Текст книги " А.Н.О.М.А.Л.И.Я. Дилогия"

Автор книги: Андрей Лестер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

– Тсс! – приложила она палец к губам, обернувшись. Потом помахала рукой – «садись!».

Я осторожно, чтобы не звякнуть чем‑нибудь металлическим, снял рюкзак и сел. Закрыл глаза. Так бы и сидел здесь вечно, вытянув ноги, с закрытыми глазами. Слушал бы птиц и шум ветра в соснах.

– Кошкин! – вдруг почувствовал я горячее дыхание на щеке и шее.

Открыл глаза – Анфиса сидела рядом, наклоняясь ко мне.

– Кошкин, я не самоубийца, – сказала она полушепотом.

– Я в этом сомневаюсь, – прошептал я в ответ.

– И хочу, чтобы мы с тобой ушли отсюда живыми. Ты хоть и не спаситель мира, а хороший. Я тебе еще кое‑что хочу рассказать. Пока мы не добрались до Бура. Чтоб тебе в случае чего как‑то легче было сориентироваться. Понятнее, что ли… Видишь ли, тут что‑то странное происходит.

– Кто бы мог подумать! – съязвил я.

Анфиса пропустила мое замечание мимо ушей.

– Пойми, я не знала, что Бур жив, и никак не могла знать, что его здесь встречу. А встретила. Это странно. Это очень странно. Я ведь и на самом деле за Анжелой отправилась. Несколько месяцев ночами лежала, думала, где она может скрываться. Вспоминала, как Антон однажды говорил, что подслушал разговор Бура и президента Рыковой. Он стоял внизу, а они на балконе, в Воронцово, это в Секторе типа как раньше Рублевка была, ну ты должен знать. «Раз там все началось, то там Анжелу и надо искать!» – сказал Бур Рыковой. «Где все началось?» – думали мы с Антоном. И ничего придумать не могли, пока я не нашла у Теоретика карту. Он одно время был моим начальником, когда я работала в спецотделе «Прыгающий человек». Его тоже Бур убил, в тот день, на моих глазах, вместе с Антоном. Раздробил ему череп. Потом, когда Чагин выстрелил в полковника и мы уходили, я нашла у Левы, так звали Теоретика, карту. Вот она, смотри!

Анфиса вытащила из‑под ремня заправленный в джинсы красный свитерок, сунула под него руку, пошарила в районе груди и достала сложенный вчетверо небольшой листок, влажный от пота.

На листке синели какие‑то квадратики, ломаные линии, кружки и пятна, нанесенные шариковой ручкой. Не было ни одной надписи, ни слова, ни буквы, ни цифры. Больше всего это напоминало контурную карту, только сильно упрощенную: без указания масштаба и сторон света и с линиями совершенно одинаковой толщины, так что в большинстве случаев нельзя было отличить лес от озера, а границы населенного пункта от кривизны сельской дороги.

– Но тут ничего не понятно! – в отчаянии сказал я. Я уже устал не понимать.

– А теперь делаем вот так. – Анфиса достала вырванный из атласа листок, раскрыла его на коленях, непонятную контурную карту повернула туда‑сюда. – Вот! Видишь?

Да. Я видел. Немного не тот масштаб, но в принципе ошибки быть не могло – листки почти полностью совпадали. Но на том, который Анфиса прятала у себя на груди, на краешке кривой фигуры, напоминавшей человеческий эмбрион, стоял крестик. А на атласе видно было, что эмбрион – это озеро.

– Понял?

– Да, – сказал я. – Это карта Орехово‑Зуевского района. А крестиком отмечено то место, которое сейчас находится под водой. Толстяк сказал, что оттуда дерганые ил добывают.

– Не добывают, а достают, – поправила Анфиса.

– А в чем разница?

– В том, что им ил нужен не как ископаемое, не вообще ил, а именно этот ил. Понял?

– Да, – ответил я. – Только непонятно, зачем этот ил дерганым.

