Текст книги " А.Н.О.М.А.Л.И.Я. Дилогия"

Автор книги: Андрей Лестер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

Чагину стало стыдно. Он вспомнил, как дети у него во дворе кричали полковнику, хлопнувшему входной дверью: «Дерганый! Дерганый!»

Он отбросил челку, с приятным звуком застегнул стальную молнию куртки и решил ждать Наташу, как и договаривались, у казино «Инвалид», через час, а до встречи с ней не предпринимать ничего.

Толстого человечка больше видно не было. Могло и показаться, подумал Никита. Нервы‑то на пределе.

Давно он не чувствовал себя так плохо, тревожно, несобранно. Может быть, в Секторе и воздух какой‑то отравленный? А что? Все может быть.

Казино «Инвалид» находилось недалеко от Белого дома, и Наташа пришла пешком.

Чагин к этому времени в основном взял себя в руки, а увидев в толпе светлое каре Наташи, почувствовал, как к нему окончательно возвращается спокойная уверенность в себе. «Удивительно, – подумал он, – как некоторые женщины умеют внушать уверенность в своих силах». В толпе балахонистых женщин, мужчин с пластмассовыми серьгами в ушах и сумасшедших, говорящих по воображаемым мобильникам, Наташа показалась ему давным‑давно знакомой, почти родной. Она вполне могла быть его однокурсницей, соседкой по подъезду в их доме в Лианозово, одной из девочек четырнадцатого отряда лагеря Артек, в то лето, когда он впервые влюбился, ну, или посчитал что влюбился.

Конечно, она высказывает абсурдные предположения и дикие мысли. Но кто из дерганых не высказывает их?

Чагин чувствовал, что с тех пор, как оказался в Секторе, никому не мог доверять так, как этой красивой молодой женщине, просто и по‑человечески одетой, без лишней косметики, с уверенной спортивной походкой. Ему нравилось, что свои абсурдные воззрения она излагает прямо, без обиняков, не пытается льстить и заискивать. Она умеет слушать, не задает лишних вопросов и сохраняет достоинство в присутствии начальства. В конце концов, именно Наташа помогла ему с пропуском, и он смог позвонить Лебедеву. При воспоминании об этом звонке снова со дна души начал вздыматься мутный и горький осадок, но Чагин отбросил мысли о Лебедеве.

Наташа подошла и внимательно, без особого кокетства, посмотрела на него туманно‑голубыми глазами.

– Ну что, где побывали? – спросила она. – Что нового для себя открыли?

– Да так, – сказал Чагин. – Прошелся без всякой цели, просто пытался вникнуть, почувствовать жизнь ваших улиц. Когда я был журналистом, часто делал так, выезжая в незнакомые места.

– Ну, вот вам инструмент познания! – сказала Наташа, протягивая ему фотоаппарат «Зенит» в потертом кожаном футляре. – Пользоваться умеете?

Чагин чуть было не спросил: «А это еще зачем?», но, к счастью, успел вспомнить, что он сам попросил Наташу захватить фотоаппарат.

– Конечно.

– А зачем он вам?

– Знаете… Не думаю, что я выдержу длительную экскурсию по местным достопримечательностям. Лучше заснять самое интересное, а потом внимательно рассмотреть в спокойной домашней обстановке.

Чагин, конечно, доверял Наташе, но и не был законченным глупцом.

– У меня в доме есть увеличитель, ванночки и все такое? – спросил он.

– Конечно, в цокольном этаже у вас оборудована прекрасная фотолаборатория.

– Отлично.

– Тогда в чип‑шоп? – сказала Наташа приподнятым тоном.

– Конечно, – сказал Чагин.

Но едва они отошли от казино метров двадцать, как он осторожно, но настойчиво спросил:

– Наташа, а мы не могли бы внести корректировку в наш экскурсионный план?

– Какую, если не секрет?

– Через два дня ко мне должны приехать жена и ребенок. Ребенок у меня тихий. Конечно, меня волнует, как он будет жить здесь. Я хочу увидеть, как в Секторе живут тихие. У вас есть семьи с тихими детьми?

