Текст книги "Современный болгарский детектив"
Автор книги: Андрей Гуляшки
Соавторы: Владимир Зарев,Цилия Лачева,Борис Крумов
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 45 страниц)
После того как мы закончили совещание в квартире профессора (вечная ему память!), я первым выбрался на улицу. Шел отвратительный снег, мелькали редкие прохожие. Снег и пустота улиц – такое сочетание мне совершенно не по душе! Каждый спрятался в воротник своего пальто или под зонтом, поди узнай кого-нибудь, если ты, не дай бог, отправился на поиски! Распознать кого-нибудь, когда валит снег как из рога изобилия, – такое бывает, конечно. В кино. Я не знаю, почему в фильмах всегда хватают преступника, когда валит густой снег или льет сильный дождь.
Я поспешил в телефонную будку, чтобы позвонить жене. Должен признаться, что я взял трубку, ощущая какую-то тревогу в сердце. Почему? Потому что боялся, что мой звонок может остаться без ответа. Это со мной случалось. Ну и что же? Моя жена молода, тяжело переносит одиночество и, когда я вечером задерживаюсь немного дольше, убегает из дому куда глаза глядят. К своей матери, к подругам, только бы не быть одной. Поэтому я всегда испытываю некоторое беспокойство, когда случается звонить ей утром. Откуда мне знать, что я услышу: милый ли голосок жены или гудки автомата. У кого молодая жена, тот хорошо знает эту маленькую подробность семейной жизни.
Слава богу, в это утро гудка не было. Напротив, пока я собирался спросить свою милую, как она, жена меня опередила, словно была чем-то взволнована:
– Приходи домой обедать вовремя, Митечка! Получишь бульончик с морковью и картофелем и цыпленочка, фаршированного каштанами и изюмом.
Я повесил трубку, не сказав ни слова! После роскоши, которую она пообещала, имел ли я право спросить ее, ночевала ли она дома? О, я не дровосек, который раз в год спускается с гор в село...
И я отправился заниматься своими делами. Для подобных случаев у нашего генерала была мудрая присказка. Смысл ее следующий: если инспектор отправляется в милицию по заданию – он должен выбросить свои домашние дела в первый попавшийся на глаза мусорный бак. А мусорные баки – почти перед каждым домом. Когда бог создавал софийца, наверное, первой вещью, на которую он ему многозначительно указал своим указательным пальцем, был... мусорный бак. Я не очень ловок в ходьбе, особенно когда идет сильный снег, поэтому я вторично вернулся к телефонной будке и попросил в оперативной транспортной службе послать мне служебную машину. И пока я ждал машину, я вновь взвесил в уме мою гипотезу и предложение майора. Если бы я, например, был на месте майора, мне, несомненно, понравилась бы такая гипотеза. И если бы кто-нибудь сказал мне, что считает возможным, чтобы Краси убил профессора, я бы приказал немедленно измерить ему температуру: чего не наболтает человек, когда у него жар. А если бы кто-нибудь заявил мне, что Беровский совершил убийство, что та кукла ему помогала, я бы, честное слово, умер со смеху...
Разумеется, я не из тех, кто зажмуривается каждый раз, когда проходит около хорошего. Наш человек здорово ведет себя при допросах! Он мастерски допрашивает как следователь. Зачем ему надо было переходить на оперативную работу!
То же самое – и мой коллега Данчев! Пойди он работать в кино, делать фильмы – ему бы цены не было. Мог бы получить и «Оскара». Он фантазирует и важничает, и клыки ему бог дал, но одного у него нет – нюха. Того, что ведет гончую именно под тот куст, где сидит длинноухий. Нюх не приходит из книг, как думают некоторые ученые люди. Он – божий дар. Или ты имеешь его – или нет!
Меня зло берет, почему он вмешивается в мою работу, – каждый сам за себя в ответе. Я не имею высшего юридического образования, но у меня пятнадцать лет служебной практики, и я по опыту знаю, что довольно часто ошибаются те, кто думает, что эта работа – розыски убийцы – происходит по написанным правилам. Знаешь правила, командуешь согласно им и уверен, что держишь убийцу в своих руках, хе-хе!..
