Текст книги "Ужасный век. Том I (СИ)"

Автор книги: Андрей Миллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 56 страниц)

Клемент Гаскойн скривился. Если честно, да: то была одна из причин, по которым он не собирался просто скомандовать атаку. Гвендлы могли не узнать Робина, но точно поняли бы, что это знатный человек. Ещё вчера убив такого, сложно рассчитывать на милосердие суда: зачем тогда сдаваться? В противном случае Даглус мог решить сохранить жизни хотя бы части своих людей.

Судил барон справедливо, враги это знали. Казнил только отъявленных, и то не всегда. Ведь иной раз приходилось выкупать своих вассалов, и на такой случай хорошо иметь в темнице уважаемого среди язычников человека. А иные пленные и вовсе крестились, начиная новую жизнь в Вудленде. Барон прекрасно понимал разницу между глупым голодным мальчишкой, впервые пошедшим в набег от безысходности, и отъявленным головорезом.

Лорд Клемент снял шлем: немногим менее дорогой, чем у паладинов, но старомодный.

– К моему слову даже язычники прислушиваются. Сир Киаран, милорд Лорин: едете со мной. И мои сквайры. Паладин Викентий, вы желаете участвовать в переговорах?

– Разумеется.

Оставив шлемы подвешенными на ремнях, без копий, всадники выехали в сторону гвендлов. Там могло быть достаточно лучников, но тучу стрел им не выпустить. А уж если какая-нибудь шальная угодит в чьё-то лицо – такова судьба… Риск невелик. Однако Клемент приказал остановиться довольно рано. Вполне достаточно того, что язычники могут разглядеть барона – убедятся, что парламентёр действительно говорит от его имени.

Говорить поехал сир Киаран. Могло сыграть на руку то, что по крови рыцарь из Фиршилда сам был гвендлом. Хотя могло выйти и наоборот.

Стена щитов разомкнулась. Навстречу всаднику вышел один человек – наверняка сам Даглус. На солнце, неожиданно выглянувшем из-за низко стелющихся облаков, блестела хорошая кольчуга. Меховая накидка, вполне уместная для ночующего в лесу столь холодным летом, порядочно истрепалась – но явно была знаком статуса среди гвендлов.

Даглус вовсе не был таким жутким великаном, как в ходящих по Вудленду байках. Для гвендла он даже оказался мелковат – но было нечто иное, притягивающее внимание. Голову предводителя набега покрывал покрывал трофейный шлем, причём приметный: барбют с очень узкой прорезью и необычным гребнем. Когда-то многие балеарские рыцари носили такие, но в Стирлинге – ох какая редкость.

Барон видел в Вудленде ровно четыре таких шлема. Два из них, будучи ценными трофеями Великой войны, никогда не покидали замков – один как раз хранился в Фиршилде. Два других, один почти копия другого – принадлежали людям, пропавшим без вести в этом году.

Нельзя было не заметить, как нахмурился паладин Викентий. Тем временем голос сира Киарана разнёсся по полю, преодолевая качающий травы ветер.

– Я сир Киаран Фиршилдский! Говорю от имени присутствующего здесь Клемента Гаскойна, лорда Вудленда, Дозорного восточных пределов Стирлинга! Барон не желает боя и предлагает свою милость. Назовись, покажи лицо, и мы будем говорить!

Руки гвендла были свободны, щит висел за спиной, но шлема он не снял.

– Моё лицо почти как твоё, Отступившийся: оно от древней крови Орфхлэйта. Сниму шлем перед бароном, а предателю своего народа могу показать только хер. Желаешь?

– Повторяю: назовись!

– Раз сам барон прискакал с паладинами и мальчиком-лордом – то верняк вы знаете, кто я такой.

– Даю последний шанс назваться, чтобы я знал, кому излагаю условия барона!

Наверняка предводитель гвендлов понял: Киаран действительно не продолжит, не услышав его имени. А переговоров гвендл всё-таки желал. Поэтому заговорил, хотя лицо так и осталось под шлемом.

– Меня зовут Даглус Гэнн. Я арнвейд своего клана, если тебе, Отступившийся, этот титул о чём-то говорит. Что ещё нужно, дабы я поговорил с бароном? Может, хочешь знать моё прозвище? Его дала твоя мать!

