Текст книги "Красавчик. Часть 3 (СИ)"

Автор книги: Андрей Федин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Пятничный вечер мы с прадедом провели примерно так же. С тем лишь исключением, что в пятницу я на два раза меньше (чем в четверг) воспользовался внутренним компасом: прадед увлёкся писаниной (я решил, что плюс-минус два «поиска» – это не принципиально). Работа Юрия Григорьевича продвигалась ударными темпами (судя по количеству исписанных прадедом тетрадных страниц и выпитых чашек кофе). Моя же работа не двигалась с места. Пропитанные кровью платки лишь подкрашивали мою кожу в цвет ржавчины. Но мурашки «жизненной энергии» они выпускали из себя лишь при «поиске».

Сан Саныч в пятницу не явился. Хотя прадед меня заверил, что «Санечка» уже вернулся в Москву и отзвонился Юрию Григорьевичу днём на работу. Сан Саныч и Варвара Юрьевна нагрянули к нам в субботу утром. Меня они сразу с дивана не подняли. Я спал до обеда. К тому времени бабушка Варя сварила борщ, а Александров пообщался с моим прадедом. Сквозь сон я слышал их голоса, прадедовский кашель и позвякивание кухонной посуды. Окончательно разбудил меня запах бабушкиного борща. Желудок настойчивым урчанием отогнал сонливость; напомнил мне о том, что я всё же поспал почти четыре часа и до утренней пробежки.

После обеда Сан Саныч повёз нас на своём «Москвиче» в парк на прогулку – в соответствии с пунктом прадедовского плана «подышать свежим воздухом». В парке Юрий Григорьевич в компании своей дочери и будущего зятя прогуливался по тенистым аллеям. Я же уселся «дышать» на скамейку около входа в парк: медитировал с повязками на руках, мял в руке носовой платок. Пару раз меня отвлекала от тренировок Варвара Юрьевна: угощала меня мороженым. В третий раз мою медитацию прервал Сан Саныч. Он принёс мне тёплую бутылку лимонада. Уселся рядом со мной на лавку. Выждал, пока я утолю жажду.

Александров расспросил о моём общении с режиссёром Зверевым. В целом он одобрил мои действия. Сообщил, что вчера ему уже задали вопросы обо мне. Кто именно обо мне спрашивал, Сан Саныч не уточнил – он лишь отмахнулся от моего вопроса и сказал: «Ерунда». Я сделал вывод, что мною заинтересовалось не КГБ – обо мне у Сан Саныча спросили либо его коллеги по работе, либо «деятели культуры». Александров одобрил идею показа «новых серий» для Зверева в понедельник-вторник-среду ночью. С той лишь поправкой, чтобы я показал режиссёру в эти дни по две «серии». Сказал, что одной недостаточно.

Воскресенье мы с прадедом провели «в трудах». Прадед весь день и вечер чиркал по станицам тетради (сидя за столом) ручкой. Я полдня, вечер и полночи просидел в кресле. Юрий Григорьевич остался доволен проделанной работой. Мне мои труды принесли в воскресенье лишь боль в пояснице. Вечером в понедельник к нам явился Сан Саныч. Как и пообещал мне в субботу. С его помощью я дважды отправил режиссёру послания в виде головной боли: потревожил в полночь и в два часа ночи воображаемую стрелку компаса. В промежутке между этими сеансами Сан Саныч пил на кухне кофе и перечитывал статьи о маньяках.

Александров засиделся допоздна в квартире моего прадеда и во вторник. Мы с ним отправили Звереву обещанные болевые послания. В ночь со среды на четверг мы отработали финальный на этой неделе для Зверева «поиск», выпили с Сан Санычем на кухне очередные чашки кофе. Юрий Григорьевич к тому времени уже похрапывал в своей комнате. Сан Саныч сообщил мне, что на этой неделе больше в квартире Юрия Григорьевича не появится. Пообещал, что «в ближайшие дни» наведёт справки о поведении Зверева. Потому что мы пришли к общему мнению: уже пришло для режиссёра время одуматься и помириться с Еленой Лебедевой.