– Я и сама не понимаю. Хотя кое‑какие мысли на этот счет у меня имеются. Но я про карту. Так вот, я ее после гибели Теоретика хранила у себя. Знала, что Лева не стал бы просто так на себе какие‑то схемы прятать, да еще когда шел на такое важное дело. Но для чего эта карта, как ее применить и вообще карта это или еще что, я не знала. Но вот проходит полгода, и в прошлое воскресенье я случайно встречаю Касперского. Это имя такое. Как раньше звали, не помню, а теперь, в общем, Касперский. Живет он в Секторе, но у него сильная аллергия на освежители и дезодоранты, а их там специально килотоннами распыляют, чтобы от Тихой Москвы отличаться. Так вот он, когда совсем начинает задыхаться, чувствует, что еще немного – и кранты, собирает вещички и едет на несколько дней к своей тетке в Тихую. Там у него его астма и проходит, лучше любого санатория, и потом можно назад в Сектор возвращаться. А через полгодика, когда яды в организме накопятся, – снова в Тихую. К тетке своей. Мотается потихоньку два раза в год. Приспособился. Ну, я не ожидала его увидеть, он меня тоже, сказал, что про меня всякое слышал в Секторе, в основном плохое, вроде как меня убили и закопали, или какой‑то бандит, враг государства нашего (то есть ихнего) завербовал меня и с собой куда‑то на Север утащил, в общем, всякую ерунду. Мы давно с Касперским знакомы, с ним еще Сервер дружил, по клубам вместе зависали, то да сё. Но это не важно. А важно, что работает он у Изюмова. Знаешь, кто это такой?

– Знаю. Епископ церкви ангелианцев. Он еще раньше якобы смс‑ки на специальные мобилы, установленные в церкви, получал. А весной перестал. Как раз после тех событий, когда правительство Сектора испугалось и запретило ему дурить народ. Поняли, до чего может довести разжигание религиозного фанатизма.

– Да не было никакого фанатизма! Как ты не поймешь?! – воскликнула Анфиса громким возмущенным шепотом. – Это не галлюцинации были! Мобилы на самом деле включились и начали работать. И смс‑ки на самом деле в церковь приходили. Настоящие. От Анжелы. Просто после того, как Бур убил Теоретика и Антона и хотел Адамова убить, она перестала их высылать. Вот и все объяснение. Все просто! Но дело не в этом. Касперский рассказал мне, что Изюмов последнее время немного свихнулся, по вечерам запирается у себя в подвале и молится, а в конце молитвы вместо «аминь» повторяет несколько раз «здесь все началось, здесь все началось, здесь все началось». Касперский не утерпел и однажды подобрал ключи и залез в подвал. А там у стены сооружено что‑то вроде алтаря, и над алтарем громадная надпись «ОЗ». Касперский вначале думал, что это «ноль три», то есть телефон старинной «скорой помощи», потом решил, что Изюмов начал молиться какой‑то «Обители Зла» или стране «Оз», а потом на досуге порылся в документах епископа и нашел его российский паспорт, еще цифровой. А там место рождения – Орехово‑Зуево. Касперский сказал, что его как громом по башке!..

– Молнией, – поправил я.

– Да какая, на фиг, разница! Хоть ломом. Главное, что ему стало ясно, что «ОЗ» – это Орехово‑Зуево! И значит, епископ молится своему месту рождения, вроде как Вифлеему. Значит, богом себя считает. Здесь, говорит, все началось. Альфа и омега. Кстати, там в молитве такие слова тоже были. «Альфа и омега. Альфа и омега». Совсем крыша съехала. Ну, похихикали мы с Касперским, посмеялись над Изюмовым, а потом вдруг я вспомнила, как Бур говорил Рыковой: «Раз там все началось, значит, и Анжелу там надо искать»! И все у меня в голове сошлось. И побежала я в «Букинист», купила старый атлас Подмосковья, потом домой, достала Левину схему, открыла Орехово‑Зуевский район… А дальше ты все знаешь.

– Ну да, знаю, – ответил я. – Только при чем тут Анжела?

– Ты что, совсем тупой? При том, что ее искать надо где‑то рядом с Орехово‑Зуево. Ты что, не слышал, что тебе Тэг сказал? Русским языком. Что Бур вроде как тут первый раз Анжелу встретил. А где именно? Вот у Левы все на карте и отмечено. Лева в нашем отделе занимался проблемами сознания и теорией тихих детей.

– Что за теория такая?

