Текст книги "Ужасный век. Том I (СИ)"

Автор книги: Андрей Миллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 56 страниц)

Глава 6

Даже враги Балеарии признавали великолепие Марисолемы. Этот город умел превзойти любые ожидания.

И неудивительно! Марисолему возвели в зените могущества Старой Империи – когда давно погибшее государство могло позволить себе что угодно. Императоров ещё почитали как богов, и хотя бы в зодчестве они точно приблизились к божественному. Две тысячи лет назад правитель возжелал построить рай на земле – и вместо старой столицы, лежащей теперь в руинах ближе к норштатским границам, основал новый город на юго-западном побережье Ульмиса. Хотя сама Старая Империя ушла в пучину истории много веков назад, величественный город на лазурном побережье остался.

Вот только никакого рая из Марисолемы не вышло.

Скорее уж новая столица ярко выразила саму суть трагедии великой империи прошлого. В стенах, красота и мощь которых достойны богов, живут самые обыкновенные люди – такие же, как в любом жалком сарае. Со свойственными им слабостям и пороками. Грязь не очень заметна в болоте, но прекрасно видна на мраморе.

Впрочем, что люди? Они рождаются и умирают. Умирают в своих постелях от старости, в пышных чертогах от яда, в тёмных углах от кинжала – а город стоит. За века Марисолема ничуть не обветшала: напротив, сделалась ещё прекраснее.

И да: по-прежнему умела превзойти ожидания. Причём не только ожидания человека, впервые въезжающего в широкие городские ворота или заходящего в клокочущий порт. Возвращайся сюда хоть сотый раз – удивляться не перестанешь.

Вот и Фидель вновь удивлялся.

Его привезли в столицу больше месяца назад. Не сразу Фидель ощутил этот хорошо знакомый, ожидаемый восторг – и тому были причины. Сначала продолжала мучить мерзкая болезнь, а затем он весьма увлёкся излечением души способами, которые вредят телу. Потребовалось время, чтобы восстановиться после тяжких испытаний последних месяцев. Чтобы вновь обрести способность чувствовать мир вокруг.

Болезнь отступила: несложен оказался секрет её исцеления. Едва почувствовав себя здоровым, Фидель вернулся к ежедневным тренировкам. Что касается души – чего греха таить, он пил. И курил всякую дрянь, которую легко достать у шерских моряков в порту. Так нужно.

Важно лишь суметь вовремя остановиться. Однажды ты просыпаешься после полудня, с сухостью в горле и гулом в голове, но понимаешь: тебя уже ничто не беспокоит.

На миссию в Тремонском герцогстве Фидель потратил полгода. Дело требовало самой скрупулёзной подготовки. Прибыть в Тремо, не обратив на себя внимания. Естественным образом влиться в жизнь чужого города, убедиться в отсутствии подозрений. Осторожно, словно капаешь сильное снадобье, разведать всё необходимое. Составить план, потом отринуть его и создать новый. Продумать каждую мелочь, раз за разом прокручивать детали в голове, обсуждать их с соратниками. Репетировать. Пробовать. Подбираться к цели шаг за шагом, поворачивая назад, если всё ещё не уверен.

Попытка только одна, ошибок враги не простят. И уж тем более – не простит их родина. Такие дела не терпят спешки, однако и бесконечно оттягивать роковой момент нельзя. Здесь нужен опыт, нужно развитое годами чутьё на ситуацию. Потребны обширные знания, закалённое тело и ещё более закалённый разум.

Служить в Тайной канцелярии Её Величества – это не открыто сражаться на поле брани, хотя Фидель считал себя солдатом. Суть, конечно, та же. Форма совсем иная.

А ещё ведь обратная дорога пошла не по плану… Поэтому да: многомесячное напряжение пришлось тщательно заливать и затягивать дымом после.

В этот день Фидель проснулся рано, потому что так было нужно. Он давно выработал полезную способность: спать ровно столько, сколько требуется. Когда необходимо хорошо отдохнуть – забыться едва ли не на сутки, а когда надо проснуться через час – сделать именно так.

Тайных дел мастер жил на верхнем этаже порядком обветшавшего каменного дома, нависающего над каналом. На этом берегу – район бедный и неприветливый, здесь стараются лишний раз не смотреть туда, куда не стоит. И уж точно не задают лишних вопросов: легко получить совершенно нежеланные ответы.

