Текст книги "Глаголь над Балтикой (СИ)"

Автор книги: Андрей Колобов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)

Слитный залп четырех новых двенадцатидюймовых орудий ударил в уши тугой волной, едва не продавившей барабанные перепонки, несмотря на предусмотрительно вставленные в уши резиновые шарики. Но Николаю было не до этого – он приник к своей трубе, не желая пропускать момент падения снарядов.

Недолет.  Но – недолет хороший, недотянули всего кабельтова три. И три снаряда в залпе легли кучно, один же почему-то снесло. Что это, ошибка прицела, или шутки теории вероятности, толкнувшей снаряд на максимальное отклонение?

Второй залп дал "вилку", пятый и шестой – накрытие, но по завершении стрельбы на "Изумруде" взметнулся по реям квадратный красный флаг, с белым прямоугольником в центре, обозначающий единицу: знак того, что лишь одно накрытие было достигнуто. Это было плохо, потому что Николаю казалось, что накрытия было два, но хорошо, потому что первую стрельбу "Севастополь" завершил успешно. Попадание достигнуто, хронометр показал 6 минут 15 секунд. Бестужев-Рюмин хмыкнул вполне одобрительно, осталось только не смазать после разворота...

Вслед за "Севастополем" открыл огонь "Гангут", и добился практически того же результата – одно накрытие за 6 минут 40 секунд. Чуть дольше, чем это удалось Николаю, но, в общем, несущественно. Что же, норму выполнили, но чуда –  двух накрытий – добиться ни у кого не получилось.

Вот "Гангут" тяжело покатился влево – пришло время готовиться к следующей стрельбе, и Николай снова почувствовал какое-то внутреннее неудобство, никак не похожее на обычный легкий мандраж перед стрельбами. Что-то он упускает, или?

На сей раз Николая опередил впередсмотрящий, увидевший "Изумруд" первым. Это не имело принципиального значения, потому что сначала с крейсером расходился "Гангут", ему и стрелять первому, а уж тут-то крейсер сложно будет не заметить. Николай с затаенным удовольствием смотрел, как пришли в движение тяжкие башни и огромные стволы идущего в трех кабельтовых впереди линкора. "Гангут" изготовился к удару, на несколько секунд застыл... а затем из жерл его орудий прянули языки пламени, и свежий ветер понес в сторону густой дым от первого залпа.

– Неизвестная цель лево сорок!

Капитан 2-го ранга чуть не подпрыгнул, выкручивая свою стереотрубу в указанном направлении. Кто-то из офицеров выругался... Точно! Где-то на пределе дальности, милях в восьми от "Севастополя" из серой мути, затянувшей горизонт, вдруг нарисовался кургузый корпус... гражданского парохода?! Какого черта он тут делает? Полигоны флота отмечены на всех картах, судовождение в них запрещено категорически... откуда он тут?

К пароходику на всех парах ринулся "Жемчуг", чего-то ему семафоря, на том вроде что-то пытались натянуть на реи в ответ... Но все это уже ничем не поможет Николаю, потому что через каких-то десять минут "Изумруд" окажется как раз между "Севастополем" и возникшим из ниоткуда корытом. Стрелять будет нельзя – иначе можно случайно зацепить идиота. А идущий впереди "Гангут" только-только приступил к упражнениям, он-то успеет отстреляться, конечно, но "Севастополю" останется от силы минуты три. Три, а не семь. И что делать?!! Кавторанг с надеждой глянул на "Гангут" – не поднимется ли на фалах сигнал "Дробь", отменяющий огневое упражнение?!

Людвиг Бернгардович не любил созерцать артиллерийские упражнения, находясь на ходовом мостике линкора. Но все дело в том, что артиллеристы "Гангута" пока еще только учатся и поводов нервничать у офицеров предостаточно: так что контр-адмиралу совсем не нужно давить им на психику своим присутствием в боевой рубке. А стружку снять можно будет и позже, уж это за Кербером никогда не ржавело. Но никто не должен был догадаться о поблажке: по твердому мнению командующего бригадой, его офицеры не должны ни секунды сомневаться, в том, что их командир – огнедышащий дракон, которому чуждо все человеческое, и который живет лишь ради того, чтобы сделать бытие своих подчиненных совершенно невыносимым.

