Текст книги "Глаголь над Балтикой (СИ)"

Автор книги: Андрей Колобов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц)

Алексей Павлович изрядно удивился.

– Николай, я понимаю, что тебе есть резон просить графа о неподвижной дуэли, я бы и сам тебе это советовал. Если Вы будете вести бой, не сходя с места, так это, конечно же, отнимет у него некоторые преимущества, потому что двигается он заметно лучше тебя. Но зачем ты просишь о собственном оружии? Я понимаю, что тебе будет удобнее работать своим клинком, но подумай, какое преимущество ты даешь графу!

– И все же, Алексей, я настаиваю на своей просьбе.

Князь только пожал плечами.

– Ну что ж, друг мой, я попробую. Но... Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

Николай глубоко вздохнул и улыбнулся:

– Дорогой Алексей, я тоже очень на это надеюсь.

Николай сбежал по старой уже деревянной лестнице вниз, вызвав к жизни целую симфонию жалобного древесного поскрипывания, хотя, вообще говоря, и квартира, и дом были вполне приличны. Он вышел на улицу, на брусчатке прямо перед воротами во двор его уже ожидал экипаж. Николай договорился с возницей еще вечером и тот не подвел, приехал вовремя и, натянув фуражку на самые брови, ожидал сейчас офицера, позевывая в свою окладистую бороду.

Николай кивнул ему и устроился на сиденье, а его вестовой Кузяков, разместив шашку и взятую им сумку с кое-какой медициной да сменой одежды для Николая, занял место рядом с кавторангом. Убедившись в том, что пассажиры устроились с комфортом, возница задумчиво пожевал губами и несильно тряхнул вожжи – вороная лошаденка цокнула копытами по мостовой, увозя Николая к месту грядущей схватки.

Дуэль должна была состояться в укромном месте Лесного парка, неподалеку от Выборгского тракта, так что экипаж вскоре покинул городскую застройку. Почти тут же впереди зазеленели деревья, а там уже возница свернул на утоптанные парковые дорожки, и вокруг них зашумела свежая зеленая листва. Вчера погода была изумительной, солнце сияло в безоблачном зените, сегодня же сумрак уходящей ночи превратился в серое, промозглое утро. Низкие грязные облака затянули небо, солнца видно не было, а вода небольшого пруда, мимо которого проехала пролетка, выглядела совсем черной и мерзостно холодной. Это развеселило Николая: надо же, во всех романах дуэли происходят именно так – стылое небо, бессолнечное осеннее утро...

Еще только вороньего грая не хватает, успел подумать кавторанг. И тут же черная птица, сидевшая на ветке, под которой как раз проезжал экипаж, вдруг громко каркнула во все воронье горло. Уставилась на Николая умным и черным глазом. Кузяков истово перекрестился

– Оборони нас царица небесная, накаркала, скотина паскудная...

Возница бросил на Кузякова задумчивый взгляд через плечо, но не сказал ни слова. Он и сам чем-то напоминал Николаю ворона – крупный и черный, с большим крючковатым носом, он словно большая птица нахохлился на своем сидении.

 Но Николай, в отличие от большинства моряков, не был суеверным, эту черту он унаследовал от отца, который часто говорил ему:

 – Есть только одна плохая примета – если безлунной полночью пьяная черная кошка разобьет зеркало полным воды ведром, то это к неприятности. Все остальное – к деньгам и удаче!

Не прошло и трех минут, как экипаж выехал на поляну, где должен был состояться поединок. Кажется, все уже в сборе – потянув за серебряную цепочку, Николай извлек из кармана луковицу часов. Время было без четверти восемь, так что он не опоздал, а значит никаких претензий к нему не было и быть не могло.

Человеку свойственен страх. Тем более – перед первой в твоей жизни дуэлью. Тем более – если твой противник куда сильнее, чем ты. Страх – это естественная и нормальная реакция, но подавлять его нужно уметь, ибо бесстрашным зовут не того, кто ничего не боится, а того, кто понимает все, но тем не менее делает то, что должно.

