Текст книги "Вертоград Златословный"

Автор книги: Андрей Ранчин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

Восприятие собора 1667 г. в Житии протопопа Аввакума

Отношение к церковному собору 1667 г. осужденных на нем старообрядцев было, естественно, последовательно отрицательным: он воспринимался приверженцами старообрядчества как анти-собор [625]625
  О постановлениях собора, направленных против раскольников, см., например: [Каптерев 1996. С. 366–420]; [Зеньковский 1995. С. 298–304].


[Закрыть]. Наиболее ярко такая точка зрения запечатлена в Житии протопопа Аввакума.Восприятие деяний собора в этом тексте обусловлено представлением протопопа о сакральном характере своего призвания: Аввакум уподобляет себя Христу и проецирует события собственной жизни на деяния земной жизни Иисуса Христа [626]626
  См. об этом прежде всего работы: [Hunt 1975–1976. Р. 158, 164–168 ff]; [Плюханова 1996. С. 398–399]; [Бубнов 2005. С. 120–134]. Ряд наблюдений о самосакрализации в Житии Аввакумасодержится в моей работе «Автобиографические повествования в русской литературе второй половины XVI–XVII вв.» [Ранчин 1999а]; см. также эту работу в настоящей книге.


[Закрыть]. Сцена спора Аввакума с греческими и русскими иерархами построена по образцу сцены осуждения Христа, причем в уста архиереев вкладываются слова иудеев Пилату, требующих Христовой казни (Лк. 23:18) [627]627
  Так на меня и пуще закричали: «Во з(ь)ми, во з(ь)ми его! <…>» [Пустозерский сборник 1975. С. 53, л. 72 об.]. Далее при цитировании Жития(текст редакции «В») страницы этого издания и соответствующие листы рукописи указываются в тексте статьи.


[Закрыть].

Эта и прочие достаточно точные реминисценции из Священного Писания в эпизоде, посвященном собору, были давно отмечены исследователями [628]628
  См., например, комментарии 145–157 к тексту Жития протопопа Аввакумав изд.: [Пустозерский сборник 1975. С. 239]. Ср. замечания B. В. Виноградова в работе «О задачах стилистики. Наблюдения над стилем Жития протопопа Аввакума»: «В картине суда над прот. Аввакумом явственно выступают стилистические детали евангельского рассказа о суде над Христом. На фоне его воспринимается крик: „возми его!“ Впрочем Аввакум сам же и раскрывает здесь второй план: „Христосъ и лутче ихъ былъ, да тожъ ему, свѣту нашему, было от прадедовъ ихъ, от Анны и Каиафы, а на нынѣшнихъ и дивить нѣчева: с обрасца дѣлаютъ!“ <…>
  Также „с обрасца делал“ свою повесть и прот. Аввакум» [Виноградов 1980. С. 10].
  О поэтике библейских цитат у Аввакума см. также: [Бороздин 1900. С. 301]; [Герасимова 1993. С. 314–318]; [Менделеева 2005. С. 277–289].


[Закрыть]. Однако не менее интересны неявные отсылки, аллюзии на Библию в этом фрагменте. Таково именование русских архиереев-участников собора лисами: «Та жпередъ вселенъеких привели меня патриа рховъ, и наши все тут же сидятъ, что лисы» (с. 52, лл. 70 об. – 71). Учитывая, что слово «лиса/лисица» употребляется в Библии не очень часто и, как правило, без пейоративных коннотаций, в данном случае правомерно видеть аллюзию на главу 13 Евангелия от Луки, в которой лисицей (лисом назван Ирод, намеревающийся убить Христа: «В той д[е]нъ приступишя неции о тфарисей, гл[агол]юще Ему: изыди и иди отсюду, яко Иродъ хощеть Тя оубити. И рече имъ: ше дше рцете лису тому: се, изгоню бесы и исцелениа творю д ьне и оутре, и в третии скончаю. Обаче подобаетъ Ми д ьн с[ь] и оутре и въ ближнии ити, яко не възможно есть пр ор[о]ку погыбнути кроме Иер[у] с[а]лима. Иер[у] с[а]лимъ, Иер[у] с[а]лим ъ, избивыи пр ор[о]кы и камениемъ побиваа посланыа к ънему! коль краты въехотехъ събрати чяда твоя, якоже кокошъ гнездо свое под криле, и не въсхотесте; се, оставляется вамъ домъ вашъ пу с[тъ]. Гл[агол]ю же ва м, яко не имате Мене видети, дондеже прииде т, егда речете: бл[а] г[о] сл[о]ве нГрядыи во имя Г[оспод]не!» (13:31–35) [Библиа 1988. Л. 5б об. 3-я паг.].