– Неизвестная цель лево сорок! – возвестил сигнальщик.

Кербер вскинул бинокль. Ну надо же, как интересно...  А вон уже и командир "Гангута" летит на мостик, что твой буревестник.

– Господин контр-адмирал, прикажете распорядиться "Севастополю" завершить стрельбу?

– Зачем?

– Но у него же пара минут остается, пока "Изумруд" не состворится!

– Ничего, пусть выкручивается.

– Но господин контр-адмирал... Людвиг Бернгардович...

– Боевая задача. Ее нужно выполнить, невзирая ни на какие праздношатающиеся пароходы! Точка! Получился цейтнот, которого не ждали. Но в бою с хохзеефлотте у нас цейтнот будет сидеть на цейтноте и цейтнотом погонять! Так что пусть Маштаков работает, а мы посмотрим.

Никакого сигнала не было, и Николай понял, что отменять стрельбу ему не будут. Что делать? Взгляды офицеров сейчас скрестились на нем. Попытка стрелять как обычно обречена на провал, за три минуты он цель не поразит, разве что случится чудо: но кавторанг спинным мозгом чувствовал, что сегодня чудес не будет. Но что же тогда делать-то? Голова была совершенно пустой, ну хоть одна какая-нибудь здравая мысль нашлась бы?! Хоть что-то, что дало бы надежду поразить цель.

Спина ощутимо взмокла. Мыслей не было, надежд – тоже, а для того, чтобы что-то придумать у Николая оставалась буквально пара минут. Кавторанг про себя горько улыбнулся – он тратил многие часы, размышляя как улучшить качество стрельбы, и ничего не приходило в голову, а тут...  Третий залп "Гангута" возвестил, что времени почти не осталось.

– Ну что, Николай Филиппович, сливаем стрельбу?

Голос Анатолия Ивановича был совершенно спокоен, ни малейшего упрека не звучало в нем. Что ответить? Сейчас очень не помешало бы какое-нибудь озарение, или, как это называют японцы, "сатори". Хотя вообще говоря, "сатори" совсем не озарение, это, как сказала когда-то Хитоми, "время, когда становятся ясны все вещи мира". Николай не слишком-то понял, что имелось ввиду, лишь то, что подобное состояние могло прийти в медитации и принести неожиданные ответы на не желающие решаться вопросы. Все это было странно для европейского человека, но кавторанг, пожив в Японии, знал, что не следует отметать с порога обычаи "варварских азиатов". В них зачастую скрывалась мудрость, хотя бы и отличная от всего, к чему он привык. Но – не во всем, конечно. С легким стыдом он вспомнил, как пытался обрести "сатори", размышляя об артиллерии. И к чему это привело? Он честно пытался очистить разум от мыслей, почувствовать решение... Ничего. Вместо этого в голову приходила одна и та же, никак не связанная с его службой картина: пикник, куда позвала его Ольга вскоре после дуэли, чета Завалишиных, их дочка, очаровательная Ксения, так смешно ссорившаяся со своим братом и неудачно кидавшая камни в пруд...

СТОООП!!!

Николай резко выдохнул и зажмурился, вызывая в памяти картину недалекого прошлого:

"Ксения сделала полшага назад, расставив поудобнее крепенькие ножки, плавно отвела ручку с камнями за голову, не спуская глаз с ветки высунула кончик языка и вдруг, единым плавным движением, в котором не было ни капельки обычной детской неуклюжести метнула горстку камней в цель...

 Увы – один из них не дотянув совсем немного, бухнулся в воду, второй же перелетел через ветку, так что оба взметнули небольшие фонтанчики воды, причем деревяшка оказалась аккурат между ними. Третий и вовсе ушел куда-то влево, шлепнувшись недалеко от берега."

Два одновременных падения... Одновременных!