Игла смертного ужаса уколола Николая прямо в сердце, когда он увидел фигуры секундантов на поляне, но затем эта игла истончилась и растаяла. Страх исчез, испарился, сменившись сосредоточенностью и готовностью к драке. Все чувства сейчас обострились, и, ступая на грешную землю, Николай ощущал как бурлит, заполняя его естество, предвкушение предстоящей схватки.

Кроме него с Кузяковым на поляне было еще пятеро.  Конечно же здесь присутствовал друг и секундант Николая, князь Еникеев, с донельзя мрачной физиономией спешащий встретить вылезающего из экипажа кавторанга, а с князем – судовой доктор с "Баяна". Невысокого роста, маленький и кругленький, он был хирургом от Бога и Маштаков с удовольствием раскланялся с ним. Секундант графа, дородный и кряжистый офицер, изучал сейчас Николая, и во взгляде его не было и намека на какие-либо человеческие чувства. На противоположном краю поляны над тюками суетился какой-то человек – наверное, слуга штабс-ротмистра.

А вот и граф Стевен-Штейнгель собственной персоной. Этот был уже готов к бою – сбросив сюртук, он стоял в одной лишь белой рубашке с широкими рукавами, слегка выставив вперед правую ногу и уперев руки в боки. Но его живописная поза задиры и дуэлянта категорически не вязалась с бледным лицом, темными кругами под глазами, и каким-то неестественно вымученным, хотя и решительным блеском во взгляде.

"Ты смотри-ка!" – подумал про себя Николай: "А ведь графенок-то наш, похоже, провел сегодня бессонную ночь...К чему бы это, интересно знать?"

Коляска и экипаж, на котором приехали граф и секунданты, вместе с их кучерами стояли поодаль.

 -Здрав будь, Николай – произнес подошедший к нему князь и, внимательно оглядев друга крякнул:

– Вижу, что выспался и готов. Молодец!

– Здравствуй, Алексей. Что тут у нас?

– Все готово. Трава сухая, нога скользить не будет, места мы разметили с Петром Васильевичем – Алексей Павлович кивнул на секунданта штабс-ротмистра.

– Противник твой, словно конь застоявшийся, только что копытом землю не роет. Уж не знаю, что его так разволновало, но он как будто малость не в себе.

– Так ему же и хуже. И что, можно начинать? – спросил Николай, попутно снимая фуражку и китель, заодно уж избавляясь от цепочки часов-луковицы – сражаться полагалось в рубашке, причем в карманах дуэлянтов ничего быть не должно.

Князь Еникеев смерил Николая еще одним долгим, испытующим взглядом.

– А пожалуй, что и можно. Готовься.

Приготовления не заняли много времени – Николай завершил разоблачение, отдав одежду Кузякову, в то время как князь с секундантом графа осмотрели их оружие. Видимо, проблем не возникло, так как сразу после осмотра секунданты вручили шашки их владельцам.

Теперь следовало занять позицию. По правилам неподвижной дуэли каждому сопернику разрешены выпады и отступления, но левая нога при этом должна оставаться неподвижной. Поэтому дуэлянты, заняв удобную им дистанцию, вбили каждый небольшой колышек и привязали к нему левую ногу – если колышек будет выдернут или бечевка лопнет, это будет означать нарушение правил и проигрыш дуэли.

– Господа! – обратился к Николаю и графу его секундант:

– К моему глубочайшему сожалению, офицерский суд чести вынес решение о поединке, поэтому я не могу предложить Вам окончить дело примирением. Позволю себе напомнить правила. По указанию секунданта "En garde", Вы принимаете удобные для Вас стойки. Затем секундант спрашивает Вас о готовности "йtes-vous prЙts?" – давать ответ не нужно, но, если Вы неготовы, Вы должны топнуть ногой или поднять оружие вертикально вверх. Если в течении двух секунд после вопроса "йtes-vous prЙts?" никто из Вас не подает такого знака, то по хлопку в ладоши Вы начинаете поединок.

