Текст книги "Глаголь над Балтикой (СИ)"

Автор книги: Андрей Колобов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 33 страниц)

– Вилка! – прошептал Постригаев.

Вдруг "Амур" резко пошел влево. Лев Георгиевич подавил желание зажмуриться, потому что экипаж минного заградителя играл сейчас со смертью, но это был их единственный шанс. Если они не налетят на мину при развороте и потом, увеличив скорость, смогут быстро уйти по фарватеру на чистую воду, быть может кораблю удастся спастись.

Снова приглушенный грохот, словно несколько циклопических скал вдруг ударились друг о друга. Вспышка в корме "Амура"! Попадание! Сильный взрыв разбросал в стороны куски обшивки и палубы, но корабль продолжил свой маневр. Вот загрохотало снова, и пламя поглотило мостик минного заградителя, отчего тот, похоже, потерял управление и покатился в циркуляцию. А затем в тумане снова раздался низкий, тяжелый звук, словно чудовищный великан скрежетнул зубами, злобясь на не желающий умирать русский корабль. И "Амур" взорвался.

Сверкнуло, выжигая сетчатку глаз, а спустя какие-то доли секунды сильно ударило по ушам. Место, где только что находился заградитель, заволокло клубами дыма. К небесам взлетали какие-то обломки, а затем воздух тугой волной надавил на лицо и грудь, рванул воротник дождевика командира "Грозящего". Постригаев с трудом разлепил ставшие чужими губы.

– Триста человек, – чуть слышно прошептал он в наступившей тишине, сорвал фуражку с головы и размашисто перекрестился.

Идти на выручку смысла не было – в аду, разверзшемся в нескольких милях от "Грозящего", выжить не мог никто. Все стихло – только плескала вода за бортом, да тихо стучали машины, но к этим звукам Постригаев настолько привык, что не замечал их, а в остальном уши давила ставшая ватной тишина. Медленно текли минуты, и Лев Георгиевич с трудом заставил себя отвести взгляд от места гибели "Амура".

Туман, еще недавно такой густой, таял сейчас рыхлым снегом на раскаленной сковородке, словно бы отступая от "Грозящего". И вдруг на западе сквозь него проступили многочисленные темные столбы. Постригаев уже знал, что он увидит, но все равно на долю секунды едва не оказался во власти иррационального ужаса. На мгновение ему привиделось, что перед ним в тумане ворочается черными щупальцами гигантское, немыслимое чудовище во многие мили длиной и миллионы тонн весом.

Конечно же нет – это из тумана выходили многочисленные дымы немецкого трального каравана. А за ними... Да. За всякой тральной мелочью, малыми суденышками да старыми миноносцами шли два тяжелых, приземистых силуэта, и Лев Георгиевич видел в бинокль тяжелые башни и длинные, хищные стволы огромных орудий.

– Вот они!

Вражеские тральщики шли слишком далеко даже для шестидюймовок "Грозящего", не говоря уже о пушках "Храброго", но сейчас Постригаев не думал о стрельбе. Не трусость, но понимание, что при попытке сблизиться с тральным караваном обе канонерки будут распылены на молекулы с той же легкостью, с какой только что взорвался "Амур". Шутки кончились. Впервые за все время противостояния на Балтике немцы отправили в бой дредноуты, и это означало одно – скоро воды Моонзундского архипелага покраснеют от пролитой в них крови.

– Отходим!

Стук машин усилился и участился, вырос носовой бурун. Два маленьких суденышка, разгоняясь, синхронно заложили разворот и пошли от противника. Постригаев замер с биноклем на мостике, а в маленькой комнатке, куда едва помещалось радиооборудование и оставалось совсем немного места для обслуживающего его человека, чуть дрожащая рука отбивала радиограмму: ""Амур" взорван. Немцы тралят Ирбенскую позицию под прикрытием двух дредноутов типа "Нассау"".

* * *

Контр-адмирал Ферзен ждал этого момента и был готов к нему, но, получив радиограмму, все равно почувствовал себя враз постаревшим на добрый десяток лет.

– Пришли, голубчики!