В пятницу восемнадцатого сентября я снова пересказал прадеду всё, что помнил об аварии на Чернобыльской АЭС. Новых подробностей не вспомнил и почти ничего не добавил к содержанию той короткой статейки, которую прадед прочёл мне вслух. Юрий Григорьевич посетовал на то, что Порошины бросили в свою папку «слишком урезанный» материал о «столь значимом событии». Озвучил мне свои записи на тему этой аварии. Я заявил, что к уже сказанному Юрием Григорьевичем ничего не добавлю. Снова напомнил прадеду, что в тысяча девятьсот восемьдесят шестом году я был лишь одиннадцатилетним мальчишкой.

Сан Саныч и Варвара Юрьевна в субботу девятнадцатого сентября к нам не явились. Поэтому мы с дедом пошли на прогулку вдвоём. Прогулялись вдоль Севастопольского проспекта. Снова поговорили о будущем. Я рассказал прадеду, как изменится московская архитектура рядом с его родным кварталом в ближайшие тридцать лет. Показал на дома, которые к тому времени исчезнут. Сообщил, где на их месте возведут новые строения. Поужинали мы с прадедом в кафе. Вернулись домой ещё засветло. В честь этого возвращения распили на кухне по чашке сваренного на газовой плите кофе, и лишь тогда разошлись по рабочим местам.

В воскресенье прадед разбудил меня после полудня, позвал к телефону.

– Кто там? – спросил я.

Потёр руками глаза.

– Варвара, – ответил Юрий Григорьевич. – Тебя потребовала. Срочно.

Прадед снял очки и близоруко сощурился.

– Что случилось? – спросил я.

Уселся, скрипнул диванными пружинами.

Юрий Григорьевич пожал плечами.

– Не сказала мне ничего, – ответил он. – Торопила. Сам у неё спроси.

Прадед указал очками в направлении стоявшего за стеной в его комнате телефона.

– Ладно, – пробормотал я.

Зевнул и босиком прошёл в спальню прадеда. Окинул взглядом разложенные на письменном столе бумаги, вздохнул. Поднёс к уху динамик телефонной трубки, поздоровался с бабушкой Варей.

– Братец, вызывай такси и приезжай к нам, – потребовала Варвара Юрьевна. – Прямо сейчас. Срочно нужна твоя помощь.

Глава 11

Спросонья я не добился от бабушки Вари никакой конкретики. Услышал только: «Приезжай. Сейчас. Всё узнаешь». Юрий Григорьевич мне уверенно заявил, что если бы случилась «что-то серьёзное» – позвонил бы Сан Саныч. Он пожал плечами и сказал: «Варвара чудит. Не знаю, что ей от тебя понадобилось». Я торопливо умылся – прадед в это время вызвал такси.

Четверть часа я простоял около подъезда, рассматривал двор, слушал голоса детей. В Москве с прошедшего четверга вновь установилась летняя погода: по моим ощущениям температура воздуха сейчас на улице была явно выше двадцати градусов, ярко светило солнце. Листва на деревьях оставалась зелёной – я не заметил в кронах ни одного жёлтого листа.

Вызванная прадедом машина подкатила к подъезду вальяжно, будто представительский автомобиль. Я забрался в салон и озвучил водителю бабушкин адрес. В очередной раз не нашёл ремень безопасности. Почесал покрытые аллергической сыпью запястья. С водителем по пути почти не общался, хотя тот и попытался развлечь меня разговором.

* * *

Дверь мне открыл Сан Саныч. Мы поприветствовали друг друга рукопожатием.

Александров указал рукой в направлении кухни и сказал:

– Они там.

– Они? – переспросил я.

Сан Саныч виновато развёл руками.

– Прости, что не предупредил тебя, Красавчик, – произнёс он. – Варвара запретила.

Он придвинул к моим ногам тапки. Я надел их и побрёл на кухню. Отметил, что Сан Саныч следом за мной не пошёл – он юркнул в гостиную, которая сейчас служила ему и бабушке Варе спальней. Я остановился в шаге за порогом, встретился взглядом с сидевшей за кухонным столом… Лебедевой. Алёна выглядела взволнованной и будто бы расстроенной. Она подняла на меня глаза, невесело улыбнулась. Со своего места торопливо вскочила Варвара Юрьевна и поспешила прочь из кухни.

– Ухожу, ухожу, – обронила она. – Беседуйте. Не буду вам мешать.

