Текст книги " А.Н.О.М.А.Л.И.Я. Дилогия"
Автор книги: Андрей Лестер
Жанр:
Боевая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)
Как и следовало ожидать, спустя несколько минут я услышала, как отец говорит с пропускным пунктом на границе Сектора, потом с полковником Буром, потом с какой‑то Рыковой, которая зло расхохоталась и послала его на три буквы, с Сервером, с Мураховским, с какими‑то безымянными лейтенантами, святыми отцами и «братухами».
То, что я узнала, потрясло меня.
Полковник Адамов в Секторе. Ранен. На него идет облава. Мальчик потерялся. Его тоже ищут, он им нужен. Потому что этим мальчишкой они хотят ЗАМЕНИТЬ МЕНЯ!
И еще я узнала, что они уверены, будто я способна…
Я выбежала из своей комнаты.
– Отец Борис! Я видела у вас охотничье ружье.
– Это берданка, – ответил он, растерянно поглядев на меня. – Так сказать, память об отце. Мой отец с ней…
– Патроны сохранились? – перебила я.
Ночь была темной, а церковный двор освещался только несильным светом лампы над воротами храма. Регина и Борис стояли неподалеку, но лица их почти не были видны. Я подняла ружье дулом вверх, в ночное небо, и нажала курок.
Удар оглушительной красно‑оранжевой вспышки напугал меня и в то же время привел в какой‑то странный восторг. Регина вскрикнула. Птицы взметнулись и с криками стали носиться над черными ветвями абрикосовых деревьев и над тяжелой темной массой церковного купола.
Несколько секунд мы все молчали и не шевелились. В ушах звенело. Пахло паленым.
Потом Регина повернулась и молча ушла. Отец Борис стоял, опустив руки, и смотрел на меня сквозь темноту.
– Борис! – сказала я, не выдержав.
Он шагнул ко мне, вынул из моих рук берданку и свободной рукой, сухой и крепкой, обнял меня за плечи.
– Пойдем в дом, – сказал он. – Тебе, наверное, очень тяжело.
И тогда я рассказала ему все.
Адамов
В подъезде напротив живет человек, который подрабатывает рекламой сомнительных фирм, одеваясь в костюм, изображающий большой человеческий язык. Несколько раз я видел его в компании уголовников. Тогда он был в обычной одежде, но я узнал его по манере выворачивать ноги и по‑женски прижимать к бокам локти при ходьбе.
С полчаса назад этот человекоязык провел мимо окна моего подвала мальчишку лет восьми. «Откуда у него мальчишка?» – подумал я, вгляделся и чуть не задохнулся от волнения. Мне показалось, что мальчик – тихий! Лица в темноте было не разглядеть, но то, как он оглядывался, говорило, что он чужой в этих местах, а походка мальчика, раскрепощенная, даже грациозная, и в то же время прямая и собранная, резко выделяла его из вечерней толпы. Такая звериная грация в старые времена приобреталась годами тренировок, тихим была дарована бесплатно, а у дерганых вообще не наблюдалась.
Внутри, под сердцем, протянуло холодом, и зашевелилась кожа на затылке. Как сюда попал тихий мальчик? Зачем? Что это значит? Случайно ли это? А если нет и это знак, то кто мне его посылает? Хабаров? Анжела? Или Тот, Второй, Который заговорил с нами пять лет назад в Орехово‑Зуево?
Они вошли в подъезд, а я стиснул в руке ампулы с адреналином.
Минуты шли, стекло ампул раскалилось в руке, но ничего не происходило.
Потом очередной приступ боли прокатился волной по телу и затопил мозг. «Здесь не может быть тихих детей, – подумал я, стискивая зубы. – Это галлюцинации, начало разложения психики».
Но спустя еще несколько минут я вдруг услышал свист и крики за окном. Шумела толпа подростков с фонариками. (Золотая молодежь: батарейки и аккумуляторы здесь очень дороги и доступны не всем.) Некоторые были на велосипедах, другие на роликах, и все почему‑то кричали и светили фонариками куда‑то на стену дома, на той стороне переулка. Часть подростков сгрудилась за окном прямо перед моими глазами, и из‑за их ног и велосипедов мне ничего не было видно.
