Текст книги "Ужасный век. Том I (СИ)"

Автор книги: Андрей Миллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 56 страниц)

Глава 6

Молодые люди живут будущим, а барон Гаскойн давно вошёл в ту пору, когда человек начинает жить прошлым. Ничего плохого в этом лорд не видел. Отец много лет назад сказал: единственный способ жить – это стареть.

Лорд Клемент любил рассказывать о былом – а ему было что рассказать. Особенно барон ценил такую возможность в последнее время: благодарных слушателей в лице подрастающих Робина и принца Бернарда под рукой больше не было. Один покинул Фиршилд, другой просто вырос.

Теперь-то слушатели появились. С тех пор, как Тиберий выехал в Колуэй, занятий у паладинов было два: молитвы и рассказы старого рыцаря. А паладины, что ни говори, настоящие воины. Истории Клемента были им очень интересны.

– Надо сказать, этот сир Себастьян оказался воплощением всех пороков Балеарии. Сначала я счёл, что его жалкая попытка преодолеть ворота в женском платье была военной хитростью. Но позже выяснилось, что Себастьян тяготел к ношению женских нарядов… и один Творец Небесный ведает, к чему ещё. Глупец упорно доказывал, что я не вправе его задерживать. Дескать, не имею полномочий. Ссылался на короля Балдуина, поставившего меня комендантом! Славно посмеялись…

Беседа в чертоге Фиршилда вышла долгой. Утро сменилось днём, день клонился к вечеру. На столе менялось убранство – от скромного обеда к сытному ужину. Клемент днём отдал предпочтение элю, рассказывая о первых своих военных походах. Перешёл на крыжовниковую наливку, ведя речь о битве при Тагенштайне – прямо под огромной картиной, изображающей её. А теперь пил уже крепкий ишке: янтарного цвета напиток с ароматом дубовых бочек, что гнали из ячменя и ржи.

– В общем, попытка всех переиграть у сира Себастьяна провалилась. Статуса почётного пленника этого паяца не лишили, но я уважил его вкусы: далее Себастьян ходил по замку исключительно в женских платьях из своего, кхым, тайного гардероба. Потеха была несусветная!

День шёл к концу. К концу шла и война в рассказе старого барона – разгар которой он вспоминал с юношеским трепетом. Будто ненадолго молодел. Нет, Клемент прекрасно помнил все ужасы войны. Однако с годами воспоминания имеют обычай становится хорошими – даже когда вспоминаешь поистине ужасный век.

Вот только приближался неприятный момент: неизбежный вопрос, на который барону Гаскойну не хотелось отвечать.

– Благочестивые сиры, вот тут прошу извинить старика: у меня ещё много, очень много военных историй… Но о конце Великой войны я рассказывать не хочу.

– Почему же?

Сидя вокруг старого рыцаря, паладины слушали с такими же восторженно горящими глазами, как когда-то его сын и принц. Прекрасная аудитория.

– Потому что… – барон искренне хотел сменить тему, но тут уж выпитое начинало говорить за него. – Потому что в конце время подводить итог. А итог войны, вы знаете, горек.

Клемент Гаскойн понимал, почему сейчас на него посмотрели с таким недоумением. Конечно: Стирлинг двадцать лет жил памятью о Великой войне, в которой одержал победу.

О войне говорили постоянно: и лорды, и духовенство, и сам король. В столице пышно отмечалась любая её значительная дата. Каждый мальчик, коему суждено было судьбой взять в руки оружие, сызмальства только и слушал, что рассказы о Великой войне. Да и прочие мальчики тоже слушали. И паладины исключением не были: даже в особенности не были, хоть орден не сыграл значимой роли на полях сражений. Он учреждён-то был лишь под конец войны, когда многое изменилось в положении Церкви.

Только об этом сегодня предпочитали не вспоминать. Делали вид, будто собственное войско у архиепископа имелось всегда.

– Понимаю, отчего вы в недоумении. Да: мы сокрушили Балеарскую империю, разрушив все её бесчестные планы. Стирлинг расширил границы и защитил слабых норштатских соседей от узурпаторов. Да-да, всё это правда. Но вы, милорды, не задумывались ли…

Его слушали, не перебивая. Барон осёкся лишь потому, что в прошлый раз сказал паладинам много лишних слов. Он ещё раздумывал: стоит ли продолжать? Ишке, обволакивая вкусом рот и разливаясь теплом по старому телу, уверенно шепнул: стоит.