Но стоило пересечь канал по горбатому мостику, пройти сотню шагов – и город начинал мало-помалу расцветать. Фидель направлялся именно туда, к центру.

Улицы уже ожили. Марисолемцы летом всегда старались сделать побольше дел спозаранку – пока солнце не поднялось высоко, ведь тогда работать станет совершенно невозможно. В середине дня город дремал, пока светило не переваливало на другую сторону неба. После начинал шуметь снова – не затихая уже до поздней ночи, а то и до утра.

– Что за день, что за прекрасный день!

На улице Фидель нисколько не бросался в глаза. От большинства балеарцев отличался лишь тем, что не носил усов и тем более бороды – отросшую за время морских скитаний давно сбрил. Лицо Фиделя редко кому запоминалось, его затруднялись описать. Одет он был также неброско, но главное – вполне прилично и удобно. В былые времена длинная эспада, подвешенная к поясу, ещё могла привлечь внимание: тогда серьёзное оружие открыто носили лишь дворяне. Теперь это запросто делал любой.

Под солнцем ещё не стало так жарко, чтобы Фидель выбирал тенистую сторону улицы. Вела она к рынку: оттуда доносился привычный гвалт. Под торговлю была отведена небольшая площадь, однако рынок давно выплеснулся за её пределы, поглотив близлежащие улочки. Тут торговали простыми, насущными товарами: что-то серьёзное или экзотическое следовало искать ближе к порту.

Почувствовав запах фруктов и разнообразной снеди, Фидель остановился возле торговки, что показалась симпатичнее прочих – хотелось перекусить немедленно. Однако в кошеле он обнаружил только серебро, да не самое мелкое: за любую монетку можно было купить и весь этот товар, и его хозяйку в придачу.

– Прости, милая: как-нибудь в другой раз.

Можно было и обойти толпу, и вовсе свернуть на короткую дорогу к порту, но Фидель поступил иначе. Ему хотелось послушать голоса на родном языке, вдохнуть все запахи Марисолемы – даже те, что не из приятных.

Скоро рыночный шум остался позади: начались дома позажиточнее. Мостовая тут была гораздо чище, по улице могли бы проехать в ряд три больших экипажа. Вот каменная арка, которую сложили ещё при Старой Империи. Полсотни шагов, резкий поворот – и Фидель оказался в по-настоящему красивом месте.

Дворцы чуть меньше и беднее королевского. Не самая помпезная в столице, но очень красивая церковь – красный камень, изящными линиями тянущийся к голубому небу. Так похоже на балеарский флаг!

Здесь тоже было многолюдно, но публика совсем иная. Каждый вышагивал чинно, с великим достоинством. Мужчины гордо придерживали на боках эспады, а женщины закрывались от солнца зонтиками. Речи звучали сдержанно. От фонтана веяло прохладой. Рядом расположились музыканты – не какие-то бродяги, а средней руки мастера, нанятые властями. Пару раз мимо Фиделя прошли стражники – в лазурно-красных цветах, начищенных кирасах, с ярко украшенными протазанами на плечах.

Фидель улыбнулся, бросив взгляд на ухоженное здание, стоящее тут с глубокой древности – оно гораздо старше и соседних дворцов, и церкви. Ещё староимперское. Именно здесь уже около века размещалась Тайная канцелярия. Фидель редко бывал внутри, а если заходил – то не с площади, не через главные двери.

Сейчас уж точно не сюда. Мелькнула мысль свернуть направо, к Полуденной площади: взглянуть на королевский дворец и величественный храм Благостной Девы. Но всё-таки Фидель вышел не на праздную прогулку. В сторону порта вёл широкий бульвар, и тайных дел мастер зашагал именно по нему.

Было отрадно видеть Марисолему радостной и суетной. Стоящей по-прежнему крепко. Ради чего ещё Фидель занимался своим мрачным делом? Вся тьма доставалась людям вроде него – чтобы простые балеарцы видели только солнце. Процветали под чистым небом, даже не задумываясь, чьей запятнанной совести обязаны своим покоем. Эту страну берегли ангелы с грязными душами.