–  Поединок продолжается до результата, но, если секундант считает необходимым прервать бой, он дает команду "Halte!", по которой Вы обязаны прекратить поединок. Если кто-то из Вас будет ранен, то секундант прервет поединок до тех пор, пока раненный не будет освидетельствован присутствующим здесь врачом. В случае, если врач посчитает возможным продолжение поединка, секундант вновь подаст сигналы "En garde!" и "йtes-vous prЙts?", после чего по хлопку ладоней поединок возобновляется. Во всяком другом случае, когда секундант прервал поединок, он возобновляется тем же способом.

– Есть ли у Вас какие-то вопросы?

Николай отрицательно помотал головой.

– Нет.

–Нет, – процедил граф сквозь зубы.

– Что же, тогда – к делу. En garde!

Граф, небрежно салютовав Николаю, поднял клинок в классическую позицию – рука, держащая оружие, чуть согнута, лезвие параллельно земле, на уровне глаз, острие смотрит в лицо кавторангу.

"Что же, самое время всем нам немного удивиться", – подумал про себя Николай и, не глядя, протянул назад левую руку. Кузяков не дремал, и в ладонь кавторанга немедленно лег туго свернутый комок материи.

Все присутствующие на поляне с широко раскрытыми от удивления глазами наблюдали, как Николай встряхнул белый комок и как он развернулся в белую матерчатую ленту, которую кавторанг и повязал поверх брючного ремня. Но это было только начало – Николай, не вынимая собственный клинок из ножен, засунул его за матерчатый пояс. Левой рукой он придержал ножны так, чтобы шашка располагалась почти параллельно земле, при этом рукоять его оружия смотрела в грудь графу. Правая рука Николая осталась вытянутой вдоль тела, он даже не прикоснулся к эфесу.

После этого кавторанг встал в классическую фехтовальную стойку – правая нога вперед, колени слегка согнуты, спокойно глядя в глаза графу Стевен-Штейнгелю, острие клинка которого пребывало на расстоянии вытянутой руки от лица Николая, и даже меньше.

Один только князь понял, что происходит и скорчил Николаю зверскую гримасу. Остальные же смотрели на кавторанга едва ли не открывав рты.

– Halte! – воскликнул Петр Васильевич, секундант графа.

– Господин капитан второго ранга, по-моему, Вы не поняли условия поединка. По команде. "En garde!" извольте обнажить клинок и встать в позицию, как это сделал Ваш соперник!

– Спасибо, господин ротмистр, но я принял нужную мне позицию.

– Но... но как это, Вы даже не взялись за клинок!

– Так что ж с того? Ведь правила этого не запрещают?

Ротмистр, помявшись, признал, что нарушения правил дуэльного кодекса в этом нет.

– Тогда за чем же дело стало? – мило улыбнулся ему Николай.

– Но Ваша лента...

–Это пояс. Я обязан выйти на дуэль, не имея ничего в карманах, но пояса правила не регламентируют.

– Но ножны...

–Слово чести, я не собираюсь использовать их в бою. Но если граф мне не верит, то может взять свои, я не возражаю.

– Ну... это... – только и смог вымолвить ротмистр и, разведя руками, воззрился на графа Стевен-Штейнгеля. А тот и вовсе не смотрел на своего секунданта, не спуская глаз с Николая, и в его черных зрачках медленно разгорался гнев.

–  En garde! – повторил Петр Васильевич

Николай снова принял ту же позу. Ротмистр подождал немного, словно надеясь на то, что капитан второго ранга одумается и вынет-таки оружие из ножен. Этого не произошло, и Петр Васильевич чуть дрогнувшим голосом подал следующую команду:

– йtes-vous prЙts?

Николай молчал. Граф секунду пристально смотрел ему в глаза, но потом не выдержал, топнул ногой и поднял шашку вверх.

– Черт Вас подери, капитан, что за балаган Вы тут устраиваете?!