Лейтмотив речи Аввакума на соборе – Московское царство, Русь как бывший Третий Рим, последнее благочестивая страна, отступившая от истинной веры: «Вселе нстии учителие! Римъ давно упалъ и лежи тневсклонно <…>. А и у ва справославие пестро стало от насилия ту рскаго Магмета, да и дивить на ва сне л(ь)зя: немо щни есте стали. И впредь приезжайте к нам учи тца: у нас Б(о)жиею бл(а)годатию самоде ржство. До Никона-отступника у наших кн(я)зей и ц(а)рей все было православие чисто и непоро чно и ц(е)рк(о)вь была немяте жна. Никонъ, во лкъ, со дьяволо мпредали трема перъсты кр(е)сти тца» (с. 52–53, л. 71–71 об.). Соответственно, Москва, в которой судят Аввакума, может быть уподоблена Иерусалиму, побивающему пророков, из Евангелия от Луки, а сам автор скрыто сопоставляет себя с Христом: как на Иисуса желал воздвигнуть гонение Ирод, так на протопопа ополчились «ироды» – его преследователи.

Такая интерпретация дополнительно подкрепляется соотнесенностью в Житиипоследующих событий жизни Аввакума с крестной смертью и погребением Христа. Слабость в вере сыновей Аввакума уподобляется отречению от Христа апостола Петра: «Ну, да Б(о)г ва спростить, не ди вно, что такъ зделали, – и Петр-ап(о)ст(о)лъ некогда убоя лся смерти и Х(рист)а отрекся, и о семь плакася го р(ь)ко, таже помилованъ и прощенъ бысть» (с. 57, л. 78). Воевода Иван Елагин, повелевший подвергнуть соузников Аввакума мучительному наказанию, а непокорного протопопа заключить в земляную темницу [629]629
  «Посе мпривели на ск плахе и прочитали нака з: „Изволи л-де г(о) с(у)д(а)рь и бояря приговорили, тебя, Аввакума, вместо смертные ка зни учини т(ь) стру бв землю и, зделавъ око шко, дава т(ь) хлебъ и воду, а прочимъ таварища мрезать бе змилости языки и сечь руки“» (с. 57, л. 78 об.).


[Закрыть], уподоблен Пилату: «Таже тот же Пилат – полуголова Иван Елагин» (с. 57, л. 78).

Заключение Аввакума в земляной сруб и казни его товарищей соответствуют крестной смерти Христа, а чудесно отросшие урезанные языки Лазаря, Епифания и Феодора соотнесены с чудом воскресения Христова. Однако финальный эпизод основного текста Жития, повествующего о пустозерской ссылке, восходит не к истории воскресения Христа, но скорее к евангельскому рассказу о его погребении: «Таже осыпали на сземлею. Срубъ в земле, и паки около зежли другой струбъ, и пакы около всехъ общая ограда за четы р(ь)ми за мками; стражие же десятеро с ч(е)л(о)веко мстрежаху темницу» (с. 59, л. 82). Аввакум дает аллюзию на текст Деяний святых Апостолов (12:6), но бесспорна и евангельская параллель: «Ре ч(е) же имъ (иудеям. – А.Р.) Пилат: имате кустодию, идете оутвердите яко же весте. Они же, ше дше, оутвердиша гробъ, знаменавше камень с кустодиею» (Мф. 27:65–66) [Библиа 1988. Л. 16 об. 3-я паг.].