– Не знаю, но говорили, что у самого Теоретика тоже был тихий ребенок и жил с ним в Секторе, а потом куда‑то исчез. Правда или нет, ручаться не могу, свечку не держала. Короче, я тут три дня по лесам рыскала, Анжелу искала или следы какие‑нибудь. Ну и увидела, как из озера ил достают, грузят на подводу и куда‑то увозят. Явно дерганые. Только одеты странно, по‑кретински… А пока работают, в лесу Тэг с Хэшем ходят, на стреме типа. У озера еще двое, а потом они меняются: те в лес идут, а Тэг с Хэшем на берег. Долго я в кустах провалялась, наблюдала. Что везут и куда? Переночевала в избушке и на следующий день пришла снова, подкралась, лежу. Опять приехали и на дно нырять начали. И вдруг еще одна подвода приезжает. Даже не подвода, а типа кареты. И вдруг из нее выходит Бур. Я чуть не спалилась, еле удержалась, чтобы не закричать. Но потом подползла поближе послушать, о чем говорят. Почти ничего не разобрала, но поняла, что они тут надолго.

– И решила вернуться и оружие поискать, – сказал я.

– А ты откуда знаешь? – насторожилась Анфиса.

– Анфиса, я рюкзачник, – с гордостью сказал я. Не удержался. – Если ты еще не поняла, что это значит, скажу, что о человеке, который ищет в Тихой что‑нибудь необычное, я узнаю, как правило, первым.

– Ух ты, какой важный! – ответила она. – Дай‑ка бинокль.

Я полез за биноклем, достал его и протянул Анфисе. Но когда она взялась за него, не выпустил его из руки. Анфиса потянула. Я не отпускал.

– Так что, нашла оружие? – спросил я ее.

Вместо ответа она молча потянула бинокль. Я снова не отпустил, хотя тянула она крепко, а для меня держать прибор разбитой вчера рукой было довольно болезненно.

– Так что, нашла? – повторил я вопрос.

– Дай сюда! – злым шепотом прошипела она и вырвала бинокль из моей руки.

7

Тот, кто был свидетелем Переворота, казалось бы, по определению не должен ничему удивляться. Однако возможности человека в этом смысле поистине безграничны. Не верьте никому, кто утверждает, что его ничем не удивишь. Такой человек или врет, или не знает природы человеческой. В этом я убедился, когда мы наконец добрались до места.

Увидев то, что Хэш и Тэг называли инкубатором, я был поражен настолько, что на несколько минут почти забыл, зачем мы сюда пришли и какие ужасы скорее всего нас ожидают. А ведь это был только самый поверхностный взгляд со стороны! Мы еще и догадываться не могли, что скрывается внутри.

Подойдя к объекту (как я пока что предпочел называть про себя инкубатор) метров на двести, мы оказались на краю большой поляны, за которой небольшое пространство было занято одиночно стоявшими дубами и какими‑то редкими кустиками. А дальше, собственно, и начинался объект. Или инкубатор, как кому угодно. Он занимал площадь в гектар, может быть, в два, не больше, и справа от него сквозь густые елки блестела вода какого‑то пруда или озера. И в этом на первый взгляд не было ничего необычного.

Если не принимать во внимание, что объект был обнесен забором, вдоль которого с внутренней стороны темной стеной возвышалась живая изгородь из тиса и каких‑то колючих растений вроде боярышника. Высота изгороди была не намного меньше панельной девятиэтажки старой постройки. Вы когда‑нибудь видели молодые свежие кусты темно‑зеленого тиса тридцати метров высотой? Если нет, то поймете мое удивление.

Деревья после Потепления принимались мгновенно и росли с невероятной скоростью. Но во‑первых, как бы быстро они ни росли, они никогда не превышали своих естественных размеров. А во‑вторых, после того как я мысленно прикинул время, которое потребовалось бы, например, елкам, чтобы дорасти до таких размеров даже с учетом послепереворотной скорости, у меня получался срок никак не менее семи лет. А это значит, что они начали расти еще ДО Переворота! Или росли намного быстрее всего, что мне приходилось до сих пор видеть.