– …о том, что утратили победители и что обрели проигравшие?

– Но ведь…

– Нет-нет, поймите правильно. Слава оружия Стирлинга несомненна. Слава мужей, что сражались сорок лет, великая миссия нашего королевства во славу Творца Небесного, память… это важно. Я только об этом и думал, когда был в вашем возрасте. Сейчас думаю о другом. В Балеарии, которая нынче уже королевство, а не империя… Там ведь всё хорошо, насколько мне известно. Сам не видел, но сужу по рассказам людей уважаемых. Иногда можно проиграть так, что вскоре окажешься победителем.

– Его Величество таких речей никогда не ведёт. – неожиданно дерзко возразили барону.

– Конечно не ведёт! Ему не пристало, во-первых: он король. Обязан говорить то, что подданные должны услышать. Во-вторых, старик Балдуин… Как бы это сказать… Я знаю его лучше многих. Он смелый и справедливый король, но вечно восторженный. Полагаю, Балдуин может о подобном и не задумываться. Тем более – что окружает его в Кортланке? Военные трофеи да память о славной молодости? Разумеется. Королю не приходится ступать по грязи: на то он и венценосец. Мне же приходится, потому как я всего лишь барон. Если хотите послушать, что я думаю об итогах войны, я расскажу.

– Хотим, конечно же. – паладины отвечали быстро, но не очень уверенно.

Лорд Клемент поудобнее устроился в кресле, вытянув больные ноги.

– Ну, слушайте старика… хотя… один момент. Ида! Ида, куда ускакала? Налей-ка мне ещё. Давай-давай, до краёв. И закусочки, будь любезна. Ну так вот…

Рыцари в белых одеждах терпеливо ждали, пока барон принимал от служанки новую посуду. Едва ли паладины одобряли пьянство, а набрался Клемент уже порядочно – выпить он всегда любил. Но воины Церкви или относились к барону с пониманием, или просто не подавали вида из вежливости.

Ишке мягко согрел изнутри. Даже колени ныть почти перестали. Барон почувствовал себя чудесно – и наконец-то начал развивать прискорбную мысль.

– Вот судить по моему краю. До войны – а я-то немного помню довоенное время, пусть и был мальцом совсем… Всё было иначе. Нет, Вудленд никогда не мог похвастаться богатством. Но что вышло? Сорок лет подвигов в далёких землях выпили все наши соки. Провинции побогаче это, возможно, не так остро почувствовали. Но и они до сих пор не оправились от войны, хоть прошло двадцать лет! Вудленд, я боюсь, не оправится никогда. Я уводил на войну тысячи славных мужей, а возвратился лишь каждый пятый, и то не во всякую деревню. Покаюсь во грехе: я велел местному духовенству закрывать глаза на многожёнство. Да-да: некоторые, кому посчастливилось вернуться с войны, брали себе не одну жену. Двух, а иногда и трёх, пусть Творец Небесный строго возбраняет подобное. А что было делать? Без мужиков-то бабы нам новых солдат не нарожают. И пока я ходил с войском на юг, гвендлы безнаказанно орудовали здесь – те из них, кто не пошёл в наёмники. Опустошили всё, на что хватило аппетита.

И этот рассказ увлёк паладинов. Возможно, даже сильнее прежних.

– А ведь сама война до нас не дошла, если не считать набегов гвендлов. Каково же Бомонтам или Скофелам? По их землям ударило жестоко. Я и думать не хочу, как тяжело пришлось их людям, да и как тяжело теперь – если выглянуть из замка, конечно. Внутри стен-то всегда и воздух другой. Все беды моего края тянутся от Великой войны. Все беды Стирлинга тянутся оттуда же. Понимаю: можно застилать глаза роскошью и размахом празднований старых побед. И не замечать, что победители ослабли, а проигравшие окрепли. Но у меня…

Барон снова велел Иде налить ему.

– …но у меня, благочестивые сиры, не получается.