Барону этот титул говорил многое. Арнвейдами именовали себя лучшие воины лесных кланов: отличившиеся и храбростью, и умелым командованием. Титул не передавался по наследству и не давал власти сам по себе. В какой-то мере его можно было сравнить с рыцарством.

Дерзость гвендла снова не возымела никакого действия на Киарана.

– Барон Гаскойн, повинуясь принципам рыцарского благородства и великой жалости сердца, предлагает вам сложить оружие! Честью своего рода барон клянётся совершить справедливый суд над каждым и проявить возможное милосердие. А если кто-то будет осуждён на казнь, то он получит быструю и достойную смерть от меча. Если же вы откажетесь сложить оружие, то будете перебиты, а пленённые позавидуют мёртвым!

Барона очень интересовала реакция Даглуса, но также он заметил, насколько напрягся Викентий. Паладин приподнялся в стременах и весь вытянулся, разглядывая гвендла.

– У меня другое предложение для барона. Я знаю, как доконал вас, Пришлые. Знаю, как вы хотите со мной расправиться. А ещё знаю, что слово барона и правда кое-чего стоит: я ведь сам жил среди вас. Я готов сдаться. Берите меня, судите, приговаривайте к чему угодно – и не надо сулить милосердия. Никакой смерти я не боюсь. В обмен желаю лишь одного: дайте уйти всем моим людям.

Теперь барон и сам привстал в седле. Контрпредложений он не ожидал. Даглус продолжил:

– Пусть барон даст слово, что никто не помешает моим людям дойти до Орфхлэйта. По пути они не станут чинить никакого разбоя. Пусть он поклянётся пред всеми лордами да рыцарями на этом поле – и получите меня живым. Иначе обойдётесь трупом, потому что в плен вам меня не взять!

Как ни странно, но тут барону было о чём задуматься. Шанс взять Даглуса живым действительно так себе, а суд над ним для Вудленда стал бы большим событием. Такое поможет успокоить народ после набега: куда лучше, чем просто голова, вывешенная на стене Фиршилда. Правда, о судьбе Робина подобный уговор не давал никаких намёков…

Согласиться? Ну, сколько пленных удастся взять после боя, в котором гвендлы станут сражаться до последнего… Может быть, двоих-троих, пятерых при большой удаче – не больше. Изначально на это барон и рассчитывал: убить людей, посмевших лить кровь в самом сердце его владений, если повезёт – предать кого-нибудь суду при большом стечении народа. Однако возможность гарантированно взять живым лишь одного гвендла, зато настолько одиозного…

А если Робин и правда погиб? Тогда смерть в бою – слишком хороший финал для виновного в ней человека. Нет, за такое Даглус точно должен заплатить иную цену, и пусть пока храбрится, что ему всё нипочём. Когда встретится с сиром Вилфордом Винслоу – изменит мнение.

И ведь никто даже не вспомнит об ушедшем в Восточный Лес отряде, когда Даглус поднимется на плаху. Никто из подданных барона такого решения не осудит. Рассуждения Клемента клонились к согласию, однако он задумался слишком глубоко: не заметил происходящего за спиной.

Видимо, Викентий дал знак паладинами. Сзади застучали копыта – когда барон обернулся, прямо перед глазами уже были белые сюрко, покрывающие полированные доспехи, и белые попоны могучих коней.

– Что происходит?

Викентий уже водрузил шлем на голову.

– Барон, прошу меня простить, но это дело Церкви. Мы уважаем ваши права в этих землях, но есть суд более высокий. Эти люди убили паладина Вермилия! Мы постараемся взять их живыми… или же сами передадим заблудшие души в руки Творца Небесного. Но Церковь не может отдать виновных пред нею вашей воле.

– Что?..

– Шлем. Это шлем Вермилия, у меня нет никаких сомнений.

– Паладин Викентий, я… – барон только теперь осознал, как напрасно не поделился своими соображениями о шлеме.

Викентий уже не слушал. Пришпорив коня, он понёсся вперёд: белый плащ с чёрным крестом красиво развевался за спиной. Такими же блестящими стрелами с белым оперением полетели вслед за ним, из-за спины Клемента Гаскойна, другие паладины.