Таким образом, последовательная ориентация Аввакума на евангельское повествование о Христе, о суде и крестной смерти Иисуса позволяет увидеть в именовании архиереев собора «лисами» аллюзию на текст 13 главы Евангелия от Луки. Но в Житииесть и еще одна, более очевидная и прозрачная отсылка к той же главе. Аввакум на соборе демонстративно нарушает правила приличия: «И я отше дко дверям да набокъ повали лся, а самъ говорю: „Посидите вы, а я полежу“. Такъ оне смеются: „Дурак-де протопоп-о т: и патриа рховъ не почитае т“, И я говорю: „Мы уроди Х(рист)а ради! Вы славни, мы же бе зчестни! Вы си л(ь)ни, мы же немощни“» (с. 53–54, л. 73).

Цитируя апостола Павла (1 Кор. 4:10), Аввакум истолковывает свое поведение как поступок юродивого. Поведение юродивого – это текст (в семиотическом смысле слова), построенный по принципу двойного кодирования: прочитываясь окружающими (непосвященными) как проявление умственной неполноценности, как кощунство и неприличие, на глубинном уровне оно заключает в себе особый религиозный смысл [630]630
  Ср.: [Панченко 1976]; [Лотман, Успенский 1977]; [Иванов 1995]; [Иванов 2005]; [Юрганов 2006. С. 145–200]. Интерпретации феномена юродства в этих исследованиях различны, но в данном случае различия несущественны.


[Закрыть]. Так и поведение Аввакума в истинном коде может расшифровываться как указание на принадлежность к приверженцам правой веры, пророкам, которым будет даровано Царство Небесное.

А. М. Панченко интерпретировал поведение Аввакума на соборе следующим образом: «Мы в состоянии представить, что конкретно имел в виду протопоп Аввакум, когда он „набок повалился“, что он хотел сказать своим гонителям. Этот жест расшифровывался с помощью Ветхого Завета. Оказывается, Аввакум подражал пророку Иезекиилю (4:4–6): „Ты же ложись на левый бок твой и положи на него беззаконие дома Израилева… Вторично ложись уже на правый бок, и сорок дней неси на себе беззаконие дома Иудина“. По повелению свыше Иезекииль обличал погрязших в преступлениях иудеев, предрекал им смерть от моровой язвы, голода и меча. Это предсказание повторил и Аввакум. О „моровом поветрии“ и „агарянском мече“ как наказании за „Никоновы затейки“ Аввакум писал царю в первой челобитной (1664). К этой теме он возвращался не раз и в пустозерской тюрьме» [Лихачев, Панченко 1976. С. 150].

Но одновременно Аввакум как бы реализует, овеществляет метафору «праведники, которые возлягут в Царстве Небесном», содержащуюся в 13 главе Евангелия от Луки; Христос напоминает о муке Страшного Суда, ожидающий грешников, и о блаженстве избранных: «Ту будеть плачь и скреже тзубомъ, егда оузрите Авраама и Исаака, и Иакова, и вся пр[о] рокы въ Ц[а]р ствии Б[о]жии, вас же изгонимыхъ вон, и приидуть от въстока и запад[а] и севера, и юга, и възлягуть въ Ц[а]р ствии Б[о]жии. И се суть последний, иже будуть перви, и суть первии, иже будуть последний» (13:28–30).

Поведение Аввакума символично: в Житиионо представлено как некое «послание», которое несведущие противники, кичащиеся своим «внешним» умом, не в состоянии прочитать. «Простец» посрамил «мудрых».

Так в соотнесении с евангельскими текстами открываются дополнительные смыслы главного сочинения протопопа Аввакума.

Традиционное и новое в Записке о жизни Ивана Неронова

Так называемая Записка о жизни Ивана Неронова– памятник древнерусской книжности второй половины XVII в. Ее предполагаемый составитель – игумен московского Златоустовского монастыря Феоктист, создавший этот текст на основе устных рассказов Неронова. Как полагает Н. С. Демкова, к составлению Записки, возможно, причастен и сам Иван Неронов: «в тексте часто встречаются формы повествования от первого лица» [Демкова 1989. С. 634]. Запискадважды издавалась исследователями [631]631
  [Материалы 1874. Т. 1. С. 134–166] (публикация Н. И. Субботина); [ПЛДР XVII 1989. С. 337–350] (публикация Н. С. Демковой).


