Текст книги " А.Н.О.М.А.Л.И.Я. Дилогия"

Автор книги: Андрей Лестер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)

– Послушайте, я давно вас знаю. – Я делал вращения туловищем. – И вы, и ваша жена Жанна мне всегда были очень симпатичны. Я склонен доверять вам. Но цена ошибки слишком высока. Попробуйте убедить меня, что я могу вам верить.

– Я знаю, что вас ищут ваши люди из Тихой. И не знаю, как для вас, а для меня это последний шанс. Если нас никто не выручит, я не продержусь здесь и двух недель. Я больше не могу, я сломался. Мы с женой, когда узнали, что у нас будет ребенок, стали думать о его будущем и как‑то не видели это будущее в Секторе. Помните, мы расспрашивали вас о жизни в Тихом мире? Перестали посещать клубы, тратить деньги на имитации компьютерных игр, и‑мэйлы, и‑форумы. Жанна даже одеваться стала проще. На этом нас, наверное, и подловили. Понимаете, я устал от Сектора уже полгода назад. Но у меня была мечта – уехать в Тихую. Она поддерживала. Ее разрушили за пять минут. Пришли и выволокли нас из дома, даже не дав собраться. Теперь у меня нет мечты. Вернее, теперь у меня осталась одна мечта, одна мысль, одно желание – выбраться отсюда. Или убить полковника. Или плюнуть ему в лицо и погибнуть самому. Если вы мне не поможете, я так и сделаю… Скажите, эти люди, которые вас ищут, они способны вытащить нас отсюда?

У меня не было причин не доверять Смирнову, но ведь и я казался убедительным в глазах Дивайса, когда втирал ему разную лабуду про то, что он может стать новым епископом.

– А откуда вы узнали о записке? Предположим, какая‑то записка была.

– Как откуда? От Миши. Он советовался со мной, отправлять вам ее или нет.

– Ну и что там было, в этой записке?

Смирнов спрыгнул с брусьев и наклонился, уперев руки в колени. Он тяжело дышал.

– Что вас ищут. И вопрос, понравилось ли вам ощущение?

– Если это и на самом деле Миша рассказал вам, может быть, вы знаете, о каком ощущении идет речь? – спросил я, цепляясь за турник.

– Знаю, и лучше вас. Вчера в Кругляше вам внезапно стало очень хорошо. Вас покинули все тревожные мысли, а мысли других людей стали понятны, словно эти люди оказались прозрачны, сделаны из стекла. Вам показалось, что вы пришли туда, откуда уже никуда не надо больше идти. И вы перестали бояться.

– Я поражен, – выдавил я, делая усилие и вынося подбородок над перекладиной. Я и на самом деле был поражен.

– Это еще не всё. Я могу сказать вам, что это за ощущение. Приблизительно так чувствовали себя в день Переворота те люди, которые перевернулись, то есть стали тихими. В сущности, вы просто на несколько секунд стали тихим.

– Как… это… удалось? – Я продолжал подтягиваться. – Почему я им стал? Это действие ила?

– Нет, Иван. Это сделал Гриша.

– Гриша?

– Гриша. Видите, я рассказываю вам вещи, от которых может зависеть мое спасение и жизнь Гриши. Просто потому, что вам верят дети. А значит, верю и я. И еще потому, что мне все равно ничего больше не остается. Я просто вынужден кому‑то верить.

– Ну, на этот раз вы не ошиблись. – Я спрыгнул с турника.

– Гриша может любого человека сделать тихим. Но только на очень короткий промежуток времени, длительность которого сильно зависит от человека. Например, у вас это состояние длилось около тридцати секунд. А у Фликра минуту.

– Фликра?

– Да, Фликра. Гриша успел поэкспериментировать. У Мураховского пять‑шесть секунд. А у полковника вообще, по‑видимому, не возникает никаких подобных ощущений. Гриша пробовал делать это каждый раз, когда его отец принимал решение о том, казнить или помиловать кого‑либо из наших людей.

– Так дети знают о казнях?

– Конечно! Они крепче, чем вы думаете. Вы ведь жили среди тихих и знаете, что тихий не значит мягкотелый. Так вот, Гриша пробовал проделать этот фокус с отцом и, может быть даже, в случае удачи как‑то повлиять на его решение. Но Бур никак не реагировал. Его речь даже не теряла своей плавности. У него только кружилась голова.