Бабушка Варя прошмыгнула мимо меня (на ходу погладила меня кончиками пальцев по руке), прикрыла дверь. Я услышал, как скрипнул в прихожей паркет. Посмотрел на лицо Алёны. Невольно вспомнил, что небо над морем днём было такого же цвета, как Алёнины глаза. Увидел на столе перед Лебедевой чашку с недопитым чаем и распечатанную, но непочатую пачку с печеньем «Юбилейное». Мне почудилось, что Алёна рассматривала меня, будто бы с вызовом во взгляде.

Я чуть склонил набок голову и сказал:

– Привет.

– Здравствуй, Серёжа, – сказала Лебедева. – Прекрасно выглядишь.

Она снова улыбнулась.

– Зачем ты пришла? – спросил я.

– Захотела узнать правду, – заявила Лебедева. – Думаю: имею на это право. Разве не так? Потому и приехала к твоей сестре. Мы с ней спокойно поговорили. Варя мне всё рассказала.

Я почувствовал, как от звуков Алёниного голоса пробежала вдоль моего позвоночника стайка «мурашек».

Скрестил на груди руки и поинтересовался:

– О чём она тебе рассказала?

Лебедева тряхнула головой.

– Всё, – повторила она. – То, что я и сама уже поняла. Варя сказала, что… ты меня любишь. Я знаю: это правда. Не возражай. Просто… ты скоро уедешь. Надолго и далеко. Варя не сказала, куда. Но я и сама догадалась. Это было несложно. Сергей, я всё знаю! Я давно уже не наивная школьница. Почему ты сразу мне всё не рассказал?

Я по-прадедовски кашлянул. Шагнул к столу и уселся на табурет (занял место Варвары Юрьевну). Отодвинул от себя бабушкину чашку с чаем, посмотрел Алёне в лицо, усмехнулся.

Сказал:

– Прекрасно. Куда же я поеду?

– Тебя посадят в тюрьму, – заявила Алёна.

Я почувствовал, как скакнули вверх мои брови. Озадаченно хмыкнул.

Лебедева нахмурилась.

– Это тебе Варвара Юрьевна так сказала? – спросил я. – Про тюрьму.

Алёна покачала головой.

– Нет. Я сама догадалась. Твоя сестра сказала, что ты не возьмёшь меня с собой. Потому что не сможешь. Сказала: ты наговорил мне тогда гадости, потому что переживал за меня. Сказала, что так ты попытался защитить меня от сплетен и от возможных проблем на работе. Она сказала, что тоже нескоро тебя увидит, что тоже из-за этого очень расстроилась.

Лебедева пожала плечами.

– Сергей, почему ты мне не рассказал?

– О тюрьме? – уточнил я.

Алёна тряхнула головой.

– Да. Серёжа, я бы поняла. Мы бы…

Я вскинул руки и сказал:

– Стоп. Подожди. Не фантазируй.

Лебедева застыла, словно во время детской игры в «морские фигуры».

Я спросил:

– Алёна, откуда ты взяла эту мысль о тюрьме? Пояснишь?

Примерно пять секунд мы с Лебедевой смотрели друг другу в глаза.

Затем Алёна моргнула и сообщила:

– Конечно, Серёжа. В понедельник ко мне приходили из милиции. Спрашивали о тебе.

– Ты уверена, что речь шла обо мне?

Я снова скрестил на груди руки.

Лебедева тряхнула головой.

– О тебе, Серёжа, – сказала она. – Это точно. Спрашивали, что я знаю о… банде сантехников. А ещё: о том, кто и зачем напал на режиссера Зверева.

– Напал?

Я облокотился о стол.

Алёна пожала плечами.

– Они так сказали. Примерно так.

– Ладно, – произнёс я. – Допустим. Кто же на него напал?

Столешница под моими локтями вздрогнула – заплясали на сером потолке солнечные зайчики.

Алёна нахмурилась.

– Мне сказали… сказал, что к Ивану Леонидовичу приходил домой высокий красивый мускулистый мужчина. Темноволосый. Я сразу подумала о тебе. Потому что мне только в прошлую пятницу Хлыстов рассказал, что на Зверева напали те самые сантехники. Ему об этом мама рассказала. Якобы, сантехники над Иваном Леонидовичем надругались и потребовали, чтобы он передо мной извинился. Я Женьке, конечно, не поверила. Но милиционер меня тоже расспрашивал о сантехниках. Выяснял, что я знаю об их главаре. Он попросил, чтобы я показала ему фотографию молодого мужчины, которая висела у меня в гримёрке.

