть ли не наравне с Екатериной.

До сих пор он только принимал милости, изливаемые на него государыней, упрочить старался личное положение и устранить врагов, из которых даже самый крупный, Потёмкин, не устоял и не пережил тяжёлого падения… Нового фаворита скорее боялись, чем любили окружающие. И он это понимал, хотя наружно ему выражали самую беспредельную преданность и холопскую угодливость.

Александр, осторожный, мягкий и такой податливый ко всему, что исходит от бабушки-императрицы, явно старался быть приятным Зубову.

Несдержанный с лицами, зависящими от него, с теми, кто слабее, необузданный Константин в душе был очень робок, любил себя и все радости, все удобства жизни, боялся строгих мер, какие могли принять против него, был вежлив со всяким из окружающих, если тот умел проявить силу характера и самостоятельность.

А перед Зубовым юноша склонялся без разговоров. Он прибегал к его поддержке в случае нужды, выказывал ему открытое расположение, хотя искренно любил отца и знал, как тяжело приходится порою Павлу от влияния Зубова.

Но Зубов был тут, налицо. А отца великие князья видали с самого рождения очень редко. Павел не мог вызвать их к себе, не справясь предварительно у Салтыкова, как императрица решит на этот счёт. Удобно ли в данную минуту свидание?

И случалось, что в продолжение целого года отец не больше разу видел и говорил со своими двумя сыновьями.

Неудивительно, что и оба великие князья подчинились влиянию Зубова.

И теперь обезопасив себя, Платон Зубов как бы начал проявлять другого рода деятельность. Он строил завоевательные и династические планы… И эти планы удавались, по крайней мере, вначале.

Персидско-индийский поход, конечно, требовал больших денег, но начался при хороших предзнаменованиях.

После Дербента и Баку стояло на очереди взятие Шемахи, как о том пришли недавно вести от Валериана.

Правда, и об этих «победах», и о всём походе недруги фаворита немало злословили между собой.

Говорили, что Дербент, лишённый защиты, сдался сам без боя, и пришлось разыграть русским войскам комедию «приступа» и «боя», чтобы усилить заслугу, чтобы можно было получить побольше наград… Вспоминали и старый, полузабытый, известный лишь близким к Екатерине людям «секретный» проект Потёмкина.

Ещё лет пятнадцать тому назад светлейший предлагал императрице, пользуясь «персидскими неустройствами», занять Баку и Дербент, присоединить Гилянскую провинцию и всё это назвать Албанским княжеством, посадив там великого князя Константина, как претендента на престол Византии, в ожидании, пока его полки войдут с распущенными знамёнами в древний град Константина…

Но одно дело – задумать, другое – осуществить широкие замыслы.

И невзрачный, такой мелкий, как казалось всем, Платон Зубов приступил к осуществлению великих дел, достойных Екатерины и её царства…

Теперь второе: брак короля с внучкой императрицы…

Эта мирная победа, нравственное завоевание сулило, пожалуй, не меньше, чем далёкие завоевания в горах Кавказа, в равнинах Индостана, оплаченные русской кровью, миллионами русских денег…

И здесь тоже пока удача улыбается фавориту.

Он сам и его доверенный секретарь Морков ведут переговоры об условиях предстоящего союза.

Решительное слово не сказано ещё Густавом. Но девушка ему понравилась, и он не стал отказываться от переговоров, чего можно было ожидать от взбалмошного и упрямого юноши.

Об этих качествах кое-что стало известно при русском дворе: дядя-опекун, как бы желая свалить с себя всякую ответственность на случай возможной неудачи, не постеснялся выдать некоторые семейные тайны, рисующие характер Густава не совсем в розовом свете.

Но Зубов только улыбнулся любезно в ответ.

– Наша государыня сумеет смягчить и не такого юного льва, если понадобится! – заметил он.

– Дай Бог! Очень желаю скорейшего и благого конца, – отозвался регент и перешёл к подробностям предстоящего брачного договора.

О ходе переговоров, конечно, извещали Екатерину и Густава. И только когда он примет основания договора и сделает предложение невесте официальным образом, можно будет считать дело поконченным.