– Я рискну, Анатолий Иванович. Но будет необычно – ответил Николай.

– Необычно... Что ж, давайте – усмехнулся Бестужев-Рюмин, а руки Маштакова уже летали, щелкая тумблерами. Короткий приказ – и мичман рванул телефонную трубку, обзванивая башни, повторяя каждому лейтенанту одну-единственную фразу:

– Слушай приказ! Стреляем по новым правилам, никакое распоряжение ошибкой не считать, исполнять незамедлительно!

Если в чем-то Николай и был уверен, так это в своих комендорах. Их он школил на совесть, гоняя в хвост и в гриву, доводя до автоматизма навык немедленного и четкого исполнения приказов старарта. И сейчас это давало ему шанс.

–Пять минут пятьдесят секунд! – захлопнул крышку часов контр-адмирал Кербер, и повернулся к вновь поднявшемуся на мостик командиру "Гангута"

– Что ж, хвалю Роговицына: уж не знаю, попал наш старшой артиллерист или нет, но небольшую фору своим друзьям-севастопольцам обеспечить смог... Они, кстати, готовятся воевать. Полюбуемся?

Вот поднялись в небо столбы от падения последнего залпа "Гангута" – и тотчас же грянул первый залп "Севастополя"

– А Маштаков зря время не теряет – улыбнулся Кербер.

– И это правильно. Как там сказал этот француз? "Стреляйте, стреляйте, и может быть последний выстрел сделает Вас..."

Рев второго залпа "Севастополя" крайне бесцеремонно прервал контр-адмирала. На несколько секунд на мостике воцарилась тишина.

– Стрельба без корректировки... Что он делает? – ни к кому не обращаясь вопросил Кербер.

– Прошло всего секунд десять, падения не было, какого черта...

Грянул третий залп попирающего все артиллерийские наставления линкора.

– Ну Маштаков, ну орел... Под арест усажу, чтобы соображал на будущее, чем главный калибр дредноута от пулемета "Максим" отличается! Где ж такое видано! Это ж надо, вслепую палить!

Первый и второй залпы "Севастополя" легли недолетом, но третий дал перелет. Еще секунд пятнадцать-двадцать на линкоре корректировали прицел и вот – четвертый залп, но почти сразу же за ним – пятый!

Людвиг Бернгардович молчал, сжав губы в тонкую бледную линию. То, что творил Маштаков было неописуемо и необъяснимо, но... не сошел же он с ума в конце концов? Какая-то логика в его поведении должна была присутствовать, но вот какая? Продолжать ругаться смысла не имело – подчиненные всегда должны быть уверены в том, что их командир все знает наперед. Глядя на вытянутые лица офицеров, поднявшихся на ходовой мостик, Кербер видел, что они озадачены не меньше, чем он, а значит стоило сделать невозмутимый вид. Если задумка Маштакова увенчается успехом – пусть думают, что адмирал все понял, пока остальные еще только мучились догадками.

Четвертый залп – снова недолет, но пятый лег совсем близко от крейсера. Что за колдовство?

Ходовой мостик полнил гул недоуменных голосов – продолжали молчать только контр-адмирал, да поднявшийся наверх старший артиллерист "Гангута". Последний, сжав бинокль до побеления костяшек, неотрывно смотрел сейчас на "Изумруд", и не слышал ничего вокруг, беззвучно шевеля губами.

– Выбросить впустую снаряды... Что они там о себе думают? Глупости какие-то... Зачем? – гомонили остальные

Но почти сразу за пятым грянул шестой и последний залп "Севастополя". И вдруг Роговицын заговорил:

– Первой серией – тремя залпами – они взяли "Изумруд" в вилку между вторым и третьим падением. Второй серией – два залпа – уточнили положение крейсера с точностью до кабельтова. Этот последний залп даст им попадание.

Внезапно наступившую тишину прерывали только гул турбин, да шелест волн под форштевнем. Вот вознеслись четыре столба от падения последнего залпа "Севастополя" ... И ошеломленные офицеры во все глаза смотрели, как на фалах "Изумруда" поднимается красный, с белым прямоугольником в середине флаг. Есть накрытие!