Тогда, волоча за собой килотонны боли, я отполз в сторону, чтобы поменять ракурс, пригнул голову и в просвете увидел того самого мальчишку с прямой походкой, которого вел полчаса назад человекоязык. Мальчишка висел на стене дома, на высоте метров в двенадцать, и смотрел вниз. Внизу свистели и улюлюкали.
В окне, рядом с водосточной трубой, которую мальчик сжимал руками и ногами, появилась тень, протянула руки, и мальчик стремительно, как обезьянка, слетел по трубе вниз, прыгнул на асфальт, испуганно посмотрел на дикую толпу подростков, окружившую его полукольцом, и вдруг отчаянно побежал прямо на них. Одни растерялись и отступили, другие пытались схватить мальчишку за куртку, но не смогли: мальчишка мужественно прорвал цепь и побежал куда‑то вниз по переулку.
С визгом и улюлюканьем вся толпа на колесах и на колесиках ринулась вслед.
Какой я дурак! Как я мог сомневаться! Конечно, это был тихий мальчик!
Но что могло значить его появление? Что с ним случилось? От кого он бежит?
Куда?
Чагин
Рыкова сказала, что группа, с которой Чагин будет искать в ночных трущобах своего сына, появится в баре через несколько минут. Чагин медленно положил трубку и зачем‑то стал прижимать ее к телефону, невидящим взглядом озирая полутемный блеск бара. Где‑то на периферии мелькнула Наташа в своей настоящей женской одежде, красное лицо бармена, балахон Пугалашко и припудренные груди официантки. Потом Никита отнял руку от телефонной трубки. Трубка была мокрая. Никита поднял руку к лицу и посмотрел на ладонь. Затем откинул деревянную загородку и зашел за барную стойку. На полках стояли десятки разноцветных бутылок. Aston Martin, Gordons, Beefeater – все это были подделки. Широким движением Чагин смахнул на пол разноцветный стеклянный ряд, под звон и грохот снял с верхней полки бутылку тульского коньяка, сорвал пробку и отхлебнул из горлышка.
Группа действительно появилась очень быстро. Складывалось впечатление, что они дежурили на улице у входа или вообще сидели где‑то за столиками в закрытой зоне бара.
В группе было шесть человек. Пять мужчин со сжатыми губами и Наташа. Двое были с таинственными футлярами, остальные вооружены ножами, телескопическими дубинками и арбалетами. Многовато, подумал Чагин, для поиска маленького ребенка. Это же не серийный убийца и не допереворотный солдат‑дезертир с автоматом Калашникова и двумя запасными рожками. Не лучше ли было разделиться на несколько маленьких групп, чтобы прочесывать город быстрее?
– Не лучше, – с нажимом ответила Наташа и многозначительно посмотрела на Чагина. – Ночью? В Секторе? Не лучше.
И Чагину стало страшно.
– Скорее, – сказал он. – К магазину.
Все погрузились в длинный электрический минивэн и покатили в сторону магазина «Кликобель».
Минивэн был зеленый, перекрашеный, с мятым капотом и разбитым бампером. Боковых стекол в окнах не было. «Это хорошо, – подумал Никита. – Легче наблюдать за улицей». Поиски решили начать с того места, где Леша потерялся. Чагин сказал, что в лесных походах учил сына, если потеряешься, оставаться на том самом месте и ждать.
– Но там его уже искала ваша жена, – возразила Наташа.
Чагин посмотрел на нее так, что она невольно отшатнулась.
– Ну, хорошо, хорошо, о жене ни слова, – поспешила она успокоить Никиту, – а если там не найдем, где еще он может быть? Куда он мог пойти?
– У вас есть управление садов и парков или какая‑нибудь организация в этом роде? – громко спросил Никита, высунувшись в окно и вглядываясь в темные улицы, людей и дома.
– Нет, Никита. Таких организаций у нас нет.
– А гостиницы для приезжих специалистов у вас есть? Я брал сына с собой пару раз в командировки, и он может предполагать, что я остановлюсь в такой гостинице.
– Нет у нас никаких гостиниц для специалистов, – сказала Наташа.