На такой работе, как у Фиделя, благодарят лишь за закрытыми дверями. Перед ним возвышались памятники военачальникам и флотоводцам – а людям на тайной службе не всегда доставался и могильный крест. Возможно, Балеарскому королевству суждено когда-нибудь узнать имя Фиделя. А вот имена тех, с кем он полгода назад отправился в Тремону, канули на дно – вместе с трупами своих носителей. Ничего не поделаешь.

Бульвар упирался в совсем маленькую круглую площадь, опоясанную колоннадой – строгие, без всяких излишеств мраморные столбы. Как солдаты. По меркам столицы тут оказалось необычайно тихо, но удивила Фиделя не тишина. За полгода в Марисолеме изменилось немного – однако памятника посредине этой площади раньше не было.

– Хм, и кто же это у нас?

Отнюдь не самый величественный монумент в столице, но всё же – памятник в полный рост, на солидном постаменте. Мужчина в старомодном доспехе заслонял собой город, обращая волевой взгляд в сторону моря. Скульптор потратил массу сил и времени на мелкие детали: поэтому, ещё не обойдя монумент, Фидель догадался, кого изображает статуя. Неожиданно!

Надпись на постаменте подтвердила догадку.

«Командор Гонсало Мендоса, Волк Мелиньи»

Какая ирония! Те, кто избавился от ставшего ненужным и опасным волка, спустя двадцать лет поставили ему памятник. Для пущей трогательности не хватало рядом лишь кого-то из ветеранов Волчьего Легиона, оставившего товарищей и здоровье на Великой войне – опустившегося и просящего теперь милостыню. Фидель едва не рассмеялся. Вот это была бы картина!

А смеяться-то не стоило. Фидель даже снял шляпу. Он стоял перед настоящим героем.

– Что ж, командор: насколько мне известно, вы достойны памятника. Хорошо, что столь немногие знают правду о вашей смерти. Недолжно людям вроде вас умирать от рук убийц. Я-то сам убийца… Я это хорошо понимаю.

Надолго Фидель у памятника командору Мендосе не задержался. Порт был уже близко.

Гавань Марисолемы была почти «городом внутри города»: её даже отделяла невысокая Морская стена. Скорее имеющая символическое значение, нежели кого-то от чего-то защищающая.

За Морской стеной город, конечно, делался уже далеко не таким блистательным – зато обретал ярчайший колорит. Любой порт – котёл безумной ведьмы, где замешано всё подряд. Но эта гавань была особенной, хотя бы из-за размера. Крупнейшая в Ульмисе. Что там! Крупнейшая в известном мире, говорят.

Фидель чуть не столкнулся с лимландцем в огромных деревянных башмаках, затем разминулся с чернокожими аззинийцами. Наперерез важно шагал богатый капитан из-за Южного океана – в тюрбане, с кривой саблей и мрачными бородачами за спиной. По рядам ящиков ловко скакали почти не одетые люди, перекрикивающиеся на каком-то лающем языке. Таких Фидель не видел прежде. Откуда они? Неважно. Следом проплыли перед глазами мужчины в меховых шапках, в расшитых халатах, даже в каких-то кольчугах – вроде изображений с древних барельефов.

А вот кого тут видно не было – так это городской стражи. Порт жил своей жизнью, многие дела решал самостоятельно. Почти все, если честно. Воздух здесь был отчётливо солоноват, пах рыбой и немыслимыми пряностями, но прежде всего – деньгами. Пока гавань приносит казне огромные доходы, власти не будут навязывать свою стражу. Это понятно.

Фидель держал путь не к причалам, не к нагромождению складов. Нужный ему дом стоял чуть в стороне от широкой улицы, опираясь на Морскую стену. На первый взгляд – обычный портовый кабак. Не дыра для бедного матроса, но и не хорошее место для богатых купцов. Нечто среднее. Подмигнув крайне фривольному изображению на вывеске, Фидель уверенно шагнул внутрь.

Это в здание Тайной канцелярии он пробирался тайком. В кабаки заходил красиво.

Людей в таверну набилось уже порядочно, но пока здесь больше ели, чем пили – время раннее. Ели, надо признать, с аппетитом. Вдохнув аромат чего-то мясного, тушёного с овощами, Фидель опять вспомнил про пустой желудок. Не изысканная кухня, конечно, но… Однако прежде – дело.