– Три минуты две секунды – доложился мичман, чьей задачей было хронометрировать стрельбы.

Контр-адмирал не одернул, и никто не засмеялся, когда командир "Гангута" исполненным глубочайшего изумления басом протянул:

– Ааахренеееееть!!!

***

Новая система пристрелки, сей момент принятая Российским императорским флотом под названием «двойной уступ», не экономила боеприпасов и не давала рисовать красивые проценты попаданий на учениях. Но зато позволяла накрывать цель примерно вдвое быстрее, чем это можно было сделать традиционной «вилкой». Раньше корабли медленно, залп за залпом «нащупывали» точное местоположение неприятеля, а «двойной уступ» позволял сделать это куда быстрее.

– И как же мы этого раньше-то не видели, а, Людвиг Бернгардович? – задал вопрос фон Эссен.

– С кавторангом Маштаковым я на эту тему беседовал обстоятельно – отвечал Кербер:

– И вот что думаю. Все дело в том, что у нас основным мерилом качества артподготовки всегда был процент попаданий.  Попал тремя снарядами из десяти? Молодец! Четырьмя? Орел! Пятью?! На руках носили таких! Призы! Слава! Внеочередное производство! А то, что пристреливаться начинаем весной, а заканчиваем к Рождеству, уж простите, Николай Оттович, такое сравнение – на то внимания не обращали! Мы сами завернули нашим артиллеристам мозги так, что для них кроме хорошего процента попаданий и не существовало ничего! Никому и в голову не могло прийти пожертвовать процентом попаданий для скорости пристрелки, а ведь в настоящем-то бою, кто первый попал, у того, почитай, победа в кармане!

– М-да...  – командующий Балтфлотом помолчал

– Вы, дорогой мой контр-адмирал, к этому юноше приглядитесь внимательнее. Может, пора ему собственный корабль давать?

– Лишнего корабля для Маштакова не имею – сразу насупился Кербер.

– Но его повышение сдвинет готовность "Севастополя" в такие дали, что...

– Да не кипятитесь, Людвиг Бернгардович! Не кипятитесь! Что ж я, не понимаю, что ли? Но Вы гляньте, что творится – сперва Русанов, потом этот Маштаков... С такими орлами Вы к весне с подготовкой бригады управитесь. И Маштакова у Вас никто не заберет, ручаюсь. Русанова не дам, и не просите, но и Маштакова не отберу.

– А что с "Самоедом", Николай Оттович?

– Да чего уж там? Капитан говорит, напали на него вражеские миноносцы, пускали мины и вообще надругались всячески, так что он вынужден был на всех парах ринуться к стрельбищу, под спасительное крыло Балтфлота.

– Какие ему немецкие миноносцы в Финском? У него что, белая горячка? Или... опять Петров 2-ой?

– Опять Петров. Сознался, шельмец, что, возвращаясь в Ревель, обнаружил небольшой транспорт, и озорничал, имитируя торпедную атаку дивизиона. "Для отработки навыков".

– И что ж теперь?

– Да чего уж там... Секретили наши новые методы, секретили, и вот тебе, бабушка, и Юрьев день! По-хорошему, надобно команду "Самоеда" под замок садить до конца войны, но где ж мне такие полномочия взять? Охранка документы проверила, беседы произвела, да и отпустили их с Богом.

– Нехорошо...

– Совсем нехорошо.

***

Принц Генрих поморщился, читая многословный доклад разведки. И не лень же было столько чернил переводить, если весь смысл написанного укладывался в полторы строчки приложенной к отчету телеграммы?