Но это еще не все. Заняв позицию на пригорочке, в густом малиннике, я вытащил свой бинокль и взглянул на ограждение объекта с двенадцатикратным увеличением. Забор был деревянный, сшитый из свежих некрашеных досок, по которым кое‑где стекали струйки смолы. Ветки тиса и боярышника местами проросли в щели между досками, срослись с забором и вымахали метров на восемь – десять ввысь.

Это выглядело до того невероятным, что у меня закружилась голова. С одной стороны, по доскам забора видно было, что они не только не простояли здесь ни одной зимы, но даже не выдержали ни одного сколько‑нибудь долгого периода дождей. (А я помнил, что вторая половина апреля в этом году и почти весь июнь были необычно дождливыми.) С другой стороны, то, как срослись с досками кусты живой изгороди (если, конечно, можно назвать кустом растение тридцати метров высотой), совершенно отчетливо говорило о том, что живая изгородь была высажена ПОСЛЕ установки забора. То есть приблизительно в июле. Два месяца назад.

Может, в этом и был смысл инкубатора? Здесь разводили гигантские кусты? Но для чего? Неужели для военных целей? Я знал, что основа идеологии Сектора заключалась в слепой вере в то, что рано или поздно рай, созданный Переворотом, будет разрушен. Теперь создавалось впечатление, что Полковник решил разрушить его при помощи боевых кустов.

– Посмотри! – сказал я, передавая бинокль Анфисе. – Что скажешь?

Спустя минуту или две она отняла окуляры от глаз, потерла рукой лоб и несколько растерянно сказала:

– Хрень какая‑то…

– Вот‑вот, – проговорил я с тайной надеждой, что, столкнувшись с явлением, которое не умещается в ее сознании, Анфиса откажется от своей безумной затеи.

Однако моя надежда прожила секунд десять, никак не больше.

– А самое хреновое, – сказала Анфиса, выдержав паузу, – что эти долбофаки своими кустами весь обзор загородили. А нам нужно выяснить, что там внутри.

8

Мы решили влезть на какое‑нибудь достаточно большое дерево, растущее неподалеку на пригорочке, и оттуда провести рекогносцировку. «Что такое рекогносцировка?» – спросила Анфиса с вызовом. Пришлось объяснить.

Наметили один из самых высоких дубов почти на самом краю поляны. Укрываясь за малинником, подобрались к нему – и тут же столкнулись с проблемой. Назовем ее проблемой залезания на дуб.

Дерево было, что называется, в три обхвата, а нижняя ветка, за которую теоретически можно было уцепиться, находилась на уровне приблизительно в три человеческих роста. Нечего было и думать, чтобы взобраться по толстенному стволу, как по шесту. Я мог, конечно, подсадить Анфису, но очевидно было, что это совершенно бесполезно, так как и с этого уровня она все равно бы не смогла ни за что уцепиться. К тому же я плохо представлял себе, какими навыками лазания вообще обладает Анфиса и сможет ли она вскарабкаться на вершину, даже если каким‑нибудь чудом доберется до нижней ветки. Например, если бы я смог подбросить ее словно мяч или, скорее, специальный борцовский манекен. Но манекен весил, насколько я помнил, килограммов двадцать – двадцать пять, а в Анфисе было не меньше шестидесяти.

– Гораздо меньше! – возмутилась Анфиса.

– Это насколько же? – уточнил я.

– Во всяком случае, никак не больше пятидесяти семи.

– Да, это существенная разница, – вздохнул я.

– Ну, не всем же быть такими малофигурными, как твоя Надя, – огрызнулась девчонка.

Мы постояли еще с минуту, тупо уставившись на вертикальный широченный ствол.

– А ты не захватила, случайно, таких специальных железных когтей? – спросил я Анфису. – Забыл, как они называются.

– Это каких еще когтей?

– А таких, в которых электрики на столбы забираются.

– Кошки! – вспомнила Анфиса. – Кстати, – оживилась вдруг она, – ты же Кошкин, вот и лезь, тебе сам бог велел по деревьям лазать.

– Хорошо, – сказал я, совершенно не обидевшись, и хотел было напомнить, что у меня отбиты почки и, возможно, даже сломано ребро, не говоря уже о многочисленных мелких ушибах и раненой руке.