– Я запрещаю! Вы на моей земле! Церковь не имеет права!.. – прокричал барон, но что было толку?

Вообще-то Церковь имела такое право: гвендлы были неверными, а значит – подпадали под действие грамоты архиепископа, визированной королём и выданной Вермилию. Без сомнения, магистр Тиберий имел те же полномочия. А спорить о том, насколько законно позволять церковникам вершить суд в обход права барона, явно следовало не здесь и не сейчас.

– Бросайте оружие! Или познайте меч Господа истинного!

Даглус не бросил оружие, но и познать паладинский меч ему оказалось не суждено.

Он запустил в Киарана топор, появившийся в руке внезапно. Попал или нет, барон из-за спин паладинов не разглядел. Следом Даглус выхватил длинный кинжал. Клемент успел только удивиться, сколь нелепо воевать с кинжалом против всадников, да вспомнить себя при Тагенштайне. Но драться Даглус не собирался.

Он направил остриё в глазную прорезь своего шлема. Арнвейд Гэннов не соврал: шанса взять его живым не представилось. Тело рухнуло на мягкую траву.

Клемент скомандовал атаку, удержав при том баронета Абелла – пришлось схватить поводья его лошади. Но помощь паладинам не требовалась. Гвендлские стрелы бессильно срикошетили от начищенных доспехов, а лучшие боевые кони Стирлинга набрали скорость очень быстро. Этих коней могли остановить крепкие пики, но не щиты с топорами.

К чести гвендлов, они не дрогнули. Но отвага была бессильна изменить итог: закованные в железо лошади смяли горстку людей и похоронили под собой. Некоторым врагам свезло умереть от меча, прочих просто растоптали. Всё кончилось в одно мгновение. После смерти Даглуса паладины уже не собирались брать пленных.

Барон был зол, но в конце концов – победы слуги Творца Небесного достигли, а ругаться в поле с Викентием смысла никакого. Поговорить с Тиберием, а может – и написать королю… но всё это позже. Клемент толкнул коня в бок.

Киаран сидел возле трупа Даглуса. Полголовы рыцаря – в крови. Она пропитала ворот поддоспешника, ползла алыми ручейками по кирасе, капала на землю с края латного плеча.

– Сир Киаран, вы серьёзно ранены. Сквайр! Сквайра сюда! Нужна помощь!

Барон спешился, охнув от прострелившей колени боли. Тяжело старику и забираться на коня, и слезать с него: обычно помогали оруженосцы, но сейчас лорду Клементу было не до их ожидания.

Плохая рана. Хотя брошенный топор соскользнул по черепу, не повредив его – он всё же лишил Киарана уха и немалой части скальпа. Кровь уймётся – насмерть так не истечёшь. Однако старый рыцарь знал: подобные раны часто гноятся, приводя к лихорадке. Которая уже запросто кончается мучительной смертью. Теперь жизнь Киарана Фиршилдского находилась в руках Творца Небесного.

– Шлем… я узнаю его.

Киаран, ещё не осознавший ранения, вытащил кинжал из черепа Даглуса и снял трофей с его головы. Шлем был важным вопросом, но прежде лорд Вудленда посмотрел в лицо врага.

Гвендл вогнал кинжал себе в глаз: не считая этой раны, лицо не пострадало. Разбойник оказался моложе, чем барон думал – хотя далеко не юнцом. Он коротко, неровно обрезал волосы – такие же медовые, как у Киарана, приличная часть которых болталась теперь на лоскуте кожи. Обычный с виду человек… и столь необычный в действительности.

– Это не шлем паладина Вермилия.

– Что? Вы уверены?

– Абсолютно, милорд. Взгляните.

Рыцарь показал господину левую сторону необычного барбюта. Клемент не сразу понял, что именно должен увидеть.

– Посмотрите на эту вмятину. Ни с чем не спутаю, потому как оставлена она моим мечом. В поединке с сиром Вибертом, на турнире в честь прошлых именин вашего сына.

О да. Барбют сира Виберта Освина был тем самым четвёртым подобным шлемом, что барон знал в своих владениях. Почти точная копия барбюта паладина Вермилия, который Виберт годом ранее видел на большом турнире в Фултоне. Немало денег он отдал, чтобы справить такой же.