Тяжёлой была пауза, повисшая после этих слов. Барон Гаскойн отвёл взгляд: смотрел в камин, на тихо потрескивающее пламя. Много горьких мыслей зароилось в голове. Славно травить байки о великих победах! На войне и помирать не так уж страшно. Послевоенное время – совсем другая история…

Один из паладинов решил разорвать мрачную тишину, сменив тему. Однако сменил он её страшно неудачно:

– Расскажите о победе над Волком Мелиньи.

– Я ведь уже рассказал о битве при Тагенштайне…

– Да, но тогда Гонсало Мендоса не был окончательно разбит: вы с королём уничтожили Волчий Легион только в последний год войны. И вот об этом в столице говорят редко… Признаюсь сам и выражу общее мнение: непонятно, почему так.

– Могу рассказать и об этом. Но знаете… мне не очень хочется.

Славные собеседники барона смутились. Историю окончательного разгрома Волчьего Легиона, знаменитого войска командора Мендосы, действительно предпочитали замалчивать. Вернее – предпочитали те, кто видел всё своими глазами. Включая самого короля Балдуина. Зато те, кто на Великой войне не побывал, языками чесали охотно.

Понятно, отчего паладинам так хотелось услышать ответ.

– Мы просим вас. Расскажите.

– Особенно нечего рассказывать. Гонсало Мендоса, Волк Мелиньи, был великим полководцем и достойнейшим врагом. Всяких кондотьеров с наёмными армиями водилось тогда – что гвендлов в лесу, но он был не чета прочим. Я много раз бился с Волчьим Легионом и знаю, о чём говорю. Война в землях Скофелов, марш по Лимланду, осада Вюнтенбаха, Перепелиный ручей, битва при Тагенштайне и многое, многое ещё… это славные дни. Славные победы и славные поражения. Мы с королём не любим говорить об окончательной победе, о Бахадосском поле, по очень простой причине: оба немного славы видим в победе над стаей без вожака.

– В каком смысле? Разве Мендоса не погиб на Бахадосском поле?

Барон усмехнула. Да-да, эту сказку влили в уши многим… Она звучала куда красивее правды.

– Можно сказать, да: он погиб там… только от рук своих нанимателей. Не спрашивайте, я не знаю подробностей. Знаю лишь, что нас встретила на поле, дай Творец Небесный, четверть его войска. Остальные разбежались после подлого убийства командора. А те люди – коих было всемеро меньше, чем воинов нашего славного короля, сражались достойно. Я до сих пор спрашиваю себя, за что: им уже никто не заплатил бы. И предводитель их лежал в земле, и поражение виделось неминуемым. Прихожу к выводу: Волк Мелиньи внушил некоторым своим бойцам, пусть они являлись простолюдинами, своеобразные понятия о чести. Трусы, бандиты и подлецы сбежали. Однако настоящие волки остались – и дрались отчаянно.

– Вы полагаете, Мендоса был человеком чести?

– Безусловно. Разве это не очевидно из прежних моих слов? Немного иной чести, что мы с вами, но… был.

– И поэтому король Балдуин поступил так?

– А как ещё он мог поступить? Вы плохо знаете нашего короля? Я горячо поддерживал это решение, хотя не все полководцы были согласны. Конечно: после дня битвы мы могли атаковать снова. Могли перерезать, аки скот, остатки самого достойного своего противника. Втоптать их трупы в землю, разорвать их стяги, а пленных приковать к вёслам на галерах. Я думаю, проклятые балеарцы так бы и поступили, но мы – не балеарцы. В Стирлинге знают, что такое честь. Поэтому мы позволили им уйти: в строю и с оружием. Взяли только волчьи знамёна, больше ничего.

– Если бы не обеты, я бы выпил за этих людей.

– Я помолюсь за них сегодня.

– И правда. В этом есть что-то рыцарское.

– А что с ними стало потом?

Тут барону оставалось лишь пожать могучими плечами. После войны у него стало много хлопот: о судьбе разбитого врага беспокоиться не приходилось.

– Не знаю. Может, нанялись к кому-то на службу. Может, сами стали кондотьерами. Возможно, просто начали разбойничать. Думаю, всё вместе: кто как рассудил. Лишь истинно благородные люди благородны одинаково. А прочие… они бывают очень разными.