Ничего. Сегодня вечером увидим, действовали ли Кодов и Беровский отдельно или в сговоре. Моя задача – как ее определило начальство – состоит в следующем: установить, кто этот человек с красным шарфом и в серой шляпе. Если человек с красным шарфом доктор Беровский, как утверждает достопочтенная тетя Мара (да так я и сам предполагаю), то история убийства профессора развивалась следующим образом:
1. Вчера, 7 января, доктор Беровский приехал на такси к дому профессора, и Дора Басмаджиева передала ему запертую на ключ шкатулку.
2. Доктор Беровский отвозит эту шкатулку слесарю, и тот открывает ее.
3. Доктор Беровский и Дора Басмаджиева находят в шкатулке блокнот профессора, где записана формула противогриппозного лекарства, а также еще какой-то важный документ, который должен быть нотариально заверен сразу после прибытия Радоя – вилла в Бояне присуждается Радою.
4. По-моему, доктор Беровский знакомит Кодова с этим документом и предлагает ему вовремя убрать профессора.
5. Каждый в отдельности (или оба) Кодов и Беровский уговаривают какое-то лицо позвонить профессору без двух-трех минут одиннадцать.
6. В одну-две минуты двенадцатого профессор убит.
7. Есть три варианта убийства: или Кодов убил один, или Беровский убил один, или они оба совершили убийство. Первые два варианта майора, третий – мой.
Я надеюсь, что сегодня вечером на совещании мой вариант будет признан самым правдоподобным. И я, вернувшись домой в великолепном настроении, уже с порога изумлю свою жену фатальным вопросом:
– А ты, любезная, где была с седьмого на восьмое?
Спорю на двух цыплят, приготовленных с изюмом и каштанами, что ужин инспектора ничуть не утратит своей прелести, если даже он не получит от своей благоверной удовлетворительного ответа. Потому что в нашей инспекторской жизни самое важное – поймать преступника. Когда ты добьешься удачи, ну, тогда можешь, разумеется, позволить себе роскошь смотреть свысока на события, происходящие в твоем собственном доме. Поэтому я уже сейчас предчувствую, что цыпленка с каштанами я съем с превеликим удовольствием.
Как только прибыла машина, я отправился прежде всего в диспетчерскую службу таксомоторного парка. Менее чем за полчаса мы нашли водителя, который делал рейс вчера рано утром на улицу Чехова. Пышущий здоровьем краснощекий парень, видно недавно отслуживший в армии.
– Откуда ты вез своего клиента? – спросил я его, показав удостоверение. – Из Центра эпидемиологических исследований в Овча-Купел, не так ли?
Тот посмотрел на меня, остолбенев.
– Вовсе нет! – сказал он. – Я взял клиента на улице Коларовской, думаю, около номера 35.
– Номер 45! – поправила его служащая.
Она открыла журнал и постучала пальцем по тому месту, где был записан номер заказа.
Я почувствовал, как от какой-то внезапной слабости мои колени начали медленно подгибаться.
– Как выглядел твой клиент? – спросил я шофера. – Высокий, с красным шарфом на шее и в серой шляпе?
Парень задумался.
– О шляпе не помню, – сказал он, – но о шарфе – да. Только он был не высоким, а среднего роста, даже маленький. И худой.
Мои колени продолжали подгибаться, и я был вынужден переступать с ноги на ногу. Я попросил у служащей разрешения закурить. Закурил.
– Когда вы прибыли к тому дому на улице Чехова, почему твой клиент не вышел из машины, а вышел ты?
– Он попросил меня, товарищ.
– Что было в узле?
– Не знаю, товарищ. Было уложено в картонную коробку и довольно тяжелое. Наверное, из металла.
– Куда вы отвезли это что-то?
– Опять туда же, товарищ. На улицу Коларовскую, дом 45. Человек мне заплатил, поблагодарил и вошел в дом с этой вещью.
Я набрал номер телефона профессора. Ответил сержант Наум. Я приказал ему спросить у Доры Басмаджиевой, как зовут ее брата, улицу и этаж. Через полминуты сержант докладывает: «Брата Басмаджиевой зовут Иван Пырванов Филипов, проживает по улице Коларовской, дом 45, на четвертом этаже».