Но вдруг вспомнил, как Анфиса ночью смеялась надо мной и говорила, что, мол, героям бывает иногда трудно. Несмотря на то что это удивляет некоторых незрелых представителей мужского пола.

В общем, я подавил желание жаловаться. Это было нелегко, но очередная мелкая победа над собой воодушевила меня.

– Хорошо, – повторил я и снял с себя рюкзак. – Тогда сделаем так. Привяжи‑ка мне бинокль сзади, чтобы не болтался.

Анфиса перекинула ремень бинокля через мою шею и закрепила прибор сзади куском веревки, который обвела вокруг меня и связала спереди, чуть выше живота. Затянув узел, она хлопнула меня по груди своей ловкой ладошкой и посмотрела снизу вверх в глаза. Я испугался, что она снова вставит мне между ног свою коленку и начнет целоваться, но обошлось. Девчонка сжала в кулак руку и со словами: «Прости, Кошкин, я не хотела тебя обидеть!» – стукнула меня в грудь еще раз, уже кулаком.

– Ладно, – пробурчал я, вздохнул и почувствовал, что теперь я просто не могу не взлететь на верхушку гигантского дуба в ближайшие тридцать секунд. И как они умеют это делать? Женщины. Не в смысле взлетать, а в смысле заставлять, побуждать и все такое.

Я отошел от дуба шагов на двадцать пять, вспомнил службу в Вооруженных силах Российской Федерации, хорошенько разбежался и, уперев ногу в дерево, продолжил бег по вертикальной поверхности толстого ствола. Как кот, только на двух ногах. Я, конечно, был несколько тяжелее, чем во время прохождения курса молодого бойца, поэтому мой вертикальный бег завершился где‑то на высоте трех метров, что, признайтесь, не так уж и мало. Когда набранная мной инерция исчерпала себя, я намертво вцепился руками в складки коры и повис. До ветки оставалось еще около метра. Я понимал, что никакие усилия не помогут мне. Я просто не смогу преодолеть этот несчастный метр и через несколько секунд, обдирая руки и колени, рухну под ноги прекрасной Анфисы.

Как я завидовал в это мгновение пацанам из Тихой Москвы, которые карабкались по деревьям как обезьянки, с мая по ноябрь объедаясь шелковицей, черешней, абрикосами, яблоками и орехами!

Я уже готов был сдаться, как вдруг немного выше и правее своего правого колена увидел небольшое дупло и понял, что у меня есть шанс. Я мог вставить в дупло ногу и дотянуться до ветки. Оставалось решить вопрос, за что держаться руками и как подтянуть вверх все остальное, кроме правой ноги. А это без малого восемьдесят килограммов. Если не считать ногу.

И вот что я вам скажу. Никогда не следует недооценивать идеологической установки. Уже начиная соскальзывать, я почувствовал, как в голове молнией вспыхнула спасительная мысль: «Я не смогу справиться с таким гладким деревом! Но я попробую взобраться на эту шершавую СКАЛУ!» Стоило в голове сменить «дерево» на «скалу», как дело пошло на лад. Используя углубления и складки коры, я подтянулся на руках, вставил ногу в дупло – и через минуту уже сидел на толстенной ветке.

Анфиса подошла к дереву вплотную, задрала голову вверх и в восторге хлопнула двумя руками по шершавой коре.

– Ма‑ла‑дец! – прочел я по губам ее шепот.

Посидев немного на ветке, уняв дрожь в коленях и головокружение, я двинулся дальше и через две минуты сидел уже почти на самой верхушке.

Странно устроен человек. Всю жизнь я страдал от собственной трусости, но при этом никогда не боялся высоты. Повиснув на тонких ветвях в двадцати пяти метрах от земли, я почувствовал себя настолько комфортно, что готов был устроить себе здесь гнездо и провести в нем несколько суток, лишь бы не спускаться вниз и не пытаться вместе с Анфисой охотиться на убийцу‑полковника. Но надо было делать то, зачем я сюда вскарабкался. И я развязал узел на животе и достал из‑за спины бинокль.

Спустя пару мгновений меня постигло довольно глубокое разочарование. Как с такими умственными способностями, какими обладали я и Анфиса, мы могли рассчитывать выследить полковника, проникнуть в охраняемый объект, убить опытного вояку и уйти живыми домой?!