Тон Николая мог бы проморозить до дна средних размеров озеро:

– Держите себя в руках, граф. Если я сделаю что-то такое, что идет в разрез с правилами дуэльного кодекса, секунданты меня поправят. А от Вас я больше не желаю слышать ни единого слова.

Бешенство вспыхнуло в глазах штабс-ротмистра... и погасло, смытое каким-то иным чувством, для которого Николай не мог подобрать названия. Граф кивнул своему секунданту и тот в третий раз повторил

 –  En garde!

Штабс-ротмистр вновь замер, направив острие своего клинка прямо в лицо Николаю. А кавторанг продолжал стоять как стоял, только спокойно и чуть насмешливо смотрел ему прямо в глаза.

– йtes-vous prЙts?

Николай молчал и граф тоже. Но через секунду лезвие шашку графа едва заметно дрогнуло, и штабс-ротмистр тряхнул головой:

–  Да чтоб вас! – буквально выплюнул он и опустил клинок вниз.

 Ротмистр чуть не подавился, а Николай ощутил страшное желание прикрыть глаза, дабы торжествующий блеск не выдал его раньше времени.

Похоже, он рассчитал правильно. Сам по себе вызов и участие на дуэли не были для графа чем-то зазорным – дело чести, и ни один блюститель светских правил никогда ни в чем его не упрекнет. Хотя обстоятельства вызова все же были несколько сомнительны, но репутация графа не претерпела никакого урона. В выборе холодного оружия, тоже претензий быть не могло – граф в своем праве оскорбленного, но...

...но все же какой-то шепоток за его спиной уже мог бы возникнуть – кто-то наверняка обратил бы внимание на то, что граф "постеснялся" выбрать пистолеты, на которых противники были бы равны и предпочел клинки, где у морского офицера против кавалергарда не было никаких шансов. Вообще говоря, это тоже ничего не значило – поболтали бы да и забыли, мало ли сплетен ходит в свете? Ха, да свет из них состоит более, чем наполовину. Но вот если бы к этому добавилось еще известие о том, что граф заколол человека, который даже не извлек оружия из ножен – вот тут последствия для его репутации уже могли возникнуть, причем весьма недвусмысленные.

Но самое главное было не в этом. В конце-концов граф действовал по закону, и секунданты это подтвердят, никто и никогда не бросит обвинения ему в глаза, ну, может будут шептаться по углам, так ведь это не доставит особых затруднений штабс-ротмистру. Плевать он хотел на чужое мнение.

Настоящая загвоздка для него в том, что одержав такую победу, граф не имел никакой надежды вновь возвысить себя в глазах госпожи Абзановой. Благосклонности дамы можно добиться, поразив ее воображение, совершив что-то неординарное, а какое будет впечатление от хладнокровного убийства?

При этом граф уверен в своем превосходстве – и правильно уверен, так что с того, если он немного подождет, опустив клинок, пока неумеха-моряк не соизволит, наконец, обнажить свой? Конечного результата это все равно не изменит.

Так, или примерно так должен был думать граф – по мнению Николая.

– йtes-vous prЙts? – повторно спросил ротмистр. Ответа не последовало. Граф продолжал стоять, опустив клинок острием в землю, Николай также не менял своей позы.

Петр Васильевич в недоумении пожал плечами, и тогда князь Еникеев хлопнул в ладоши.

Свистнула сталь.

ГЛАВА 10

Николай, в рубашке и брюках валялся на кровати, забросив обе ноги на деревянную спинку. Постельное белье собрали еще вчера, а вот с выдачей чистого что-то не заладилось, так что ночевать пришлось на голом, не первой свежести соломенном матрасе. Что до валика с песком, который заменял здесь подушку, оставалось только обернуть его собственным пиджаком, поскольку никакой иной наволочки найти было нельзя.