– Так вот почему мне казалось, что он иногда покачивается!

– За нами следит вон тот охранник, – сказал Смирнов. – Не хочется, но придется для конспирации лезть на канат. Полезли?

Я кивнул. Чувствовал я себя неважно. Сказывались недосып и тяжелые, изматывающие размышления. Но делать нечего, нужно было лезть. Хорошо, что канатов было подвешено два, в метре друг от друга.

– Если бы Гриша мог действовать на всех без исключения и этот тихий эффект длился хотя бы час, ну, даже полчаса, мы бы давно бежали отсюда.

– Но он мог бы повторять это каждую минуту, разве нет? Просто не дать охранникам прийти в себя.

– Нет. С одним и тем же человеком это можно сделать только два‑три раза в сутки, да и Гриша не в состоянии превратить в тихих всех охранников сразу. Трех, от силы четырех человек за раз. Не больше. Вы, кстати, знаете, почему вас не убили и оставили здесь?

– Знаю, – сказал я, взобравшись на самый верх, обмотав ногу канатом и повиснув наверху, как матрос парусника. – Чтобы я поработал посредником между Мишей и Буром. Медиумом, так сказать. А когда у Миши в моем присутствии стало лучше получаться, Бур понял, что во мне не ошибся. И с этого момента я ему стал нужен еще больше.

Смирнов неожиданно улыбнулся.

– Дети! – сказал он. – Вы не знали, что они могут хитрить? Миша и до вас мог двигать шашечки и написать записку карандашом без помощи рук. Просто они намеренно скрывают размеры своих способностей от полковника и его помощников. А когда появились вы, вы понравились Мише, и он решил вам таким образом помочь, показать полковнику, что вы даете результат, а значит, вас надо беречь.

Мы спустились вниз, я больше не в состоянии был делать силовые упражнения: голова кружилась, руки отваливались. Я сел на скамейку и стал делать медленные наклоны, как бы растягивая мышцы ног.

– А самое главное, – сказал Смирнов, – что вас взяли в посредники не между Мишей и Буром, а между Гришей и Буром, то есть между Гришей и его отцом. Миша – это пробный камень. Просто решили присмотреться и проверить. У Гриши характер сложнее, да и в семье, сами понимаете, ситуация не из легких. Из мальчишек Миша самый крепкий.

– А я думал, Петя.

– Нет, просто Петя старше, и у него лучше с мобильниками получается.

– И к тому же он в состоянии оказывать антивоздействие без помощи ила, – вставил я.

Смирнов снова улыбнулся:

– Молодцы мальчишки! Хорошо дурачат! Вы тоже поверили? Кто вам сказал? Мураховский? Или Дивайс?

– Дивайс.

– Хвастливый осел. Иван, правда заключается в том, что все пацаны совершенно не нуждаются в иле. Девчонка, Ирочка, Катина дочка, она да, только у цилиндра может работать. Но это пока. Мальчишки тоже так начинали. Но теперь они могут делать свои фокусы и рядом с цилиндром, и вдалеке, и вообще без этой волшебной грязи.

– Но зачем этот обман?

– Это легко понять, вы потом разберетесь.

– Так, значит, и Щита никакого нет?

– Нет. – Смирнов вдруг помрачнел. – Щит есть. Это правда. Никто из детей не может переступить эту границу. Нельзя ничего ни получить из‑за изгороди, ни отправить туда. Нельзя позвонить или принять звонок. Нельзя перебросить записку, как это делает Миша, или еще какой предмет. Нельзя сделать тихим даже на одну секунду никого, кто находится за изгородью. Это действует в обе стороны. То есть оттуда сюда тоже ничего нельзя передать. Я думаю, что даже если бы кто‑то из детей мог выстрелить, то пули просто не перелетели бы на ту сторону.

– А что бы с ними случилось?

– Не знаю. Может, расплющились бы о невидимую стену и упали. А может, растворились бы в воздухе. Пока никто не пробовал.

– Послушай, Смирнов! – перешел я на ты. – Ты понимаешь, что это все значит?