""Скиф" тире "Почтальону" тчк Русские проводят артиллерийские учения новейших дредноутов с использованием быстроходных кораблей-мишеней по методике Императорских военно-морских сил тчк"

ГЛАВА 20

Величайшая бойня, равной которой еще не знал мир, выстилала поля Европы сотнями тысяч тел. С началом войны, французы, союзники России по Антанте, двинули войска в Эльзас и Лотарингию. Французские штыки должны были вернуть своей стране ее исконные территории, трагически потерянные в прошлой войне, что сплотило бы нацию и подняло ее дух на невиданную высоту. А поскольку немцы также считали Эльзас и Лотарингию своей вотчиной, то следовало ожидать там главные силы кайзеровской армии. И если Франция смогла бы сокрушить их в генеральном сражении, то исход войны тут же стал бы ясен.

Наступление развивалось по довоенным планам, французы разбили и отбросили противостоящие им германские полки. Но главных сил кайзеровской армии ни в Эльзасе, ни в Лотарингии не оказалось: как выяснилось, проклятые гунны вовсе не собирались делать то, что ожидал от них противник. За десять лет до того, как французским и германским солдатам уготовано было вновь вцепиться друг другу в глотки, военный гений Альфреда фон Шлиффена измыслил способ, которым можно было сокрушить Францию всего лишь за месяц.

Французы сделали ставку на прямой и мощный короткий удар, но он пропал втуне: германский рейх, вовсе не стремился удержать Эльзас и Лотарингию любой ценой. Немцы вели там лишь сдерживающие бои, в то время как основная масса кайзеровских войск стальным тараном грянула в границы ничего не подозревающей Бельгии.

Бельгийцы оказались не робкого десятка и яростно дрались, но не могли защитить свою страну, проигрывая в численности десять к одному. Один за другим пали Льеж, Намюр, Антверпен, а затем многочисленные дивизии немцев вышли к Брюсселю. И стало ясно, что немцам удался блестящий фланговый маневр, что их армия, лишь ненамного превосходившая численностью объединенные англо-франко-бельгийские силы, оказалась совсем не там, где ее ожидали видеть. Пока крупные силы французов топтались в Эльзасе и Лотарингии, всепобеждающий кулак кайзера вознесся над сжавшимся в ужасе Парижем.

Французские генералы совершенно не были готовы к такому и конечно, уже не думали ни о каких наступлениях. Они срочно выводили войска с отвоеванных у немцев территорий, но теперь эти полки приходилось бросать в бой по частям, латая пробитые германским наступлением дыры. Такая стратегия, конечно, не могла дать победы: армия Франции утратила инициативу и в развернувшихся сражениях союзники терпели одно поражение за другим. Немцы шли вперед, правительство Франции бежало в Бордо, и всем было ясно, что судьба Парижа повисла на волоске.

Германия была как никогда близка к своему величайшему триумфу.

А что же Россия? План Шлиффена строился на том, что огромные территории Российской империи, вкупе с относительно слабым транспортом не дадут русской армии вовремя отмобилизоваться. Педантичные офицеры имперского генерального штаба высчитали, что русские смогут развернуться лишь через два месяца после немцев, и это опоздание дает Германии драгоценную фору до вступления России в войну. За эти месяцы следовало разгромить Францию и принудить ее к миру, а затем развернуть свои главные силы на восточной границе: тогда Россия окажется в одиночестве перед штыками германской и австро-венгерской армий и ей останется только капитулировать. Ну а если все же русские проявят свое знаменитое упрямство, принимаемое многими за мужество – что ж, да свершится их судьба! Неумолимая поступь имперских полков всколыхнет гигантские просторы славянских земель от горизонта до горизонта, и армия России рассыплется прахом под их сапогами. Миражи "Третьего Рима" истают, пошатнувшись, рухнет замшелое самодержавие Романовых и могущество Великой Германии воцарится на всем континенте, управив границы России по своему разумению.

Так видели войну в Берлине, так думал кайзер, говоря: "обед у нас будет в Париже, а ужин – в Санкт-Петербурге". Но у русских по этому поводу имелось свое, особое мнение...