Я поблагодарил водителя и служащую и вышел из диспетчерской. А моему водителю дал указание:
– Угол бульвара Заимова и улицы Пауна Грозданова!
Я спросил управляющего кооперативной мастерской по ремонту бытовой техники:
– Работает у вас человек по имени Иван Пырванов Филипов?
– Есть такой товарищ! – сказал заведующий и слегка вздохнул.
– Если судить по вашему лицу, то он порядочный фрукт?
Управляющий молча пожал плечами.
– Где этот человек?
– Со вчерашнего дня – в отпуске по болезни.
– Хм! – сказал я. – Часто он «болеет»?
– Да бывает. В зависимости от «частного сектора». Как скопится много приборов для ремонта, запирается дома и «болеет». Он у себя оборудовал мастерскую. Нашел врачей, которые выписывают ему бюллетень.
– Почему вы его не уволите? – спросил я, хотя уже потерял всякий интерес к этому типу.
– Как его уволить, когда он оправдывает свое отсутствие медицинскими справками! – развел руки заведующий. – Да и за него заступаются разные видные люди. У него есть сестра, секретарь знаменитого профессора. Она два раза хныкала здесь, чтобы я не держал себя строго с ее братиком, потому, мол, что он болезненный еще с детских лет!
– Если вас трогает подобное хныканье, – сказал я, – то этот мерзавец долго еще будет на вас ездить.
Переполненный гневом и горечью, я вышел на улицу. У меня было чувство, что доктор Беровский возносится к праведникам. Так рисуют на иконах вознесение сына божьего к своему отцу. Я почувствовал свои руки пустыми – такими пустыми, что они просто болели, точно отмороженные.
Поблизости была телефонная будка. Я набрал номер и попросил связать меня с лаборантом Любеновым.
– Ну, как себя чувствуете, что делаете? – спросил я молодого человека.
– Чтобы очень уж весело – нет, но работаем.
– А как доктор Беровский – он как ведет себя?
– Нормально.
– Скажи мне, Любенов, он выходил вчера в рабочее время?
После небольшой паузы Любенов ответил:
– В рабочее время он никуда не выходил.
– Благодарю, друг! – И я, как идиот, кивнул трубке.
У меня оставалась еще надежда. Я решил и ее положить на весы, чтобы хоть как-то утяжелить ту чашу, на которую я нагромоздил винтики и колесики моей гипотезы. Тот, кто возил шкатулку к слесарю, чтобы открыть ее, мог навести меня на след!
В Софии было два слесаря, которые были мастерами по старым шкатулкам. Одного звали бай Трифон, а другого – бай Петр.
Поехал к первому.
– Бай Трифон, – спросил я, – приносили к тебе открывать небольшую старую шкатулку марки «Буржев»?
Старик подумал и отрицательно покачал головой.
– Ты уверен? – Я хватался за соломинку как утопающий. – Может, месяц, неделю, год тому назад?
Старик опять покачал головой:
– Не помню, чтобы мне приносили шкатулку марки «Буржев» ни вчера, ни позавчера, ни год тому назад! Вот! – Он надел очки и раскрыл обшарпанную общую тетрадь, такую ветхую, будто она была еще с времен Балканской войны. Перелистав ее, остановил взгляд на одной из последних страниц и начал водить по ней указательным пальцем, как это делает старьевщик своей палочкой, когда копается в выброшенном старье. – Ведь я тебе сказал, уважаемый... Вот... никакого «Буржева»! Посмотри сам, уважаемый, убедись!
У меня не было оснований не верить ему – с бай Трифоном я работал около десяти лет и относился к нему с почтением.
И у Петра пошло хорошо. Но... но – вспять от «полезного эффекта», как теперь говорят.
На мой вопрос о том, имел ли он дело в последнее время или раньше – имел ли он вообще дело со шкатулкой марки «Буржев», бай Петр поднял очки (они напоминали очки врача) над поседевшими бровями, подкрутил торчащие усы, обесцвеченные хной (признак бывалого охотника), и с хитрой улыбкой спросил:
– Угостишь, если я тебе скажу?