– Премиальненько, – сквозь зубы прошипел Чагин.
В этот момент они проезжали мимо церкви, над вратами которой стояла гипсовая фигура девочки с рукой, прижатой к левому уху.
– Вот куда он может пойти, – сказал Чагин. – В церковь. Церкви есть и у нас. А все остальное слишком непохоже.
Чагин вообще‑то сомневался, стоит ли сразу сообщать членам группы всю информацию о привычках Леши, о том, как и в каких обстоятельствах он склонен себя вести. Во‑первых, он опасался, что эти сведения передадут другим группам, и они найдут Лешу раньше, и тогда он может никогда больше не увидеть сына. А во‑вторых, Никита решил бежать из Сектора при первой возможности, следовательно, чем меньше дерганые знают, тем лучше. Однако страх за сына, страх перед улицами Сектора – бандитами, извращенцами и «визажистами» всех родов – пересилил. Лешу нужно было найти как можно быстрее, убедиться, что он жив и здоров, и только после этого думать о бегстве от той опасности, которую представлял из себя Бур, одержимый идеей добиться мирового господства при помощи детей‑Омега.
Пока враги на его стороне, нужно рассказывать все, что может помочь им найти сына.
Но потом. Что делать потом? Как выбраться отсюда? Как попасть назад в Москву? Что будет с ними, если не смогут бежать? Какие планы у Рыковой и Бура на его сына? Не приступят ли они к выполнению своих планов немедленно? И что они сделают? Заберут Лешу, как они сделали с сыном Теоретика? Будут мучить, ставить эксперименты? И что будет с Викой? Почему ее не выпустили из Воронцово? Ведь она тоже хотела искать Лешу. Позволят ли им теперь быть вместе, семьей?
Вдруг словно ледяным душем окатило Никиту. «Бур! Леша может искать Бура! Это единственный человек, которого он знает в Секторе!» Сын может описать полковника, дерганые испугаются и приведут Лешу к нему.
Полковника нужно опередить. Нужно искать быстрее, как можно быстрее.
– Почему не объявите по радио? – развернулся Чагин к Наташе. – У вас тут везде громкоговорители расставлены. Что может быть проще?
– Нельзя, – ответила Наташа.
С переднего сиденья повернулся руководитель группы, бритый наголо здоровенный мужик с поломанными ушами и темным пятном ожога на лице. Он молча, но веско покачал головой из стороны в сторону, подтверждая слова Наташи.
– Но почему?
– Не с нашим народом, – просипел мужик. – Хуже будет.
– Но почему? – требовал Никита.
Мужик посмотрел на него, как на дитя, и, не сказав ничего, отвернулся.
– Потому что немедленно начнется охота, – ответила за него Наташа. – Травля. И битва за право найти мальчика первым. И не дай бог, если подключатся квазигеймеры. Ты бы хотел, чтобы на твоего сына охотились, как в старой компьютерной игре? Только с настоящим оружием. – Наташа подняла глаза вверх, прошептала что‑то неслышное, приложила к уху левую руку и одновременно перекрестилась правой. Это могло быть смешно, но никто не рассмеялся.
В магазине «Кликобель» Леши не оказалось. Он не вернулся к тому месту, в котором потерялся. Значит, он не потерялся. Значит, он пошел искать отца. Или полковника.
Но было еще одно объяснение. Самое плохое. Мальчика похитили.
– Нужно опросить людей! Что вы стоите? – закричал Чагин. – Вперед! Кто‑то мог его видеть.
– Привлекать население приказа не было!
– Так получите такой приказ!
Наташа бегом бросилась к телефону и через несколько секунд отрапортовала по‑военному:
– Мальчик пока ни одной из групп не найден. Разрешено опрашивать население, любые классы, без исключения. Только осторожно.
«Все‑таки на нее можно положиться, – подумал Чагин. – Но сами мы не справимся. Надо просить о помощи! Не может быть, чтобы Тихий мир нас бросил в беде. Надо звонить Лебедеву! Но как это сделать? Нельзя, чтобы они знали, что у меня есть связь с Москвой. Когда я найду Лешу, это может стать нашим единственным шансом на спасение».
Чагин решил при первой возможности оторваться от группы, найти телефон‑автомат и сделать звонок.