– А вы не торопитесь вызывать сюда семью! – сказала неожиданно Наташа. – Я знаю, Елена Сергеевна и полковник хотят, чтобы вы привезли их поскорее. Это понятно, им так спокойнее, это гарантия, что вы никуда не денетесь. Но мало ли, что они хотят? Не думаю, что будет большим нарушением договоренностей недельку пожить у нас холостяком. А?

Наташа улыбнулась ему искрящейся улыбкой и легонько толкнула в плечо.

– Вы еще многого не видели. Куда торопиться?

– Может, вы и правы, – сказал Чагин. – Но всё же. Живут у вас здесь тихие?

– Наверное, да, – ответила Наташа как бы между прочим. – Должно быть несколько человек. Завтра могу дать вам полную информацию. Только просьба. Никому не слова.

– Получается, вы не знаете точно, есть они у вас или нет? А Елена Сергеевна говорила, что в «Прыгающем человеке» даже о Тихом мире сведений больше, чем у самих тихих. Нет цензуры и ограничений на доступ к информации.

– Ну да. Только я не помню все наизусть. Завтра мы с вами заберемся в каталоги и все выясним.

«Завтра!» – подумал Чагин с досадой, но давить не стал.

Чип‑шоп не впечатлил Чагина. Как и следовало из названия, это был некий аналог секс‑шопа, только вместо имитации половых органов продавались имитации гаджетов. Чагин для виду сделал несколько снимков и даже поговорил с продавцом по поводу пластиковой имитации пальмы хамедореи, стоявшей у входа.

К семи часам подошли к обещанному бару знаменитой в допереворотном мире эстрадной певицы Галы Пугалашко.

Над баром в тени первых сумерек горела вывеска «Пугалашко & Co(ck)». У входа шумела плотная толпа. Наташа над головами подняла какую‑то красную книжечку и широкий афродерганый в розовом пиджаке и серой рубашке помог им протиснуться внутрь.

Внутри было темно и, в общем‑то, всё как и в допереворотных клубах. Столики, никелированные трубы, освещенный подиум.

Принесли неплохую еду. Чагин отказался от коньяка и коктейлей и заказал бутылку простого вина с калужских виноградников. Удивительно, это было то самое вино, которым Вика несколько дней назад угощала полковника.

На подиуме какое‑то время крутилась стриптизерша с отсутствующими бедрами и огромной синтетической грудью, потом появился фокусник, достававший из шляпы мячики в виде желтых смайликов, за фокусником последовало еще несколько скучных номеров.

– Что мы здесь делаем? – спросил Чагин.

– Подождите немного, – сказала Наташа. – Сейчас начнется. Обещали сюрприз.

Вскоре на подиум вышел скользкий ведущий с неправильным прикусом и кокетливой манерой поправлять рукой волосы.

– По‑моему, господа, самые дорогие гости уже собрались. Настроение на хаях. Как говорится, СТАРТ‑АП!

В зале зааплодировали.

– Вынужден вас огорчить. Сегодня мне не удастся провести вечер. Мое место займет… – Он оглядел зал и поправил волосы. – Мое место займет… Актриса, соединившая в себе культуру Франции, России и Украины. Эдит Пиаф, Верка Сердючка и Надежда Бабкина в одном лице. ГА‑А‑АЛА…

– Пугалашко! – заорал зал. – Пугалашко!

– Ну что ж. – Довольный созданной интригой, ведущий поправил волосы кокетливой ручкой. – И на этот раз вы оказались самой проницательной публикой России. Встречайте! Сама! Пре‑е‑емиум… Донна!

Под дикий рев публики на подиум выскочила премиум‑донна Гала Пугалашко, законодатель эстрадной моды СССР и цифровой допереворотной России. За те шесть лет, что Чагин не видел ее, Гала почти не изменилась, только походка стала совсем деревянной и увеличилась по моде грудь.

А так – на ней был все тот же коротенький балахончик на цилиндрическом старушечьем теле и те же ямочки на толстых коленях.

Без всякого предисловия Гала запела о любви. Некоторые пары за столиками обнялись, в глазах одиноких балахонистых женщин блеснули слезы. Но вдруг Чагин вздрогнул. В зале раздался звонок мобильного телефона. Не обращая на него никакого внимания, Гала продолжала обнимать микрофон и лирически мерить подиум шагами усталого солдата. Через несколько секунд зазвучала еще трель, потом еще одна, мелодии телефонных вызовов заполнили зал.