– О чем говорить! – обрадовался я, слегка окрыленный.
– Чем ты, например, угостишь?
– Как всегда, бай Петр, коробка рахат-лукума!
Он, слегка наклонив голову к левому плечу, сказал:
– Эту шкатулку марки «Буржев» привез три дня тому назад один профессор, по имени Иван Астарджиев. Ее принес его шофер, потому что профессор выглядел так, что не смог бы поднять даже кошку.
Я присел на единственный стул в мастерской и начал растирать себе голову, потому что я вдруг почувствовал что-то вроде головокружения.
– Дальше? – сказал я не своим голосом.
– Профессор потерял свой ключ и принес мне шкатулку, чтобы я ее открыл. А секрет замка был чертовски замысловатым, и я долго бился над ним и под конец вынужден был применить силу. Открыл, но секрет повредил. Тогда я сказал профессору: «Если вы хотите, ваша милость, чтобы я снова наладил эту чертовщину, то это будет стоить вам довольно дорого: надо будет купить на черном рынке кое-какие детали». – «Сколько это будет стоить?» – спросил профессор. Я ему сказал, а он покраснел и захлопал ресницами, будто перед ним гасла и вспыхивала лампа в пятьсот ватт. И представь себе, молодой мой друг, он, ни слова не говоря, указал на шкатулку своему шоферу и сделал знак взять ее обратно. Потом, когда шофер унес шкатулку, его милость кинул мне на верстак десятилевовую бумажку и испарился через дверь как дух, выскочивший из какой-нибудь заброшенной могилы. Такого скупердяя я еще не видел и вряд ли увижу скоро... Что с тобой, молодой друг, у тебя не болит ли зуб?
– У меня болит душа, старый приятель! – просипел я и так же, как это сделал профессор три дня назад, потащился к двери, но не «испарился», как он, потому что я был далеко не таким худым, а выскользнул наружу правым плечом вперед – пока я слушал занятные сказки моего слесаря, делающего ключи, дверь показалась мне узкой, как игольное ушко. Я нырнул в снежный туман, и моя голова тут же перестала кружиться.
– Куда? – спросил меня водитель служебной машины.
Я пожал плечами.
– Никуда! – сказал я.
Я дал ему деньги, чтобы он купил коробку рахат-лукума и отвез моему другу, а сам отправился домой пешком.
В кухне на столе я нашел записку. «Митечка! – подлизывалась моя жена. – Я иду к маме, потому что у меня болит горло: я, кажется, схватила грипп. На обратном пути зайду ненадолго к Кате, в кафе. Цыпленочек в холодильнике, поставь его в печь разогреть...» Она нацарапала еще строчку, но мне осточертело, я скомкал записку и бросил ее на пол.
Потом я завел будильник на четыре часа тридцать минут, снял с вешалки в коридоре форменную шинель, лег на миндер [7] 7
Миндер – лавка вдоль стены.
[Закрыть], не раздеваясь, и закрыл глаза. Кажется, я сразу заснул.
1
Со мной бывало и раньше, когда я проводил всю ночь на ногах, а утром принимался за работу, словно я только что встал, хорошо выспавшись. И на этот раз я был в форме, но меня охватило нервное возбуждение, подобное тому, какое испытывает пассажир, серьезно рискующий опоздать на свой самолет. Представьте себе этого пассажира: остаются считанные минуты до отлета, а светофоры, будь они прокляты, останавливают такси, на котором он едет в аэропорт, на каждом перекрестке! Такой пассажир сидит как на иголках, в его душе бушуют гнев, проклятия, страстное желание схватить за горло свою неудачу и безмолвное, но горячее обращение к судьбе – быть терпеливой... Подобные чувства испытывал и я.
Судьба должна была войти в мое положение, черт возьми! Это была моя большая игра, я впервые бросал кости против ставки из чистого золота!