Тем временем все, кроме водителя, вышли из минивэна, рассыпались цепью, проверяли дворы, подъезды. Наташа и человек с ожогом задавали вопросы населению. При этом Наташа не отходила от Никиты и не сводила с него глаз.
Регина
Почему Адамов не рассказал никому об Анжеле? Непонятно. Впрочем, я никогда особо не понимала его. Вернее, до Потепления я вообще не понимала, как он живет, чего добивается и почему поступает так, а не иначе.
Зато теперь мне становилось ясно, почему он так опекал девочку, так боялся за нее, почему смотрел на нее с такой лаской и с болью, и с тревогой.
Лично у меня все внутри просто переворачивалось от жалости к ней, и, я бы сказала, саднило от благоговения перед… Точнее я выразиться не могу. И, следовательно, не буду.
Неужели она такая не одна?
После выстрела Анжела и Боря долго просидели взаперти. Потом вышли и рассказали мне о детях‑Омега. И еще они рассказали о том, что Игорь в большой беде, и о том, что этот мальчик, Леша, и его отец, такой странный и такой располагающий к себе человек, попали в жуткую, невозможную ситуацию, из которой можно никогда больше не выбраться. Я понимаю, что мне рассказали не все: Боря прятал глаза, а взгляд Анжелы, наоборот, пламенел от жара нераскрытой тайны, которой она, скорее всего, хотела поделиться, но не могла.
Ну что ж. Раз так, значит, пусть будет так.
Если бы у Адамова была такая дочь, как бы они подошли друг другу, подумала я.
Через несколько минут Анжела заявила, что собирается «войти в Сектор». Она так и сказала – «войти», как входят в селение военные, как входил Игорь в бесчисленные городки и деревни в те годы, когда мы были мужем и женой, годы, похожие на тяжелый сон.
– Помогите седлать жеребца! – сказала девчонка.
– И что ты собираешься там делать? – спросил Борис.
– Они поклоняются мне. Я заставлю их отдать дядю Игоря и мальчика, и Никиту, и его жену. И я накажу их.
– С использованием вот этого? – Борис руками изобразил выстрел из берданки. – Но это начало войны. Кровь.
– Нет, я найду другой способ. Я поговорю с ними.
– Анжела, не делай этого. Они не будут слушать. Ты думаешь, раз они поклоняются твоим изображениям, они будут тебя слушать? Ерунда! На самом деле они поклоняются своим больным мозгам, а совсем не тебе. Ты им не нужна. Они прибьют тебя к доскам. Простите за кощунственное сравнение, – Борис перекрестился, – но ты читала «Легенду о Великом инквизиторе»?
– Это Достоевский, что ли? – с презрением воскликнула Анжела. – Но ведь он во всем был не прав!
– Все равно. Нельзя тебе туда идти, – твердо повторил Борис. – Я сейчас свяжусь с Хабаровым. Пусть губернатор надавит на Сектор. Вышлет парламентеров, отключит свет, прекратит поставки продовольствия.
– А разве это не будет объявлением войны? – спросила Анжела. – Поймите же, несколько минут назад я слышала своими ушами, на что готов пойти полковник Бур. Он придумал план «Б». Если на него надавят, он будет брать заложников и сражаться до конца.
«Боже мой! – воскликнула я, не разжимая губ. – Жизнь так прекрасна! Зачем? Зачем Ты оставил так много людей пребывать в кошмарных снах?»
Леша
Из разговора Бледного и Гомера Леша понял только то, что это очень плохие люди и они хотят сделать с ним нечто страшное.
Папа учил его, если потеряешься, нужно ждать на том месте, где виделись последний раз.
Поэтому Леша бежал в сторону магазина «Кликобель». Хотя город был запутан и незнаком, Леша прекрасно помнил дорогу. Как и все тихие дети, он замечательно ориентировался, был внимателен к мелочам и даже помнил количество этажей и подъездов во всех зданиях, мимо которых провел его человекоязык. А их было немало.