[Закрыть]и неоднократно использовалась как документ по истории раннего старообрядчества и как один из основных источников биографических сведений об Иване (в монашестве Григории) Неронове – влиятельном учителе старообрядчества и противнике церковной реформы патриарха Никона, после примирившемся с Никоном и господствующей церковью на условиях, подобных тем, что были позднее приняты единоверцами. Запискаохватывает события жизни Неронова начиная со ссылки в Спасо-Каменный монастырь в августе 1653 г. и заканчивая январем 1659 г. Как памятник книжности она совершенно неисследована; неясна и история текста этого произведения, и прежде всего – соотношение с Житием Ивана Неронова [632]632
  Житиеопубликовано в изд.: [Материалы 1874. Т. 1. С. 243–305]. Об этом памятнике см.: [Понырко 1992а. С. 359–361].


[Закрыть]. В данной статье я не ставлю задачей решение этого текстологического вопроса, ограничиваясь лишь некоторыми наблюдениями, относящимися к поэтике Запискии свидетельствующими о нетривиальном сочетании в ней традиционных и новаторских для древнерусской книжности черт. Эта особенность Запискиобъяснима как временем ее возникновения (XVII столетие в истории русской словесности, как хорошо известно, – эпоха, характеризующаяся сложным и порой парадоксальным соединением нового и старого), так и духовным контекстом памятника (соединение, порой совершенно неожиданное, нового и старого свойственно старообрядческой книжности раннего времени, и сочинения протопопа Аввакума или автобиографическое Житиеинока Епифания – лишь наиболее известные примеры такого рода).

Выбор отрезка жизни Ивана Неронова в Запискеопределяется ее установкой: этот текст представляет собой как бы своеобразную «заготовку» к его житию, при этом жизнь Неронова рассматривается как подвиг во имя исповедания истинной веры, т. е. как деяния исповедника. Соответственно, хронологические границы повествования – от ссылки Неронова Никоном («Лета 7161 (1653) августа в 4 день, при патриархе Никоне <…> протопоп Иоаннъ Нероновъ сосланъ был в сылку от патриарха Никона, за Вологду, въ Каменской монастырь» [633]633
  [ПЛДР XVII 1989. С. 337]. В дальнейшем Запискацитируется по этому изданию, страницы указываются в скобках в тексте статьи.


[Закрыть]) до примирения с Никоном, дозволившим Неронову служить по книгам старой печати, и встречи с местоблюстителем патриаршего престола митрополитом Крутицким Питиримом. Неронов поведал митрополиту о чудесном видении, в котором сам Господь Иисус Христос открыл бывшему Казанскому протопопу, а ныне иноку Григорию, что дарует ему благодать как поборнику святой веры и благословляет служить в пустыни, где Григорий подвизался, литургию по старым книгам. И согласие Никона разрешить Григорию служение по старым книгам, и готовность московского протопопа послушать инока и не «четверить» аллилуйю при богослужении «въ соборной церкви на крылосахъ» (с. 349) истолковываются в Запискекак победа Неронова. Возможно, для составителя текста существен и уход Никона с патриаршего престола, пришедшийся именно на 1658 г. – год бесед с Нероновым, обличавшим «новизны» Никона. (На самом деле оставление Никоном патриаршего престола никак не было связано с неприятием старообрядцами проведенных им реформ, но книжник мог предполагать именно такую читательскую трактовку событий.) Царю Алексею Михайловичу Неронов так говорит о Никоне: «„Доколе, государь, тебе дотерпеть такову Божию врагу? Смутилъ всею Рускою землею и твою царьскую честь попралъ, и уже твоей власти не слышать, – оть него, врага, всемъ страх!“» (с. 347). Отказ царя Никону, в 1658 г. удалившемуся из Москвы и оставившему патриарший престол, предстает в Запискекак следствие и исполнение призыва из речи Неронова, в которой старец Григорий обличает Никона, в том числе и за властолюбивое притязание на роль государя.