Да я и не просил у нее так уж много, ибо САМ решил теоретическую часть следствия. Она должна была помочь мне в практических делах, в завершении обработки материалов. А это означало предоставить Манчеву время для того, чтобы он смог доказать, что доктор Беровский «попался»; это означало помочь и мне, обеспечив «зеленую улицу» на пути, который мне предстояло пройти, чтобы припереть Краси Кодова к стенке и заставить Дору Басмаджиеву заговорить со мной более уважительно.
Манчев располагал достаточным временем, и у меня (хотя я и ходатайствовал перед судьбой, чтобы она предоставила ему еще какое-то время) было обнадеживающее предчувствие, что он успешно справится с задачей. Этому человеку до сих пор везло, он каждый год передавал в руки судебных органов одного-двух грабителей. Он принадлежал к той категории инспекторов, которые родились, как говорится, под счастливой звездой. Природа не дала им много ума, но одарила счастьем! «Сейчас, – думал я, – он хотел сцапать (или уже сцапал) доктора Беровского en flagrant délit [8] 8
На месте преступления (франц.).
[Закрыть], как говорят французские юристы. Счастье счастьем, но очень важно для инспектора и то, каким ориентиром он руководствуется. Я дал Манчеву такой ориентир, что, будь он слепым и хромым, все равно придет к одному из двух возможных убийц.
Да, моя гипотеза зиждется на реальных предположениях, на глубоком знании человеческих слабостей. Каким бы я был криминалистом, если бы не умел читать в сердцах и умах людей? Любителя отельной жизни и картежника Краси вилла могла ошарашить. У честолюбивого ученого доктора Беровского мог помутиться рассудок под влиянием эйфорического состояния, а известно, что в таком состоянии человек может убить даже своего самого близкого друга. Примеров сколько угодно! Разве Александр Македонский, охваченный сумасбродными амбициями о мировой славе, не поднимает руку на своего самого близкого боевого товарища и не отправляет на тот свет сына великого Аристотеля, своего недавнего учителя и наставника?
Истина была такова: я глубоко верил в свою гипотезу, но чувствовал смущение в связи с тем, что располагал слишком малым отрезком времени, чтобы доказать свою правоту. А правоту можно было доказать одним-единственным путем – приперев к стенке Краси Кодова, Беровского и Басмаджиеву разоблачениями – настолько сильно, чтобы они сами подняли руки. И если Манчев уже положил руку на плечо доктора Беровского, то я должен был одолеть и двух других участников аферы и установить, действовал ли Кодов самостоятельно или в компании с парочкой Беровский – Басмаджиева.
Сама по себе задача меня не смущала, она мне казалась не такой уж и сложной, только бы не пронизывало мои нервы как током отвратительное чувство, что я упущу «самолет»... Это чувство возникло не случайно, оно было вызвано угрожающе поднятым указательным пальцем генерала. Генерал хотел, чтобы я доложил ему окончательный результат предварительного следствия в восемь часов вечера... Подумайте сами – уже приближался второй час дня. А на пять я назначил совещание со своими сотрудниками, чтобы подвести итоги достигнутых результатов и обобщить ПОЛОЖЕНИЕ.
Мне оставались какие-то три часа!
Как не просить судьбу быть более терпеливой? Снисходительно улыбаться и обвинять меня в суеверии будут лишь те, кто и понятия не имеет о том костре, на котором жарится инспектор. В сущности, таких костров много, и не знаешь, какой из них сожжет тебя раньше: служебная ли ответственность, честолюбие ли, надежды ли самого различного характера, которые затаились в душе, или та зловещая страсть, которая гонит охотника за зверем и не дает ему покоя до тех пор, пока он его не схватит.