Алёна пристально посмотрела мне в глаза и уточнила:

– Твою, Серёжа, фотографию.

– Показала? – спросил я.

Лебедева покачала головой.

На потолке вновь пустились в догонялки пятна солнечных зайчиков.

– Нет, – сказала Алёна. – Я… порвала её и сожгла. Ещё тогда: после нашего с тобой прошлого разговора.

Она не отвела взгляда, чуть приподняла подбородок – будто бы для того, чтобы я хорошо рассмотрел родинку под её губами.

– Не переживай, Сергей, я… ничего тому милиционеру про тебя не рассказала: ни где ты живёшь, ни откуда ты приехал, ни где мы с тобой познакомились. Так… Сказала, что ты один из моих поклонников. Один из многих – не более того. Заявила, что я тебя уже толком и не помню. А то фото в гримёрке…

Лебедева усмехнулась.

– Соврала, что на том фото был иностранный киноактёр Ален Делон.

Светлые пятна на потолке опять вздрогнули.

– Милиционер тебе поверил? – спросил я.

Алёна пожала плечами.

– Какая разница? Ему в тот день такого рассказали!.. Андрюша и другие. Говорили, что ты американский шпион, потому что не носишь комсомольский значок. Намекнули, что ты работаешь не только на империалистов, но и на марсиан. Потому что у тебя странный и совсем не советский загар. Поклялись, что не выдали тебе ни одной государственной тайны. Потому что в театре такие тайны артистам не выдают. Они так запудрили этому милиционеру мозг, что тот даже не записывал их рассказы. Только хмурился и злился. Женька так вообще заявил, что я работаю на КГБ, а тот мужчина на фотографии… то есть, ты… мой куратор и начальник.

Лебедева неуверенно улыбнулась.

– Серёжа, я сначала вообще подумала, – сказала она, – что того милиционера ко мне подослали наши мужчины. Что он ненастоящий. Что надо мной просто пошутили. Я даже… немного нагрубила ему. Потому что мне такая шутка не понравилась. Ещё подумала тогда, что он переигрывал, вёл себя неправильно. Краснел, когда смотрел мне в глаза. Разве настоящий милиционер бы покраснел? Вадик и Андрюша, конечно, заявили, что непричастны к этой шутке. Говорили, что милиционер был самым обычным, советским. Я сказала им, что шутка получилась злой и совсем несмешной. Даже обиделась на них. А потом, в эту пятницу, к нам в театр…

Алёна выдержала секундную паузу (будто выждала, пока успокоятся на потолке солнечные зайчики) и продолжила:

– … В пятницу к нам в театр пришёл Иван Леонидович Зверев.

Она покачала головой, заглянула мне в глаза. Едва заметно усмехнулась.

– Иван Леонидович прервал нашу репетицию, – сказала Алёна. – Сильно возмущался. Даже топал ногами.

– Зверев?

– Да.

Я вскинул брови и спросил:

– Чего он хотел?

Лебедева дёрнула плечом.

– Иван Леонидович сказал: до него дошли «возмутительные» слухи, – сообщила она. – О том, что «злые языки» «всем растрепали»: режиссер Зверев портит жизнь и карьеру прекрасной юной советской актрисе Елене Лебедевой. Он так меня и назвал: «прекрасная советская актриса». Серёжа, я сама видела, как мои коллеги от удивления приоткрыли рты. Я и сама… приоткрыла. Слушала возмущённые речи Зверева и хлопала от изумления глазами. Сергей, представь себе: Иван Леонидович взял меня за руку, назвал «голубушкой» и «лапушкой». Заявил, что всегда был, есть и будет поклонником моего актёрского таланта. Представляешь эту картину?

Алёна хмыкнула.

Мне почудилось: я увидел в её глазах озорной блеск.

– Зверев сказал, что «мерзкие слухи» – это происки его завистников, – сказала Алёна. – Якобы, «враги» выставляют его… зверем. Сказал, что он занятой человек – поэтому долго не обращал внимания на порочащие его честь разговоры. Но у всего есть предел. Пришёл такой предел и его терпению. Иван Леонидович заявил, что больше не потерпит клевету. Признал, что у него тяжёлый характер. Но при этом он никогда бы не позволил себе обидеть женщину. Тем более, такую умную, очаровательную и талантливую… как я. Видел бы ты, Сергей, с каким жаром в глазах он это произнёс. После этих слов я едва не уселась прямо на пол. Женька Хлыстов вовремя придвинул ко мне стул.