– Сир Виберт говорил мне, что не станет исправлять вмятину, дабы помнить о неожиданном поражении. Славный тогда вышел удар… не думал, что сумею победить.

Барон историю о вмятине прежде не слышал. Возможно, её знали лишь два сошедшихся в том поединке рыцаря.

Виберт Освин сгинул по весне: никто понятия не имел, что с ним сталось. Ходили очень разные слухи. Теперь, увы, судьба его стала совершенно ясна. Жаль, очень жаль. Ещё одним ветераном Великой войны меньше: скоро совсем никого не останется…

– Значит, Викентий обознался. Мало что влез, куда не должно – так ещё и понапрасну! А у мёртвых мы о судьбе паладина не спросим…

– Вы расскажете паладину Викентию об ошибке?

Барон задумался. Поглядел на рыцарей в белом, ещё кружащих вокруг тел – и бездыханных, и угасающих. От паладинов в Вудленде по-прежнему выходили одни беды. Право слово – зараза какая-то, не лучше гвендлов! Решение созрело быстро.

– Ну уж нет! Молчите об этом, сир Киаран, и я тоже буду молчать. Чем быстрее уверятся в судьбе своего Вермилия, тем быстрее оставят нас в покое.

Рыцарь гвендлской крови кивнул. Он был надёжным человеком, барон всегда знал это. Ещё с той войны, которую Киаран прошёл оруженосцем. Благородное происхождение – не всегда главное качество. Пусть Киаран был сыном фиршилдского плотника, попавшим в войско барона случайно – пользы от него выходило больше, чем от многих людей древних фамилий. Только бы оправился от раны!

Оруженосцы спешили помочь раненому: Клемент Гаскойн кое-как влез на коня без их помощи. Вдалеке всадники Логана перебирались по броду, глубокому для человека, но подходящему для коня. Люди в жёлто-зелёных цветах сновали вокруг барона. Ветер развернул знамя Гаскойнов – такое яркое на фоне сгустившихся облаков. В небе кружили чёрные птицы.

Похоже, паладины отдавали своим сквайрам распоряжения насчёт тел, и с этим барон мириться не собирался.

– Ну нет, благочестивые паладины! Я уважаю грамоту архиепископа, однако в ней ни слова о мертвецах. Уж будьте любезны, оставьте павших властителю этой земли!

Возражений не последовало, хотя паладины остались недовольны. К барону подъехал всадник в гаскойнских цветах, которого тот не узнал. Странно… было время – помнил в лицо каждого.

– Милорд, как прикажете поступить с телами? Закопать? Бросить зверям в лесу?

Тут уж Клемент Гаскойн не задумывался.

– Нет… Даглус был той ещё гадиной, но также был и храбрецом. С мёртвыми счетов нет. Сожгите их, как принято у гвендлов.

Всадник безмолвно подтвердил, что понял приказ. Барон стянул подшлемник, вытер им лоб.

– Эй, ты! Стой! Ещё вот что: сообщи Логану – ночевать будем в его замке. Это ближе Фиршилда, а я смертельно устал.

Глава 9

Гони древние суеверия, отрицаемые Церковью, сколько угодно – но Робин прекрасно знал: в лесу вечно снятся дурные сны. Таких никогда не случалось в замке. Образы и картины, вспоминать которые поутру не хотелось, но и забыть не выходило. А отец, бывавший в глубине Восточного Леса, рассказывал юному рыцарю ещё больше. Но очень путано и немногословно, когда бывал сильно пьян: протрезвев, всегда отказывался отвечать на вопросы.

Вот и в странной хижине спалось Робину Гаскойну из рук вон плохо. Идея ночевать здесь ему с самого начала не нравилась, но юноша понимал стремление паладинов не показать смущения перед суевериями. Ведь борьбе с Тьмой каждый из них посвятил жизнь. Так что Робин продолжал держаться мысли: нужно следовать примеру Тиберия. Сейчас это единственный достойный путь.

Робин спал не возле очага, а в другой комнате – на единственной в доме кровати, которую ему любезно уступили. Комнатка была крохотной, без окна: практически ничего, кроме кровати, здесь не имелось. Только какой-то хлам. Тиберий, Деметрий с Амадеем, приор Найджел и Мартин Мик расположились в большой комнате. Кто-то ещё отдыхал там посменно.