С верхушки ничего не было видно!

То есть было, но не намного больше, чем из малинника. Несмотря на высоту, на которой я раскачивался, и довольно высокий пригорок, на котором рос дуб, на таком расстоянии гигантская живая изгородь не давала заглянуть внутрь. И любой, кто учил в школе геометрию, мог легко просчитать это, никуда не уходя с солнечной полянки, лежавшей далеко внизу. Вот все, что мне удалось разглядеть: какое‑то очень высокое и узкое деревянное сооружение, стоявшее прямо посередине непонятного объекта, противоположная стена живой изгороди, и в разрыве веток гигантского тиса и боярышника – тесовая крыша какого‑то здания у противоположной стены.

С территории объекта доносился лай собак, громкие мужские голоса и стук то ли молотков, то ли топоров. Но что делали эти люди, я видеть не мог.

Правильнее было слезть, обойти объект с другой стороны, там, где располагались въездные ворота, и взбираться на высоту напротив ворот, которые были значительно ниже гигантских кустов, а значит, давали возможность разглядеть, что творится внутри. Но раз уж я потратил столько усилий, надо было хоть как‑то осмотреться.

Поверх забора в ветвях живой изгороди поблескивали кольца колючей проволоки. Объект имел прямоугольную, близкую к квадратной, форму со сторонами не длиннее ста пятидесяти метров. Высокое узкое сооружение посередине почему‑то показалось мне строящейся церковью. Видна была какая‑то площадочка, похожая на каркас будущего шатрового купола, а над ней возвышался двухметровый деревянный крест.

«Зачем им здесь церковь?» – подумал я. И в этот момент залаяли еще несколько собак, потом лай усилился и стал остервенелым, а еще через пару секунд раздался пронзительный женский крик.

Расстояние было большим, живая изгородь скрадывала звуки, и я не видел ни собак, ни женщину. Но сердце заледенело и упало вниз живота.

Женский крик повторился, но уже несколько глуше, как будто кричавшей пытались закрыть рот ладонью. Или тряпкой. Стук топоров по дереву прекратился. Собаки стали срываться на визг и рычание. И вдруг на непонятной деревянной площадке, которую я принял за купол строящейся церкви, из‑за темной линии тисовых верхушек возникла седая голова. Покачиваясь, как будто человек, которому она принадлежала, взбирался по высоким ступенькам невидимой лестницы, голова поднялась выше линии живой изгороди, за ней появились широкие плечи в пиджаке, потом руки, а потом человек оглянулся и посмотрел прямо на меня.

9

Спустился я даже быстрее, чем поднялся. Что лишний раз говорит о сравнительной силе психологических стимулов. В данном случае – страха и желания поразить женщину.

Забыв о боли в боку и руках, с шумом и треском я прокатился до нижней ветки, откуда, не раздумывая даже тысячной доли мгновения, прыгнул чуть не на голову испуганной Анфисы.

– Бежим! – крикнул я шепотом, схватив свой рюкзак.

– Что случилось?

– Бежим! Нас увидели!

– Кто? Кто нас увидел? Успокойся, ради бога!

– Не надо упоминать бога, я тебя прошу! Он! Седой человек в пиджаке. У них там какая‑то вышка. Он забрался и посмотрел прямо мне в глаза.

– Кошкин, остынь. На таком расстоянии он не смог бы разглядеть тебя. Ты же за ветками прятался, правильно?

– Правильно. Ну и что?

– Бинокля у него не было?

– Не было. Ну и что? Он видел меня. Я понял по его глазам. Бежим, говорю. Там обсудим.

– Где там?

– В лесу, Анфиса, в лесу!

Я отбежал шагов на тридцать, но Анфиса не тронулась с места. Даже более того, она села и прислонилась спиной к стволу дуба. Когда я оглянулся, она помахала мне рукой. Мол, пока, Кошкин! До свидания, спаситель девчонок! И я остановился. Это было ошибкой. Далеко не всегда страх бывает плохим подсказчиком.

10

Я подошел к Анфисе, но не сел, а остался стоять.

– Говоришь, тебя вычислил седой человек в пиджаке? Как он выглядел? Заметил шрам над левой бровью?