Повествование о борьбе Неронова за «старую веру» открывается перечислением посланий Ивана в защиту церковной старины, адресованных царю Алексею Михайловичу (два письма), его духовнику Стефану Вонифатьеву (четыре письма) и царице Марье Ильиничне. При этом неизменно отмечается, что письма составлены «плача», «со слезами», что это «плачевное моление»; отмечен и пророческий пафос Неронова, который составлял их, «известно же творя, яко и гневъ Божий грядет неуправления ради церкви; приписавъ же и своею рукою къ посланию, приводя во свидетельство божественное Писание», «ясно сказуя быти хотящий гневъ от Бога всей Росии за презрение вопля того и за еже оскорбляемымъ быти Божиимъ рабомъ, проповедающим истинну и просящим церкви мира» (с. 337–338).

И экзальтация («слезность»), и пророческое обличающее рвение Неронова – черты, отличительные для изображения эмоционального состояния и поведения поборников «старой веры» в старообрядческой книжности [634]634
  Ср. анализ мотивов плача и слез в Житии протопопа Аввакума:[Конт 2005. С. 115–118].


[Закрыть]. Наиболее выразительный пример – это, конечно же, Житиеи послания протопопа Аввакума, который был учеником Неронова.

В изложении содержания посланий Неронова местоимение третьего лица («онъ»), обозначающее адресанта-автора, однажды заменяется формой первого лица («я»): «Того же лета, майя во 2 день, и къ государони царице и великой княгине Марье Ильиничьне писал я со слезами, прося церкви мира <…>» (с. 337). Это может объясняться не только влиянием устных рассказов самого Ивана Неронова на составителя Записки, но и стремлением сохранить в тексте присутствие пишущего обличительное письмо. Показательно, что в большинстве случаев перфектные глагольные формы на «-л», характеризующие писание Нероновым обличительных посланий, даются без обозначения субъекта действия: «писалъ» (с. 337), а не «я писалъ» или «онъ писалъ». Так как в глагольной форме прошедшего времени (собственно, в церковно-славянском языке, – в форме перфекта) нет различения по грамматической категории лица, наводняющие начало Запискиглаголы «писалъ» могут интерпретироваться и как «я писалъ», и как «онъ писалъ».

Центральный эпизод повествования о пребывании Неронова в ссылке – самовольный уход из Кандалакшского монастыря вместе с тремя духовными детьми и чудесное спасение во время бури на Белом море. Для описания шторма характерны новые в сравнении с агиографической традицией черты – детализация изображения (положение карбаса), поэтика конкретного (неспособность Неронова и его духовных детей спустить парус) и гиперболизация (размеры волн), передающая страх застигнутых бурей: «И внезапу бысть буря велия, волнамъ убо восходящимъ на высоту, аки превеликимъ горамъ, и кождо ихъ с воплемъ к Богу взываху <….> Буря же преизлиха начать стужати, и карбасъ вмале не опровержеся, зане от страха содержащаго не можаху паруса спустити, и карбасъ на боку волнами носимъ; тема же на другую страну от ветра нападьшимъ и держащимся за край карбаса, волны же, яко превелие горы, зело на высоту восхождаху, мнети темъ, яко на облакь подъять ихъ; егда же схождаху долу, мняху, яко покрыти ихъ имать волнами море; и не надеяхуся кождо ихъ жити <…> в то время работники Ивановы и дети духовныя учали межь собою прекословить, Ивану досаждать: „Кто, де, въ такомъ карбасе по морю ездить, а се, де, и снасти никакой неть!“» (с. 338).

Достаточно сравнить это описание с изображением случаев чудесного спасения на море, представленных в Житии Зосимы и Савватия Соловецких(одном из наиболее читаемых древнерусских житий, содержащем, кажется, наибольшее число таких чудес), чтобы увидеть нетрафаретность изображения бури в Записке [635]635
  Соотнесенность с этим Житиемзначима для Записки:Иван и его спутники плывут по Белому морю и пристают в конце концов именно к Соловецкому острову; здесь они поклоняются мощам преподобных Зосимы и Савватия. В этом контексте спасение Неронова и его духовных детей может быть истолковано как совершившееся по молитвам соловецких преподобных, которые, по их Житию, часто помогали терпящим бедствие в море.