Барон Гаскойн разглядывал молодых паладинов. Сложные эмоции отражались на их лицах, что отнюдь не удивительно: наверняка взглянули на многое по-новому. Это прекрасные рыцари, без сомнений, однако рыцари мирного времени. Разница огромна.

Клемент понимал: его рассказ для этих людей картину мира в корне не изменит. Паладины на то и паладины – чтобы быть прямыми, как древко. Монахи с оружием в руках. Состязаться за их умы с архиепископом, святыми книгами и самим Творцом Небесным – бессмысленно.

Но тем солдатам под чёрными стягами тоже бессмысленно было сражаться на Бахадосском поле. Однако они не отступили, хоть почти поголовно были безродной чернью. С чего Клемент, рыцарь и лорд, должен вести себя иначе?

– Побери меня Нечистый: скверно, благочестивые сиры, что вы не пьёте хмельного. Потому что сейчас именно тот момент, когда выпить нужно.

Ответить паладины не успели: в этот миг с грохотом распахнулись двери.

Шателян Селвин, сопровождаемый вооружёнными рыцарями, буквально ворвался в чертог – так резко, что паладины невольно потянулись к кинжалам. Лорд Вудленда, полулежавший в кресле, приподнялся.

– Что случилось, Селвин? Говори скорее, пока меня удар не хватил!

– Тревожные вести, милорд! Даглус со своей бандой опять объявился. Причём в самом сердце ваших владений. Он разорил Вулмен!

– Вулмен?..

От удивления привставший было барон непроизвольно плюхнулся обратно. Такой дерзости он не мог ожидать. Даже от Даглуса, который умел преподнести неприятный сюрприз.

– Гвендлы? Вулмен? Что это место? Где оно? – оживились защитники веры.

– Это деревня, и она совсем неподалёку. Недалече от места, куда отправился паладин-магистр.

– Значит, магистр в опасности. Мы должны немедленно ехать к нему!

Ну конечно же, паладины думали о своём магистре. Барон же думал о собственных людях – что не менее естественно. Если серьёзный отряд гвендлов нападает на деревни, до которых просто-напросто дойти не должен – то речь о ситуации, требующей самых решительных действий.

В конце концов, Клементу не улыбалась перспектива когда-нибудь встретить Даглуса или кого-то ещё из лихих язычников, охотясь в угодьях возле Фиршилда. А как отреагирует простой люд? Эх, ведь едва всё успокоилось… и опять!

– Магистр, конечно, в опасности. – начал барон, от которого все ждали каких-то слов. – Но я предупреждал его, что здесь никогда нельзя расслабляться: надеюсь, мои слова запомнились хорошо. В первую очередь важно иное. За такую наглость должна последовать расплата: сколь быстрая, столь и суровая. Селвин! Вели собирать сотню. Нет, две сотни! Сейчас же!

– Да, милорд. – шателян кивнул, но с места не сдвинулся: понял, что это не все распоряжения.

Селвин Умбер не слыл бойцом, рыцарей с солдатами не водил. Однако это был сообразительный и верный человек, а также обладающий немалым духом. Сейчас вид у шателяна был не менее воинственный, чем у крепких латников за спиной и паладинов возле лорда.

– Разослать гонцов во все окрестные замки и деревни. Самого шустрого – к Логану: пусть тотчас выступает, чтобы отрезать мерзавцам путь к Восточному Лесу. Могу ли я рассчитывать на помощь паладинов? Опытные рыцари пригодятся, а это ведь точно по вашим обетам: карать безбожников. Так вы вернее всего поможете магистру, который давно может быть не в Колуэе, а где-нибудь в лесу. Или в Лостере… или Творец Небесный ведает, где ещё.

– Конечно, барон! Мы готовы тотчас выступить вместе с вашими людьми!

– С моими людьми? Шутить изволите, сир? Со мной самим!

Шателян раскрыл рот, чтобы возразить, но не успел. Барон вскочил так резво, будто ноги вовсе не болели – и не было за этот день так много выпито.

– Молчать! Раз Робин снова где-то пропадает… и, кстати – хорошо бы подальше от гвендлов… значит, я сам буду командовать. Принести мои доспехи! Седлать коня!