– Понимаю! – ответил Смирнов. – Что нам не помогут чудесами из‑за пределов инкубатора. Но нам могут помочь грубой силой.

– Грубой силой, – повторил я, глядя вдаль и стараясь улыбаться, так как прогуливающиеся охранники то и дело посматривали на нас. – Раз пошла такая пьянка, ты слышал что‑нибудь о Плане Б?

– Нет.

– Когда придет помощь из Тихого мира, здесь будет сложная, очень сложная обстановка, товарищ Смирнов. Это не они нам помогут, это мы должны им помочь.

– Что же мы можем сделать?

– Нас трое. Я, ты и Анфиса. Если мальчишки будут на нашей стороне, мы кое‑что сможем, я уверен. Нам нужно быть начеку. Как только помощь снаружи подойдет – действовать по обстоятельствам и без промедления. Ты готов?

– Готов, – глухо, в землю ответил Смирнов, бывший Инстаграм.

– Нам нужна связь. Если честно, я вообще удивлен, что нас до сих пор не разогнали по камерам. После того как утром привезли раненого. Ты его видел?

– Да, в щель, из кухни. Я там помогаю поварам.

– Отлично, значит, ты ближе к Анфисе. Уже хорошо. Мне надо ее насчет тебя предупредить. А то она может и пику между ребер засунуть, она такая. Так вот, этот человек, этот раненый – это разведчик, это один из тех, кто нас ищет. Значит, они близко. Нужно готовиться. Миша сможет обеспечить связь? Передавать записки, если что?

– Да, сможет.

– Он живет с вами?

– Да.

– Поговори с ним немедленно. Пока Бур не спохватился и не изолировал нас всех поодиночке. Понял?

– Понял, – сказал Смирнов.

– Ну, тогда – поехали! Как говорил Юрий Гагарин, – сказал я.

– А кто это? – спросил Смирнов.

3

Я успел предупредить Анфису. Она воодушевилась. Одна только мысль о возможности вооруженного сопротивления сразу привела ее в бодрое состояние духа.

– Может, и ты, Кошкин, поймешь, что единственный способ – это убить гада! – сказала она.

Тем временем в инкубаторе становилось все тревожнее. В воздухе словно сгущался запах крови. Несколько охранников, выйдя из большого дома, над которым развевался сине‑красный флаг, побежали к мастерским, причем так быстро, что привязанные неподалеку собаки, вероятно, непривычные к такой суете, натянули цепи и зарычали. Ратмир несколько раз выходил и заходил в дом полковника. Сам полковник появился на балконе, глянул в сторону бассейна и прорычал:

– Светлана! Оденься и немедленно в дом!

– Ну что еще? – крикнула в ответ Светлана, невидимая за розами и самшитом. – Нельзя позагорать?

– Нельзя, – сиплым басом сказал полковник.

Через полминуты над кустами появилась мокрая голова, плечи и голая грудь Светланы.

– Инджойте и остальное приложится вам! – закричала она через забор всем, кто в это время находился во дворе инкубатора.

Появился Ратмир и, грубо схватив ее за руку, втолкнул в дом.

Однако судьба Светланы мало заботила меня. Меня интересовал Сережа. Что с ним? Как он попался? Где? Что теперь с ним будет? Неужели люди полковника осмелятся?.. Я понимал, что Бур готов на все, и слышал о Плане Б, но все‑таки не мог до конца поверить в его реальность. Как‑никак, а это означало бы войну между двумя мирами, и эта война представлялась мне необыкновенно страшной, окончательной и от этого неправдоподобной, как ядерная атака в старом цифровом мире.

В общем, я изо всех сил хотел верить, что с Сережей все будет хорошо.

Сделав вид, что направляюсь в уборную, я решил прогуляться мимо каземата, в надежде, что мне удастся что‑нибудь услышать или даже увидеть. Но охранник, стоявший у дверей в это самое мрачное здание инкубатора, выбежал мне навстречу и толкнул в грудь.

– Пошел! – крикнул он.

– Да что такого, я в уборную!

– Пошел, я сказал! – Охранник выхватил из ножен тесак, блеснувший на солнце, и замахнулся.

Я попятился и прошел к уборным не напрямую, а вокруг, по большой выпуклой кривой. Там я засел на некоторое время, пытаясь провести рекогносцировку через окошко в виде сердечка. Но никакого движения рядом с казематом больше не было.