Лебедева усмехнулась.

– Иван Леонидович очень талантливый человек, – заявила она. – Я сама ему едва не поверила. Когда он заверял, что если и говорил обо мне критически и осуждающе, то исключительно по причине усталости и из-за мучавшей его в последние месяцы мигрени. Сообщил, что моей вины в том точно нет. Что «брошенные всердцах обидные фразы» в мой адрес – всё это последствия его тяжёлого, изматывающего и неустанного труда. Иван Леонидович сказал: он даже не представлял, что его неосторожные и эмоциальные высказывания недоброжелатели истолкуют настолько извращённо. Серёжа, он передо мной извинился. Представляешь? На глазах у всей труппы!

Алёна покачала головой.

– Зверев клятвенно заверил, что только приветствует моё участие в новых кинофильмах. Пообещал, что «немедленно» известит об этом всех своих обманутых клеветниками коллег и друзей. Сказал, что не позволит вмешивать его честное имя ни в какие скандалы. Сказал, что всегда думает и думал в первую очередь о советском искусстве и о советских зрителях. А желание зрителей сейчас – чтобы имя Елены Лебедевой как можно чаше появлялось на афишах кинотеатров. Он заявил, что непременно выяснит, кто использовал его имя, как помеху для зрительских желаний. Сказал, что не поленится и донесёт своё возмущение даже до ушей министра.

Лебедева улыбнулась.

– Это было настолько… впечатляюще, что я сразу же вспомнила слова Женьки Хлыстова о тех бандитах-сантехниках, – призналась она. – И о тебе, Серёжа. Я даже подумала… что Андрюшина шутка оказалась недалека от действительности. Потом, конечно, поняла: случай со Зверевым и все эти рассказы о бандитах не имеют ничего общего. Просто так совпало. Иван Леонидович наслушался всех этих историй о бандитах – их в театральной среде сейчас все повторяют, как модную шутку. Вот Зверев и спутал тебя с сантехником. Я правильно говорю, Серёжа? Ты приходил к Ивану Леонидовичу домой. Я знаю. Я это уже выяснила. Твоя сестра мне всё рассказала.

Мне почудилось, что за дверью кухни (в прихожей) скрипнул паркет.

– Серёжа, ведь это ты поговорил со Зверевым, – сказала Алёна. – Не сомневаюсь: именно после разговора с тобой Иван Леонидович изменил своё отношение ко мне. Не только я так считаю. Какие только предположения я ни услышала после той репетиции. Андрюша заявил, что ты завербовал Зверева для работы на американцев. Вадим говорил, что ты воздействовал на Ивана Леонидовича марсианским волшебством. Женька хлыстов намекнул, что ты… над Зверевым надругался. Миша предположил: ты явился к Ивану Леонидовичу вместе с людьми из КГБ – именно они и уговорили его «своими проверенными методами». Всё это ерунда, конечно…

Лебедева хитро сощурилась и заявила:

– … Мне важно другое. То, что ты пошёл к Звереву ради меня. Я поняла, что ты за меня переживал. Этот твой поступок показал: я тебе, Серёжа, небезразлична. Он противоречил твоим словам. После нашего прошлого разговора я ненадолго поверила в то, что ты меня действительно разлюбил. Признаюсь: те твои слова меня сильно обидели. Но после визита Зверева и после моего разговора с Варей я больше не сомневаюсь: ты меня по-прежнему любишь. Как бы ты, Сергей, это ни отрицал. Ещё Лев Николаевич Толстой говорил, что верить нужно не словам, а делам. Твоим делам, Серёжа, я поверила. Теперь хочу узнать подробности. Считаю, что я имею на это право.

Алёна прижала к столешнице ладони, словно продемонстрировала мне свой маникюр.

Я усмехнулся и спросил:

– Подробности чего тебе интересны?

– Серёжа, что ты натворил? Почему…

– Стоп, стоп, стоп.

Я вскинул руку, показал Лебедевой ладонь.

Алёна послушно умолкла, вздохнула.