Как ни странно, но царские генералы умели считать ничуть не хуже своих германских визави и о "дыре" в два месяца им было прекрасно известно. А потому Россия взяла за моду держать относительно некрупные силы на границе с Германией. Небольшая армия, мобилизацию и развертывание которой можно завершить в считанные дни. Победить немцев такой армией было нельзя, но если она, эта армия, с началом войны, не дожидаясь сосредоточения кайзеровских войск, сама вторгнется в германские пределы, пройдя огнем и мечом по прусской земле, срывая все планы и вынуждая немцев срочно искать силы для защиты... То немцы, в конце концов, ее остановят, и погонят назад, и может быть даже разобьют, но потратят на это время. То самое время, которое нужно Российской императорской армии, чтобы завершить все приготовления и встретить врага в полную силу.

Почему-то так вышло, что об этом, исполненном азиатского коварства плане, в Германии не знали. И когда с началом войны две некрупных российских армии внезапно перешли в наступление, это стало для всех очень неприятной неожиданностью. Кое-какие силы на прикрытие восточной границы имперский генштаб, конечно, оставил, дабы обозначить военное присутствие и тем заставить русских воздерживаться от озорства. Но сейчас этим силам предстояло остановить вполне серьезное, хотя и ограниченное в масштабах вторжение.

Немцы не преуспели. Их 8-я армия потерпела поражение под Гумбинненом, и больше не имела сил чтобы остановить русских, а это означало, что вся Восточная Пруссия будет потеряна. Известие об этом стало шоком для высоких политических кругов, сам кайзер признал такое положение дел нетерпимым: поэтому решено было не отдавать русским Восточную Пруссию, а снять часть войск с западного фронта и направить их на усиление 8-ой армии...

...И это стало ошибкой, похоронившей план Шлиффена, а также все надежды Германии на быстрое окончание войны. Как ни превосходно было стратегическое положение германских войск, находившихся так близко от Парижа, но они были истощены быстрыми маршами и отчаянным сопротивлением союзников. Два свежих корпуса да кавалерийская дивизия, что были отправлены на защиту Восточной Пруссии, стали той самой соломинкой, "сломавшей спину верблюду" и не позволившей кайзеровским войскам одержать победу в решающей битве на Марне. Париж устоял, союзные армии, хоть и оставив огромные территории Франции, все равно устояли тоже и были готовы защищаться, а вот кайзеровские войска утратили свой наступательный порыв. Для того, чтобы продолжать наступление Германии нужны были свежие войска, но их не было – тем самым боевые действия на Западе зашли в тупик. И теперь перед Берлином во весь рост вставала совершенно безрадостная перспектива войны на два фронта, при том что шансов победить в такой войне у него практически не было.

А что же Россия? Вместе с дополнительными корпусами на восточный фронт убыли два великолепных германских стратега: Гинденбург и Людендорф. Они быстро вскрыли губительную ошибку русского генштаба, решившего что битва за Восточную Пруссию закончена и потому отправившего армии Самсонова и Ренненкампфа в расходящихся направлениях. Теперь русских можно было разбить по частям, чем Гинденбург с Людендорфом не преминули воспользоваться: сосредоточив имевшиеся у них силы, они атаковали войска Самсонова под Танненбергом. Русские сражались ожесточенно, но это не могло спасти их от разгрома – с каждым часом положение русской армии становилось хуже и хуже.

Но в тот самый момент, когда разгром, казалось, был уже неминуем, на поле боя появился Ренненкампф со своими войсками.

Каким-то шестым чувством осознав ошибочность полученных им приказов он, отписав о своих действиях в Ставку, но не дожидаясь ответа командования, ринулся на выручку Самсонову. И все же успел, в самый последний момент, с ходу ударив немцам во фланг немногочисленным, едва волочащим ноги от усталости авангардом своей армии.

Этого было недостаточно для победы, но хватило для того, чтобы поражение не превратилась в катастрофу. Дивизии Самсонова понесли тяжелые потери, но все-таки не были разбиты. Вместе с подошедшим подкреплением, они смогли отступить, сохранив боевые порядки и отразив атаки наседающих германцев. К несчастью, Ренненкампфу не суждено было увидеть всего этого – он погиб едва ли через час после атаки своих войск.