Зато в восточной части инкубатора кипела какая‑то непонятная деятельность. Вбегали и выбегали то в мастерскую, то в конюшню. Вынесли из конюшни огромный длинный кусок железа, похожий на рессору от старинного грузовика, и стали прилаживать его к воротам в виде дополнительного засова. Этого, наверное, показалось мало, и через пару минут притащили еще один.

Дыру в земле, в которую неведомой силой всасывало разломанное днище телеги, накрыли сколоченным из досок деревянным щитом и начали сооружать на нем нечто вроде стола с излишне толстыми ножками и чрезмерно массивной столешницей.

Затем появился Ратмир. Все бросили свои занятия и побежали к недостроенной вышке, прилепленной одной стороной к Кругляшу. Там они выстроились в две шеренги, и началось что‑то вроде переклички.

Как только я вышел из своего укрытия, Ратмир вложил два пальца в рот, оглушительно свистнул и помахал мне рукой. Я пошел на его зов.

– Бегом! – крикнул он злобно. – Бегом, мать твою!

Я потрусил. Как только я приблизился, он схватил меня за плечо железными пальцами, рванул и почти потащил ко входу в Кругляш.

– Не надо так дергать, – сказал я, споткнувшись. – Я и сам прекрасно дойду.

– Shut up! – неожиданно рявкнул он по‑английски.

В Кругляше уже находились Миша, Гриша и Петя. В кресле сидел Бур, в такой же вальяжной позе, что и всегда. Только зрачки его глаз сужались и расширялись чаще обычного.

Я почти все время находился во дворе инкубатора и старался запоминать детали происходящего, однако не помнил, чтобы Бур покидал пределы своего особняка и чтобы мальчики входили в Кругляш. Вероятно, подумал я, их привели сюда через подземный ход, как и меня когда‑то. А раз и полковник здесь, значит, есть еще один подземный ход?

Рядом с мальчиками стояла Жанна, у цилиндра крутился ученый с обвислой губой, а слева, ближе ко входу в подземелье, страдал от головной боли Мураховский. У полок с игрушками я заметил большой лист железа с наклеенными на него толстыми полосами черной жесткой резины, напоминающей резаные автомобильные покрышки.

– Послушайте меня внимательно, – сказал полковник. – Очень внимательно. В первую очередь я обращаюсь ко взрослым. Обычно мы такие дела решали без детей, щадили их нервы и сердца.

«Полковник заговорил о сердцах! Дело плохо, – подумал я. – Что они узнали от Сережи?»

– Но сейчас не тот случай, – продолжал он своим сиплым басом. – Долгое время мы здесь занимались научными изысканиями и экспериментами, которые должны изменить жизнь всего человечества. Кое‑кто находится в инкубаторе очень давно. Гриша фактически вырос здесь, около года назад приехал Миша. Они помнят, как в лесу стояло только два дома и больше ничего.

Бур сделал попытку улыбнуться детям. Но ни Миша, ни сын полковника не ответили на его улыбку.

– Другие попали сюда, в это священное для будущего всех землян место, сравнительно недавно, месяц, два назад, когда уже появились стены, изгородь и все необходимое для нормальной жизни. И совсем недавно к нам присоединился очень интересный молодой человек, – Бур кивнул в мою сторону, – который, я уверен, уже понимает всю важность происходящего… Мы собирались построить новый мир взамен деградирующего старого. Воздействие раскололо человечество на две части – так называемых тихих и так называемых дерганых. Первые опустились в болото самоуспокоения, вторые, лишившись технологий, испугались и погрузились в пучину извращений. Мы хотели, и мы хотим объединить и тех и других под знаменем прогресса, развития и возрождения всех технических достижений, которые были утеряны во время Переворота. Для этого у нас есть всё – воля, великолепные организаторы, – Бур показал на Мураховского, – и дети, которые являются не просто, как их раньше называли, цветами жизни, а, я бы сказал, цветами будущего, и даже более того – хранителями будущего. Не всегда понимая смысл действий взрослых, они тем не менее самоотверженно помогали нам заложить фундамент, на котором мы построим новый мир, мир техники, скоростей, процветания, крепкой власти, здоровья, дисциплины и порядка. Мы работали не покладая рук, но считали, что располагаем достаточным количеством времени для завершения наших изысканий. События последних дней, и прежде всего то, что случилось сегодня, говорят о другом. Времени у нас не остается. Силы зла, прознавшие о существовании нашего городка будущего, приближаются к нам. Каждую минуту они могут оказаться под стенами инкубатора. Их задача – уничтожить нас всех. Убить военных, гражданских и детей. Сжечь лаборатории и мастерские. Стереть с лица земли саму память о нас. Но прежде чем они убьют нас, они попытаются вырвать из наших людей те священные тайны, которые были отвоеваны нами у природы в трудах и лишениях. Эти люди, которых устраивает нынешнее положение в бывшей Великой державе, которые тайно управляют и жителями Тихой Москвы, и жителями Сектора, которые вынашивают планы по превращению целых народов в животных, в скот, в быдло, – эти люди просто так не сдадутся. Они будут пытать взрослых и детей. Пытать. Я знаю, на что они способны. Нам уготовлены страшные мучения. Не буду живописать их. И прежде всего потому, что верю и знаю – мы победим.