Броненосцы стояли в десятиминутной готовности, до позиции у Ирбен – полтора часа на тринадцати узлах, а больше "Апраксин" с "Сенявиным" и не выжмут. Ему нужно продержаться до темноты – чего бы это не стоило.

Василий Николаевич отдавал необходимые указания, но все это, по большому счету, была давно отрепетированная на этот случай рутина. Поэтому помыслы контр-адмирала устремились к близкому будущему, которое накатывалось на него сейчас с неумолимостью снежной лавины.

"Время почти восемь, в десять начнем сражаться, а держаться надо будет до заката, то есть часов до шести пополудни. Итого мы должны воевать восемь часов. Ну, может, немного меньше, потому что под заход солнца немцы вряд ли рискнут ходить по протраленному ими фарватеру".

Один только вопрос, как это сделать-то? Внезапно Василий Николаевич ощутил всем своим естеством, насколько иллюзорен составленный им и его командирами план на бой и сколько всего в нем зависит от всякого рода случайностей. Но ничего лучшего у него не было, а под его командованием находились четыре броненосца и почти две с половиной тысячи человек. Они будут драться, а для многих это последний бой. И он не может, не имеет права показывать им смятение и страх, что вдруг накатили на него сейчас. Его подчиненные... должны видеть сильного и уверенного в себе командира. Такого, каким был Василий Николаевич Ферзен, бросивший свой игрушку-крейсер на прорыв сквозь весь японский флот в Цусиме. Ничего меньшего его офицеры не заслуживали.

Корабли спешно снимались с якоря, а контр-адмирал давил в себе минутную слабость. Как бы то ни было, мосты сожжены, жребий брошен, Рубикон перейден и всякое такое: теперь оставалось только сражаться изо всех сил и уповать на Господа.

Приведя себя в порядок, Ферзен подумал о команде флагманского броненосца: недурно было бы сказать им речь перед боем. Проблема лишь в том, что контр-адмиралу не слишком-то хорошо давались публичные выступления, когда нужно было произвести впечатление или же вдохновить большое скопление народа. Но сейчас – надо, и Ферзен попенял самому себе, что не подумал об этом заранее. Ведь он все-таки ветеран и адмирал, и если уж даже он дрогнул на минуту, то что говорить об остальных? Подбодрить людей было необходимо. Василий Николаевич попытался было на скорую руку сочинить какие-нибудь тезисы. Увы, получалось скверно: в уме составлялись шаблонные и заезженные, не находящие никакого отклика в душе фразы.

Неожиданно к нему шагнул командир "Славы":

– Ваше превосходительство, разрешите обратиться к команде!

Контр-адмирал с благодарностью посмотрел на Вяземского и улыбнулся:

– Конечно, разрешаю, Сергей Сергеевич.

Боевой тревоги еще не пробили, и все свободные от вахты ровными рядами построились на шканцах. Сотни одетых в чистое моряков, сотни серьезных, решительных лиц – такое внимание легко смутило бы неопытного оратора, но Вяземский прохаживался вдоль строя, как ни в чем ни бывало.

– Сегодня нам предстоит тяжелый бой. Кайзер отправил против нас свои новейшие корабли, но мы не можем пропустить их в Рижский залив. Там, по суше, немец рвется сейчас к Риге, а наши армии его сдерживают. Кайзеровские войска обливаются кровью и требуют поддержки с моря! Они знают, что тяжелые корабельные орудия могут сокрушить любую оборону. Можем ли мы, русский флот, отойти сейчас в сторонку и сделать вид, что нас это не касается?! Можем ли мы позволить немцам безнаказанно расстреливать наших братьев-солдат? Тех, кто уже второй год, не щадя живота своего сражаются за наши Веру, Царя и Отечество?! Нет, не можем, – громко и ясно говорил Сергей Сергеевич, и вдруг еще сильнее возвысил голос:

– И не позволим!!!