Сначала Робин, памятуя об опасности, думал спать прямо в броне – паладины так и поступили. Однако это оказалось очень неудобным. Ладно бы латы были подогнаны по фигуре – но чужой доспех противно впивался углами в тело. Рыцарь рассудил: уж лучше он накопит сил перед возможной схваткой, чем бросится в неё одоспешенным, но разбитым. Разве что акетон снимать не стал.

Да, сны вышли дурными, но главное – слишком реальными.

Первое наваждение – об очень странном разговоре возле очага, Робина ещё не слишком напугало. Странных речей Найджела он почти не разбирал: тот твердил про круги да про короткую дорогу, как Мартин недавно. Мартина вообще не оказалось в видении.

– Вы тоже видели это, сир Робин? Всем нам чудится что-то… – бормотал Тиберий, не глядя на молодого рыцаря.

Деметрий молчаливо сверлил Робина взглядом, полным ненависти: словно готов был тотчас зубами разорвать, но не мог пошевелиться. Окаменел. Не в силах выдержать этого ужасного взгляда, Гаскойн отвернулся – и вдруг увидел лицо Амадея, так близко, как прилично видеть только женское. Амадей тоже не шевелил ни одним мускулом, но глаза его выражали какую-то невероятную, запредельную боль. Выражали так остро, что Робин и сам немного ощутил её. Молодой рыцарь зажмурился – и первый сон развеялся.

Следом пришло нечто загадочное. Непроглядная тьма, в которой угадывалось нечто зловещее, гнетущее самим фактом существования: будто во мраке таится такое, чего по замыслу Творца Небесного просто не должно быть. Оно шевелилось, тянулось к рыцарю то мохнатыми лапами, то щупальцами, то ветвями без листьев, то нежными женскими руками в крови. Шептало множеством голосов, шуршало и скрипело. Молодой Гаскойн не разобрал сути кошмара, а может быть, просто не запомнил. Невелика потеря.

А вот следующий сон – действительно дрянь.

Рыцарь обнаружил себя в той же комнате, где спал. Не поймёшь: то ли этот сон – уже не совсем сон, то ли Робин действительно проснулся, однако не всё вокруг видел наяву. Так бывает, когда ты смертельно устал и прямо на ходу веки слипаются.

Рыцарь встал с постели, привлечённый звуками из-за двери. Будто кто-то перешёптывался – да перебирал костяное с деревянным и металлическим. Робин поднял с пола меч, заметив, что тот будто ничего не весит – и шагнул к двери.

За дверями всё оказалось почти как вечером – но люди… Они все были здесь, да. Рыцари сидели за столом, но словно спящие. Тётушку Робина, помнится, мучил недуг: она временами ходила во сне. Выглядело примерно так же. Тиберий, Найджел, Амадей, Деметрий – они расположились на лавках в позах странных: вроде слишком скованных, а вроде и слишком безвольных. Их глаза как будто смотрели внутрь, а не наружу.

Но за столом сидели не только рыцари.

Был ещё Мартин – вроде бы вполне бодрствующий, в отличие от прочих. Его приобняла женщина: очень высокая, очень худая. Кажется, рыжеволосая – но Робин точно не разобрал. И ещё была девочка: наверное, та же, которая убежала из дома вечером. Она стояла возле очага, даже слишком близко к нему, и вертела что-то в ручках. Молодой Гаскойн не видел лица ребёнка, только растрёпанные влажные волосы. Шагнул ближе – и вздрогнул, заметив ещё фигуру в углу, возле прялки. Там стояла женщина, почти сокрытая мраком.

Девочка бросила то, что держала, в огонь: маленький предмет, похожий на мешочек, полыхнул неожиданно ярко. Вспышка на миг озарила комнату, вырвав из темноты силуэт возле прялки – но только силуэт, будто вся женщина была абсолютно чёрной.

Рыжая, что обнимала Мартина, посмотрела на Гаскойна. Лицо у неё было болезненно бледным, а скорее даже серым, как у трупа. И совершенно измождённым – с остро выступившими скулами, выпученными глазами.

Рыцарь закричал, но его никто здесь не слышал. А дальше свет померк.