[Закрыть]. В Житииизображение морской бури более трафаретно: «И прииде буря ветреная велиа зело, и трусъ в мори великъ, и волны морскыя оусремлящеся велии зело. И мы и беду приемлюще немалу от оустремлениа волны, покрывающе бо лодию нашу волны морскыя»; «волны же, горам подобны, восхождаху на нас <…>» [636]636
  Первая цитата – из текста т. н. Первоначальной редакции Жития Зосимы и Савватия,вторая – из текста т. н. I Стилистической редакции (по классификации С. В. Минеевой). Тексты цитируются по изд.: [Минеева 2001. С. 43, 122]. Ср. описания этих же и иных чудес на море в разных редакциях Жития:[Минеева 2001. С. 116, 178, 192, 393, 428, 458–458].
  Одно из самых ранних в оригинальной древнерусской словесности описаний бури на море содержится в Слове о создании церкви ПечерскойКиево-Печерского патерика; это свидетельство содержит лишь фактическую информацию и личностно не окрашено, хотя и вложено в уста очевидца, едва не погибшего во время этого шторма, – варяга Шимона-Симона: «И пловущимъ нам, бысть буря велия, яко всем отчаатися живота своего» [Древнерусские патерики 1999. С. 8, л. 2]; текст приводится по рукописи: РЫБ. Ф. 893. № 9 – по классификации издателей, это первый тип Основной редакции.


[Закрыть]. Здесь страх попавших в бурю пловцов не показывается так выразительно, как в Записке,где он передан посредством ссылки на представление несчастных, что волны подбрасывают карбас до облаков. Нет в житийных чудесах и изображения ссоры, «прекословия» между пловцами.

Показательно, что в Житии Иоанна Неронова(для которого характерна не «фактическая достоверность», как для Записки,а «именно житийный характер» [637]637
  [Материалы 1874. Т. 1. С. 245, примеч. 2 к с. 243] (примечание принадлежит Н. И. Субботину).


[Закрыть]), описание бури почти лишено конкретики: «И бысть внезапу буря велия, и громи, и молния, и возмутися море зело, и быша волны яко горы великия, и взятся кораблецъ волнами, и ношашеся по морю, ово низпущаяся зело глыбоко, яко в бездну, ово же по волнамъ въ высоту восходя; а Иоанн, зря на небо, съ слезами моляшеся, не сумняся, ни бояся волнения; отрокъ же, иже съ нимъ бе, отъ страха лежаше, аки мертвъ. И вскоре, Божиемъ окормлениемъ, принесенъ бысть кораблецъ волнами къ острову обители Соловецкихъ чудотворцевъ Зосимы и Савватия» [Материалы 1874. Т. 1. С. 283–284].

И установка на поэтику конкретного, и грандиозность изображения роднит описание бури на море в Запискес другими памятниками раннестарообрядческой книжности, прежде всего с автобиографическими ЖитиямиАввакума и Епифания.

Сквозной мотив Записки– скитания Неронова, преследуемого за веру: он бежит из Кандалакшского монастыря, тщетно преследуемый «гнавшими» за ним, затем странствует из монастыря в монастырь и наконец скрывается в Игнатьевой пустыни. «Никонъ же патриархъ не остави ни града, ни веси, в ней же не положи заповеди, ища Иоанна: но Богь, своея ради благодати, своими ему рабы, крыяще того, зане простои людие зело любляху Иоанна, яко проповедника истинне, и пред цари не стыдящеся, по пророку, и много истинне страждуща, – страдальца и мученика того нарицаху.

Никонъ же много клопотъ воздвиже, – неоткуду весть приидетъ, яко въ пустыни Григорий, – пославъ своихъ ему детей боярских с великимъ прещениемъ, и тамо сущия мнихи оскорби, и разосла въ сылку, окрестнымъ же иереомъ и людином многу беду сотвори» (с. 341).

При встрече с Нероновым патриарх «скоро на степень уступилъ, глаголя: „Бегунъ!“ И старен рече: „Недивися, святитель! Христосъ, учитель нашъ, бегалъ, и ученицы его, и мнози от отецъ. Азъ ли надъ теми честнейший, и кто есмь?“ И благословляя патриархъ старца, рече: „И бегаетъ, и является!“» (с. 348).