Я признаюсь: до этого момента мои ноги жгли самые горячие угли честолюбия и надежд самого различного характера, которые я затаил в своей душе. Сейчас у меня под ногами заискрились, если можно так выразиться, «угольки ответственности». Ах, этот поднятый указательный палец нашего старого, нашего опасного генерала! И еще другое чувство начало жечь душу – чувство, которого я до сих пор не испытывал в своей работе следователя: во мне начало расти о з л о б л е н и е (сохрани меня бог!) против трех негодяев, которые подстроили мерзкий номер с профессором. Я начал испытывать злобу и против Кодова, и против Беровского, да и против Басмаджиевой тоже, хотя она и была на вид такой хрупкой и беспомощной. Я злился не потому, что эта шайка лишила жизни крупного ученого. В криминалистике известно, что страсть людей к собственности и славе затащили половину рода человеческого в царство Сатаны. Просто эта моя проклятая тропка, хитря и путая следы, мешала мне на двух основных направлениях. Во-первых, они компрометировали меня перед начальством, расшатывали веру начальства в инспектора, в его «детективные» способности. Во-вторых, компрометируя меня перед шефами, они превращали надежды, которые я таил в своей душе, в мыльные пузыри. А ведь я, как и любой человек, жил какими-то надеждами, я о них не раз упоминал. Тот, кто бьет себя в грудь, уверяет мир, что работает только за «идею», не откровенный человек. Идея идеей, но я стал следователем не так просто. Идейные побуждения нацелили меня на этот путь. Но это частности более высокой категории. В обычной жизни человек, включая и следователя милиции, инспектора, живет надеждами более практического характера. Ведь и у инспектора есть семья, о которой он должен заботиться, дети, которым он обеспечивает будущее, жена с прихотями, а сверх всего этого ведь и у него есть свое честолюбие.
А эти типы, которые сводили счеты с профессором, они скрывали, хитрили, делали все, что им приходило в голову, чтобы выскользнуть у меня из рук, и это, разумеется, озлобляло меня, потому что, ускользни они действительно из моих рук, от моих маленьких житейских надежд не останется и следа. То есть след останется, но такой, какой оставляют, например, птицы в воздухе, когда порхают с одного места на другое... Не дай-то бог, как говорится.
Теоретически инспектору, разумеется, нельзя озлобляться против своего клиента. Он должен преследовать его вплоть до тюрьмы, но озлобляться – ему нельзя. Озлобление может помутить его разум, повести его по ложному следу. Я совершенно ничего не ел в обед, но мне и не хотелось есть. Позвонил по телефону Любенову, «нашему» человеку, лаборанту, который был вчера вечером в гостях у профессора, и попросил его прийти сегодня вечером без четверти пять в квартиру на улице Чехова.
2
Ко мне в кабинет ввели Красимира Кодова. Директор современного отеля выглядел теперь довольно жалко: в мятом костюме, без галстука, зарос бородой, а волосы он не считал нужным причесать. Глаза у него горели – но не злобно, а с какой-то вызывающей и, я бы сказал, высокомерной насмешливостью. Я учтиво поздоровался, пригласил его сесть на единственный в моем кабинете стул.
Кодов повернул стул спинкой вперед и сел на него, как на коня. Облокотился руками на спинку и безмолвно уставился мне в лицо. На мое учтивое приветствие ответил молчанием.
Я протянул ему сигареты.
– Закурите!
Он не соблаговолил даже взглянуть на них. Достал пачку «Лорда», выбрал, не торопясь, сигарету и щелкнул своей позолоченной зажигалкой. Может быть, зажигалка была и золотой, кто знает. Глубоко вдохнул, но затянулся неглубоко и выпустил дым над моей головой. Его глаза продолжали язвительно насмехаться надо мной.
– Как себя чувствуете, гражданин Кодов, нет ли у вас жалоб? – спросил я совершенно непринужденно, несмотря на то что сердце у меня трепетало от возбуждения.
– Так себе! – пожал плечами Кодов. – Необычно. Но после двенадцати, когда истечет срок моего задержания, я буду – вы это себе запишите! – я буду чувствовать себя по крайней мере в десять раз лучше вашей милости.
– Похвально быть таким оптимистом!
– Да!
– А откуда у вас такая уверенность, что вы будете чувствовать себя лучше меня? – спросил я. – Прежде всего вы не знаете, не попрошу ли я разрешения продлить срок вашего задержания.
– Я посмотрел свои карты, и карты показали, что вы распорядитесь выпустить меня еще до того, как наступит двенадцать часов.
– Хорошо, если б карты знали! – сказал я. – Но я не уверен, что вы будете чувствовать себя лучше меня!