– Что это? – спросил Чагин.

– Это люди приносят с собой маленькие кассетные магнитофончики, на которых записаны рингтоны, и включают, когда начинается выступление.

– Но зачем?

– Так принято, – сказала Наташа мечтательно. – Дань воспоминаниям. Помните, сидишь, бывало, в Большом театре и вдруг посреди представления – звонок мобильника.

Чагину показалось, что он кое‑что понял.

– Фрагментарность? – спросил он. – Прыжки? Это вы придумали звонками разбивать выступление на кусочки? В «Прыгающем человеке»?

– К сожалению, нет, это родилось стихийно. В народе еще не окончательно выбиты творческие силы. Зато мы, – Наташа наклонилась к уху Чагина, – мы придумали в ангелианских церквях прерывать службу рекламой чип‑шопов и концертов Ленки‑инетчицы. Получили за это большую премию.

– Надо сходить, – сказал Чагин с сарказмом. – На службу.

Гала закончила пение, расставила ноги и взяла микрофон обеими руками.

– А теперь, – романтически прохрипела она в микрофон, – обещанный сюрприз. Новая волна, наша смена… Наша мегазвезда, наша мегавспышка! Она заста‑авила‑таки нас поволноваться. Исче‑езла надолго, нигде не появлялась. Уж не подцепила ли случа́ем какой‑нибудь вирус от заезжих кретинов? Или с тульским кофе? Или по сетям электрическим?

В зале дружно захохотали. Раздались аплодисменты. Похоже, все знали, о ком идет речь.

– Доколе, Катерина, ты будешь испытывать наше терпение? – крикнула Гала в сторону кулис. – Давайте хором. До‑ко‑ле! До‑ко‑ле!

Это отдаленно напоминало вызов Снегурочки на детском утреннике.

На сцену выкатилась инвалидная коляска, в которой сидел молодой, коротко стриженный, мужчина с глубокими синяками под глазами. Красная рубашка была расстегнута на три пуговицы, пожалуй, для того, чтобы всем, даже с самых дальних столиков, хорошо были видны белые бинты, опоясывающие его грудь. Ширинка черных кожаных штанов была, как и полагается, расстегнута и наружу торчал уголок красной рубашки длиною сантиметров в пятнадцать.

– Вот она, вспышка сверхновой!

Зал на несколько мгновений замер, потом очнулся, завизжал, засвистел и затопал.

– Это она! – кричали самые догадливые. – Мегавспышка! Инджойте!

– Что происходит? – спросил Чагин, наклонившись к Наташе.

– Видели плакаты Катьки‑мегавспышки?

– Ну, видел, – ответил Чагин, вспоминая поп‑звезду с узкими мальчишескими бедрами и голой грудью пятого размера.

– Ну вот, – вздохнула Наташа, – вот она операцию сделала.

Гала Пугалашко подбежала к инвалидному креслу и, наклонившись, игривой старческой ручкой подбросила вверх торчавший из ширинки красный рубашечный лоскут.

– Надеюсь, твое новое приобретение не меньше! – крикнула она в микрофон, подмигнула залу, и зал бешено зааплодировал.

– Она, что, поменяла пол? – спросил Никита, чувствуя, как волна тошноты поднимается к горлу.

– Ну да, – ответила Наташа. – Держали в секрете. Хотели фурор произвести.

– Что‑то мне не очень хорошо, я выйду на пару минут, подышу свежим воздухом.

– Ладно, только от клуба далеко не отходи. Я за тебя отвечаю. – Наташа взяла его за руку и с тревогой посмотрела ему в глаза.

Когда Чагин пробирался между столиками к выходу, в спину ему неслось со сцены:

– Господа, фанеру! ВКонтакт!

– Есть ВКонтакт! – крикнул кокетливый ведущий, и изо всех колонок загремело: «Мяу‑ши! Мяу‑ши! Тебе мои мя‑ки‑ши!»

«Хорошо, что телефоны бесплатные. Хорошо, что телефоны бесплатные», – как заговор, как защитную мантру, повторял про себя Чагин, пробираясь через толпу у входа в клуб.

«Хорошо, что телефоны бесплатные, – повторял он, думая при этом, что зря он так погорячился насчет Лебедева. – Ну, захотел человек семейного счастья, ну испугался. Что за ерунда!»