Неронов прямо ссылается на примеры Христа, апостолов и преподобных, обозначая прецеденты-образцы своего поведения. Явное или скрытое уподобление изображаемого Христу и святым традиционно для агиографии. Но неожиданно, что такое сопоставление (пусть и имеющее ограниченный характер) вложено в уста лица, о котором ведется повествование, а не принадлежит агиографу: тем самым если и не происходит впадение в грех гордыни, то по крайней мере не выражается смирение Неронова. Показательно и то, что Неронов ссылается одновременно и на пример Христа, и на пример апостолов, и на пример преподобных, а также святителей («отцов»), В агиографической традиции Христос как принявший смерть на кресте рассматривался как образец и прообраз для мучеников, апостолы – как прообраз для миссионеров, преподобные следовали ангельскому прообразу (см.: [Руди 2003]). Неронов одновременно ссылается на несколько образцов святости: в Запискеон скрыто уподоблен и Христу как мученик, и апостолам как поборник и проповедник истинной веры, и преподобным – как праведный и благочестивый инок.

Скитания Неронова, очевидно, рассматриваются составителем Запискикак реализация речений из Нагорной проповеди: «Блаженны изгнанные за правду; ибо их есть Царство Небесное. Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас» (Мф. 5:10–12). В этом контексте и «слезность» Неронова и других учителей старообрядчества воспринимается как соответствие речению из той же проповеди: «Блаженны плачущие, ибо они утешатся» (Мф. 5:4), а не просто как житийный топос смирения и/или как психологическая характеристика.

Соотнесенность поборника «старой веры» с Христом или апостолами присутствует и в других памятниках раннестарообрядческой книжности. Особенно отчетлива она у Аввакума и проявляется, в частности, в цитатах из Евангелия, влагаемых в уста автора Житияи его гонителей [638]638
  О соотнесенности Аввакума в его Житиис Иисусом Христом см.: [Hunt 1975–1976. Р. 158, 164–168 ff]. О поэтике цитат в Житии Аввакумасм.: [Бороздин 1900. С. 301]; [Виноградов 1980. С. 9–10]; [Герасимова 1993. С. 314–318]; [Менделеева 2005].


[Закрыть].

В Запискесоотнесенность Неронова с Христом и апостолами не заявлена столь радикально и откровенно, как у Аввакума. В частности, в отличие от Аввакумова Жития,полного аллюзий на эпизоды осуждения Христа на распятие, в Запискеесть лишь одна явная аллюзия: Неронов, несправедливо подозревая боярина Ртищева в доносительстве патриарху Никону, «свирепо к нему рекъ: „Июдо, предавай!“ <…>» (с. 348).

Зато в ней очень много отсылок к житийной топике, например, уподобление ангелу: «яко Божия ангела держаху» Ивана его приверженцы, не боясь гнева Никона (с. 341). Это «общее место» преподобнической агиографии восходит к переводному Житию Саввы Освященного, составленному Кириллом Скифопольским; из русских агиографов его первым применил Нестор в Житии Феодосия Печерского [639]639
  Кирилл Скифопольский называет Савву: «земный аггелъ и небесный человекь Сава» [Житие Саввы Освященного 1901. Стлб. 515]. Именование Феодосия Печерского – «по истине земльныи анг[е]лъ и н[е]б[е]с[ь]ныи ч[е]л[о]в[е]къ» [Успенский сборник 1971. С. 88, л. 36г-37а]. Эта же агиографическая формула встречается в другом житийном тексте, созданном примерно в одно время с Житием Феодосия, – в Сказании о Борисе и Глебе: «вы убо небесьная чловека еста, земльная ангела» [Жития 1916. С. 49–50].


[Закрыть].