– О, непременно! – улыбнулся Кодов, осклабившись. – Я буду себя чувствовать лучше вас – это дело в шляпе! А вы? Ох, после того, как вы поймете, что напрасно подозревали меня, и после того, как ваше начальство надерет вам уши, потому что вы не выполнили работу как следует, – после всего этого вы вернетесь домой с опущенным хвостом, словно побитая собака, и даже не удостоите внимания картофельную яхнию [9] 9
Овощное кушанье с соусом.
[Закрыть], которой ваша благоверная захочет порадовать измученную вашу душонку... Я же, э-хе! Я же, дружище... хотя какой же вы мне друг! Сказать вам, как я проведу свой вечер?
– Что ж, расскажите. Я из терпеливых.
– Прежде всего выкупаюсь, и знаете ли, в какой ванне? В какой ванной, облицованной мраморными плитками, категории суперлюкс! Потом меня завернут в нагретые простыни, в белоснежные... Потом побреюсь перед хрустальным зеркалом и ополосну лицо одеколоном «Нина Риччи». Слышали такую фирму? Париж, улица Риволи, налево от Шанз-Элизе, когда идешь к садам Тюильри. Да, да... После этого я надену вечерний костюм, рубашку с крахмальным воротничком, завяжу светлый галстук. И приглашу своих друзей на ужин, чтобы рассказать им о вас, и мы посмеемся от души... А после виски начнем ужин – раки, и форель, и белый мускат!..
– Не пригласите ли вы свою жену на этот торжественный ужин? – спросил я.
– Мою жену? Как вы догадливы! Она же ведь в трауре, товарищ, как можно?
– А доктора Беровского?
– Он не по части веселья... Кроме того, верный друг моего покойного тестя, он будет в мрачном настроении. А когда доктор в мрачном настроении, он способен сделать из вас салат, не люблю таких!
– Я вижу, вы сибарит. Как выражались в свое время простолюдины, любитель пожить... – Взглянув на справку, которую мне прислали из управления, я спросил: – Между прочим, какую зарплату вы получаете?
– Согласно штатному расписанию, товарищ.
– Скажем, ее вам хватит на раков и форель. А на виски, на «Нину Риччи» с улицы Риволи и на прочие любимые удовольствия где вы берете?
Он оглядел меня насмешливо, пожал плечами.
– Есть источники!
– Например?
– Финансовых начетов, товарищ, на меня не делали, за кражу под суд не отдавали. Остальное – мое дело.
Я вновь посмотрел в справку.
– По моим личным сведениям, товарищ Кодов, – сказал я, – вы должны заведующему отелем, где вы работаете, и его главному бармену в целом около десяти тысяч левов. По другим сведениям, у меня сложилось впечатление, что вы еще столько же должны разным лицам за проигранные партии в кошар. Всего получается до двадцати тысяч левов долгу. Я не ошибаюсь – или у вас есть возражения?
– Зачем терять время на возражения! Подсчет денежного долга – так сказать, долга чести – в целом приблизительно точен...
– Я рад, что по этому вопросу между нами нет существенных разногласий. Любопытно узнать, как вы предполагаете возвратить своим должникам эти двадцать тысяч? Немалые ведь деньги.
Он снова засмеялся – так же весело, широко растянув губы.
– Все в этом мире относительно, товарищ... как ваше имя? Канделаров. Да, товарищ Канделаров, все относительно. Двадцать тысяч – это и много, и мало. Зависит от обстоятельств. Обстоятельства, шанс или отсутствие шанса – от этого зависит, какого цвета будет жизнь: розового или черного.
– Все равно, – сказал я, – двадцать тысяч левов – довольно большие деньги. Столько стоит вилла покойного профессора Астарджиева в Бояне.
Я ожидал, что при упоминании о вилле в Бояне по лицу Краси Кодова непременно пройдет дрожь. Ничего подобного! Он рассмеялся еще более весело.
– Что вы говорите, товарищ... Канделаров! Вилла в Бояне стоит самое меньшее тридцать тысяч!
– Может быть! Я не специалист в этих делах... Но думаю, – продолжил я после короткой паузы, – думаю, что тридцать тысяч сослужили бы вам хорошую службу.
– О, разумеется! Но только в том случае, если бы я продал эту виллу.