Впрочем, эти неудобства не слишком беспокоили Николая. Он лежал на спине, заложив обе руки за голову и отрешившись от всего тварного мира.  Взор его с легкостью пронзал плохо оструганные доски, из которых был составлен не слишком высокий потолок, и блуждал в неведомых здесь эмпиреях. Лицо Николая являло сосредоточенность, коей восхитился бы сам Махасаматман Будда, случись он поблизости. Без долгих духовных практик, медитаций и мантр расставался мичман с иллюзией мира, растворялся в путях Нирваны и погружался в такие глубины созерцания, что любой буддийский монах возрыдал бы от зависти. Ни колючий матрас, ни жесткий подголовный валик не были тому преградой, и только сильнейший зуд в лодыжках не давал мичману окончательно заплутать в надзвездных путях мироздания.

Прошлым вечером и ночью комарье совсем озверело, двинув в бой бесчисленные, алчущие крови легионы. Летучие эти твари шли понизу, предпочитая кусаться за щиколотки, и было любопытно – неужто им хватало разумения атаковать там, куда не сразу дотянется рука? Такая избирательность неприятна сама по себе, но корень зла заключался в ином: вместо обычного жала, положенного всякому уважающему себя комару, эти словно были вооружены миниатюрными дайкатанами, от которых никакое белье не служило защитой. Так что старый барак одного из многочисленных храмов Киото превратился в поле брани, где регулярно-звонкие шлепки по телу перемежались эпитетами, оставляющими чувство законной гордости за богатство родного русского языка.

Теперь вчерашние укусы чесались немилосердно, но Николай почти не обращал на это внимания.  Он пережил трагедию Цусимы и плена, чему в немалой степени способствовал веселый темперамент его нового друга Алексея Павловича.  Да и здоровье шло на лад, японские медики оказались толковы и компетентны. Но третьего дня Николай получил письмо о разорванной помолвке, что вернуло юного мичмана в пучины черной меланхолии, из которых он только что выбрался....

Кроме него в бараке никого не было, когда из-за порога раздались голоса

– А где Ваш юный друг, князь? Неужто опять уснул с открытыми глазами?

– Бросьте, Арсений. Каждый имеет право немного похандрить.

– Немного – быть может, но Ваш протеже предается грусти с утра до вечера. Что у него случилось? Эх, не та нынче молодежь пошла, нету в ней огня и душевной стойкости ...

– Ну, Арсений, это Вы совсем зря. Вы просто не видели юношу в деле, а я, смею заметить, видел. "Душевно нестойкий" был контужен, ранен в голову и руку, ослаб до такой степени, что его штормило, как утлую лодчонку одиннадцатибалльным ураганом. А он удрал от коновалов и пошел воевать. Наводил орудие в полуобмороке, но как наводил! Залепил атакующему нас миноносцу прямо под рубку, что тот был вынужден отступить несолоно хлебавши, и больше уже к нам не совался.

– Да ладно, Алексей Павлович, я ж шутя, Вы знаете

Потрепанная жизнью циновка, по замыслу хозяев изображающая дверь изогнулась, пропуская князя

– Мичман Маштаков, а ну-ка подъем! Все самое интересное проспишь. Турнир, между прочим, через пять минут, так что если ты немедленно не соберешься, то я на него опоздаю.

Алексей Павлович обладал удивительным даром с легкостью извлекать мичмана из любых пучин его размышлений, игнорировать князя было невозможно, так что Николай против воли слабо улыбнулся:

– Это одна из самых странных угроз, которые я когда-либо слышал.

– Странная? То есть ты готов обречь своего лучшего друга, боевого товарища и мудрого наставника на проигрыш в состязании, потому как невыход на бой мне зачтется за поражение? А заклад? Бутылка худшего в моей жизни, но лучшего коньяка, который только можно было достать в этой каре Господней, под названием Киото – ее тебе тоже не жаль?! – закатил глаза в притворном ужасе князь, после чего принял донельзя официальный вид:

– Ну что же, вот тебе тогда другая угроза – если ты немедленно не соизволишь принять вертикальное положение и не отправишься в сад, завтра днем, мой юный друг, придется тебе фехтовать со мной сорок минут без ограничения.

Николай деланно застонал:

– Ладно, господин лейтенант, сэр, твоя взяла. Иду.