Хозяин заведения сразу заметил Фиделя. Не только потому, что ждал: глаз у этого человека был намётан. Педро только выглядел непрезентабельно – полный, лысеющий, краснорожий. Это был очень непростой человек.

– Ну наконец-то! Ты, приятель, не торопишься.

– Я тоже рад тебя видеть.

Педро ухватил за локоть дородную девушку, очень кстати проходившую мимо.

– Инес, хорош болтаться: подмени-ка меня тут. Мне с гостем надо потолковать. – обернувшись к Фиделю, толстяк кивнул в сторону лестницы.

Они поднялись наверх, подальше от лишних ушей и глаз. Только рассевшись на стуле, Фидель понял: прогулка успела его утомить. Это плохо. Значит, он всё ещё слабее, чем должен быть.

Тем временем Педро выдернул пробку из большой бутыли. Плеснул тёмно-красной жидкости в потёртые кружки.

– Ты их моешь хоть?..

– Ну давай, повыкобенивайся! Едва не помер, а снова с замашками. Пей, не обижай друга.

Вино оказалось, мягко говоря, посредственным – но зато и не таким разбодяженным, как обычно в подобных местах.

– Тебе надо что-то с этим, брат, сделать.

Фидель не сразу понял, что товарищ имел в виду. Вспомнил, только случайно нащупав языком отсутствующий зуб. Напоминание о болезни: другие прежде расшатались, но остались на местах.

– Надо, понимаю. Приметная деталь. Вот только я большую часть денег потратил, так вышло. Сам понимаешь: зуб вставить – дело дорогое.

– Ну так не поскупись, не будь дураком-то. При нашем ремесле такое ни к чему. Я ж тебя знаю: всё лыбишься, как параша.

– А о чём мне горевать, Педро?

Фидель глотнул ещё – и сразу решил с вином коней придержать. Почувствовал, что с голоду его слишком пьянит.

– Да не о чем, понятное дело. Ты как вообще? Долго мурыжили в канцелярии?

– Не особенно. Я думал, вопросов зададут больше: но мне, выходит, начальство доверяет. Или говорю больно складно. Сам Гамбоа допрашивал, представляешь? Экая честь…

– И чего спрашивали?

Фидель лукаво улыбнулся.

– Не помню.

– Ну да, само собой! А у меня тут не скучно. Вчера нагрянули дураки какие-то: дескать, от Мясника Фиренсы. Я даже имя этого обсоса не слыхал. Ну так и они, оказывается, вообще не в курсах: кто я, что у меня тута за заведение. Этот Фиренса, значит, хлыщ с амбициями на дела в порту. Ну… Ты понимаешь: слово за слово. Они мне про деньги какие-то – чудаки-люди, а я им хером по столу.

Фиделю это показалось забавным. Нужно плохо знать портовую жизнь, чтобы вот так запросто являться к Педро и задавать ему какие-то вопросы. Тем более – о деньгах. Погружённый в тайные дела Марисолемы человек обыкновенно знал: к гавани длинная рука государства тянется именно отсюда.

– А что Пессоа? У нас старый уговор – пусть исполняет. Не мне ведь с парнями гонять всяких дураков…

– А! Давно ты не был в Марисолеме. Спёкся старый бандюга. Пессоа больше не при делах в порту.

– Это с каких пор?

– С тех самых, когда кто-то ему подарил вторую улыбку. Пониже бороды.

Фидель присвистнул. Вот так новости… И любопытно, и тревожно. Взаимодействие с теневыми силами города было частью их с Педро службы. Резкие перемены – не к добру.

– Ну, помянем Пессоа… Сволочь была та ещё, но понимающая государственную волю. Полезный мужик.

– Да уж поминали – не просыхали три дня. Не бери в голову: я эти дела решу сам. Моя работа.