Четыре дня назад мы дрались с немцами, подбили их броненосец и заставили отступить. Но сегодня наша цель – тральщики! Как бы ни был могуч дредноут, а мина все равно сильнее, и там, где стоят мины, линкоры не пройдут. Поэтому нам не нужно топить артиллерией немецкие дредноуты. Наша задача – разбить их тральный караван, не дать им тралить наши заграждения. Мы прогнали их четыре дня назад, и сегодня мы сделаем то же самое. Это в наших силах! Верьте своим офицерам, слушайте команды, исполняйте Вашу службу как должно, как вас учили. И тогда, с Божьей помощью, мы выстоим, и ваши дети и внуки будут гордиться вашими подвигами!

"Вот ведь шельма! Как по-писаному, что твой Буонапарте перед Аустерлицем!" – мысленно восхитился и немного позавидовал Вяземскому контр-адмирал, когда на шканцах грохнуло яростное "Ура!", рвущееся из сотен луженых глоток.

* * *

Николай Оттович фон Эссен, багровея, читал текст радиограммы.

– Идите, голубчик, идите, дайте-ка поразмыслить старику в одиночестве, – отослал он своего офицера. А как только за ним закрылась дверь, отвел душу в замысловатом ругательстве, которого не постыдились бы и боцманы старых времен.

Затем командующий Балтфлотом вновь взял в руки лист бумаги и вновь перечитал его. Швырнул на стол, откинулся в кресле и воздел очи горе.

– Два дредноута типа "Нассау", – с чувством произнес фон Эссен.

Радиоперехваты Непенина говорили об участии в операции четырех линкоров типа "Гельголанд". Никаких "Нассау" у Моонзунда не должно было быть. Так откуда же они там взялись-то?!

Ферзен ошибся? Принял "Гельголанды" за "Нассау"? Это просто нонсенс какой-то. Конечно, даже опытным морякам иногда случается обознаться, особенно когда дистанция большая и видимость ни к черту. Но у "Гельголандов" три трубы, а у "Нассау" две, как такое можно перепутать у двух кораблей сразу?

Но может быть, немцы попросту сменили позывные и на самом деле вместо первого дивизиона на Балтику ушел второй? Поверить в это было крайне соблазнительно. Даже "Гельголанды" по совокупности боевых качеств уступали "Севастополям", а "Нассау" были слабее "Гельголандов". И если сейчас он бросит свои главные силы в бой, немцы обречены.

Ошибка адмиралштаба?

Нет, это его ошибка, потому что такого не может быть никогда. Хохзеефлотте способен рисковать старыми броненосцами, но дредноутами – ни в каком случае. Они позарез нужны кайзеру для того, чтобы сокрушить еще более многочисленный британский флот, и потому германцы никогда не рискнут потерять хотя бы один свой современный линкор, пусть даже не самый лучший. А это означает, что все четыре "Гельголанда" тоже где-то здесь и страхуют ударную группу, прорывающуюся сейчас в Рижский залив.

Скорее всего, немцы и задержались-то на четыре дня в связи с необходимостью перетащить по Кильскому каналу парочку "Нассау", которым предстояло сменить броненосцы 4-ой эскадры. Хотя... странно все это. Четыре дня на согласование использования дополнительных сил, перевод по Кильскому каналу, выход в район операции... как-то слишком быстро получается. Хотя с другой стороны, немцы могли давным-давно перевести пару дредноутов в Киль, просто на случай чрезмерной активности русских. А что же Непенин? Получается, его разведка об этом ни сном, ни духом? Такое неудивительно, они не всесильны и не всезнающи. Просто данные Адриана Ивановича оказались неполны, вот и все.

И тут мысли Николая Оттовича приняли совсем иное направление. А если служба связи флота прозевала наличие двух дредноутов, если данные Непенина неточны, тогда НАСКОЛЬКО они могут быть неточны? Непенин предсказал появление четырех дредноутов, но их пришло как минимум шесть, а сколько на самом деле? Восемь? Двенадцать? Или может, тут вообще весь хохзеефлот в полном составе где-то у Готланда резвится, а мы об этом знать не знаем и ведать не ведаем?

"Хорррошие вопросы, и главное – своевременные", – со злым сарказмом размышлял комфлота: "Я составил план операции. Я отправил в Моонзунд два броненосца. Я приказал Ферзену лечь костьми в любой эротической позе по его усмотрению, но вытянуть на себя германские дредноуты, а затем в течении суток не пропускать их в Рижский залив. И что же, когда он все исполнил, а я выяснил, что у немцев кораблей в полтора раза больше предполагаемого, я прикажу свернуть операцию?"