О примерах из житий святого Афанасия Александрийского и Афанасия Афонского напоминает старцу Григорию в видении Христос, веля старцу служить литургию: «И паки Господь рече: „Афанасий жидовских при мори детей крести, еще младенец, а моя благодать ему споспешествовала; а Афанасий Афонский, младенец же, от детей игуменом поставленъ, и самъ прочихъ детей в попы и дияконы поставляше, и с ними служаше“» (с. 349–350). Очевидно, составителя Запискистоль занимал поиск житийных прообразов, что он подбирал даже не очень уместные примеры: детские игры, в которых Авраамия (будущего святого Афанасия Афонского) избирали игуменом, в его житии свидетельствуют не об уже полученном благодатном даре игумена, а о будущем призвании святого [640]640
  Ср. в славянском переводе жития: «Егда же случашеся играти ему с единоверстными ему отроки. И се смотрениемъ Б[о]жиимъ бываше. Въсхищьше убо его отроци они в пещеру некую идяху. И не поставляху сего царя или воеводу или жениха творяху, ако же некаа многа детемъ обычна суть; но игумена и законоположителя житию иночьскому предлагаху, и беша оубо дети тому повинующеся. <…> …[В]сяко же предпоказоваше его Б[ог]ъ старейшину и предстателя многимъ» (текст жития цитируется по списку Соборника Нила Сорского: [Лённгрен 2001–2004. Ч. 1. С. 272–273, л. 139 об.].


[Закрыть].

Видения, явленные Неронову, также соотносят Запискус житиями святых. Нетрадиционны для большинства агиографических текстов присутствующие в этих видениях апокалиптические коннотации («Исусъ Христосъ, во священней одежди, препояанъ по чреслехъ, – какъ во Апакалепсисе, въ явлении Иоанна Богослова пишетъ, – и окрестъ его юноши светлы, белая носяше, множество, и со страхомъ тому предстояше» [с. 349]), грандиозный характер видений и их «вещественность» (Сын Божий за непослушание велит «юношам светлым» бить Неронова «дубцами» [с. 350]).

Апокалиптические мотивы здесь близки с визионерскими мотивами в других раннестарообрядческих текстах; грандиозность видений вообще характерна для визионерства XVII в.; «вещественность» [641]641
  См. об этом, в частности, в моей статье «Автобиографические повествования в русской литературе второй половины XVI–XVII вв.» [Ранчин 1999а], переизданной в настоящей книге.


[Закрыть], материальность сакрального и, в частности, видений, – черта, вообще отличительная для культуры XVII столетия. Наиболее выразительно она проявилась, кажется, в Житииинока Епифания [642]642
  Ср. характеристику визионерства Епифания в кн.: [Робинсон 1963. С. 72–73].


[Закрыть].

Весьма интересна и такая особенность Записки(не находящая, кажется, безусловных аналогий в других памятниках раннестарообрядческой книжности), как оппозиция русского и церковно-славянского языков, приобретающая семантический оценочный характер. В противоположность Неронову, обличающему Никона на книжном церковно-славянском языке, патриарх дважды отвечает по-русски, причем в обоих случаях ответы демонстрируют несостоятельность его позиции (в первом случае явную, признаваемую, во втором – не признаваемую и проявляющуюся в раздражении и брани).

Случай первый: Григорий произносит пространную речь, начинающуюся: «Кая тебе честь, владыко святый, что всякому еси страшенъ и другь другу грозя глаголют?» и заканчивающуюся: «Ваше убо святительское дело – Христово смирение подражати и его, пречестнаго штадыки нашего, святую кротость». В ответ патриарх произносит лишь: «Не могу, батюшко, терпети» (с. 343).

Случай второй. В ответ на обличение Нероновым со ссылкой на святого Евфросина Псковского «четверения» аллилуйи Никон бранится: «Вор, де, блядин сынъ Ефросинъ!». Григорий же отвечает ему на церковно-славянском: «Какъ таковая дерзость и какъ хулу на святыхъ вещаешь? Услышит Богь и смирить тя!» (с. 349).

Подводя итог вышесказанному, можно охарактеризовать Запискукак памятник книжности, близкий к другим сочинениям раннестарообрядческой словесности и отражающий основные ее тенденции. Вместе с тем он менее оригинален, чем наиболее индивидуально отмеченные старообрядческие произведения, хотя и не лишен интересных особенностей.