И важная. Без надёжных контактов в преступном мире Тайная канцелярия теряла многие рычаги контроля над столицей. А ещё теряла источник людей, пригодных для определённой службы, что Фиделя беспокоило больше. С портовыми воротилами, контрабандистами, пиратами и главарями банд Педро общий язык найдёт. Это его стезя. Что же касается замены парней, не выбравшихся из Тремоны…

– Ты, Педро, своё дело знаешь. Я понимаю, не для поминок по Пессоа ты меня звал… Но вот что: я бы поел сначала. Не позавтракал, на пустой желудок соображаю туго. А пахнет у тебя, признаю, аппетитно: повариху новую нашёл?

– Поварихи все те же. Только эту стряпню я тебе не советую.

– Отчего же?

Фидель только успел задать вопрос, как догадка мелькнула в голове. Такую мысль он рад был бы прогнать – но глаза Педро, полуприкрытые тяжёлыми веками, всё безмолвно подтвердили.

– Отчего-отчего… Говорю ж, приходили три дурака от Фиренсы этого. Разговор у меня с ними не сложился. Зашёл, понимаешь, в тупик.

Фидель ощутил тошноту. Так крепко ощутил, что пустому желудку теперь даже порадовался. Он осушил кружку залпом, хоть вино едва не вырвалось обратно. Полегчало.

– Знаешь, Педро… Ты какой-то больной, даже по нашим меркам. Тебе бы лечиться… лёд, что ли, к головушке прикладывать. Или покурить чего. Боюсь, балеарские лекари тут уже не помогут.

– Тю! Помнишь, что нам Гамбоа по дороге из этого… Касорло, говорил?

– Я плохо помню дорогу.

– Зато я хорошо. Гамбоа так говорил: «Врата Рая стерегут адские псы». Ну, вот. Стережём.

– Да уж… Стараемся. Это в войну за Балеарию стояли законные сыновья. Теперь время для её бастардов.

– Вот-вот. Для ублюдков вроде нас.

Сладковатый запах тушёного мяса тайных дел мастер теперь старался не замечать. Немногое на свете могло смутить Фиделя: привычные жизненные принципы велели ничего не бояться и ничего не стесняться. Но то, как мыслил и поступал Педро, иной раз пробрать могло.

Педро стал таким не от счастливой судьбы. Жизнь обошлась с ним жестоко. Даже хуже, чем с Фиделем – который хотя бы мог винить во всех страданиях самого себя. Иногда это – не худший вариант.

– Ладно, дружище, аппетит у меня пропал. Давай к делу. Я так понимаю, есть работа?

– Есть. Не самая сложная, но ответственная и дающая, это… простор творческому подходу, во. Как раз походит тебе: форму пора набирать. И не доверишь такое человеку без опыта. Ты у нас теперь, это… как говорится, широко известен в узких кругах.

– Честь-то какая…

– Немалая, между прочим! Слыхал, что серьёзные люди на старину Фиделя внимание обратили: ты уж докажи, что не спёкся после морских приключений. Да ты и сам говоришь, что сам Гамбоа допрашивал. Глядишь, поднимешься – а там и другу Педро подсобишь. Столько говна вместе съели… Считай – родные братья.

– Сказочно с братом повезло! И с сотрапезником в поедании говна. Вот тебе крест, Педро: прямо отсюда – пулей в церковь, благодарить Творца Небесного!

– Ша! Не богохульствуй в моём заведении. А я, между прочим, серьёзно говорю, не шутеечки распускаю. Не смехуёчки да пиздохаханьки. Эта заваруха в Тремоне – оно не кошелёк на рынке срезать, а ты всё разыграл по красоте. Это оценили, я знаю: родина не забудет, если сам всё не испортишь. Тут такой момент: главное – не обосраться.

– Хорошо б, чтобы не забыла. Ты знаешь, я Балеарию люблю. Да мне больше любить особо и нечего. Но тут, братец Педро, штука какая: все горлопаню под окном серенады. Пора родине хоть верёвку с балкона скинуть. Дальше уж… разберусь.

– Разберёшься… А пока давай разберёмся с делом. Ты наливай ещё по одной, а я расскажу, что к чему.

– Начинай. – Фидель потянулся к бутылке.

– Начинаю. Начало такое: приехал недавно в Марисолему один заграничный мудак…

Глава 7

Эбигейл Бомонт очень хотела прогуляться по Марисолеме. Она никогда толком не видела этого города, хотя не впервые приехала сюда. Не следовало привлекать внимание. А внимание здесь маркизе было гарантировано: она ничем не напоминала балеарок. Конечно, в портовом районе никакому человеку не удивятся – однако не заметить стирлингскую аристократку среди людей благородных или хотя бы состоятельных… Это сложно.