– Нет, не заметил. Хотя, может, шрам и был.

Я уже не так сучил ногами от страха, но все еще подмывало бежать от этого места подальше.

– Высокий? – спросила Анфиса.

– Как я мог это понять, если видел только верхнюю половину, пиджак и голову?

– Но здоровый?

– Здоровый, широкоплечий.

– Пиджак, говоришь? Хороший? Ты ведь рюкзачник, должен разбираться.

– Хороший пиджак, Анфиса, антикварный, в Секторе сейчас таких не шьют. Пойдем отсюда, я очень тебя прошу.

– Какого цвета пиджак?

– Темно‑синий. Анфиса…

– Ладно, пойдем, – сказала она, вставая. – Это был Бур. Полковник. При нем никому другому не разрешается надевать антикварные пиджаки.

– Что будем делать? – спросил я.

– Надо подумать, – ответила Анфиса с озабоченным и мрачным видом.

Но подумать мы не успели. В кустах подлеска, с той стороны, где предположительно располагались ворота в объект, раздался треск, словно по лесу катился тяжелый шар, и спустя несколько секунд из‑за деревьев выскочил громадный лохматый пес в серебристом ошейнике. Он не лаял, набегал на нас молча, но грозно, с нарастающим рычанием. Язык болтался сбоку, в открытой пасти видны были невероятных размеров клыки. Еще мгновение – и пес должен был совершить прыжок. И тут я сделал нечто из ряда вон выходящее. Ничем не объяснимый шаг. Я прыгнул раньше овчарки.

Прежде чем я понял, что делаю, я уже стоял перед Анфисой, заслоняя ее от собаки своим телом и занося над головой мой двенадцатикратный бинокль, как последний аргумент. Не помню, рычал ли я. Но волосы точно стояли дыбом. А мои губы растягивал оскал хищника, готового биться не на жизнь, а на смерть.

Овчарка уже оттолкнулась и оторвала от земли передние лапы, а я уже, как в замедленном кино, стал опускать ей на голову тяжелый оптический прибор, когда откуда‑то сзади появилась рука с баллончиком, далеко вперед вылетело продолговатое облако яда, – и громадный пес споткнулся в прыжке, упал у моих ног, взвизгнул и стал, извиваясь, тереться мордой об усыпанную хвоей землю.

Немного газа досталось и мне. В голове вспыхнуло, горло сжало спазмом, ноги подкосились. Анфиса схватила меня сзади за руку и рванула за собой не по‑детски, чуть не вывихнув ушибленное плечо.

– Дыши! – крикнула она, оттаскивая меня в сторону. – Стой на ногах! Не падай. За мной!

Слезы застилали мои глаза. Спотыкаясь, я сделал несколько шагов, как вдруг раздался тяжелый сокрушительный топот лошадиных копыт, отдававшийся болезненными вспышками внутри моей головы. В следующую секунду я услышал крик Анфисы, затем на меня упала капроновая сеть, меня прокатили по земле, рывком подняли и перебросили через седло, как призового барана.

11

К тому времени как лошадь, на которой меня везли, вошла в ворота инкубатора (теперь я уже не думал о нем как об абстрактном «объекте»), я немного отдышался. Слезы на глазах еще не высохли, утереть их тоже не было возможности, однако вспышки в голове прекратились, и кое‑что мне удалось разглядеть.

Я висел вниз головой. Обзор частично закрывался черным брюхом жеребца, а слева вверху – еще более черным конским членом. «Значит, жеребец вороной», – подумал я. То с одной, то с другой стороны в поле зрения вдвигались лошадиные ноги. Вот в таком обрамлении передо мной в перевернутом виде покачивался, так сказать, интерьер инкубатора. Сразу после ворот мимо проплыло какое‑то вытянутое вдоль ограды длинное бревенчатое строение, рядом с которым стояла телега, накрытая брезентом. Потом мы прошли совсем рядом с колодцем. Судя по расстоянию до изгороди, он располагался недалеко от центра двора.