– А ведь я могу, – задумчиво произнес командующий вслух.

Время на размышления у вице-адмирала еще было – согласно плану, сконцентрированная у Уте эскадра должна была уйти в ночь, с тем чтобы появиться у Моонзунда с первыми лучами солнца. По-другому было нельзя – Николай Оттович не сомневался, что немцы развернули патрули до самого Готланда, и выйди он днем, немцы узнают об этом раньше времени. И даже если ему каким-то чудом удалось бы застать немцев врасплох, наступающая темнота помешает сражению. Итак, уходить нужно вечером... Вот только куда? На выручку к своим, к Ирбенскому проливу – или все-таки возвращаться в Гельсингфорс?

Фон Эссен замер, откинувшись на спинку кресла и положив руки на подлокотники. Он смотрел сквозь стакан, полный остывшего чая, но не видел его, полностью погрузившись в напряженное размышление. Вдруг часы пробили одиннадцать и в его дверь постучали: это вновь оказался офицер с радиограммой, и снова – от Максимова. Как и в прошлый раз, контр-адмирал поднял в воздух самолеты на разведку, а теперь сообщал уточненные данные о составе сил неприятеля. Прочитав текст, фон Эссен горько усмехнулся.

– Так значит, у Ирбенской позиции все-таки не два, а четыре "Нассау". Весь второй дивизион...

В то, что немцы отправят одни только "Нассау" без поддержки, адмирал ни на йоту не верил – "Гельголанды" должны быть где-то рядом. Раз так, "Севастополям" придется сражаться не с четырьмя, но с восемью германскими линкорами, а это дело безнадежное. И, разумеется, выведя эскадру в море, фон Эссен нарушит приказы Ставки, потому что ему запрещено атаковать превосходящие силы противника.

Николай Оттович тяжело вздохнул, руки непроизвольно сжались в кулаки. Решение было принято.

* * *

В боевой рубке «Славы» ощущалось некоторое стеснение. По задумке проектировщиков эта массивная бронекоробка должна была предоставить достаточно пространства для командира корабля и тех, кому в ней положено находиться по боевому расписанию. Но сегодня здесь присутствовали также и контр-адмирал Ферзен со своими штабными, на что рубка рассчитана не была, и Вячеслав Александрович, улучив минутку, вышел на мостик осмотреться.

Туман исчез совершенно, и, хотя солнце все равно пряталось под покровом низкого и серого неба, видимость была вполне замечательной. "Цесаревич", "Апраксин" и "Сенявин" шли "Славе" в кильватер на тринадцати узлах, а немецкие дымы на западе были уже хорошо видны. У Русанова оставалось буквально минут пять до того, как дальномерщики начнут давать дистанцию до цели, хотя стрелять все равно было еще нельзя. Сто кабельтовых или десять миль – предел для орудийных башен "Славы" и "Цесаревича". Правду сказать, Вячеслав Александрович слышал о новой придумке оружейников, предложивших навинчивать на снаряды специальные баллистические наконечники. Такой наконечник утяжелял снаряд килограммов на двадцать, или даже больше, снаряд становился длиннее, отчего скорость заряжания сильно падала, но на испытаниях они летели на полторы мили дальше и это окупало все неудобства. Конечно, для дуэли с дредноутами эта задумка не годилась: наконечник хоть немного, но деформировался при выстреле, так что рассеивание на большой дистанции становилось колоссальным. Такими снарядами можно бить по площадям, например – по группе тральщиков, в надежде, что в кого-нибудь да попадет или хотя бы посечет осколками. Но попасть с предельной дистанции по одиночному боевому кораблю можно было разве что случайно.

Все равно, дополнительные полторы мили были бы сейчас очень кстати: впрочем, с тем же успехом можно было пожелать пару бригад дредноутов с обученными экипажами. "Мечтай не мечтай, а воевать придется с тем, что есть", – вздохнул Вячеслав Александрович и вернулся в рубку.