Я вдруг подумал, что не зря полковника хочет убить чуть ли не каждый второй человек из тех, кто его близко знает. Не только за невероятную жестокость и тонны пролитой крови, но и, наверное, за такие вот речи, подменяющие понятия и сбивающие с пути.

Как говорить с Мишей после такого выступления? Кто мне поверит, когда я затяну подобную же волынку, только на свой лад?

«Лучше бы тебе мельничный жернов повесили на шею и бросили в омут, чем… – пытался вспомнить я строчки из читанного однажды Евангелия, – чем соблазнишь ты хоть одного из малых сих». Вспомнить не получалось, а то, что всплывало в памяти, хоть и передавало общий смысл, совсем не обладало той силой проникновения и убеждения, которая была в старой книге.

– Мы победим, – повторил Бур. – Я хочу, чтобы все понимали, – полковник пристально посмотрел на меня, – что среди наших бойцов есть герои. Есть люди, преданные делу до последней капли крови. Не секрет, что многие хотели и хотят расправиться со мной. Но даже если их желания осуществятся и я погибну, врагам это ничего не даст. Пока жив хотя бы один из наших самых преданных бойцов, таких как Ратмир и его команда, никакой враг не завладеет инкубатором и нашими детьми. Еще раз повторяю. Мы победим. Мы найдем способы и средства… И именно с этой целью мы собрались здесь сейчас. Сегодня мы должны сделать попытку возродить ту технологию, которая поможет нам спастись от зверской расправы и спасет в дальнейшем, я в этом уверен, весь мир и все население планеты… Мураховский! – дал знак полковник.

И Мураховский со своей страдальческой гримасой на лице сделал два шага к столу и с тяжелым стуком выложил на него пистолет Макарова. ПМ.

4

Несмотря на потрясающее красноречие, с которым Бур пытался подтолкнуть всех нас к авральной работе, оживить пистолет не получалось.

Полки с игрушками отодвинули в сторону и на их месте закрепили на стене лист железа, покрытый резаной резиной. Я вспомнил, где видел нечто подобное. В армии похожие листы были в специальных боксах, расположенных во дворе караульного помещения. Там мы разряжали автоматы Калашникова и, целясь в лист с резиной, проверяли, не остался ли случайно в патроннике патрон. Помню, как однажды в соседнем боксе прозвучал выстрел – и какой шухер подняло по этому поводу начальство!

Короче, в течение часа, не меньше, то Мураховский, то сам Бур брали в руки «макарова», подходили к цилиндру, поплотнее, по возможности, прижимаясь к нему ногами, и целились в лист с резиной.

Мальчишки работали поочередно. Их тоже ставили поближе к сияющему нержавейкой цилиндру, чтобы максимально простимулировать способности к антивоздействию. Дети хмурились и даже говорили, что боятся, но не отказывались от работы. После того, что рассказал мне Смирнов, я уже и не знал, до какой степени они хитрят, а до какой действительно не справляются с задачей.

Каменное лицо полковника с меняющими размер зрачками не раз угрожающе нависало надо мной, а Мураховский все время пытался незаметно для мальчишек ткнуть кулаком по почкам, но ни я, ни Жанна ничем помочь не могли.