Скоро Робин понял, что лежит на кровати. Он совсем ничего вокруг не видел, но зато слышал: стук, глухой и негромкий. Похоже – из-за стены, из соседней комнаты. Кто-то проснулся, что-то делал? Вскоре рыцарь понял: это похоже на работающую прялку.

Тут дом вспыхнул.

Не просто загорелся – а весь оказался объят пламенем быстрее, чем моргнуть успеешь. Огненные потоки бежали по стенам, половицы переливались огоньками и чернели. Дым стремительно заволакивал комнату. Робин вскочил с кровати, бросился к дверям.

За дверью тоже полыхало: чёрный дым скрыл потолок, искры лезли в глаза. Паладинов Робин не видел: заметил только Мартина в объятиях страшной рыжей женщины. Та безумно хохотала, её волосы развевались среди языков пламени – не как от ветра, а подобно клубку змей. Робин протянул руки к Мартину: хотел вырвать его, освободить – не успел. Женщина, подхватив оруженосца, метнулась к сеням быстрее, чем стрела летит. Дверь открылась перед ней сама собой – и так же захлопнулась следом.

Напрасно Робин пытался сначала отворить её, а затем выбить, стремясь выбраться из пламени. Сон или нет – но он явственно чувствовал, как задыхается от дыма и как огонь обжигает его. В момент, когда рыцарь почти отчаялся спастись, сознание покинуло его.

А вернулось уже с глотком свежего воздуха. Точнее, воздух оказался с сильным запахом болота – но также хвои, да и хотя бы без дыма. Это был запах леса, и лес же увидел перед собой сир Робин Гаскойн, подняв веки.

Он лежал на земле, облачённый в то же, в чём отходил ко сну. Было темно, сквозь ветви над головой виднелись звёзды. Слышались отдалённые крики, и Робин, обернувшись на звук, увидел дом в огне. Всё тот же дом – только теперь рыцарь вдруг оказался очень далеко.

Откуда-то взялись силы, чтобы вскочить и броситься на помощь. Рыцарь не глядел под ноги, чудом огибая и перепрыгивая коряги: лишь раз поскользнулся, когда под подошвой оказался покрытая сырым мхом кочка. На деревьях вокруг болтались в петлях трупы. К своему ужасу, даже в темноте Робин различал цвета рыцарей Перекрёстка и паладинов.

Робин бежал и бежал. Горящий дом сначала почти не приближался, а потом приблизился резко – просто двинулся навстречу. Оказавшись возле двери, Робин неожиданно обнаружил в руках меч. Зацепил перекрестием ручку, рванул на себя изо всех сил. Дверь поддалась: жар из-за неё опалил лицо, глаза защипало от дыма. Не сомневаясь ни мгновения, Робин бросился внутрь, проскочив сени одним махом.

А внутри – никакого пожара. Никакого огня, кроме мирно потрескивающего очага. Свечи не горели, так что в полумраке оказалось трудно разглядеть фигуры спящих по углам.

Однако человека, что стоял посреди комнаты, Робин узнал сразу.

Паладин-магистр Тиберий сжимал в руках меч. Так же, как вечером, мягко поблёскивали полированные латы – но нечто тёмное покрывало пятнами и брызгами белую накидку. Это была кровь. Теперь Робин заметил, что и меч магистра весь в крови, и его красивое молодое лицо залито ею, и длинные волосы слиплись от крови. А люди по углам вовсе не спали вповалку: паладина окружали изрубленные трупы.

Тиберий поднял глаза. Поднял и своё оружие, приняв фехтовальную стойку.

– Сокройся, нечистое создание! Прочь!

– Паладин? Паладин?.. Это я, Робин, я…

– Изыди! О, Святая Белла, Благостная Дева! Силы небесные и Свет Творца, избавьте от…

– Это я! Робин!

Тиберий не ответил. Изящный клинок блеснул в отсвете очага – Робин едва успел защититься. Паладин двигался молниеносно, но плавно. Рубящий удар полетел с другой стороны, затем сверху – и почти сразу же снизу, по диагонали, под руки. Гаскойн успевал только блокировать и уворачиваться, лавируя по небольшой комнате.

– Прекратите, магистр!