Со стороны моего затылка слышны были негромкие насмешливые голоса нескольких мужчин и глухой топот копыт по утоптанной земле. Сколько было лошадей, кроме того жеребца, с которого свешивался я, определить было сложно. Может быть, одна, а может быть, и три. Однако меня не столько заботило количество лошадей, сколько то, болтается ли поперек одной из них Анфиса, или ей все же удалось убежать. Оглянуться было невозможно. Я попробовал напрячь шею и задрать голову вверх, чтобы посмотреть себе за спину, но ничего не вышло. Даже когда я проделал это упражнение в сочетании с максимальным подкатыванием глаз под лоб, удалось разглядеть только ноги того, кто вел моего жеребца. На нем были камуфляжные штаны, заправленные в раздолбанные коричневые туристические ботинки, на протектор одного из которых налипло конское дерьмо с впечатанными в него рыжими хвоинками.

Совершенно неожиданно справа по ходу лошади, прямо перед глазами (а не со стороны затылка) по направлению от жеребячьего члена к его поблескивающим передним ногам пробежал босой ребенок лет семи, в холщовых штанах и рубахе навыпуск.

– Шустрый микрочип! – сказал один из мужских голосов, и остальные засмеялись.

Последнее, что я увидел, прежде чем меня сняли с лошади, был большой каменный дом с палисадником, обнесенный красивым чугунным забором. Мне даже показалось, что рядом с домом блеснула голубая поверхность бассейна. Потом быстро мелькнули, переворачиваясь перед глазами, дощатый настил, потный бок жеребца, кусок голубого неба, камуфляжка; за меня схватились две пары рук, раздалось кряхтенье и голос: «Тяжелый, долбофак!» – и через несколько секунд я оказался на дощатом полу какого‑то полутемного и довольно прохладного помещения.

12

Двое здоровых мужиков в камуфляжке вытащили меня из сетки и, ни слова не говоря, вышли, заперев за собой тяжелую деревянную дверь с двумя поперечными металлическими полосами – вверху и внизу. Металл отблескивал новизной, нигде на полосках не видно было ни пятнышка ржавчины. Такими же новыми были деревянные стены комнаты. Пахло то ли сосной, то ли елью, в общем, смолой.

В комнате была большая двуспальная кровать с чистым голым матрасом. У стены стояли квадратный деревянный стол с толстыми ножками и толстой столешницей, два стула и неподалеку – вместительный зеленый таз, над которым висел алюминиевый рукомойник. Над столом, слева от рукомойника, к стене крепились две длинные деревянные полки, на которых не было ничего. Напротив входной двери в стене светилось крошечное окошко, но располагалось оно, как в тюрьме, под потолком и было заделано прочной железной решеткой.

В дальнем углу я заметил дверь высотой ниже среднего человеческого роста, обитую по периметру поролоном. Я подошел к этой двери и открыл ее. За ней оказалось крошечное и абсолютно пустое помещение без окон и без полок, но с двумя одежными крючками на стене. Кладовка? Шкаф? Душевая? Предназначение комнатки было непонятно.

Я вернулся в большую комнату и попробовал выглянуть на улицу, но нигде не было щелей и отверстий. Тогда я приложил ухо к смолистой двери и услышал возобновившийся стук топора, детский смех и фырканье лошадей.

«Куда я попал? – думал я. – И что ОНИ собираются со мной сделать?» Помещение было и похоже, и не похоже на тюремную камеру. И зачем в нем просторная двуспальная кровать?

Если это инкубатор, то помещение вполне может оказаться ячейкой инкубатора. И если это так, то кто здесь я? Яйцо, цыпленок или бройлер?

Так я размышлял час. А может быть, десять минут. Часы у меня отобрали вместе с рюкзаком, а в тех обстоятельствах, в которых я оказался, время могло замедляться и ускоряться, как ему угодно.

Вдруг за входной дверью раздались приближающиеся голоса, затем тяжелые шаги по ступеням деревянной лестницы, лязгнул засов, и в комнату, пригнувшись, вошел человек громадного роста в синем костюме с иголочки. Я вскочил на кровати, а он закрыл за собой дверь и, нависая надо мной, стал внимательно рассматривать меня, словно я был интересным экземпляром бабочки или каким‑нибудь редким зверьком. У человека были короткие седые волосы, шрам над бровью и стальные глаза. Это его я видел на площадке.