В конце концов, видя, что отец теряет терпение, подал голос Гриша.

– Дайте пистолет мне! – неожиданно сказал он.

Бур медленно вложил оружие в руку сына, придерживая ее своей рукой, поднял и показал, как целиться и как нажимать курок.

– Виталий, отойди назад, – назвал Бура по имени Мураховский.

Бур не послушал его и остался стоять там, где стоял, чуть впереди и несколько левее Гриши.

Я внутренне сжался, ожидая выстрела. «А что, если мальчик и на самом деле выстрелит в отца или, например, в ученого?» – подумал я.

Но прошла минута, потом другая, – выстрела не последовало.

В этот момент раздался стук в дверь с улицы и крик: «Полковник! Полковник! Откройте!»

Бур в раздражении и злобе выхватил пистолет из руки сына и кивнул Мураховскому. В дверях стоял боец из команды Ратмира, запыхавшийся, с каплями крови на щеке.

– В чем дело? – просипел Бур.

– Полковник… – повторил боец, глядя на нас.

Бур шагнул к дверям, уперся громадными лапами в косяк и склонил голову, чтобы охранник мог дотянуться и сказать ему на ухо. Через несколько секунд он выпрямился и отдал команду:

– Мураховский, оружие убрать. Дети пусть отдохнут, погуляют. Жанна – в дом. Дядя Ваня пусть побудет с детьми, расслабится и подумает, что не так. Через час повторим.

Он вышел. Через несколько минут вышли и мы.

5

– Миша, – спросил я, как только мы с мальчишками остались одни, – с тобой говорил Смирнов?

– Дядя Саша?

– Да, дядя Саша. – Имя Смирнова как‑то вылетело у меня из головы.

– Говорил. Я могу передать вам записку в любое время, пока вы находитесь в инкубаторе. И назад могу вернуть, то есть ответ получить от вас.

– Наверное, стоит носить с собой карандаш. У тебя нет, случайно, лишнего?

– Есть. – Миша вытащил из нагрудного кармана курточки несколько шариковых ручек и пару простых карандашей. – Выбирайте.

Я взял прозрачную, с фиолетовым колпачком. И один карандаш для подстраховки, вдруг закончится стержень.

– Послушай, Миша, – сказал я, поглядывая на Гришу и Петю.

– Дядя Ваня, вы не бойтесь их. Они никому ничего не расскажут. Во‑первых, мы друзья. А во‑вторых, они обещали.

Ну, раз обещали – значит, не расскажут. Тихие всегда держат данные ими обещания.

– Миша, как ты узнал, что меня ищут?

– Вас и Анфису, – поправил мальчик.

– Как? Ведь Щит не пропускает никакие сигналы.

– Да я подслушал, как пельмень говорил с Ратмиром.

– Какой пельмень?

– Ну, Мураховский. А что, разве не похож?

– Похож. Пельмень с больной головой, – сказал я как бы про себя, но Миша услышал и засмеялся. – И что они говорили?

– Что разведка донесла, что какие‑то люди расспрашивают о вас в Орехово‑Зуево. А вы думали, телепатия, да? Признайтесь!

– Да, я думал, телепатия или что‑нибудь страшное, с того света. У‑у‑у! – изобразил я руками и лицом страшный ужас из детской сказки.

На этот раз засмеялись все мальчишки.

– Я хочу бежать отсюда, – прямо сказал я. – Вместе с Анфисой. И Смирнов тоже хочет. То есть дядя Саша. Но вас я тут не могу оставить. Предлагаю сбежать всем вместе. У меня есть план. Как вы на это смотрите?

– А куда?

– В Тихую Москву.

Миша задумался.

– А те люди, которые вас ищут, они не убьют нас всех? – вдруг спросил Петя.

– Нет, все, что говорил полковник Бур, неправда. Гриша, мне очень жаль.

– Да, это неправда. Я знаю, – спокойно подтвердил Гриша, не тратя времени на сантименты.

– Но что мы там будем делать? Там есть такие, как мы?

«Даже лучше!» – чуть было не сорвалось у меня с языка.