В саду было уже все готово. Десятка четыре зрителей расположились на принесенных сюда циновках вокруг ристалища – небольшого круга, где поправлял сейчас защитные одежды казачий есаул.

Если у веселого и остроумного князя и можно было найти какой-то недостаток, то имя ему было – фехтование.  В госпитале Сасебо, стоило только князю вспомнить о своем коньке, как он немедленно хмурился и начинал многословно жаловаться на жестокую злодейку-судьбу. Мало того, что весь поход второй эскадры он был лишен своего любимого развлечения, так еще угодил в лазарет – а и после выхода из оного, князю все равно не светило, потому как в плену ни опытного фехтовальщика-партнера, ни снаряжения найти будет нельзя. В общем, если что-то и могло раздражать Николая в лейтенанте Еникееве – так это неуемное стремление страдать и жаловаться всякий раз, когда тот поминал сабли. И хотя это случалось не так уж часто, но все же изрядно надоело мичману. В конце-концов, еще в госпитале Николай обещал князю, что если тот сможет раздобыть клинки и защиту, то он сам станет ему партнером – князь слегка просветлел лицом, но узнав, что мичман ограничился стандартным обучением фехтованию в Морском корпусе, а потом лишь изредка заглядывал в фехтовальный зал, снова приуныл.

А потому совсем неудивительно, что за подарок в лице офицеров-кавалеристов князь Еникеев громогласно возглашал хвалу Господу с утра до вечера и с вечера до утра с самого их прибытия. Совершенно неясно было, какие превратности судьбы загнали плененных в Манчжурии господ офицеров на Хонсю, но факт остается фактом – когда, две недели тому назад, Алексей Павлович, Николай и другие флотские офицеры были, по завершении их лечения, переправлены из госпиталя Сасебо в Киото, на пороге храма их встретила небольшая группа "старожилов", которые, впрочем, и сами прибыли недавно.

Волею судеб первое препятствие на дороге страсти лейтенанта было преодолено, князь нашел себе отличных партнеров по занятиям. Оставалось раздобыть снаряжение, но с этим возникла немалая проблема. Японцы не старались зверствовать чрезмерно, офицерам разрешено было покидать пределы храма и совершать прогулки днем, а также заходить в местные заведения, но на фехтовальные принадлежности их терпимость не распространялась.  Японцы не делали особой разницы между настоящим клинком и деревянным, который тут называли "боккэн" поскольку и деревянным мечом вполне можно было убить человека. Комендант объяснил это князю, и рассказал, что один из величайших японских фехтовальщиков, Миямото Мусаси, нередко выходил на поединок, вооруженный боккэном против настоящей катаны, и все же многие его соперники расстались с жизнью. Тем не менее, князю каким-то образом удалось убедить коменданта, что ему, как потомственному дворянину, невыносимо без меча, пусть даже и деревянного, и тот в конце-концов пошел ему навстречу, разрешив приобрести защиту и "боккэны".

Теперь князь располагал всем необходимым. У него было снаряжение и хорошие партнеры для тренировок, а уж с местом тем более проблем не возникло. Храм, в котором разместили пленных, имел большой сад, вполне подходящий для прогулок и найти в нем уголок для фехтования не составляло труда. Особых развлечений в плену не предвиделось, так что спустя какое-то время в "фехтовальный клуб" потянулись и другие офицеры. Занятия проводились регулярно, собирая немалое количество народу: кто-то приходил тренироваться, а кто-то – просто поглазеть на учебные поединки. Дошло до того, что посмотреть на фехтующих приходили даже японцы, впрочем, они не были частыми гостями.

А вот казачий есаул, как ни странно, присоединиться к "фехтовальному клубу" не пожелал. Это возбудило в Алексее Павловиче нешуточный интерес, и он взялся всячески переубеждать казака, но не преуспел в этом.  В конце-концов, князю удалось уговорить есаула на один бой, прельстив его невесть откуда взятым и оттого чрезвычайно ценным коньяком.