– Два дредноута, дистанция до головного – 128 кабельтов! – доложили с дальномерного поста, когда Русанов занял свое место.

– Хорошо, – вдруг заговорил контр-адмирал Ферзен. – Я хочу понять, насколько дальнобойны у них орудия. Сергей Сергеевич, командуйте на 120 кабельтов поворот и посмотрим, что будет.

Вячеслав Александрович приник к стереотрубе. Тральный караван наблюдался достаточно хорошо – не менее десятка суденышек шли в первой его линии, и сколько-то еще за ними – сосчитать было тяжело, мешали дымы. Отставая от них кабельтов на семь-восемь, строем фронта шли оба дредноута, опознанные сигнальщиками как "Нассау" и "Рейнланд".

Плохая новость заключалась в том, что эти линкоры пришли не одни: вдалеке маячили однотипные им "Позен" и "Вестфален", которые, впрочем, Русанов едва мог разглядеть. В этом состояла другая хорошая новость – за тральным караваном больше двух дредноутов не помещалось, так что будь здесь хоть весь хохзеефлот сразу, вести огонь по русским броненосцам могли только два германских линейных корабля. "Вот только нам и двух дредноутов хватит с лихвой", – подумал про себя Русанов.

– Сто двадцать два кабельтова до головного!

– Лево восемь румбов!

Послушная рулю "Слава" накренилась, ложась на новый курс, и в этот момент ближайший к ней дредноут окрасился вспышками выстрелов. На такой дистанции снарядам лететь секунд тридцать, но какими же долгими казались эти секунды! Вроде бы всем ясно, что немцы целились, не предугадав поворота "Славы", и что дистанция очень велика, и что шансов попасть с первого залпа почти нет, но...

Три разрыва слились в один, и в небо взметнулись три высоких черных столба.

– Фугасными бьют!

Да, это так – все три германских снаряда разорвались от удара в воду, не долетев до "Славы" примерно пяти кабельтов. Почти тут же по силуэту "Нассау" снова пробежали вспышки – внимательно всмотревшись, Вячеславу в какой-то момент удалось даже увидеть черные точки снарядов, несущихся сейчас к его кораблю.

Но и эти три снаряда взрыхлили море, не долетев до броненосца примерно те же пять кабельтов, а третьего залпа немцы не дали.

– Что скажете, Вячеслав Александрович? – обратился к Русанову Вяземский.

– Похоже на то, что они бьют на сто пятнадцать кабельтов, или на полторы мили дальше, чем мы, Сергей Сергеевич. Сейчас оба залпа легли недолетом, дальше они не могут и задробили стрельбу, чтобы не тратить даром снаряды. Но плохо то, что "Нассау" и "Рейнланд" идут почти сразу за караваном, от второй линии тральщиков они отстают всего лишь кабельтов на семь. Поэтому, чтобы стрелять по тральщикам хотя бы с предельных для нас десяти миль, мы должны сунуться под огонь дредноутов, при том что сами отвечать им не сможем.

– М-да...

– Предсказуемо, – отрубил Ферзен. – Мы предполагали, что так оно и будет, и выбора у нас нет. Сближаемся до ста кабельтов с их тральщиками и – огонь. Как только Вы, Вячеслав Александрович, их расстреляете, так мы сразу из-под обстрела и выйдем.

– Два румба вправо, – распорядился Вяземский, и Русанов опять одобрил поступок своего командира. На таком расстоянии немцы могут и не заметить незначительного изменения курса, не сообразят, что "Слава" в пределах досягаемости их пушек. Глядишь, и получится подойти к тральщикам спокойно, а не сквозь частокол падений вражеских снарядов.

Курс-скорость тральщиков определены, горизонтальные и вертикальные углы наводки просчитаны и переданы в башни. На пульте управления огнем мирно горели лампы, обозначающие готовность 305-мм башен к стрельбе. Тишина в рубке. Осталось только дистанция...

– Сто пять кабельтов... Сто два кабельтова... Сто!