Хмель как ветром сдуло. Лорд Клемент давно садился в седло только для охоты на зверя – не на разбойников. Однако и разбойники давно не забирались так глубоко в его земли, да ещё в отсутствии Робина. Или хоть представления о том, куда за ним посылать. Барон не собирался сидеть в замке, доверяя такую важную погоню кому-либо, кроме сына.

– Но милорд… – всё-таки проговорил Селвин.

Лорд Клемент с размаху врезал пудовым кулаком по столу. Чарка на нём подпрыгнула, ишке выплескался на баронский камзол.

– Я сказал, доспехи и коня!!! Где оруженосцы? Сие же мгновение ко мне! Выполнять!

Поставленный командирский голос барона уже лет пять не разносился по Фиршилду так гулко. Тотчас простыл след шателяна и латников. По всей крепости затопали, всюду зазвучали возбуждённые голоса. Скоро донеслись и трубные сигналы с башен. Побелевшая Ида осенила себя крестным знамением.

– А ты, Ида, успокой женщин. Особенно мою сестру! Но и прочих тоже. Объясни: Фиршилду ничто не грозит, и Робину тоже. С остальным же я разберусь лично. Бегом! Брысь!..

Насчёт сына барон, конечно, кривил душой. Он понятия не имел, где сейчас Робин, чем занят и угрожает ли ему что-нибудь. Мальчик, конечно, умел о себе позаботиться: слишком большого волнения за него Клемент не испытывал. А вот женщины… Ну что с них взять? Женщины и есть. Им только дай повод для истерики…

Увы: женщин в роду Гаскойнов сейчас хватало, а вот с мужчинами не задалось. Но уж эту мысль барон не стал развивать – абсолютно не ко времени.

Слыша, как вновь гремят в его замке оружие и доспехи, как ржут во дворе кони, как зычно кричат командиры гарнизона, барон весь исполнился сил. От подобного молодел ещё вернее, чем от воспоминаний о прошлом.

Паладины покинули чертог – направились вооружаться. Сквайры суетились вокруг: один уже приволок шлем, но почему-то не находилась кираса. Броню лорд Вудленда давненько не надевал. Что висела на манекенах – сто лет не по размеру, а новая пылится где-то… Зато ему протянули меч.

– Что?! Мне – с этим, новомодным? Для Робина ковали? Чушь! Седрик, тащи из покоев мой старый меч!

Пока приказ исполняли, барон Гаскойн отвлёкся от боевой суеты. Выпрямившись, расправив плечи и приглаживая посеребрённую сединой бороду, он стоял перед любимой картиной. Стоял, глядя на фигуру, изображённую подле короля Стирлинга.

Возможно, ситуация не требовала его личного командования. Сколько может быть этих гвендлов – двадцать, тридцать? Это даже не бой: действительно больше похоже на охоту. Но кто знает, представится ли ещё случай покомандовать? Хотя бы так?

На картине рыцарь в расцвете сил смотрел вдаль, на боевые порядки балеарцев. Старый рыцарь напротив картины смотрел на него.

Лорд Вудленда сжал кулаки.

– Ничего! Ещё повоюем!

Глава 7

Сиру Робину становилось всё тревожнее, но пока он старался это скрывать.

Показать слабость перед магистром Тиберием и приором Найджелом? Такого молодой рыцарь себе позволить не мог. Пусть он полагал, что вполне способен одолеть Найджела в поединке – но тот всё-таки являлся заслуженным рыцарем, а к таким людям Робину отцовское воспитание внушило известный трепет. Что уж говорить о самом Тиберии!

Тревожился Гаскойн из-за Мартина. Сквайр пропавшего паладина вёл себя очень, очень странно.

Когда Робин только освободил оруженосца, тот казался совершенно лишившимся рассудка. То ли из-за страха, то ли по иной причине, но это виделось очевидным. Однако к утру в Колуэе Мартин Мик удивительным образом изменился, обретя совершенно трезвый ум и полную ясность мысли. Словно месяц провёл не в плену у гвендлов, а в уютном замке.