Ничего не поделаешь! Прекрасный древний город, совсем не похожий на всё северное, маркиза видела только из окна экипажа – через слегка отодвинутую занавеску. И так Марисолема, пожалуй, будоражила даже сильнее: полунагота искушённому человеку всегда интереснее. А уж маркиза-то была из искушённых во всём.

В конце концов, Эбигейл проделала долгий путь, поставив себя в известную опасность, вовсе не ради балеарских красот. И даже не только ради человека, с которым предстояла встреча – хотя он весьма занимал мысли леди Бомонт.

Когда-нибудь она сможет не таиться, приезжая в Марисолему.

Когда-нибудь она вообще сможет позволить себе всё.

«Мой милый друг! Я пишу эти строки чудесной южной ночью: при распахнутом настежь окне, лишь при паре свечей, ибо луна нынче полная и свет её ложится на лист так же легко, как ложатся эти строки. А что за ночь у вас, в суровом северном краю?..»

Какая милая чушь!

Он делал вид, будто очарован. Она делала вид, будто влюблена. Оба прекрасно понимали, что другой играет и ничуть не обманут сам. Многие нашли бы такую игру бессмысленной, особенно для не слишком молодых людей. Но что эти «многие» понимают в жизни? И в прелестно увлекательных играх?

Разумеется, это не была любовь: между подобными людьми вообще не может возникнуть такого чувства. Но говорить о холодном расчёте или простой страсти тоже не стоило. Нет-нет. Это были очень своеобразные отношения двух игроков, которые холоднее, умнее, расчётливее и опаснее прочих. Видевших друг в друге равных – большая редкость при их талантах и положении.

На миг Эбигейл представила, как мог бы выглядеть сам Сантьяго Гонсалес де Армандо-и-Марка, извечно непоколебимый и величественный, пиши он всё это всерьёз. Разумеется, Сантьяго всегда что-то изображал, причём намеренно небрежно. Чтобы даже непроницательный человек видел: его весёлость и добродушие – напускные. Так создавалось ощущение опасности, которое оцепеняло мужчин и, без сомнения, пленяло женщин. Когда ты точно знаешь, что где-то под овечьей шкурой прячется волк, но лишь мельком можешь его разглядеть – это сильное чувство.

Напрасно маркиза прихорашивалась перед тем, как сойти с корабля: путь до столицы оказался дольше ожидаемого. Прибыли только утром – и никакой встречи в ранний час, разумеется, не состоялось.

Леди Бомонт провела день в немного странном месте: доме исключительно богатом, но, судя по тому, что успела мельком увидеть – стоящем на окраине города. И не среди дворянских имений, а напротив: в окружении, чрезвычайно далёком от благородного. Окна выходили только во внутренний дворик, а человек при глухих воротах вежливо пояснил, что выходить за них не следует. Пришлось развлечь себя чтением, вскоре нечаянно уснуть на козетке и быть деликатно разбуженной после обеда: дескать, скоро пора выезжать.

Теперь уже был вечер, а темнело здесь, в южном краю, чрезвычайно быстро. Солнце просто рыбкой ныряло за горизонт. Вместе с ним ушла жара, уступив место приятной прохладе. Тут и там, пока карета качалась на мостовой, раздавались чувственные звуки струн, быстрые ударные ритмы, нестройное пение. Постепенно шум балеарской столицы менялся: звучали уже не гуляния простого люда, а переливы высокой музыки, звучавшей из совсем других домов.

Без сомнения, они ехали к центру города.

Путешествие вышло недолгим. Экипаж остановился, и маркиза услышала, как сопровождающие её люди потребовали отворить ворота. Скоро лошади снова потянули карету. Потом кто-то открыл дверь и учтиво подал маркизе руку.

Волнительный момент, и маркиза Бомонт почти не заметила ни убранства зала, ни изящного изгиба лестницы – будто по волшебству перенеслась в большую полутёмную комнату на втором этаже. Окна выходили, как прежде, во внутренний двор – зато отсюда и правда было прекрасно видно луну. Ну точно как в письме! Луна на балеарском небе казалось больше и ярче, чем в родном Стирлинге.