"О-гонь", – скомандовал сам себе Русанов и повернул тумблер. Почти тут же палуба под его ногами чуть вздрогнула, и в уши ударил тяжелый рык двенадцатидюймовых орудий. Стреляли полузалпом, два ствола из четырех, по одному орудию из каждой башни, да и пушки не шли ни в какое сравнение с теми, что стояли на новейших русских и германских дредноутах. И все равно получилось внушительно и мощно.

Но не прошло и десяти секунд, как далекие силуэты германских линкоров препоясались вспышками ответных выстрелов.

* * *

– Мичман Ливанов! Лииивааанов!

– Здесь я, Лев Георгиевич.

– Что здесь, это хорошо, а скажи лучше, есть какие-то приказы, или адмирал про нас опять забыл?

– Только что от радиста, нету.

Стоявший около надстройки боцман тяжелой вздохнул. Постригаев глянул на него одобрительно:

– Вениаминыч, чего хотел-то?

– Так, вашсковородь, опять просидим весь бой как в тиятре, – кратко сформулировал боцман. Заметно было, что несмотря на краткость фразы, избежать в ней матюгов было для него почти непосильной задачей.

Как и пять дней тому назад, "Грозящий" вновь наблюдал за боем своих броненосцев с превосходящими силами. И, как тогда, был совершенно бессилен им помочь, потому что для его шестидюймовок дистанция была совершенно запредельной.

Русские броненосцы повернули наперерез курсу трального каравана и, развернувшись в линию, открыли огонь. Первым дала залп "Слава", а за ней окутались дымом выстрелов остальные броненосцы – но немцы тут же ответили.

Внимательно наблюдая за неприятелем, Постригаев видел белопенные столбы падений русских снарядов среди тральщиков, но попали в кого-то или нет, разглядеть не получалось. Засмотревшись на стрельбу броненосцев Ферзена, он не видел, как немецкий залп лег практически перед самым форштевнем "Славы", как головной броненосец убавил ход, сбив прицел германским канонирам, отчего два следующих залпа легли впереди него. Отвлекла Постригаева только ектенья Вениаминыча, в которой цензурными были разве только "в", "на" и "через". Лев Георгиевич тут же обернулся к броненосцам... Корму "Цесаревича" окутывал густой дым.

– Никак попали, ироды?

– Двумя снарядами, вашсковородь! – доложил боцман.

– Вот ведь курва!

И в этот момент кормовая надстройка "Славы" полыхнула огнем. На фалах флагмана взвился какой-то явно приготовленный загодя сигнал, и броненосцы выполнили коордонат: одновременно, "все вдруг" повернули на четыре румба влево, а отдалившись от неприятеля, снова легли на прежний курс. Наводка немцев была сбита, к тому же русские корабли на какое-то время вышли за пределы дальности германских орудий. Однако передышка закончилась быстро – "Слава" взяла правее и вновь повела отряд в бой.

* * *

Контр-адмирала Ферзена обуревали мрачные предчувствия: все шло даже хуже, чем он предполагал. Он уже трижды вел свои корабли под огонь германских дредноутов, трижды обстрелял тральщики, но особого успеха не добился. Движение трального каравана смешалось дважды. В первый раз, похоже, у немцев оборвался трал, и не факт, что благодаря русским снарядам, но во всяком случае возникла заминка, пока не завели новый. И вот сейчас один из тральщиков, судя по силуэту – старый миноносец, покинул строй и пошел обратно: видать, его сильно посекло осколками близких разрывов, потому что попаданий в него Ферзен не наблюдал. Он вообще не наблюдал попаданий в немецкие корабли, хотя русские снаряды ложились довольно кучно. Зато в его флагман немцы попали трижды, а «Цесаревич» на последнем отходе «поймал» шестой по счету снаряд. К счастью, на «Сенявина» и «Апраксина» немцы внимания не обращали, и это было прекрасно, потому что их жизнь под огнем дредноутов исчислялась бы минутами. В рубке стояла мрачная тишина, прерываемая лишь боевыми донесениями, редкими командами, гулом проносящихся мимо снарядов, да шелестом опадающих столбов воды.

– Ну что ж, пойдем в четвертый заход. Три румба вправо!