– Конечно, есть, – сказал я. – Послушайте, у нас не много времени. Нам нужно договориться, что, как только подойдут люди из Тихой, вы все соберетесь по моей команде. Договорились?

– Дядя Ваня, – сказал Миша, – вы мне нравитесь. Но вы не тихий. А я знаю, что с дергаными нельзя договариваться. Нас всегда обманывают. И особенно медиумы. Нам жалко их, но мы все равно знаем, что они нас обманывают, чтобы полковник не убил их. Скажите, вас не полковник попросил с нами поговорить?

«А, ч‑черт!» – подумал я. Это было неожиданное препятствие. Я почему‑то думал, что тихие дети с их необыкновенной проницательностью сразу поверят мне. Однако этого не случилось. Почему? Может быть, я до конца и сам не верил в возможность побега, и дети истолковали мою неуверенность как ложь?

Но в это время на крыльцо столовой вышла Анфиса с ведром. Блестящая, но жестокая (как и многие блестящие идеи) мысль пришла мне в голову. За Анфисой вышел Фликр, по‑видимому, он был приставлен сопровождать и охранять ее. «Вот и убьем сразу двух зайцев!» – подумал я, решив заодно проверить, можно ли положиться на Фликра.

– Анфиса! – позвал я. – Подойди к нам на минутку.

Анфиса поставила ведро и двинулась к нам, придерживая руками полы длинного сарафана. Фликр занервничал, бросился было за ней, но, сделав несколько шагов, остановился недалеко от крыльца и только обеспокоенно, закинув зачем‑то назад голову, оглядывался по сторонам.

У меня была минута или от силы две.

– Анфиса, это Миша Беримбаум.

– Очень приятно, – сказала Анфиса, протягивая руку.

Мальчик пожал руку. Остальные дети завороженно следили за разговором.

– А это Анфиса, – сказал я. – Она последняя видела твоего отца.

– Как это? – спросил Миша, сглотнув. – Как это «последняя»?

Анфиса перекинула волосы на одну сторону, присела рядом с мальчиком, и в глазах ее, совершенно неожиданно для меня, появились слезы.

– Я работала с ним, – сказала она. – В «Прыгающем человеке».

– В «Прыгающем человеке»? – переспросил мальчик, облизнув сухие губы.

– Да, в «Прыгающем человеке». Ты давно здесь?

– Да, давно. – Из всесильного улыбающегося волшебника Миша мгновенно превратился в маленького хрупкого мальчишку с испуганными глазами, и я хотел уже остановиться, но Анфиса опередила меня.

– Ты знаешь, где сейчас твой папа?

– Нет. Где‑то работает, – прошептал мальчик, отворачиваясь. – У него много работы. Он не может пока ко мне приезжать… Понимать надо! – как будто повторяя чужие слова, сказал внезапно Миша.

У меня перехватило горло. Анфиса подняла на меня влажные глаза. В них был вопрос. Я кивнул. Да, Анфиса, сделай это.

– Понимаешь, Миша, твой папа очень любил тебя.

Миша вырвал руку.

– Не надо, я лучше пойду, – сказал он. – С мальчиками…

– Миша, – сказала Анфиса, – твой папа был очень хорошим человеком. Он погиб. Весной… Он спасал людей… Меня… Он спас меня и еще несколько человек.

Миша не выдержал и начал всхлипывать.

– От кого? От кого он вас спас? – едва смог выговорить он.

– От полковника Бура, – сказала Анфиса, вытирая рукой слезы на щеках Миши. – Это он убил твоего папу. Когда‑нибудь я расскажу тебе, как это было.

– Немедленно вернуться в столовую! – нарочито командным голосом крикнул Фликр, и я увидел, что из дверей каземата вышли двое. – А вы с мальчиком отойдите в сторону! Пожалуйста, – тихо добавил он.

6

Как я и ожидал, всех разогнали по избам. Миша ушел к Смирновым, Гриша – в каменный особняк, а Петя с Катей. Дивайс со вчерашнего дня, с момента оглашения приговора его жене, так и не появлялся.

Некоторое время я пролежал на кровати лицом вниз, закрыв глаза и пытаясь остановить мысли, которые жгли меня изнутри. Потом я встал и, осторожно вытащив из дырки, проделанной Анфисой, паклю, стал смотреть во двор инкубатора.