Сначала Робин не придал этому очень уж большого значения. Мартин оказался в безопасности, наверняка испытал облегчение – не так уж удивительна перемена. Однако теперь, в лесу…

Год назад сир Фолиас – человек, с детства обучавший Робина рыцарским искусствам, пострадал в случайной стычке с гвендлами. Тогда он смело бросился в гущу боя – и получил по голове чем-то тяжёлым. Так крепко получил, что шлем спас лишь его жизнь. С тех пор Фолиас почти не говорил, едва держался в седле, а есть мог только с рук жены.

Так вот: Мартин сейчас выглядел немногим лучше несчастного сира Фолиаса. Весь обмяк, взгляд его потух, а речь сделалась вялой и бессвязной. Отчего это случилось, Робин не понимал. Потому, что они снова вернулись в лес, с которым у паренька связаны тяжёлые воспоминания?

Хотелось бы верить, что дело в этом. Однако Робин заметил ещё кое-что.

Мартин тайком снял с шеи деревянный крестик, подаренный колуэйским священником взамен того, который отобрали гвендлы. Робин долго размышлял, говорить ли об этом спутникам. Всё-таки решил пока промолчать: и без того рыцари-монахи были напряжены, а уж Винслоу сорвался бы наверняка.

Они до вечера без толку бродили верхом по лесу, хотя днём Мартин и утверждал, что дорогу к роковому дому помнит точно. Это тоже не прибавляло спокойствия. Винслоу злился, паладины хмурились, Найджел скрипел зубами. Ему больше всех не терпелось поквитаться с гвендлами.

Гвендлы. Робин успокаивал себя воспоминаниями о вчерашней схватке. Уверенность в собственных силах он обрёл давно. Никто из рыцарей Вудленда нынче не мог одолеть Робина в пешем поединке, да и на коне он сделался одним из лучших – однако тогда, у дома милой Мэри, готов был прощаться с жизнью. Положение сложилось отчаянное, но Робин не струсил. И победил. И это было прекрасно.

Мэри. И о ней наследник барона беспокоился: девушка была страшно напугана, однако пришлось оставить её дома – не захотела бросить больного отца. А того отвезти в Колуэй возможности не имелось. Сам Робин тоже остаться не мог, положение обязывало: нельзя всегда быть рядом со своими женщинами. Хорошо бы только возвращаться к ним, а не как вышло у Кайла Гэнна…

Робин навещал Мэри уже полгода – с того дня, как впервые встретил во время охоты. Такие очаровательные веснушки, весело задранный носик, а глаза – утонуть можно, да он и утонул. Охота для рыцаря на том закончилась: оруженосцы ушли добывать оленя, а Робин вернулся в Фиршилд только через три дня. Прочих крестьянских девушек, которым давно потерял счёт, он с того дня почти забыл.

Давно стоило устроить Мэри работёнку в Фиршилде, но отец-рыбак уезжать не хотел. Девушка же не решалась его бросить. Старик явно умирал: всё казалось, вот-вот отдаст душу Творцу Небесному. Но никак не мог отмучиться.

Тем временем холодало и темнело. Лес, без того мрачный, становился всё неприветливее. Ветви над стальными шлемами всадников качались от ветра, не ощущаемого возле земли: будто живые. В прорехах крон вот-вот должны были показаться первые звёзды.

Паладин-магистр ехал рядом с Робином, и чем дольше бесплодно шли поиски, тем оживлённее они беседовали. Силён был взаимный интерес, а тем для разговора хватало: Тиберий рассказывал юноше о столице, тот паладину – о Вудленде.

В какой-то момент паладин заметно понизил голос:

– Вот ещё что, сир Робин… На привале я слышал разговор солдат, которые тут же замолкли, когда поняли, что я рядом. А сир Вилфорд в ответ только плюётся да поминает Нечистого.

– Что же за вопрос? – на всякий случай Робин тоже отвечал почти шёпотом.

– Я слышал только имя: гвендлское, очевидно. Сибилхин.

Сир Робин присвистнул.

– Ох, ну это разговор не на трезвую голову.

– Мне с вами выпить не доведётся, сами понимаете, так что расскажите. Кто это такой? Предводитель язычников? Как Даглус – или похуже?

– Уж точно похуже. Во-первых, это «она». Сибилхин – древнее женское имя. Во-вторых, гвендлы тут особо ни при чём: Сибилхин они сами боятся. Не знаю, стоит ли рассказывать, потому что вы… ну… при всём уважении, вы не совсем знаете, как мы тут живём. Можете не так понять.