* * *

Русанов приник к стереотрубе, выглядывая падения снарядов «Славы». Пристрелка двумя стволами на предельной дистанции очень медленна. Эх, сюда бы «Севастополь» Маштакова, с его четырьмя снарядами в пристрелочном залпе, да кучей дальномеров... А так – дело было плохо. Вячеслав Александрович готов был ручаться, что минимум несколько полузалпов «Славы» дали накрытие, но рассеивание все же было немаленьким и попаданий не было. Ему бы чуточку больше времени... Но немецкие дредноуты пристреливались быстрее, и броненосцам приходилось разрывать дистанцию, а потом пристрелку приходилось начинать сначала.

Залп – недолет. Еще залп – недолет и снаряды легли правее цели, корректировка.... Тааак... Залп – перелет, но направление верное. Теперь попробуем взять его в вилку, мы не "Севастополь", чтобы "уступом" пристреливаться... Недолет. Корректировка... Опять недолет. Залп! Ну вот сейчас-то уж... ага, неужели накрытие? Один снаряд дал перелет, но вот второй упал как будто прямо под носом тральщика. Что это, случайность или же все-таки удалось верный прицел? А ну-ка, повторим... нет, случайность, рассеивание играет свои шутки, залп дал перелет. Корректировка... Два огромных столба воды взметнулись в опасной близости от бортов тральщика, по которому бил сейчас Русанов. Ну ведь есть же накрытие, а попадания нет. Да что ж они, гады, заговоренные что ли? А время идет, вот-вот Ферзен отвернет, и все опять насмарку.

На какой-то момент Русанов восхитился экипажами германских тральщиков. Да, нас расстреливают немецкие дредноуты, но мы все же находимся на тяжелом боевом корабле под защитой солидной брони. Мы можем маневрировать, можем изменением курса сбивать пристрелку противнику, а можем и вовсе на время выйти из-под обстрела. В конце концов, мы стреляем в ответ, хотя и не по вражеским линкорам. И при всем при этом все равно чувствуем себя обреченными на смерть римскими гладиаторами.

А каково командам тральщиков? Утлые безбронные суденышки под огнем тяжелых орудий должны медленно ползти вперед, не имея возможности ни отвернуть, ни ответить нам огнем. И ведь ползут же, с курса не сворачивают. Ну да, в целом немцы, конечно, превосходят нас в силах, да только что с этого экипажу тральщика, по которому бьют двенадцатидюймовыми?

Залп! И снова накрытие, а попадания нет, ну что за... невезение-то такое?!! Однако "Слава" все еще на боевом курсе, может все же успеем хотя бы еще разочек... Залп! В этот раз броненосцы пробыли под неприятельским огнем заметно дольше, и... "Слава" отвернул влево, да еще, кажется, добавил скорости. Все! Время вышло, выходим из-под ставшего слишком жарким обстрела. Пытаться дать еще один залп бессмысленно, но вот снаряды, которые уже в воздухе... Какие же они все-таки медленные, эти секунды...

Но в тот же миг тральщик, по которому столь долго и безуспешно стрелял Русанов, исчез в клубах черного дыма. А затем сквозь дым вверх взметнулись языки пламени, и почти тут же стал виден силуэт подбитого кораблика: он пылал от киля до клотика и тонул. К тому моменту, как его можно было разглядеть со "Славы", тральщик уже сидел в воде почти по самую надстройку и быстро погружался, словно спеша сбежать из огненных объятий в прохладную темноту глубин.

Русанов победно огляделся, но офицеры в боевой рубке смотрели куда-то в другую сторону, и во взгляде их читался ужас. Вячеслав Александрович повернулся, и...

В этот раз "Слава" получил одно, четвертое по счету попадание от стрелявшего по нему "Нассау". Но по неясной причине "Рейнланд", до того бивший по "Цесаревичу", никак не мог взять верный прицел и перенес огонь на следующий за ним "Апраксин". По маленькому броненосцу, выбрасывающему клубы дыма из двух своих высоких и тонких труб, немцы пристрелялись на удивление скоро, и "Апраксин" получил попадание в бронепояс.