Леша бежал изо всех сил. За ним с криками неслась толпа взрослых мальчиков на велосипедах и роликах, и только разбитые дороги, камни, ямы и трещины на асфальте не давали им пока что догнать его. Один из велосипедистов упал с грохотом, несколько человек наскочили на него в темноте, образовалась свалка, и преследователи немного отстали, а у Леши появилась надежда, что он сможет первым добежать до магазина. Он не знал, чего хотя от него эти подростки, но уже понял, что правильнее будет не ждать от них ничего хорошего.
Леша пробежал уже два квартала, когда вдруг в голове у него раздался голос Гомера.
– Бледный, он убежал. Сто пудов, к матери, в «Кликобель».
– Там есть мои пацаны. Мы его встретим. За почки спасибо, но за грязную работу ты мне торчишь, – ответил бандит.
Услышав этот телефонный разговор, Леша не понял почти ничего, но и того, что он понял, было достаточно. В магазин, в котором он расстался с мамой и который казался ему единственным безопасным местом в Секторе, теперь было нельзя. Тогда он немножко сбавил скорость и стал оглядываться в поисках какой‑нибудь безопасной подворотни. Это было ошибкой: один из преследовавших его, худой долговязый парень лет шестнадцати на роликах, вырвался вперед, догнал его, толкнул в спину и сбил с ног.
Через несколько мгновений Лешу крепко держали за шиворот, и в лицо его бил свет электрических фонариков, штук десяти, не меньше.
Сервер
Время было детское, около десяти вечера. Антон (так звали Сервера до того, как он с младшим братом переехал в Сектор подальше от кретинов с их идиотским укладом) помнил, как сиял, и сверкал, и кипел огромный город по вечерам. Теперь десять – это была уже ночь. Экономия электроэнергии сделала свое черное дело. Сервер печально улыбнулся нечаянно получившемуся каламбуру.
Сегодняшнюю ночь он собирался провести со своей девушкой Анфисой, которая работала в премиальной организации «Прыгающий человек». Первую половину ночи в новейшем клубе «Мяу‑Ши», а потом – к нему домой. Обе части обещали быть по‑своему необыкновенными. Клуб «Мяу‑Ши» работал по системе мультиэмьюз. Вначале бар, потом просмотр редкой копии любимого фильма «Социальная сеть» в кинотеатре на втором этаже, потом, чтобы снять напряжение от слишком серьезного кино, – бои старушек на крыше комплекса. На самом деле ивэнт правильно назывался «Бои без правил среди пожилых женщин старше семидесяти лет», но наедине с близкими друзьями (и с Анфисой) Сервер иногда мог позволить себе запретное слово «старушка».
Вторая половина должна была начаться срыванием с Анфисы ненавистного балахона, скрывающего линию талий и бедер. Не то чтобы Сервер плохо относился к моде, совсем нет, его не слишком заботили наряды посторонних женщин, но балахоны, которые надевала его любимая, он ненавидел всей душой. Вероятно, в этом и есть их смысл и предназначение, рассуждал он. Вызывать неистовое желание сорвать их. Иначе зачем такое уродство? Но признаться в этих крамольных мыслях не мог никому, даже Анфисе.
Анфису Сервер (а в прошлом Антон) считал самой красивой из известных ему женщин. Ее косящие глаза и завитые пряди сводили его с ума. Что говорить о той картине, которая открывалась после расправы с балахоном! Он всерьез думал о женитьбе и, будучи по природе своей латентным крестьянином, страдающим в обличье горожанина, мечтал о детях. Такие мечты в Секторе считались порочными, а осуществление их грозило погружением в тяжелые, изматывающие заботы: жизнь была такая, что до десяти лет ребенка нельзя было отпустить на улицу одного. Но и Анфиса была не без порока: любила комнатные цветы, тихую музыку и простую домашнюю работу. Хотя это не страшно. Известно, что немного порочности делает женщину еще более привлекательной. Сервер с любовью погладил карман своей розовой рубашки, оборванный неделю назад в стычке и аккуратно подшитый той же ночью руками Анфисы. Тихонько, пока он спал. Нормально ли ночью своими руками штопать рубашку? Не нормально. Но почему‑то приятно вспоминать об этом.