На улице уже было темно. Вход в клуб сиял, золотая молодежь светила фонариками, и от этого темнота вокруг казалась совсем кромешной, как на околице села летней безлунной ночью.

Уже забыв, что он обещал себе никогда больше не связываться с Лебедевым, Никита вошел в ближайшую телефонную будку. Посмотрел на свои командирские часы с фосфоресцирующим циферблатом. Лебедев просил звонить часа через два. Прошло не меньше четырех. Можно сказать, выдержал характер. Вперед. Чагин снял трубку и стал набирать номер.

Справа за стеклом переливались огни клуба, слева было черно и будто бы двигались какие‑то тени.

Чагин набрал первые две цифры, когда слева, в темноте, раздался звук тяжелого удара, крик, стон и звон стекла.

Чагин выскочил и в углу, образованном стеной дома и телефонной будкой, увидел неловко сложившееся тело человека, над которым другой человек, как бы в раздумье, заносил «розочку» разбитой бутылки. Никита схватил занесенную руку и рывком повернул нападающего к себе. Это оказался Лева. Теоретик. Присмотревшись, он узнал в лежавшем без чувств маленького толстяка, следившего сегодня за ним.

– Что происходит? – зверским шепотом спросил он Теоретика, не выпуская его тонкого запястья.

– Я сделал это! – таким же шепотом воскликнул Лева и забился в истерическом смехе. – Я сделал это, паника в блогосфере!

С большим трудом Чагин разжал пальцы Левы и заставил его бросить разбитую бутылку.

– Он видел вас?

– Нет, я подкрался как ниндзя! – восторженно зашептал Теоретик.

– Тогда уходим!

Никита потащил Теоретика за угол, в ближайший переулок. Навстречу прошла пара обнявшихся нищих, или сумасшедших, разбираться было некогда, потом какой‑то модный парень с фонариком, но никто из них не остановился у лежавшего на асфальте человека. Может, и не заметили. Чагин не оглядывался. Они повернули, добрались до следующего поворота и снова повернули. Дергая конечностями и спотыкаясь, Теоретик страшным шепотом выкрикивал в темноту и хохотал над своими же словами:

– Пустая бутылка бьёт сильнее полной! Это как теория и практика!.. Долг платежом красен!.. Я сделал это!.. Паника в блогосфере! Я хотел хоть что‑нибудь сделать для вас…

За вторым поворотом, в абсолютной темноте, Чагин взял Теоретика за шиворот, встряхнул и легонько стукнул спиной о кирпичную стену.

– Что случилось? Быстро! Ну?

– Он следил за вами. Вы не знаете их! Они обучены. Это Мураховский. Это он увез моего сына!.. Он прислушивался и по оборотам диска записывал номер, по которому вы звонили. Не знаю, куда вы звонили, но уверен, что это важный, необычный звонок. Они нам помогут?

– Кто «они»?

– Те люди, которым вы звонили?

– Не понимаю, о чем вы.

– Вы должны мне верить.

– Это с какой стати?

– Помните тот вечер, осенью 2066 года? Подъезд, два человека с обрезками труб. Они не должны были вас убить, так, повредить немного мозги, ребра поломать, на большее у них полномочий не было… Но все пошло не так. Им не повезло. Да и вам не повезло. Заказчика так и не нашли. Моя фамилия Беримбаум. Это что‑нибудь говорит вам?

Чагин напряг память. Что‑то мелькало на периферии, но ничего конкретного вспомнить не мог.

– Нет, не говорит.

– Так и должно быть, паника в блогосфере! Заказчик‑то я! Только меня никто не знал. Серый кардинал. Непубличная фигура. Делишки, то да сё, а вы полезли…

Чагин отпустил воротник Теоретика и весь сразу обмяк. С тех пор прошли годы. Когда‑то он давал себе слово найти и растерзать человека, из‑за которого он стал убийцей, а теперь не знал, что делать.

– Я, когда вас здесь увидел, – продолжал Лева, захлебываясь, – подумал, это как‑то выяснилось, то, что нас связывает, и все специально организовано. Но потом понял, что это не так. То есть, хуже того. Это именно так! Специально! Организовано специально. Только не ими, а Тем, кто сделал это всё с нами пять лет назад. Наблюдателем! И Ему даже выяснять ничего не потребовалось. Он с самого начала все о нас с вами знал. Еще до того, как вы стали писать, а я задумал послать людишек.