"Накаркал, ммать!" – пронеслось в голове Ферзена, и контр-адмирал немедленно скомандовал: "Полный ход, четыре румба влево!", стремясь сбить немцам прицел. Но сейчас "Рейнланд" стрелял очень точно, и следующим его залпом "Апраксин" получил сразу два попадания: один снаряд разорвался у передней трубы, испещрив ее осколками, а второй угодил в носовую 254-мм башню. Василий Николаевич видел, как один из ее стволов рухнул на палубу, но броненосец все еще шел вперед, не имея ни крена, ни дифферента и не снижая скорости. "Может, обойдется" – наверняка сейчас думали все. До выхода из зоны поражения оставались считанные минуты, и "Апраксин", дойдя до точки поворота, уже склонился влево, когда его настиг четвертый снаряд.

Возможно, он ударил в барбет носовой башни, а может прошел ниже, но броненосец потряс страшный взрыв: крыша башни взлетела вверх, зацепив грот-мачту и упала на шканцы, к небесам взметнулся огромный язык пламени: это детонировал пороховой погреб. Броненосец окутало густым дымом, и видна оставалось только корма, на которую сейчас выбегали люди: но и там им не было спасения, потому что корабль быстро тонул, уходя носом в море. Следующий за ним "Сенявин" вынужден был рыскнуть в сторону, чтобы не налететь на останки гибнущего корабля. К тому моменту, как "Сенявин" обогнул место катастрофы, корма "Апраксина" стояла вертикально, почти полностью уйдя в воду – левый винт навсегда замер, но правый все еще вращался, колотя лопастями водную поверхность.

– Отступилась Царица Небесная! – запоздало ахнул, крестясь, матрос-посыльный.

– Ничего! – зло отрезал Ферзен. – На войне без потерь не бывает. А сейчас мы снова пойдем в атаку, и наконец-то смешаем их чертовы тральщики с придонным илом! Слышите, Русанов! До тех пор, пока Вы их не разобьете, из боя выходить запрещаю! – контр-адмирал бросил взгляд на "Сенявина", торопившегося занять место в строю.

– Три румба вправо!

* * *

С «Грозящего» и «Храброго» завороженно наблюдали гибель «Апраксина». А затем три оставшихся броненосца, словно ратники на поле брани, сбили строй и плечом к плечу развернулись к противнику.

– Теперь пойдем и мы, – распорядился Постригаев. – Попробуем спасти кого-нибудь с "Апраксина"...

* * *

Тральщик, уничтоженный прямым попаданием со «Славы», во всяком случае был обречен. Если даже тяжелый русский снаряд промахнулся бы, то жизнь германского кораблика продолжалась бы еще чуть больше кабельтова, потому что его курс выводил прямо на русскую мину, и подрыв был неминуем. Маленький, не имеющий даже собственного имени пароходик, отправленный на расчистку Ирбен, выполнил свой долг с честью, а его экипаж пал смертью храбрых на боевом посту. Но чуть-чуть не дойдя до смертельного русского «гостинца», он не смог своей смертью проложить дорогу идущим вслед за ним тяжелым немецким кораблям. Мина осталась невредимой, а вторая линия тральщиков, вынужденных огибать место катастрофы с тем, чтобы не «поймать» обломки их невезучего товарища, также пропустили ее. Таким образом тральный караван прошел, а одинокий смертоносный черный шар с рожками оставался висеть в морской воде, удерживаемый цепью донного якоря. К нему вдруг подплыла излишне любопытная минога – Бог знает, что творилось в голове не имеющей разумения рыбы, но она остановилась неподвижной в нескольких метрах от мины.

Нарастал гул винтов, и вдруг показалась огромная тень. Спустя считанные секунды она приняла очертания форштевня гигантского корабля, осадкой свыше восьми метров, и форштевень этот надвигался сейчас на миногу и мину. За ним в темноте угадывался огромный корпус – казалось, что по мере своего приближения он разрастается в ширину. Курс гиганта пролегал чуть правее мины, но его корпус, казалось, вот-вот расширится настолько, что зацепит своим стальным бортом притаившуюся смерть. Минога, словно зачарованная этим зрелищем, замерла, но металлическая стена, с кое-где прицепившимися к ней водорослями, проносилась мимо и тогда рыбина рванулась вглубь, избегнув могучих винтов корабля.