И вот сегодняшняя долгожданная ночь: бои старушек, титан древности Цукерберг, а главное – Анфиса, – сегодняшняя ночь была испорчена и перечеркнута появлением какой‑то Вики, в первые полчаса свои в Секторе потерявшей собственного ребенка. Рыкова приказала отвести эту женщину в дом, в котором поселили ее мужа, журналиста, и не отходить от нее ни на шаг. Позже позвонил Бур (все телефоны журналисту отрезали от городской сети, но в комнате охраны, конечно, оставили необходимую связь) и сказал, чтобы ее не выпускали за порог ни при каких обстоятельствах, что бы ни случилось, и что Сервер персонально, головой своей, отвечает за эту женщину, показавшуюся Серверу во всех отношениях нелепой.
Так что Сервер запер Вику в специально предназначенной для нее комнате, в которой стоял густой запах дезодорантов и освежителей, а посередке красовалось большое кресло с женской грудью, пупком и подлокотниками в виде коленок. У входа он поставил двоих охранников в серых костюмах. Еще несколько человек расставил в разных местах по дому, а четверых с футлярами отправил на улицу, контролировать периметр.
И теперь он сидел недвижимо, глядя в ночной парк за окном и думая о полковнике Буре, который испортил ему сегодняшнюю ночь. Впрочем, что еще можно ожидать от человека, не единожды хлеставшего Сервера по щекам. Ночь впереди была долгая. Делать было нечего. Оставалось вызывать в памяти лицо Бура, его шикарные костюмы, шрам над левой бровью и нечеловеческую привычку сужать зрачки. Что ж, думать о полковнике, конечно, не лучшее, но и не худшее из занятий. Думать о нем и ненавидеть его.
Зная, что впереди еще долгие часы ожидания, Сервер постарался расслабиться и поплыл по волнам ненависти.
Чагин
Прошел час с того момента, как Чагин в зеленом минивэне отправился на поиски сына.
Группа прочесывала квартал за кварталом, грязные подъезды, мрачные подворотни, сомнительные ночные заведения. Леши нигде не было. Опрос населения, который, по мнению Чагина, проводился слишком осторожно, слишком невнятно, тоже ничего не дал, – никто не видел никакого необыкновенного мальчика.
Позвонить Лебедеву не удалось, Наташа не отставала от Чагина ни на шаг.
Утешало только то, что и другие группы не нашли Лешу. Но это же и пугало.
Руководитель группы, бритый здоровяк с ожогом на лице, становился все мрачнее и сосредоточеннее. Чагину это не нравилось. В конце концов в отчаянии он подумал: «Может быть, Леша и вправду ребенок‑Омега и у него есть сверхспособности? Может быть, он как‑то обнаружит их у себя и, может быть, эти способности спасут его?»
Чем меньше становилось надежды быстро разыскать сына, тем больше Чагин надеялся на чудо.
Леша
– Мы же не какие‑то вшивые католики, – сказал долговязый подросток, которого остальные мальчики и девочки называли странным именем Ай‑Поц. – Это у них там среди ночи в церкви обязательно кто‑нибудь тусуется. А в нашей церкви, чуть стемнело, никогда никого. Тут самое место. Тут этого пацана никто не найдет.
Они сбили ржавый висячий замок на задней двери и, освещая путь фонариками, вошли в церковь.
Несмотря на тычки и подзатыльники, которыми подгоняли Лешу, он быстро и внимательно оглядел внутреннее убранство. Оно почти ничем не отличалось от тех церквей, которые Леша видел в Москве. Только видно было, что недавно тут делали ремонт. Часть росписи по стенам и на потолке была совсем новой и совершенно не гармонировала со старыми, более тусклыми участками. На этих новых, недавно накрашенных кусках, везде был один и тот же персонаж, которого никогда не раньше не замечал Леша ни в настоящих церквах, ни на иллюстрациях в папиных альбомах. Это была девочка лет тринадцати с распущенными светлыми, почти рыжими волосами, чаще всего зачем‑то прижимавшая левую руку к голове.
Посередине стоял то ли шкафчик то ли стол, такой, как обычно стоит в любой церкви. Эти шкафчики всегда напоминали Леше кафедру, с которой в актовом зале школы выступал директор, только они были пониже и повернуты скошенной стороной наоборот, к залу.