Сон, явь – но этот бой ощущался как бой. Мечи столкнулись, со скрежетом заскользили друг по другу. Тиберий, развернув клинок в соединении, отвёл оружие Гаскойна. Тот парировал укол, не разрывая контакта и не теряя яростного взгляда паладина. Два длинных меча, стараясь обойти друг друга, описали ещё одну красивую фигуру – а потом расцепились. На миг Тиберий и Робин замерли, занеся оружие: рыцарь – над головой, паладин – над плечом.

– Магистр…

По глазам Тиберия было ясно: и теперь не ответит, говорить не о чем. Едва звук произнесённого Робином слова затух, как оба меча одновременно устремились к цели. Встречная атака: каждый метил наверняка, каждый стремился опередить противника – поразить кончиком клинка, одновременно защитившись сильной его частью.

Но тут всё снова померкло. Прямо в миг перед развязкой, когда ещё неясно было – кто оказался быстрее и точнее?

А следующего сна не случилось. Впервые за ночь Робин Гаскойн абсолютно точно понял: всё-таки очнулся. Жуткие наваждения оставили его, хвала Творцу Небесному.

Он ещё не поднял веки, но уже мог понять, что до сих пор темно. Хорошо протопленный с вечера дом уже порядком остыл. Было тихо. Проклятые сны… Да, в лесу по ночам вечно какая-то блажь мерещится, однако ничего подобного молодой рыцарь прежде не испытывал. Никогда лесные сны так не смешивались с реальностью.

Что же: как минимум – дом не горел. Рыцарь лежал на кровати и никаких подозрительных звуков не слышал. Испуг, с которым он проснулся, уже прошёл: кошмары всегда быстро отпускают. А вот закрывать глаза больше не хотелось. Нехорошо, ведь нужны силы, а нынче только середина ночи. Но что поделать, если подобный сон скорее выпивал силы, чем давал новые? К тому же – пересохло в горле.

Нужно пойти в большую комнату. Там осталась вода, которую рыцари привезли с собой: пара глотков точно поможет. Только тихо, чтобы спящих не потревожить… Робин попытался осторожно подняться с постели.

И не сумел этого сделать.

Уже совершенно точно наяву. Физически. Рыцарь лежал лицом к стене и не мог даже пальцем пошевелить, хотя все мышцы превосходно чувствовал. Попытался крикнуть – грудь свело, вышел только негромкий хрип.

Робин испугался, и ему в том даже паладинам признаться было бы не стыдно. Когда тело вдруг отказывается слушаться – это страшно, без дураков. Но то оказалась лишь половина ужаса Робина.

Он был здесь не один. И речь не о комнате.

Робин был не один в этой постели.

Кто-то осторожно прижался к нему сзади. Тепла тела не ощущалось, а вот дыхание касалось затылка.

Меч лежал на полу у кровати, кинжал и вовсе под рукой – но что толку, если пошевелиться не можешь? Отчаянная попытка заставить тело слушаться не дала ничего. И закричать вновь не вышло: как будто рёбра стянули крепкими ремнями. Робин хватал воздух ртом, словно вытащенная на берег рыба.

– Кинжал ни к чему, сир Робин. Он и бесполезен, и не нужен. Разве так приходят в ночи враги?..

Тихий голос, почти шёпот в самое ухо. Женщина? Или показалось? К сиру Робину прижались плотнее, приобняли. Ну точно: женщина. Формы её тела рыцарь спиной ощущал.

– Я знаю, сир Робин, что вы видели дурные сны. А явь – и того дурнее.

Рыцарь было попытался убедить себя: очередной кошмар. Без толку. Сон перепутать с явью ещё недолго, но явь ото сна всегда отличишь. Вновь попробовать шевельнуться? Оказалось, что слушается только лицо: оно сжалось в гримасе. Ничего более. Слыхал Робин сказки о демоне, садящемся ночью на грудь, вызывающем кошмары и удушье – но то сказки. Они рассказывали и о драконах, и о призраках, и ещё обо многом, чего никто в здравом уме не видел. В реальности всё оказалось гораздо страшнее, чем в устах престарелой служанки. Страх забрал силы, бессилие подпитывало страх – замкнутый круг ужаса.

Тонкие женские пальцы, расстегнув верхние пуговицы, скользнули под акетон, к груди Робина. Холодная рука.