Однако никто почти не сомневался, что всё так и будет. А Платон Зубов – тем более.

И весел, рад от души, гордится своей дипломатической удачей фаворит.

Он хотел бы перестать быть забавой, игрушкой старой повелительницы, хотел бы явиться её настоящим помощником в делах правления, правителем не ради прихоти, а по праву ума и гения…

Как будто налаживается всё это…

Даже Екатерина с большим вниманием прислушивается к каждому слову, к планам и советам любимца, которого раньше только тешила и баловала, как пожилые мужья тешат молодых, причудливых жён…

Довольный таким положением вещей, Зубов вместе со всеми отдаётся веселью, охватившему двор. Клонится к закату солнце, и вот уже пурпурным, пылающим диском на краю зеленовато-голубых небес повисло над далёкой линией горизонта, где темнеющая гладь воды сливается с прозрачной далью неба.

По зеркальной глади Невы мчится большой тяжёлый катер с красивыми парусами, с богатым навесом, устроенным на палубе.

Пенится, закипает прозрачная вода под ударами сильных вёсел. Лёгкой зыбью разбегается волна, поднятая грудью баркаса, режущего зеркальную гладь…

Зубов, окружённый своими приближёнными, сидит под навесом.

Он весел, смеётся, сыплет шутками. Вот, глядясь в спокойные воды, затемнели очертания богатой дачи графа Строганова. Нездоровье задержало его дня на два дома, и теперь фаворит едет лично навестить друга императрицы и «привести его к ней живого или мёртвого» – таков был шутливый приказ.

На даче уже знают о прибытии незваных, но желанных гостей.

Многочисленная челядь в лучшей ливрее толпится у пристани.

Пушки, из которых обычно салютуют в разные торжественные минуты, заряжены. Пушкари на местах…

Не доезжая до причалов, катер стал бортом и дал полный залп из нескольких орудий, которыми он вооружён. Сейчас же с берега ответили ему другим залпом…

Ещё, ещё… Катер пристаёт к берегу. Сидящие высыпают толпой, идут на приступ.

Хозяин встречает нападающих на террасе, поддерживаемый ещё из-за слабости…

Клубы дыма, свиваясь и тая в воздухе, несутся вдоль по реке…

Нападающие берут в плен хозяина, садятся в катер и при новых залпах плывут обратно…

Солнце село. Лёгкий пар клубится над Невой…

Кутается в меха старый граф и говорит:

– Что поделаешь! Матушка наша из гроба подымет человека, ежели пожелает… Ваш пленник… Увижу её, авось сразу лучше станет…

Плывёт богато убранный катер… Шелестят ткани, плещут волны, рокочут вёсла, ударяя по воде… Полный месяц всё ярче и ярче вырисовывается на потемнелом далёком небе…

Во дворце свет, веселье, музыка, танцы, игра…

Завтра – у Безбородко, потом у Кобенцеля, у Штединга…

Пир горой.

И только один Павел стоит в стороне от этого веселья, не меняя свой затворнический, полумонашеский, полулагерный образ жизни в Гатчине.

Пришлось заглянуть и сюда приезжим гостям. Племянник и дядя явились к Павлу почти безо всякой свиты, запросто, задолго до большого бала, который, согласно расписанию, пришлось дать великому князю у себя.

Если шумный блеск двора Екатерины не ослепил молодого короля, то совсем не понравился ему уклад жизни в резиденции Павла.

Тихий, мрачный дворец, прямые линии, бедность, сквозящая повсюду… Оклики часовых, рокот барабанов, заменяющий сладкие звуки камерных музыкантов и певцов, – всё это нагоняло печальное настроение на юного, живого, впечатлительного короля. Сначала его забавлял вид длинных кафтанов старинного прусского покроя, узкие галстуки, огромные шпаги, подвешенные сзади между фалдами, и большие, пудреные букли, в которых, согласно здешним правилам, явились к отцу оба великие князья, Александр и Константин, обычно блистающие у бабушки в роскошных кафтанах с кружевами.