– Я постараюсь понять всё правильно, сир Робин. Ну же?..

Робин посмотрел на паладина. На коне, в шлеме с поднятым забралом, Тиберий смотрелся ещё блистательнее, чем при первой встрече. Наяву – лучше рыцарей с отцовской картины. Образец. Эталон.

– Это что-то вроде легенды, которая бытует и в Восточном Лесу, и в наших землях. Я потому и боюсь, что вы неверно поймёте: решите, будто наши люди поражены ересью. Но это не ересь, тут всё сложнее… Есть истина от Творца Небесного, однако встречается в этих местах такое, про что не сказано в Святом Писании. А оно… ощущается. И потому простые люди верят: крестятся, каются в греховных мыслях, но верят.

– И какова же легенда?

– Вы знаете, в чём именно состоят верования гвендлов?

– Не имею понятия.

Паладин словно немного оскорбился. Как же: ему, опоре Церкви, вникать в тонкости языческого мракобесия? Наверное, сама мысль о гвендлах Тиберию была противна.

– Ну, если в двух словах… Они видят божественное в природе: верят в духов стихий, а прежде всего в лесных духов. И им поклоняются. Гвендлы считают, что духи правят лесами – не только Восточным Лесом, а вообще любыми, если только там стоят идолы. Тогда это «живой» лес в их понимании, иначе – «мёртвый». Или «спящий». Так что все леса наших земель для них мертвы.

– И при чём же тут эта Сибилхин?

– Гвендлы тоже веруют в ведьм и всякое колдовство. Только они ведьм не жгут, а сторонятся и… уважают. По их верованиям, ведьмы живут только в чащах. Они не совсем обычные люди, но и не божества. Другая сила: иной природы, с духами сосуществующая. Наши подданные в духов, само собой, не верят – а вот про лесных ведьм поговаривают. Это забавно в том смысле, что гвендлы считают: в «живом» лесу духи и ведьмы как-то делят власть, однако в «мёртвом» лесу у духов нет никакой власти. Там правят ведьмы. Получается, что у добрых вудлендцев для суеверий как будто и оснований больше.

Магистр кривился так, будто съел что-то кислое. Наследник Вудленда-то был обязан хорошо знать врага: ему всё это объясняли с детства.

– И всё-таки. Сибилхин?

– Про неё говорят по-разному. Одни утверждают, что Сибилхин – первая среди ведьм, их королева: то ли имя, то ли титул. Другие говорят, будто это иная нечистая сущность, порядка более высокого, а все ведьмы ей служат. Третьи ведут речь о мистической силе, которую ведьмы способны призвать. Не поймёшь. Дело тёмное.

– Помилуй нас Творец Небесный. – Тиберий четырежды перекрестился. – И правда, сир Робин: звучит как злая ересь. Мракобесие, которое Церковь велит искоренять огнём. Но я, пожалуй, последую мудрому совету вашего отца: не брошусь в омут, как паладин Вермилий. Не стану судить по первым своим чувствам.

– О, поверьте: это мудрый совет. В Вудленде всё очень непросто.

Недолго они ехали молча: Тиберий переваривал сведения. Но затем он снова заговорил.

– Хорошо, что вы это рассказали. Я подумал вот о чём… Мерзкие заблуждения гвендлов странным образом перекликаются со словом Церкви.

– В чём же?

– Вы упомянули, что Сибилхин – женщина. И вообще говорили только о ведьмах, о женщинах – не о колдунах. Около года назад епископ Корнелий, глава Конгрегации чистоты веры, написал очень важный труд. Вы, конечно, пока не могли его прочитать. Книга называется «Пламя очищающее». Епископ изложил там все тонкости борьбы с мракобесами и слугами Нечистого. Так вот: Корнелий пишет о женской сути зловердного колдовства. Всякая ворожба – мерзость, но именно женщины действуют по прямому наущению Нечистого. Мне показалось интересным, что убогие безбожники пришли к тем же выводам. Такая их очевидность явно указывает на правоту Корнелия.

– Я не очень много времени посвящаю религии: предпочитаю меч. Поэтому, магистр, мне вам и ответить особо нечего. Одно только скажу: в Вудленде с ведьмами…

– …шуток не шутят. Я уже слышал это. Церковь одобряет такую позицию.