– Ни о какой тюрьме и речи не идёт, – заявил я. – Во всяком случае, пока. Я не в розыске, как ты подумала.

– Но тот милиционер…

Я покачал головой.

– Он бы со мной просто поговорил. Скорее всего. Потому что Зверева я не бил, к марсианам и к иностранным разведкам никакого отношения не имею. Но Варя тебя не обманула. Я действительно скоро уеду. Очень далеко. Надолго. Возможно, навсегда. Это без вариантов. Я тебе уже говорил об этом. Там, в пансионате. Вспомни!

Лебедева нахмурилась.

– Серёжа, я тогда…

– Что я тебе говорил о своих планах? Помнишь? Я сказал, что лето следующего года проведу на французском Лазурном берегу. Погреюсь на песке в Сен-Тропе, загляну в Канны и в Ниццу. Побываю в Монако. Уверен: где находится французский Лазурный берег, ты знаешь. Что такое Сен-Тропе, Канны, Ницца и Монако – представляешь.

Алёна кивнула.

– Представляю, – сказала она.

– Мои планы с тех пор не изменились, – сообщил я.

Развёл руками – снова оживил на потолке пятна солнечных зайчиков.

– Сергей, ты поедешь во Францию?

– Во Франции тоже побываю. Обязательно.

– Когда? – спросила Алёна.

Она прикоснулась кончиками пальцев к чашке, где остывал чай.

– Скоро, – ответил я.

– Рада за тебя, Серёжа. Когда ты вернёшься?

– В том-то и дело, Алёна. Вернусь очень нескоро. Если вообще вернусь.

– Как это?

Лебедева пошевелила бровями.

Я вскинул руки и сказал:

– Вот так. Поеду за границу и обратно в Советский Союз не вернусь. Такое случается. Уверен, что для тебя это не новость. Не я первый, не я последний невозвращенец.

Дёрнул плечами.

Алёна посмотрела мне в глаза.

– Сбежишь? – спросила она.

– Вот именно, – ответил я. – Сбегу. Из СССР на Запад.

– Зачем?

Лебедева выпрямила спину – я прочёл в её взгляде удивление.

– Этого я тебе, Алёна, не скажу. Врать не хочу. Но и не озвучу правду. Это без вариантов. Просто уясни, что такая причина существует, и она веская. Прими это на веру. Если сможешь. Ничего другого о своих мотивах не сообщу. Я и так уже разболтал тебе больше, чем следовало. Уверен, что ты понимаешь: о подобных планах не сообщают никому, даже близким родственникам. Лучше подумай о другом: о себе, о своей карьере, о своём будущем.

Я развёл руками и предложил:

– Вообрази, что мы с тобой вместе живём, общаемся с твоими друзьями, я встречаю тебя после спектаклей. Нас вместе часто видят твои знакомые и твои поклонники. А затем они увидят в газетах обличительные статьи о том, как негодяй Сергей Красавчик предал родину, растоптал советские идеалы и сбежал к проклятым империалистам. Вспомнят ли они о наших с тобой отношениях? Как эти самые отношения аукнутся для тебя в будущем? Представила?

Я усмехнулся.

– Алёна, ты звезда советского театра и кинематографа, – сказал я. – Но твоё положение шатко. Ты сама уже в этом убедилась. Сейчас тебя сбросил с вершины даже режиссёр, пусть и заслуженный. Твоя карьера и спокойная жизнь сразу же закончатся, как только этого потребуют люди из Кремля. А они наверняка это сделают. В назидание другим. Чтобы все увидели, к чему приводит «предательство». Пусть «предала» страну вовсе и не ты. Понимаешь это?

Я покачал головой.

– Вот поэтому, Алёна, наши дальнейшие отношения невозможны. Никакие. Они разрушат твою жизнь. Скажутся и на судьбе твоих близких. Возможно, достанется и твоим друзьям. Если они вовремя от тебя не отвернутся. На киноэкранах твоё лицо больше не появится, если советские люди будут ассоциировать его с «предателем родины». Возможно, ты потеряешь и роли в театре. Как тебе такая перспектива? Впечатляет? Наш роман разрушил бы твою жизнь.

Лебедева склонилась над столешницей.

– Серёжа, это значит, что я права. Тогда ты мне солгал. Ты меня любишь?