Вскоре я увидел, как из мастерской вынесли два продолговатых свертка, положили их на стеллаж, собранный поверх таинственной дыры в земле, накрыли брезентом и оставили рядом часового с тесаком и арбалетом.

Потом какое‑то время не происходило ничего. А еще приблизительно через полчаса по площади прошел Бур, и следом за ним четыре человека пронесли к воротам носилки с тяжелым грузом, накрытым допотопным черным полиэтиленом. Когда они проходили мимо Кругляша, один угол черной пленки задрался и из‑под него показался черный высокий ботинок на шнуровке.

Носилки положили на землю рядом с воротами. Потом несколько человек бегали туда‑сюда, в мастерские и обратно. Один из охранников приставил к воротам шестиметровую лестницу, влез на нее и смотрел за ворота в бинокль.

Потом ворота открыли, и четверо с носилками вышли из инкубатора. Их сопровождали еще человек шесть, все тяжеловооруженные.

Судя по тому, как быстро вернулись бойцы в инкубатор, они просто выкинули тело Сереги где‑то неподалеку.

7

Что‑то толкнуло меня в правую ногу, и в карман будто бы полез большой жук. Я обрадовался и испугался одновременно и с замиранием сердца достал из кармана сложенный в несколько раз тетрадный лист.

«Гриша думает, что может стрелять. Это нам поможет?» – прочел я слова, написанные крупным детским почерком.

Я схватился за карандаш и быстро написал снизу: «Да! Нужно добыть оружие. Можешь вытащить пистолет у Мураховского? Как шашечки? Там исчезло, здесь появилось».

Не успел я сложить лист вчетверо, как он растаял прямо у меня в пальцах. К этому тяжело было привыкнуть, и я рассматривал свои пальцы до тех пор, пока в них не появился снова тот же листок.

«Нет, не могу, – писал Миша. – Слишком тяжелый».

Да, это покруче Интернета, подумал я и быстро написал ответ: «Тогда скажи дяде Саше, когда нас поведут в Кругляш, пусть тетя Жанна заболеет и он пойдет вместо нее. Попробуем отнять».

На этот раз листок пришел с запиской, сделанной взрослой рукой. «Пока там Бур, ничего не выйдет, – писал Смирнов. – С ним не справимся. Нужно его как‑то выманить».

«Спросите у Гриши, – ответил я. – Он должен знать, как это сделать».

В следующий раз листок, уже порядком измятый и с каким‑то фруктовым липким пятном на нем, появился в моей руке минут через пять. На нем был вопрос, записанный Мишей, и ответ Гриши с другой стороны листа: «Хорошо. Сделаю. Только предупредите заранее».

Я написал снизу: «Всем. Договорились. Эту записку съешьте или сожгите».

«Съели», – пришел через минуту ответ на крошечном клочке бумаги.

Я сжег его и стал ходить по комнате туда‑сюда, представляя в деталях, как мы набрасываемся на Мураховского и ученого и отнимаем пистолет. Смирнов казался мне парнем неслабым. Должны справиться. Сердце колотилось.

Что будем делать, когда пистолет сможет стрелять?

8

Когда я в следующий раз вытащил из дырки паклю и посмотрел во двор, там не было абсолютно никого. Сентябрьское солнце поднялось уже в высшую точку своего дневного пути и освещало почти всю территорию инкубатора. Все замерло. Слышно было, как звенит собачья цепь и шумит ветер в ветвях грандиозных тисов и боярышников.

Почему‑то Бур никого не присылал за мной и не выводил в Кругляш детей. Этого я не понимал. Я пробовал поставить себя на его место, и мне казалось, что я бы сейчас рвал и метал, чтобы запустить огнестрельное оружие. И если он не занят этим, то чем он занят? Эти вопросы изматывали меня. Что он делает? Что знает? К чему готовится и как собирается реагировать?

Через какое‑то время стали слышны голоса и звук шагов. К избам приближались охранники. Человек десять, не меньше. Я напрягся. Лязгнул засов. В дверях стояли двое. Один среднего роста, худой и сутулый, а другой – квадратный блондин в лопающейся на громадных плечах гимнастерке. (А где же Ратмир? – хотелось спросить мне.)