– Санти…

Ну кто ещё мог так называть балеарского канцлера? Уж точно не его жена! Нежный поцелуй потянул за собой следующий, и снова, и опять, прежде чем Сантьяго остановил маркизу. Она прижалась к груди канцлера так плотно, что тому стоило некоторого усилия отстраниться.

– Полно тебе, не торопись. Я так рад тебя видеть. Присядь.

Говорил он, конечно, по-стирлингски. Хотя маркиза сама прекрасно владела балеарским, Сантьяго никогда не отказывал себе в удовольствии блеснуть талантом к языкам.

Эбигейл ему не возразила: опустилась на мягкую софу. Здесь не имелось камина – горели только свечи на паре канделябров. Вкупе с луной они всё же освещали комнату тускло, так что картины на стенах нельзя было рассмотреть. Но так даже лучше! Ещё бы музыку – и обстановка сделалась бы поистине чарующей, пусть маркиза не отличалась падкостью на романтику. Куда там! Наивную великосветскую даму, витающую в облаках, она лишь привыкла изображать.

Получалось неплохо.

Пусть полумрак скрывал интерьер, самого канцлера Сантьяго было видно достаточно хорошо. Как всегда – гордо держащийся, одетый по моде столь свежей, что в Стирлинге костюм могли счесть странным. Канцлер почему-то распустил волосы, свободно спадавшие теперь на плечи: потому черты его лица, обыкновенно будто в камне высеченные, смягчились. Только взгляд остался прежним.

Это взгляд человека, который если и не повелевает всем, на что смотрит – то желает повелевать. И наверняка скоро начнёт.

– Красное или белое?

– На твой вкус, Санти.

На вкус канцлера моменту соответствовало красное вино, в темноте казавшееся чёрным.

– Как прошла дорога?

– Без происшествий. Но я лишь на несколько дней: моя отговорка не позволит большего.

– Ужели твой супруг стал проницательнее?

– Да брось! Мой милый Амори всегда был слепее крота. Но всё-таки приходится быть осторожной.

– Осторожность тебе присуща. Это одно из качеств, которые я в тебе высоко ценю не как Сантьяго, а как герцог и канцлер.

– Ох. А какие же ценит Сантьяго? – спросила Эбигейл с наигранным придыханием.

– Ну, их-то не перечесть. Давай выпьем за твою красоту, раз уж о том заговорили.

Красота леди Бомонт определённо была темой, поднимаемой часто: в Стирлинге редкий надолго задумался бы, попроси его назвать главное украшение высочайшего двора. Конечно, вращались там дамы много моложе. Но красоту недаром часто называют оружием: ею ещё потребно уметь пользоваться. А это приходит с опытом.

– Признаю: вино чудесное.

– Каким же ещё тебя угощать? Впрочем, оно даже излишне изысканное, полагаю. Завтра я отвезу тебя в одно чудесное место: в тех холмах, что к востоку от города. Виноградники… Там красиво, но речь не об этом. Там можно попробовать вино помоложе, однако воплощающее душу Балеарии ярче и точнее этого. Знаешь: иногда чем проще, тем лучше.

– Полностью тебе доверяюсь. Как всегда.

– Чудно. Как поживает славное королевство Стирлинг?

– У нас холодно этим летом. Дожди и туманы.

– А вот у нас лето чудесное. Но не грусти: пусть лето в Стирлинге не задалось, я надеюсь, что уже весной добрые вести согреют тебя.

– Уже весной?.. Так скоро? – она вполне искренне удивилась.

– Всем придётся постараться, и тебе тоже. Не хочу омрачать встречу долгими обсуждениями всех планов, однако о некоторых вещах желал бы поговорить сразу. Ночь долгая, мы всё успеем.

– Тогда говори, не откладывай. Даже самой долгой ночи бывает мало.

Канцлер и теперь не спешил говорить, совершая долгий глоток. Он не сводил глаз с маркизы, и хотя та твёрдо помнила, что совершает отнюдь не романтическое путешествие – от такого взгляда сложно было держать голову холодной.

– Эбигейл, поведай о принце Ламберте. О ситуации вокруг него. О разговорах. О мыслях. Обо всём, что мне следует знать: нет источника лучше тебя.