– Стоп! Нам нельзя тут стоять, – сказал Чагин. – Сейчас меня начнет искать Наташа. Поднимет шум. У вас есть такая красная книжечка? Вы можете войти в клуб?

– Да, вот она. Только Наташа ничего не должна знать. Ничего!

В клуб они вошли по отдельности. Теоретик сел у барной стойки, а Чагин вернулся за свой столик. С большим трудом высидев рядом с Наташей минут десять, он извинился и сказал, что ему нужно в туалет.

– Смотри, там тебя могут отловить наши зажигухи! – засмеявшись, предупредила Наташа.

«Типа как сыкухи, которые зажигают», – подумал Чагин уходя.

В туалете Никита узнал следующее.

Приблизительно месяц с небольшим до этого дня в один из северных портов пришел большой парусник из Америки. Первый в постцифровую эпоху. Вся команда, как и следовало ожидать, была из тихих. Но было и двое дерганых. Один из них, до того как попал на корабль, работал в какой‑то исследовательской организации. В порту на Белом море он сошел на берег, добрался до Сектора, нашел полковника Бура и рассказал о детях‑Омега. Это дети, которые могут включать мобильники, компьютеры и все цифровые устройства. Они также умеют запускать двигатели внутреннего сгорания и производить выстрелы из артиллерийских орудий. Все эти дети находятся под полным контролем тихих. В Америке дерганые не живут компактно. Ничего подобного Сектору у них не существует. Но этот моряк верил, что где‑то должен быть Город будущего, посетил Рио, Амстердам и Лондон и, наконец, нашел в Москве.

У всех детей‑Омега, насколько было известно этому американскому дерганому, есть три общих черты. Первая – все они родились до Переворота. Вторая – родители этих детей, и мать и отец, не подверглись во время Переворота изменениям, то есть, тихий ребенок в дерганой семье. Третья – все, что они делают, они делают исключительно по своей воле, их дар теряет силу под давлением любого рода.

Получив эту информацию, стали проверять семьи на наличие тихих детей. В Секторе быстро нашлась такая семья: главный теоретик Лева Беримбаум, его молодая жена и сын‑шестилетка.

– Но у них ничего не получилось с моим мальчиком. – Теоретик заплакал. – Наверное, не все тихие дети в дерганых семьях такие особенные. И они забрали его. Увезли. Я не знаю, куда. Мураховский увез, вон тот. – Лева показал в ту сторону, где, по его мнению, должен был лежать агент, и повторил рукой движение человека, наносящего удар бутылкой по голове.

– Мне сказали, – продолжал он, – чтобы я оставался на месте, работал, как и раньше, и держал рот на замке. И если они узнают, что я кому‑нибудь рассказал о детях‑Омега и о моем сыне, они убьют Мишу. Его зовут Миша, моего сына.

В этот момент Теоретик окончательно сломался. Он сел на корточки, запустил пальцы в волосы и завыл.

– Я многое за этот месяц передумал, – сквозь рыдания выдавил он. – И ваш случай тоже вспоминал. И не раз. Я вроде забыл о вас, пять лет не вспоминал, а тут вспомнил. И тут зачем‑то появились вы. Я не мог понять…. Никто не знал, что я связан с вами, что я сделал это с вами. Если бы они знали, не допустили бы нашей встречи. Мозгов бы хватило. Бур даже Достоевского читает. Достоевского!..

– Тише… – Чагин сел рядом с Теоретиком на корточки и обнял его. – Тише…

Анжела

Я примеряла новое, не совсем законченное, платье. В конце апреля в музыкальном училище будет весенний бал, и дядя Игорь пообещал, что я пойду.

Я стояла перед зеркалом и булавками отмечала на ткани места, когда в дверях появилась Регина и сказала:

– Далай‑лама, пойдем, батюшка зовет.

Они с Борисом называли меня «Далай‑ламой в изгнании», хотя и не знали обо мне ничего такого особенного. Просто дядя Игорь нагнал на них страху и напустил, как говорится, туману.