– А почему же вам ее не продать?
– Хм! – Кодов склонил голову. – Стоит мне только заикнуться о продаже – и моя супруга вырвет мне глаза!.. Да и зачем мне продавать дачу, леший ее возьми! Пусть будет место на земле, где моя драгоценная станет отдыхать в субботу и воскресенье.
– Кодов, – сказал я, наклонясь вперед и пристально глядя ему в глаза, – вы говорите так, будто эта вилла уже у вас в кармане.
– Ну да! – воскликнул тот и развел руками. – С виллой, слава богу, дело решенное!
В голове у меня торжественно зазвонили колокола – совсем как в большой праздник.
– Я рад, – сказал я, – очень рад. Но как удалось вам положить виллу к себе в карман? Просто не верится. А ну-ка, расскажите!
– Да нечего рассказывать! Все произошло очень просто.
– Как это – просто? Я слышал, профессор намеревался перевести ее на имя своего сына Радоя.
– Намеревался. Но не перевел!
– Потому что ты ему помешал?.. – Впившись взглядом в его глаза, я повторил еще медленнее: – Потому что ты ему п о м е ш а л, не так ли?
Кодов, в свою очередь пристально посмотрев мне в лицо, секунду молчал, а потом разразился хохотом.
– Прекрати смеяться! Рассказывай, что ты можешь рассказать, – сказал я строго. Наступил психологический перелом, и я бесцеремонно перешел на «ты». – Рассказывай, ну?! – и стукнул ладонью по столу.
Кодов достал новую сигарету, щелкнул золотой зажигалкой и опять пустил пышное облако дыма поверх моей головы.
– Нет проблем, – сказал он. – Я по природе кроткий. Разъяряюсь только в том случае, когда три раза подряд плохо бросаю игральные кости.
– Я надеюсь услышать, гражданин Кодов, к а к и м о б р а з о м ты обеспечил себе виллу в Бояне!
– Послушай! – сказал он, и его насмешливый взгляд с неприязнью остановился на мне. – Послушай! Если ты думаешь, что из-за какой-то паршивой виллы я способен убить человека, причем своего тестя, то тебя надо тут же уволить и отправить на лечение в психбольницу.
– Я надеюсь услышать, гражданин Кодов, КАК и КАКИМ ОБРАЗОМ ты обеспечил себе виллу в Бояне! – сказал я в третий раз. И, поскольку он продолжал молчать, предупредил: – Ты не выйдешь отсюда до тех пор, пока не ответишь мне на этот вопрос. Говори!
– Профессор заявил это вчера вечером при всех, при ВСЕЙ компании, – ответил раздраженно Кодов.
Я помолчал. Прислушался к тому, что происходит в моей душе, – там оставались лишь слабые отзвуки колокольного звона.
– К о г д а он это сказал?
– После первого тоста. Мы все сидели за столом, только моей жены еще не было.
– В котором часу?
– Около десяти.
– Ты говоришь, все сидели за столом. Кто?
– Я, доктор Беровский, доктор Анастасий Буков, Веселин Любенов и профессор, разумеется. В тот час он был еще жив, с ним еще ничего не случилось...
Я закурил. В душе воцарилась такая мертвая тишина, что я даже испугался. Помолчав некоторое время, я спросил:
– Значит, Веселин Любенов и доктор Анастасий Буков были за столом, когда профессор Астарджиев заявил, что виллу в Бояне он переведет на свою дочь?
– Да сколько вам раз повторять: все были за столом, кроме моей благоверной!
– Ты когда явился на ужин?
– Беровский, Буков, Любенов и я – мы вчетвером, все вместе пришли. Кажется, в начале восьмого.
– И кого вы застали в квартире?
– Только профессора. Он хлопотал, накрывал на стол.
– А его экономка Дора Басмаджиева?
– Она обычно уходит в пять.
– По какому поводу профессор завел разговор о своей вилле в Бояне?
– Он был в приподнятом, торжественном настроении, но и немного грустном – из-за болезни. У него с сердцем хуже стало в последнее время. Но вообще настроение у него в тот вечер было приподнятым.