Лешу подтащили к этому шкафчику и заставили встать на колени. Леша, конечно, не хотел, но его сильно ударили сзади под коленки, и когда он упал, схватили за плечи и прижимали, чтобы он не делал попыток подняться.
На наклонной полочке шкафчика под толстым стеклом лежал какой‑то маленький черненький приборчик, а на передней стенке была прикреплена табличка с надписью «И не надо бояться». Это была первая публичная надпись в Секторе, смысл которой был понятен Леше. Более того, по его мнению, эти слова как нельзя более точно описывали происходящее в церкви.
Подростки, каждый из которых считал своим долгом ударить, ущипнуть, крикнуть что‑нибудь обидное или попросту плюнуть на Лешу, казались Леше сильно напуганными. Он не мог понять, чего именно они боятся, ведь бояться, скорее, нужно было ему, но они вели себя так, как мог бы вести себя человек, который изо всех сил пытается скрыть от окружающих измучавшее его глубокое чувство страха. Они, конечно, смеялись, визжали, выкрикивали не всегда понятные ругательства, курили, плевались и разъезжали под гулкими сводами на роликах, но все равно было ясно, что они боятся. Чего?
Один из мальчиков, с накрашенными черной краской губами и в курточке с повторяющимся рисунком приборчика, напоминающего тот, что лежал рядом под стеклом, пытался прорваться вперед и кричал, что он знает чувака, от которого убежал Леша.
– Это Гомер, – кричал он, перекашивая лицо, как ему казалось, от ярости, а на самом деле от страха. – Это кореш Блогера. Надо вернуть пацана на место. Вы хоть понимаете, кто такой Блогер? ББ? Блогер Бледный?
– А что мы с этого будем иметь? – спросил Ай‑Поц. Он, похоже, был здесь главным. – Надо подумать. Что, просто так отдать? Мы что, лохи? А может, его можно продать в клинику? Слышали? Говорят, там покупают таких.
– Каких таких? – спросила невысокая девчонка в кожаной куртке с блестками и оранжевом балахоне вместо юбки. – Ты много видел таких?
– Правильно, Ай‑Падла, – одобрил долговязый. – Мы таких еще не видели. Вам, кстати, не интересно, как он устроен? Давайте узнаем, чем это он от нас отличается. А, кретинчик, чем ты от нас отличаешься?
Ай‑Поц с силой ткнул Лешу под подбородок фонариком. Леша дернулся. Все захохотали.
– Боится, значит уважает! – крикнул сзади тот, который требовал немедленно отвести Лешу назад к бандиту Блогеру Бледному.
– Неправда, – не выдержал Леша. – Я вас не уважаю. Уважение надо заслужить.
– Что, что, что? – Ай‑Поц надавил фонариком и поднял лицо Леши кверху. – Ни хера себе! Да ты нюх потерял, глюкавый! Так, так, так, – повернулся долговязый к столпившимся подросткам. – Ладно. Возможно, продать этого глюкавого – не такая плохая идея. Скорее всего, мы так и поступим. Но для начала – предлагаю его немного помучить. Согласны?
– Да! Да! Конечно! Сто пудов! По ходу да! – закричали подростки.
Каждый старался выглядеть более злым и жестоким, чем другие. И Леша понял, чего они боялись. Они смертельно боялись друг друга.
– Тогда разденьте его! – приказал долговязый, и подростки с визгом накинулись на Лешу.
Анжела
И не надо бояться.
Рыкова
Елена Сергеевна стояла у камина и разглядывала знаки своей доблести, висевшие в застекленных рамочках на стенке. Постановления об открытии уголовных дел и постановления о закрытии. Грозные предписания и фиктивные акты проверок. Запрос комиссии по противодействию коррупции и решение парламента о незамедлительной замене председателя комиссии. Сколько было всего, и никогда не было так тревожно.
Прошло уже больше двух часов с тех пор, как стали искать Мальчишку. Елена Сергеевна хорошо знала способности своих силовиков и гнусный характер населения. Обычно подобные поиски успешно завершались, едва успев начаться. Что же случилось на этот раз? С чем приходится иметь дело?