Когда Борис начинал меня этим Далай‑ламой дразнить, я поддевала его тем, что его тоже смешно называют. Отец Борис! Что это такое? Вы же не наш отец. А он говорил, ну, называешь же ты Адамова дядей Игорем? А он не твой дядя.

– Ладно, – сказала я Регине и так и пошла, с булавками.

Борис выглядел необычно. Он был немного встревожен, и у него почему‑то было виноватое лицо.

– Понимаете, – начал он, когда мы сели. – Игорь сказал мне, что нужно быть очень осторожными, пока он не приедет. И взял с меня слово. А тут…

И он рассказал нам, что садовник Чагин, который отправился в какую‑то странную командировку в Сектор, просил забрать к себе его жену и сына, а он отказал. Но сердце у него не на месте, возможно и вправду семья садовника в опасности, и он думает, что надо хотя бы поехать и поговорить с ними. Как мы считаем?

Мы считали, что нужно ехать, мы будем в его отсутствие вести себя хорошо, и Борис пошел седлать рыжую кобылу. А я подумала, что это тот случай, когда нужно связаться с дядей Игорем.

Мы все знали, что в церкви есть телефон с проводами, но никто не знал о моих мобильниках.

Когда Борис уехал, я заперлась и дала сигнал дяде Игорю, что связь установлена. Но он не отвечал. Я повторила сигнал несколько раз. Ответа не было. Мне абсолютно не нужны вышки и покрытие, и я могу дозвониться даже на телефон с севшим аккумулятором, поэтому я тоже стала беспокоиться.

Скоро Борис вернулся.

– Черт знает что, – сказал он, слезая с лошади, и мы с Региной переглянулись. – Вика (это жена Никиты) забрала сына и уехала в Сектор. Самовольно, не предупредив никого.

– Это точно? – спросила Регина. – А вдруг ей просто стало плохо дома одной, и она отправилась к подруге или к родителям?

– Точно, – сказал Борис. – Родителей у нее нет, подруг, кажется, тоже. Их сосед Витя сам довез их до пограничного поста. Он сказал, что Вика торопилась, хотела попасть в Сектор до темноты, потому что там не освещаются улицы.

«Какая дура!» – подумала я.

– А Леша всю дорогу плакал, – сказал Борис и сел на колоду для рубки дров.

Солнце заходило, и верхняя половина лица Бориса была освещена, а весь остальной священник уже был в тени от конюшни. У него было лицо человека, который не знал, что делать.

Дядя Игорь по‑прежнему не отвечал.

Тогда мне в голову пришла одна мысль.

Часть четвертая

Война

Рыкова

Вика вызвала у Елены Сергеевны чувство презрительной ярости. Еще по старым московским офисам она знала эту породу людей. Дикие мечты, необоснованные претензии, бешеные приливы энергии, чередуемые апатией, патологическое стремление переделать все на свой лад в сочетании с абсолютной неспособностью предвидеть последствия своих поступков, – все это делало таких людей ни на что не годными работниками и утомительными (и даже опасными) спутниками и партнерами.

Поначалу Вика тихо и довольно жалобно выла, потом стала огрызаться и даже пинать в ярости ножку стола.

– Куда он мог пойти? У вас здесь есть знакомые? Какие‑нибудь родственники, о которых он мог слышать дома? – спрашивала Елена Сергеевна, нервно шагая по блестящим черным плиткам.

– Нет! Я же сказала! – крикнула Вика так оглушительно, что Елене Сергеевне показалось, будто «Акт прокурорской проверки» (в черной рамочке под стеклом) качнулся на стене.

– А ты, дорогая, не кричи. Это, между прочим, твой ребенок. И только мы можем помочь тебе вернуть его. Иди‑ка сюда.

Вика упиралась, но Елена Сергеевна подняла ее и вывела на балкон.

– Смотри! – сказала она.

Под ногами, сквозь стеклянный пол, видны были отблески фонарей на черной поверхности пруда. Кое‑где по гравийным дорожкам с хрустом прохаживались охранники в костюмах, сопровождаемые загорающимися при их приближении лампочками, выхватывающими на несколько мгновений из темноты кусок дорожки и ветки кустов. Все выглядело довольно мирно. Зато вдали, за едва угадывающейся черной полосой высокого забора, стояла густая и холодная, едва разбавленная редкими огоньками, ночная тьма городских трущоб.

