Текст книги "Красавчик. Часть 3 (СИ)"

Автор книги: Андрей Федин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Александров-младший усмехнулся и заявил:

– Пап, да об этой скрипке вся Москва знает. И знают, как вы из-за неё перевернули с ног на голову весь «Интурист». Представляю, как перетрухнули наши советские начальники. Ограбление иностранца – это не шутка. Тем более что та скрипка, как мне сказали, дорогущая была. Серёга, небось, её нашёл? Пап, чего меня-то ты не позвал? Может, и мне бы премия перепала.

Сан Саныч нахмурился и ответил:

– Кто надо, тот и нашёл. Кого надо было, того я и позвал. Премию он захотел. Учись работать, Аркаша! Без этих… без помощи Красавчика. Как нормальный милиционер! Тогда и премию получишь. И звезду новую на погон.

Аркадий нахмурился и уронил банкноты на стол.

Рита тут же их подобрала.

– Спасибо, Александр Александрович, – сказала она. – Деньги Аркадию сейчас нужны. Мы вам их отдадим. Потом. Зарплату Аркаша получит только через неделю. А ему срочно новые ботинки купить нужно. Старые почти развалились.

Сан Саныч взглянул на свою будущую невестку и на замершего около неё Василия. Сунул руку в карман и вынул оттуда ещё одну сторублёвую банкноту. Положил её на столешницу около Риты.

– Ребёнку вон… тоже обувь купите, – сказал он. – И тебе. Скоро зима. Да и вообще…

Сан Саныч не договорил, посмотрел на меня.

Заявил:

– Собирайся, Красавчик, прокатимся. Дело у меня к тебе есть.

* * *

Варвара Юрьевна осталась в квартире (слушала историю о терминаторе в пересказе пятилетнего Васи). Мы с Сан Санычем спустились вниз, прошли мимо женщин, ещё с утра занявших свой пост на лавке около подъезда. Я окинул взглядом двор. Отметил, что осень уже в полный голос заявила о себе. Большая часть листвы на деревьях и кустах приобрела желтый, оранжевый и красный цвет. Зелени во дворе ещё было предостаточно. Но гораздо меньше, чем месяц назад. Я заметил наряженных в школьную форму детей. Те брели через двор со школьными портфелями в руках. Подумал о том, что появление на детях красных пионерских галстуков – это в Советском Союзе первый признак наступившей осени.

Следом за Сан Санычем я прошёл к припаркованному около фонарного столба «Москвичу». Уселся в салон, вдохнул аромат одеколона, бензина и резины. Сразу же поинтересовался у Александрова, куда мы поедем.

– Никуда не поедем, – ответил Сан Саныч. – В машине посидим. Поговорим. Без лишних ушей. Аркадию слышать о наших с тобой делах без надобности. Он уже знает, что ты завтра уедешь?

– Знает, – ответил я.

– Что ты ему сказал?

Сан Саныч положил руки на рулевое колесо.

– Сказал, что загостился в Москве, – ответил я. – Сказал, что возвращаюсь домой. К себе, во Владивосток. Пока меня в столице не упрятали в кутузку за тунеядство. Сказал, что соскучился по родному городу.

– Аркаша поверил?

Я пожал плечами.

– Уговаривал остаться. Убеждал, что я скоро привыкну к Москве. Пообещал, что найдёт для меня хорошую работу.

Александров хмыкнул, покачал головой и пробормотал:

– Работу он найдёт… Тоже мне…

Сан Саныч не договорил; замолчал, проводил взглядом молодую длинноногую женщину.

Женщина повернула за угол дома – Александров вздохнул и заявил:

– Вовремя ты, Красавчик, от Григорьича свалил. Ребята из Комитета активизировались. Меня вчера расспрашивали: о Григорьиче, о поисках скрипки, о той нашей с тобой поездке в Лидинский лес. Твоё имя пока не называли. Но это только пока. Сам понимаешь, за сутки они многое не нарыли. Но скоро нароют. Вспомнят и о тебе, и о банде сантехников. Чувствую, кое-кому из моих коллег за слухи об этой банде нехилый пистон перепадёт. Чтобы панику в столице своей болтовнёй не наводили.

Сан Саныч ухмыльнулся, взглянул на меня.