Вполне ожидаемый вопрос, к ответу на который леди Бомонт была готова.

– Кронпринц, полагаю, оставляет всё меньше равнодушных к своей персоне. Я имею в виду, что двор Балдуина теперь ясно делится на тех, кто видит в Ламберте прекрасную смену отцу… И на тех, кто в этом всё меньше уверен.

– А причина сему положению вещей именно та, о которой я думаю?

– Конечно. Стирлинг кругом видит врагов… Причём врагов, за которыми стоит Балеария. И это настроение, со всеми бесконечными разговорами о Великой войне, постоянно крепнет. На любое веяние, которое можно связать с Балеарией, люди старой закалки реагируют нервно. Ты сам это знаешь. С молодыми гораздо проще. А принц… он неосторожен в суждениях, сути которых сам иногда не осознаёт полностью. Звучат разговоры полушёпотом. О том, что путешествия по Ульмису, посольства, учёба за границей… в общем, всё это заразило принца вольнодумством.

Казалось бы, маркиза поведала о новостях не самых приятных, но канцлера они словно даже порадовали. Он широко улыбнулся.

– Ну, в чём-то шептуны правы. Конечно, кронпринц Ламберт в своих путешествиях нахватался новых идей: которые в Стирлинге, особенно последние двадцать лет, так не приветствуются. Я ведь сам приложил к его просвещению руку, в конце концов! Негласно, допустим, но всё-таки. Стоит ли удивляться, что у меня получилось?

Сантьяго имел репутацию человека, который в любом деле всегда преуспевает. Уж верно, ничего удивительного. Это Балдуин, король Стирлинга, всегда полагал: его волю претворяют в жизнь только люди, закованные в броню. Балеарцы знали много других путей – и канцлер владел ими особенно хорошо.

Но всё-таки Эбигейл показалось, что самая суть её мысли осталась непонятой.

– Я имею в виду, Санти, что Ламберт очень явно всё это демонстрирует. Учитывая, что принц Бернард полностью пошёл в отца – контраст смущает некоторых очень влиятельных людей. И это может помешать, когда Ламберту придёт время занять трон. Перемен в Стирлинге не ждут с нетерпением, ты знаешь, потому что…

Канцлер и теперь совершенно не обеспокоился, перебив маркизу вопросом совершенно иным:

– Ах, кстати! Как дела славного короля Балдуина?

– Король по-прежнему стар и здоров.

– Это чудесно! – канцлер так всплеснул руками, словно Балдуин приходился ему любимым дядюшкой. – Ты совершенно напрасно тревожишься из-за разговоров при дворе, милая Эбигейл. Я не просто предвидел их: даже желал, чтобы эти кривотолки начались! Новости, которые ты принесла – хорошие, а не плохие. Давай о другом… Я немногое знаю о младшем сыне короля, Бернарде. Вернее – знаю из не самых надёжных источников. Он что же, и правда весь в отца?

Маркиза весьма не куртуазно фыркнула.

– Ты бы знал, в какой глуши его растили! На самой границе Восточного Леса, где война так никогда и не кончалась. Там до сих пор бродят язычники… Ужасное место. Каким ещё Бернард мог вырасти? Совсем не удивилась, впервые его увидев. Такой же насквозь дубовый рыцарь, как отец.

– Да, «дубовый»… «Дубовый» – это хорошее слово для Балдуина. Он мне таким всегда и виделся. Старый, непоколебимый, вросший корнями в прошлое – и, по счастью, видит да слышит тоже не лучше дерева. Если разговоры о том, что Ламберт будет плохим королём для Стирлинга, ограничиваются старческим ворчанием пары-тройки пэров, то это не беда. Ведь сам король, я надеюсь, не видит в наследном принце подобных недостатков?

– Нет, что ты. Он до сих пор смотрит на мир так… Будто через забрало.

Балдуин III взошёл на престол во время Великой войны – и для такого тяжкого времени был, наверное, лучшим королём, какого только можно представить. Не сказать, чтобы он оказался плох и для мира. Но если воевать всю молодость – это неизбежно наложит отпечаток. Всё мирное для Балдуина выглядело слишком безоблачным.