– Чувствуешь запах опасности? – спросила Елена Сергеевна Вику и ткнула в темноту указательным пальцем с большим рубином. – Вон там, за забором, твой сын. Один. Ночью. В чужом городе, в чужой, я бы сказала, стране. Думай! Что он любит? Чего боится? Что ему интересно? Где его искать?

– Я не знаю, – снова заплакала Вика. – Да, я плохая мать. Я не знаю, что он любит. Я вообще не понимаю его. И что, – вскинула она голову с неожиданной агрессией, – и что, в этом тоже я виновата?

– Ладно, Сервер, – сказала Елена Сергеевна громоздкому мужчине в серых брюках и розовой рубашке с подвернутыми на толстых руках рукавами, – отведи ее в тот дом. Пусть Неля даст ей что‑нибудь выпить. Проследи, чтобы она успокоилась и никуда не выходила. И отправь кого‑нибудь в бар Пугалашко за журналистом. Нет, стой, это потеря времени. Не надо. Я сама туда позвоню.

Когда патрульные привезли жену Чагина, у которой в Секторе из‑под носа исчез мальчишка, Елена Сергеевна первым делом связалась с Буром и потребовала, чтобы он отозвал всех, кто прочесывал город в поисках его бывшего дружка, и немедленно бросил их на поиски Ребенка. Не исключено, что этот мальчик – ее единственный и последний шанс стать властительницей не какого‑то жалкого и до безумия перенаселенного городишки размером с Мытищи, а огромной, вероятно, очень богатой и таящей бесконечные тайны и неизведанные возможности, страны. А там недалеко и до Всемирной республики, если, конечно, правда, что в других землях нет ничего похожего на Сектор, и если удастся не выпустить из‑под контроля Бура, который последнее время стал забирать слишком много власти в свои руки.

Чтобы найти мальчишку, пока с ним не случилось какой‑нибудь беды, нужен был кто‑то, кто хорошо знает его. Поэтому лучшую поисковую группу должен вести журналист.

Елена Сергеевна набрала номер бара Пугалашко и приказала позвать Чагина.

– Он в туалете, – испуганно ответил спустя минуту бармен.

– Мне по херу, – сказала Елена Сергеевна. – Если через десять секунд он не подойдет, я выдерну ноги тебе и твоей премиум‑донне вместе с тобой. А пока давай сюда Наташу.

Вика и Леша

По дороге Леша старался быть мужественным и не плакать, но пару раз все же не удержался и всхлипнул. Сосед Витя, сильный мужчина с круглой стриженой головой, одетый в пахнущую свежестью белую рубашку, посадил его рядом с собой на облучок и позволил править лошадьми.

– Держи вожжи крепко и ничего не бойся, – сказал он, погладив Лешу по спине тяжелой горячей ладонью. – Скоро увидишь папу, а там, глядишь, и назад домой.

Когда подъехали к эстакаде, нависающей над Главной просекой, Вика попросила остановить повозку и слезла.

– Дальше мы сами, пешком.

– Моих лошадок стесняешься? – теплым рокочущим басом спросил Витя. – Ну, как знаешь.

– Давай, мужичок, держись, – сказал он Леше, присев перед ним на корточки. – Ну вот, опять глаза на мокром месте! Давай обнимемся.

Когда он обнял мальчика, Леша не выдержал и заплакал в голос.

– Ну что тут поделаешь, – сказал Витя. – Поплакать, конечно, тоже иногда стоит. Это ничего. Держи свой рюкзак. Папке привет!

– Хорошо, – сказал Леша, всхлипывая. – Передам.

Вика перекинула через плечо кожаную дамскую сумочку. Она не взяла с собой никаких вещей. Виталий говорил, что у Никиты будет потрясающая зарплата, ему выплатят аванс, и Вика сможет все купить в Секторе.

Леша с неохотой дал матери руку, и они стали подниматься по эстакаде. Одна из лошадей всхрапнула и стала нервно переступать копытами. Витя взял ее под уздцы и, придерживая, довольно долго смотрел вслед удаляющимся женщине и мальчику. Круглое и обычно веселое лицо его стало серьезным.