Сражение оказалось очень тяжелым для обеих сторон, потери были огромны, но у русских – все же несколько больше. Немцы трубили о своей победе. Россия ликовала спасению армии Самсонова, а Ренненкампф стал национальным героем. Ему припомнили все: и то, что, бросившись на помощь 2-ой армии, он нарушил приказ, и то, что они с Самсоновым без пяти минут ненавидели друг друга со времен русско-японской войны, и что Ренненкампф все равно не успевал помочь, даже если бы и решился. В силу всего этого у него не было никакой корысти идти на выручку, но он все же пришел. Один Бог знает, как, но вдохновил войска, и те летели как на крыльях, а затем атаковали, не щадя себя. Погиб сам, но сумел спасти множество жизней...

До битвы под Танненбергом все слышнее звучали голоса, что слишком уж много в Российской императорской армии офицеров с германскими фамилиями, а можно ли им доверять? Не случится ли измены и предательства? Подвиг Ренненкампфа показал цену этой пустопорожней болтовне: после Танненберга за такие слова били в морду, не разбирая чинов.

А затем на русско-германском фронте все замерло, потому что ни немцы, ни русские не имели больше сил для наступления. Самсонов, приведя в порядок свои войска и соединившись с армией покойного Ренненкампфа предложил не отступать на границу, а держать оборону в Восточной Пруссии до тех пор, пока его не выдавят оттуда, на что у немцев сил покамест не хватало. Ставка одобрила. До конца года здесь еще вспыхивали бои местного значения, но крупных наступлений не случилось, потому что войска для этого не имелось у обеих сторон. Здесь, как и на западе, война зашла в позиционный тупик.

Иное дело – Австро-Венгрия. Австрийцы атаковали, но то же самое сделали и русские, и все это вылилось в гигантское встречное сражение на почти пятисоткилометровом фронте: позднее эту мясорубку назвали Галицийской битвой. Она представляла собой ряд не слишком связанных меж собою сражений, у которых было только одно общее: ни в одном из них австрийцы не преуспели. Их армии несли тяжелые поражения и откатывались вглубь страны, Россия вернула себе западные области Украины, и стало ясно, что Австро-Венгрия, при всей ее гонористости, России не противник. К концу 1914 года было совершенно понятно, что не то, чтобы победить, но хотя бы устоять без помощи Германии австрийцы неспособны.

Вот так на суше с началом войны пришли в движение огромные армии и битвы следовали одна за другой. Утоптанная солдатскими сапогами страдалица-земля принимала в себя столько пуль и осколков, что заступы мертвецких команд не могли копать бесконечные ряды братских могил, и трупы валялись неубранными во множестве. Смерть отложила свою косу, любовно охватив костлявыми пальцами рукоятки пулемета "Максим" и древние боги войны умирали один за другим, захлебываясь в озерах свежепролитой солдатской крови...

Иное дело – море. Конечно, война шла и здесь. Пали германские колонии, неуловимые крейсера фон Шпее, истребившие эскадру британского адмирала Крэдока, в свою очередь и сами нашли свой конец у Фолклендских островов. Страшный шок охватил Британию, когда Отто Веддиген на своей U-9 за один боевой выход послал на дно три могучих броненосных английских крейсера, явив миру мощь подводного флота. Англичане успешно атаковали легкие силы немцев у Гельголанда, те в ответ обстреливали английское побережье, но получили хорошую трепку у Доггер-Банки.

Но, по большому счету все это были мелочи, рутина войны. Главные силы хохзеефлотте и Гранд Флита оставались в гаванях, ожидая выхода соперника в море. Британские адмиралы мечтали разгромить вышедший из своих уютных баз германский флот, и тем покончить с претензиями кайзера на морское господство. Немецкие адмиралы рассчитывали застать врасплох и уничтожить какую-нибудь отдельную британскую эскадру, чтобы сравняться по силе с Гранд Флитом, и тогда уже дать британцам генеральное сражение. Но пока что мечтами да расчетами дело и ограничивалось.