Хотелось бы Робину возразить: мол, судя по делам паладина Вермилия, церковь понимает этот тезис совершенно иначе. Но не решился дерзить. Да и незачем: богословские вопросы Робина действительно не занимали. Меч, копьё, охота да милые девушки, конечно же – что ещё нужно молодому человеку?

Пока рыцари вели свою беседу, стемнело окончательно. Вилфорд Винслоу уже открыто выражал всё, что думает о Мартине и его неспособности указать дорогу – которую тот якобы помнил. Без толку. Во-первых, оруженосцу сделалось всё равно: держался в седле – и ладно, но уже ничего не соображал. Во-вторых, на Мартина Мика и так давно не полагались.

Солдаты Винслоу шли впереди. Сквайры тоже спешились, а вскоре это сделали и некоторые из рыцарей Перекрёстка. Так приказал паладин-магистр, разумно помянув малую пользу от лошадей в лесу. Чаще становилась всё гуще: ехать пока можно было без проблем, но воевать при случае – уже не очень сподручно. Необходима помощь пехоты.

Робин никогда не понимал, за что отец так ценит Вилфорда Винслоу. Зато его лучники точно были хороши: привыкли к лесу, с юности охотясь на зверя и гвендлов. Рыцари слишком шумели, выдавая себя, и слишком мало замечали вокруг сами.

Пешие воины растянулись цепью. При свете солнца она была бы много шире, но тут уж пришлось поступиться обзором: не хватало потерять кого в лесу вместо того, чтобы найти. Впрочем, скоро так и так придётся свернуть поиски до утра. Либо ночевать в чаще, либо не солоно хлебавши возвращаться в Колуэй.

Отряд вернулся к той самой лесной тропе, где пропал паладин Вермилий. Многие поёживались от холода, но не Робин: под бронёй, наспех собранной из вещей сквайров Перекрёстка, у него имелся акетон настолько толстый, что запросто стрелу остановит. Днём даже было жарковато, хоть лето нынче не баловало.

Кажется, солдат беспокоил не только холод.

Как ни относись к суевериям, трудно не видеть чего-то злобного во тьме. Не слышать угрозы в скрипе веток и неясных шорохах. Лес – плохое место для людей: с этим согласны даже язычники. Робин ни за что не показал бы малодушие, но если позволить откровенность с самим собой – давно был готов плюнуть на поиски. Хотя бы до утра.

И тут, стоило всем почти сдаться, Мартин неожиданно оживился.

– Мы нашли. Нашли. Мы нашли. Здесь мы ехали. Нам вот туда. Нет дороги короче.

– Ну что он ещё бормочет? – прошипел из-под шлема Винслоу.

– Бормочет по делу. Наконец-то.

Мартин Мик говорил сбивчиво и неясно, но на своей правоте настаивал. Мол – то самое место, где Вермилий и его спутники свернули с дороги в роковой день.

– Что будем делать? – Найджел подъехал к Тиберию и Робину, успокаивая разволновавшегося вдруг коня.

– Не напрасно же мы провели полдня в лесу? Поедем, посмотрим. Всё одно возвращаться уже поздновато: в такой темени и люди, и кони ноги переломают. Сир Робин, вы знаете свои земли. Что вы думаете?

Конечно, лучше всех эти земли знал Вилфорд Винслоу. Но его мнения магистр не спросил: Робин мысленно позлорадствовал на эту тему.

– Даже если представить, что где-то рядом прячется отряд Даглуса… Нас больше, мы лучше вооружены. Бояться нечего. И вы правы: теперь уже трудно будет добраться до Колуэя. Проще ночевать в лесу. Если там правда отыщется дом, то нам службу и сослужит. Утром обыщем и жилище с подворьем, если всё это там есть, и окрестности.

Найджел был более насторожен:

– Если тот дом – постоянное укрытие гвендлов, за ним кто-то может наблюдать.

– Пусть наблюдают. Будем по десятку часовых выставлять: внезапной атаки не выйдет. К тому же, не сочтите за дерзость, я лучше вашего знаю гвендлов. Почти невероятно, чтобы они решились атаковать такой сильный отряд.