С середины эстакады было видно далеко во все стороны. Сзади клонилось к закату красное солнце, и внизу, в кромешном лесу Главной просеки, начинали клубиться сумерки. Впереди виднелся мрачный серо‑коричневый город. В окнах отблескивали красные огни заходящего солнца, в двух‑трех местах на общем грязном фоне вспыхивали золотистые купола. Не считая трех мужчин в серо‑голубой форме (знакомой Леше по старым фильмам), которые прохаживались у полосатой будки с узкими окошками, вокруг было абсолютно безлюдно. Поднимался ветер. Из грязно‑коричневого города волнами катился непонятный слитный шум.

Все вместе казалось Леше красивым и неприятным одновременно. Ему было страшно, но он решил не поддаваться страху.

Люди в форме остановили их у шлагбаума и, пока Леша рассматривал наклеенные на стену будки объявления, о чем‑то говорили с Викой.

На одном из объявлений над номером телефона было написано: «Помни! Смерть родителей может сильно ударить по карману». Леша безуспешно пытался понять, что именно тут имелось в виду, и в то же время слышал краем уха, как мать быстро‑быстро говорит о чем‑то с охранниками, один из которых, вероятно, услышав слова «полковник» и «на особом счету», бегом забежал внутрь, потом выбежал, вытянулся по стойке смирно и приложил сложенную лодочкой руку к левой стороне головы.

Охранники зачем‑то подняли шлагбаум, хотя Леша с матерью и так могли спокойно пройти, и посмотрели вслед Вике с развязными улыбками.

Вика пришла в восторг от обилия разнообразных рикш. Особенно ей понравились те, кто таскал повозки бегом.

– Ну не чудо ли это! – восклицала она, перекрикивая шум улицы, и Леша смотрел на нее так, будто видел в первый раз.

Вика глядела во все глаза, забывая, о чем договорилась по телефону. Люди полковника должны были подъехать за ней к церкви каких‑то там ангелианцев у самого въезда в город. Однако Вика миновала церковь и зачарованно двинулась вперед, в глубь Сектора.

Она сразу выделила ту часть толпы, которая следила за модой. Поначалу манера одеваться и накладывать макияж неприятно поразили ее, но уже спустя минуту она подумала: «Ну что ж, это прикольно!» Забытое словечко оказалось к месту, и Вика повторила еще несколько раз: «Прикольно. Да, это прикольно!» – с удовольствием перекатывая слово на языке.

Еще через пару минут она уже начала страдать, что одета как «колхозница» – в белом трикотажном свитере, джинсовом сарафане и приталенной курточке. Встречные прохожие неодобрительно осматривали ее.

В толпе она также заметила довольно много скользких личностей с быстрыми глазами и рефлекторно охватила сумку рукой и прижала ее к боку. От этого давно забытого движения, призванного обезопасить ее от воров, приятное тепло разлилось у нее внутри, словно она села рассматривать свои детские фотографии. «Боже мой, воры!» – думала она в восторге.

– Мама, куда мы идем? – спросил Леша. – Ты знаешь, куда идти?

– Сейчас, зайка, подожди минутку. Только зайдем в этот магазин, посмотрим и поедем к папе.

– Я не зайка, – сказал Леша.

– Да, да, да, конечно, – механически проговорила Вика, целиком погрузившись в рассматривание витрины торгового центра «Кликобель».

Чего здесь только не было! Обувь, сумочки, косметика, аксессуары. Слева от входа почему‑то размещался огромный профиль Бориса Гребенщикова с завитой в три длинных косички бородкой, а справа – двухметровое улыбающееся лицо Федора Бондарчука с ослепительно‑белыми зубами, стальными кольцами в ушах и африканскими браслетами на длинной, как у Нефертити, шее. Сердце замерло. А вдруг это их магазин?

Рассудок должен был подсказать Вике, что все богатство, которое она видела в витрине, фальшивое. Давно уже в Секторе не делались такие прочные изысканные вещи, давно уже нигде не было никаких Prada и Dolce&Gabbana. Поэтому ясно было, что в магазине продавались либо дешевые картонные подделки, либо безумно дорогой антиквариат.

Но рассудок молчал. И Вика вошла. Внутри было немало покупателей, но как только она приблизилась к отделу косметики, из‑за прилавка, вильнув гибким телом, выскользнул продавец в черном трико.