Стоит ли говорить, что известие о предстоящей схватке стало сенсацией, и пленный народ собрался посмотреть, чем кончится дело? Кое-кто даже делал ставки – хотя фаворитом был князь, зарекомендовавший себя первоклассным фехтовальщиком, но все же некоторые рассчитывали сорвать куш, надеясь на казацкие ухватки.

К их глубокому разочарованию, сенсации не произошло. Князь элегантно парировал мощные, но не слишком сложные атаки противника, хоть и видно было, что ему непросто выдерживать тяжелые удары. Сам же Алексей Павлович нападал стремительно, изощряясь в обманных финтах, и хоть есаул блокировал неплохо, но общий перевес все равно остался на стороне лейтенанта. Победу князя отметили аплодисментами, хотя публика осталась несколько разочарованной. От боя казака с фехтовальщиком все ожидали большего, а вышло так, что даже некоторые учебные бои "фехтовального клуба" получались зрелищнее.

Князь и есаул пожали друг другу руки, а зрители поднимались с циновок, тихо переговариваясь между собой – Николай же обратил внимание на четверку японцев, заглянувших посмотреть поединок. Двоих из них мичман знал – это были служащие храма, один из которых исполнял обязанности садовника, а вот другие... были весьма необычной парой.

Молодая девушка, вряд ли старше двадцати лет. Конечно же азиатское, но чистое, и весьма привлекательное по европейским меркам лицо. Большие карие глаза, которые так легко представить сияющими и смеющимися, но веселья нет, а есть только спокойный, внимательный, и ничего не выражающий взгляд.  Волосы цвета воронова крыла уложены в хитрую прическу со множеством шпилек и живым белым цветком. Стройное тело скрывает неяркое кимоно дорогой ткани. Видна только белоснежная шея, да еще из-под длинной, спадающей до земли полы выглядывают подошвы деревянных сандалий-гэта. Изящный веер в еще более изящных пальчиках. И – совершенно ничем не примечательный пожилой японец-слуга, тихая тень при сиятельной даме...

Эту парочку Николай видел и раньше – старик и девушка присутствовали иной раз на тренировках, сидели поодаль, наблюдая за фехтующими, но кто они, откуда, и зачем приходят сюда – никто не знал. С ними пытались заговорить, обращаясь на английском или французском, да только без толку – на всякое обращение следовал короткий поклон и ничего более.

Похоже, мичман загляделся на японку больше того, чем допускали приличия, а девушка заметила это – она вдруг пристально посмотрела прямо в глаза Николаю. Молодой человек смутился за свою бестактность, почувствовал, как кровь приливает к щекам и отвел взгляд. А когда он снова рискнул посмотреть на незнакомку, та уже скрылась в летней зелени сада, вместе со своим провожатым.

Остаток дня, можно сказать, удался. Алексей Павлович, прикупив заранее приличной снеди, устроил небольшой пикничок, зазвав на него проигравшего схватку казака. Коньяк осилили быстро, а там и есаул не ударил в грязь лицом, выставив какое-то японское пойло, так что посидели душевно. В компании Николай, по большей части отмалчивался, но лейтенант ораторствовал за двоих, и его недюжинное чувство юмора изрядно развлекло мичмана. Но все же Николай рано ушел в барак – прошлой ночью грустные мысли и комары долго не давали ему покоя, а теперь хотелось отоспаться.

Спалось крепко, а снилось что-то удивительно хорошее, хотя Николай и не запомнил, что именно. Но путешествие в мир ночных грез удивительным образом принесло юноше мир и безмятежность. Открыв глаза, мичман почувствовал себя едва ли не заново родившимся, исполненным душевного покоя и физических сил. Причем этим силам требовался какой-то выход.