То же самое происходило и на Балтике. Потеря "Магдебурга", "Газелле" и "Пантеры" всколыхнула немцев и разожгла в них желание как следует получить зарвавшихся балтийцев. Но сражение главных сил балтфлота с 4-ой эскадрой закончилось с околоничейным результатом, а затем... Главные силы балтийского флота не были готовы к активным действиям, а у немцев, сосредоточивших все новейшие корабли в Северном море, не имелось на это сил. Война вылилась в партизанщину: четырнадцать раз с начала войны уходили в море русские крейсера и миноносцы, чтобы набросать мин на путях кораблей кайзера. На них подорвался и погиб броненосный крейсер "Фридрих-Карл". Немцы бросили в бой подводные лодки, и в конце концов добились успеха – страшный взрыв погубил "Палладу" со всем экипажем. Но зато русский флот получил усиление двумя британскими подводными лодками, доблестные экипажи которых сумели провести их в Балтику. Немцы атаковали Либаву с тем, чтобы воспрепятствовать русским использовать ее в качестве базы для легких сил, но они ее и так не использовали. В последней, декабрьской, самой масштабной минной постановке русские "от неизбежных на море случайностей" потеряли два миноносца, но на выставленных ими минах подорвались крейсера "Аугсбург" и "Тетис". Хотя оба корабля сумели вернуться в порт, "Тетис" имел столь серьезные повреждения, что его решено было не восстанавливать.

Николай узнавал о новостях на бегу, из торопливо прочитанной поутру газеты или же разговоров в кают-кампании. Работать приходилось не покладая рук, с раннего утра и до вечера, но и ночью случались тревоги. Увольнительные, конечно, случались тоже, но теперь за удачу можно было считать день на берегу за две недели корабельной службы.

Это расстраивало Николая, потому что мешало развиваться его роману с Еленой, а в том, что это роман, уже не было никаких сомнений. Но они виделись так редко... Ревность? О, нет, бравому кавторангу никогда бы не пришло в голову ревновать госпожу Русанову к кому-то еще. В отличие от Валерии, рядом с которой всегда находился целый выводок воздыхателей и ухаживание за которой было тем еще соревнованием, Елена достаточно быстро дала понять, что не намерена принимать знаки внимания ни от кого, кроме Николая. Безусловно, он нравился ей, но теперь кавторанг желал иных чувств между ними, а как их добиться, если они почти не бывали вместе? Как мыслилось кавторангу, в его отношениях с Еленой Александровной наметился некий застой, но увы – покамест он мало что мог с ним поделать.

С другой стороны, увлеченность своим делом в сочетании с бесконечной занятостью не давала Маштакову мучиться амурами, пока он на службе. Николай отлично знал, какое важное дело ему поручено и надеялся подготовить артиллерию линкора к сражению: а в том, что битва неминуема он не испытывал и тени сомнения. Соответственно, ему было безразлично, что за полгода войны бригада дредноутов ни разу не вышла из Финского залива: это "бездействие" воспринимался Маштаковым как дар богов, позволявший наилучшим способом приготовиться к бою.

Конечно, известия о рейдах крейсеров и миноносцев пробуждали в нем интерес, но все же это был, скорее, интерес наблюдателя: предложи кавторангу кто-нибудь перевод на крейсер, он бы отказался. Николай чувствовал себя вполне на своем месте – но увы, о других, более юных и менее опытных членах экипажа этого сказать было нельзя

Еще до Рождества трое лейтенантов – второй, третьей башни и носового плутонга – подали рапорты о переводе.

Объясняться с ними стало для Маштакова форменным мучением. Горящие глаза, жажда боевых свершений, чуть-чуть заметное пренебрежение начальством, якобы "устроившемся подальше от войны" и тут же – склонность только что в ноги оному начальству не падать, дабы оно похлопотало о переводе. Юношеский максимализм, твердая уверенность, что если прямо сейчас не сбежать на миноносец, то вся война пройдет мимо и, конечно же, абсолютная глухота ко всем аргументам начальства...