– Как у вас сердце колотится, сир… чего же вы испугались? Я не хотела, чтобы вам стало страшно. Напротив – желала чуть сгладить кошмар. Уж не об этом ли вы думали, засыпая: вот бы кто-нибудь согревал вас в такую сырую ночь? Хоть ваша Мэри – или кто получше?..

Это было похоже либо на издёвку, либо на искреннее непонимание, отчего сердце Робина едва не выскакивало из груди – раз уж иное движение оказалось невозможным. Ничего, кроме ужаса, рыцарь сейчас не чувствовал.

Голос у самого уха звучал, впрочем, приятно: и при всём страхе Робин не мог этого не заметить. Почти музыкальное, мурлыкающее полилось дальше.

– Жаль, Мэри прийти сюда никак не может. Горька её судьба, кстати… и печально, что приходится вам об этом сообщать. Вы мало что человек, так ещё человек молодой и наивный: оказывается, вас так легко обмануть! Не отличаете ни лжи разбойника от правды, ни сна от реальности. Ну да хватит о бедняжке Мэри: ей уже не поможешь. Зато я… Я более приятная компания ночью, чем вам пока кажется.

Робин не удивился, что ночная гостья знает и его имя, и Мэри, и что-то о её судьбе. Ясное дело: встретился он таким странным образом не с человеком. Или, по меньшей мере – не с простым человеком.

– Да не бойтесь вы. Я не кусаюсь… – женщина, кем бы она ни была, коснулась губами уха Робина – …если только вам самому это не нравится, конечно. Я не враг, по крайней мере сейчас. Поверьте: в ином случае ваша жизнь давно бы угасла. Как свечку задуть. Мы пришли сюда не за вами, но уж раз вышла такая встреча – желаю поговорить. Вы ведь не против?..

Робин не мог ответить, но в любом случае – едва ли у него имелся выбор. Женщина приподнялась: рыцарь только почувствовал это, не имея возможности повернуться и увидеть гостью. Её рука забралась рыцарю под шею, острые ногти попробовали кожу на прочность.

– Вам вернётся дар речи, но только давайте условимся: это разговор, вы не будете кричать. Всё равно никого не разбудите. Здесь кричи, не кричи… всё едино. Просто не люблю шум. Хорошо?..

Робин действительно не закричал, хотя хотелось – когда стало ясно, что он в силах ответить. Но и никакие толковые слова на ум не пришли. Пришли лишь такие, которые люди вечно повторяют, если не знают, что делать и говорить.

– О святая Белла, Благостная Дева, силы небе…

Молодой Гаскойн молился редко, но сейчас было самое время.

Женщина тихонько рассмеялась, и смех вышел жутковатым. Не безумным, как у рыжей из сна – скорее фальшивым. Словно гостья знала, как и когда надо смеяться, однако не могла понять, зачем именно люди это делают.

– Да что вы! Ну откуда здесь Благостная Дева? Я разве на неё похожа? Разве это Святую Беллу желают встретить ночью, ммм?.. Толку-то от неё в ночи?

– Ты… кто ты?

– Уж точно не святая Белла! Да и Творца Небесного можете не кликать: он не придёт сюда. Называйте меня Гелла. А кто я… Да вы ещё вечером догадывались, кого в этом доме можно встретить, не правда ли? Это паладинам грезится, что они больно много знают о моей породе.

Последние слова спокойствия сиру Робину не прибавили. Говорить он уже мог, но шевелиться – по-прежнему нет, и собеседницы не видел; только ощущал ласковые прикосновения.

– Не волнуйтесь. Вы храбрый, благородный рыцарь. Воспринимайте это комплиментом. Я, знаете ли… – холодная ладонь пригладила его волосы. – …в рыцарях кое-что понимаю.

– И… что тебе здесь нужно?

Снова послышался смех.

– Мне? Здесь?.. Это наш дом, вообще-то. И вы в моей постели. Я бы лучше вас о том же спросила, но не буду: сама знаю. Это не случайность, что добрые рыцари пришли сюда. Ведь Мартин не должен был оказаться у вас. А раз так вышло, то не было ему дороги короче. И вам вместе с ним: так уж выходит. Случайности бывают случайными гораздо реже, чем вам кажется…