Мичман сел в своей постели. На соседней койке, с головой завернувшись в одеяло, тихо похрапывал князь – что и неудивительно, ибо солнце еще не взошло. Офицеры вставали много позднее – куда им было торопиться в плену? Барак, в котором жил Николай, делился на отдельные двуспальные "комнаты" посредством тонюсеньких бумажных перегородок, так что слышимость была отличной. Но сейчас не скрипели полы под тяжестью шагов, не слышны были голоса, и не было никакого звука, что сопровождает бодрствование человека – барак крепко спал, наслаждаясь до срока объятиями Морфея.

Желание размять мышцы оказалось слишком велико, чтобы ему противиться. Мичман предпочел бы купание – выйти в предрассветное утро, с головой окунуться в прохладу тихих вод, а затем осторожно плыть, не нарушив благодатного спокойствия зеркальной глади ни единым всплеском. Плыть и наслаждаться зрелищем восходящего, дарующего миру новый день солнца, ласково обнимающего своими лучами медленно просыпающуюся землю...

Но увы, об этом можно было только мечтать – поблизости, куда разрешалось ходить русским офицерам, нигде нет озера или хотя бы большого пруда, подходящего для купания. Так что Николай привел себя в порядок и, прихватив боккэн, тихо выскользнул из барака.

Утренние сумерки уже не скрывали силуэты деревьев, но скользящие меж листвы тени придавали саду таинственный вид. Николай отправился по нахоженной тропинке, но не к месту занятий "фехтовального клуба" – свернул правее, на небольшую полянку, закрытую кустами почти со всех сторон.

Взяв боккэн на манер кавалерийской сабли, мичман приступил к упражнениям, отрабатывая финты, выпады, удары и уходы. Привычные, знакомые движения, но сейчас Николай почему-то получал от них особое удовольствие.  Печаль ушла, словно ее никогда и не было, тело слушалось на удивление хорошо, а когда дыхание стало слегка сбиваться и первые капельки пота увлажнили лоб, юноше захотелось поозорничать.

Несколько дней назад, во время прогулки по окрестностям Киото, Николай и его друг Алексей в компании двух других офицеров, видели выступление бродячего японского театра. Они подошли, когда представление близилось к концу, а потому суть спектакля уловить не смогли. Зато стали свидетелями завершающего поединка, в котором сошлись главный герой с главным злодеем. Пластика точеных движений актеров, чьи лица скрывал густой грим, восхитила Николая.  Несомненно, они были недюжинными фехтовальщиками, хотя, конечно же, работали совсем не в европейской манере. Николай знал, что у японских самураев есть своя школа фехтования, тем более интересно было увидеть ее – хотя бы даже и так, на подмостках уличной сцены.

И сейчас Николай попробовал повторить те движения и стойки, которые он видел на сцене. Ни для чего, просто так. Сперва он, чуть выставив вперед левую ногу вскинул деревянный меч над головой. Попробовал нанести пару ударов. Потом присел на широко расставленных ногах, так чтобы бедра были параллельны земле, взяв рукоять боккэна обеими руками и направив его "острие" в лицо воображаемому противнику. Господи, до чего ж неудобно-то, и как вообще можно сражаться из такой позиции? Однако японские парни на сцене как-то фехтовали, более того, умудрялись делать это красиво. Николай попытался вспомнить, как герой японской пиесы действовал из такой вот стойки. Сперва нанес тычок, оказавшийся обманным, затем перевод в рубящий удар, а потом крутнулся волчком вокруг своей оси и со всего маху едва не рассек колени неприятеля. В бою, учебном или настоящем, смысла в такой связке не было никакого. Мало-мальски опытный противник не простит разворота к себе спиной, но выглядело это красиво, так отчего бы и не повторить?

Первая и вторая попытки не привели ни к чему – тычок и первый удар вроде удавались, но как же он умудрялся так крутнуться-то из полуприседа? На третьей попытке Николай поскользнулся на влажной траве и рухнул на пятую точку, широко разбросав ноги и хохоча над своей неловкостью. А вот затем неожиданно пришло понимание, и следующая попытка как-будто удалась – тычок, удар, разворот, боккэн свистнул над нескошенной травой и Николай, едва не утратив равновесия, замер, распластавшись над травой.