Вначале не смогли найти дружка Виталия, некоего Адамова. Теперь то же с Мальчишкой. Что происходит? Что делается не так?
Елена Сергеевна кожей чувствовала, что завтрашний день не будет похож на сегодняшний. Что‑то заканчивалось. В ночном воздухе Сектора сквозило леденящим воздухом перемен.
В тяжелой задумчивости простояла Елена Сергеевна у стены минут десять, а то и пятнадцать. Потом прошла к телефону и набрала номер Бура.
– Виталий! Ждать больше нельзя, – твердо сказала она. – Поднимай весь Сектор. Пусть включат трансляторы.
Адамов
Не могу думать ни о чем, кроме тихого мальчишки, убежавшего в темноту. Что он здесь делал? Кто привез его? Зачем? И какое отношение это имеет ко мне?
А я уверен, что это как‑то связано со мной, я давно убедился, что ничто не происходит просто так.
Я должен был выйти и спасти мальчишку. Трудно представить, что с ним могут сделать здесь, в Секторе.
Учитывая, что это была всего лишь толпа подростков, я мог бы его отбить, хотя от меня почти ничего уже не осталось. Ножевые раны не затянулись. Нога – тяжелый кусок раздробленных костей, жаркого гниющего мяса и сумасшедшей боли. Пожалуй, на протезе или даже на одной ноге было бы значительно легче. Но…
Может быть, у меня еще есть шанс?
Я приоткрыл створку окна и выставил в щель зеркальце, привязанное к пластиковой ручке от швабры. Вот уже час, как я борюсь с обмороком и смотрю, смотрю, смотрю в это зеркальце. Я верю, что рано или поздно в нем появятся велосипедные фонарики дерганых детей, и прямо под мое окно притащат тихого мальчишку.
Конечно, это будет последний мой выход. Последняя операция. Ну, значит, так тому и быть. Адреналиновая смесь передо мной, на столе. Заранее набрал ее в шприц. Я могу вколоть две дозы и тогда справлюсь даже с теми двумя крепышами, что подошли только что к подъезду напротив. Они тихо говорят о чем‑то и посматривают на окна на четвертом этаже. На те самые окна, из которых вылез мальчишка. На таком расстоянии не расслышать, о чем они. Когда‑то я неплохо читал по губам, но сейчас темно, и я не в состоянии разобрать слов.
Но вот один из них зажигает спичку, закуривает, и я вижу, как он говорит что‑то вроде «не поймаем сбежавшие почки… вырвет…. Бледный… готовься…». Что это значит? Какая тяжелая голова! Боль и горячечный туман мешают сосредоточиться. Что же это может значить? Все плывет. Мысли не собрать. Сбежавшие почки… Это…
Что это? На столбах заработали трансляторы! На предельной громкости. «Мальчик, по виду семи‑восьми лет, светловолосый, утверждает, что прибыл с мамой из Тихой Москвы…. Немедленно сообщить… Дело государственной важности…. Полковнику Буру лично… Вознаграждение…»
Это о нем, о мальчишке! Где же он? Какая тварь транслирует объявление? Теперь только чудо поможет пацану.
…Я вижу в зеркальце фонарики. Они приближаются. Свист и улюлюканье. Господи, тот или другой, любой из вас, из богов… Кто‑нибудь! Слышите? Сделайте так, чтобы мальчишка был с ними!
Слышу детский крик. Зовет папу.
Это он, тихий мальчик.
Делаю укол.
Бортовой журнал окончен.
Я выхожу.
Чагин
Они не знали, куда идти дальше. Чагин сел на грязные ступени подъезда и попросил всех помолчать. Он закрыл глаза и попытался отключить все мысли, в особенности тревожные и те, которые кажутся полезными. От них нужно освобождаться в первую очередь. «И не введи нас во искушение». У Бура хорошая память. Помнит «Отче наш». Поправляет. Бур. Забыть Бура. Забыть об опасности, забыть всё.
Чагин по опыту знал, что только в состоянии такой медитации способен более или менее хорошо понимать своего сына. Но медитация не очень удавалась на этот раз. Через две минуты Чагин встал, предложил вернуться в район магазина «Кликобель» и проверить изнутри все близлежащие церкви.