– Всё это бурление началось из-за встречи Григорьича с Фурцевой, как ты понимаешь.

– Как прошёл ужин? – спросил я.

Заметил ухмылку на лице Сан Саныча.

– Нормально прошёл, – ответил Александров. – Про неудачный угон самолёта поговорили. В том числе. Твой прадед поведал Екатерине Алексеевне, чем этот рейс из Батуми в Сухуми завершился бы, если бы я по указке твоего прадеда вовремя бы не подсуетился. Григорьич произвёл на Фурцеву впечатление. Это всё, что я тебе, Красавчик, о том разговоре расскажу. Большего-то тебе знать не нужно. Думаю, ты и сам это понимаешь. Это не та информация, которую нужно везти за границу.

Я кивнул.

– Понимаю. Не спорю.

– Вот и молодец, что понимаешь. Твой прадед хотел, чтобы я всё же рассказал тебе подробности той встречи. Но я с его решением категорически не согласен. Поэтому поступлю по собственному разумению. Это не потому, что ты, Красавчик, мне не нравишься. Просто я не вижу смысла теперь с тобой откровенничать. Наши дорожки уже разошлись. Теперь мы движемся в разных направлениях, и каждый по-своему. Но это не означает, что мы по разную сторону баррикад. Разве не так, Красавчик?

Я снова тряхнул головой.

– Всё так, Сан Саныч. О встрече деда с Фурцевой я у тебя спросил из обычного любопытства. Ты прав: эта информация на самом деле мне без надобности. Но я желаю тебе и Юрию Григорьевичу удачи. Помогу вам, чем смогу: оттуда, из-за границы.

Александров улыбнулся, ткнул меня кулаком в плечо.

Он сощурился и заявил:

– Поможешь, конечно. Куда ж ты денешься. Ты нам импортный кофе пообещал. Не забыл? Как станешь там в своих Америках миллионером, будешь нам сюда гостинцы присылать. Бабушке своей капроновые колготки пришлёшь. Вот ей радости будет!

Сан Саныч хмыкнул и покачал головой.

– Я тебя, Красавчик, сюда позвал не ради кофе и колготок, – сказал он. – Информацию мне вчера интересную подкинули. Хлыстова. Та самая. Ворох подарков нам с Варей привезла. В благодарность за найденную скрипку. Посидели мы с ней, по сто граммов чаю выпили. Поделилась она со мной новостями советского искусства. Всё тебе не перескажу. Да я всего и не запомнил. Мне эти их склоки не интересны. О них Хлыстову всё больше Варя расспрашивала. Но услышал я и кое-что любопытное. О Лебедевой.

Он пристально посмотрел мне в глаза и сообщил:

– Хлыстова сообщила, что в Московском театре сатиры ставят новый спектакль. По этой… пьесе…

Александров щёлкнул пальцем.

– Вылетело из головы название, – сказал он. – Да и не в нём суть. Суть в том, что эту пьесу под Лебедеву задумали. Будет в ней у твоей, Красавчик, Алёны главная роль. В соответствии с её нынешним статусом в театре. Твой дружок Зверев тоже расстарался. Не обманул: раструбил о своей любви к таланту Елены Лебедевой всем своим киношным приятелям. Засыпали твою Алёну предложениями. Буквально в очередь к ней режиссёры выстроились. Так Хлыстова сказала. Даже Рязанов твоей Алёне роль предложил.

Сан Саныч сделал паузу – понаблюдал за моей реакцией.

На лобовое стекло приземлился жёлтый кленовый лист.

Я кивнул и сказал:

– Это же хорошо, Сан Саныч. Лебедева это заслужила. Без вариантов.

Александров потёр большими пальцами оплётку на рулевом колесе.

– Заслужить-то заслужила… – произнёс он. – С этим не поспоришь. Тут только вот в чём дело, Красавчик. Хлыстова сказала: Лебедева на все эти предложения согласилась. Словно решила работать днём и ночью без выходных. Хлыстова теперь переживает, как бы у Лебедевой от такого количества работы и в театре, и в кино снова не случился нервный срыв. Как этим летом. Понимаешь, почему я тебе всё это рассказал? Варя переживает за тебя. Боится, что ты расстроишься, если завтра Алёна…

Сан Саныч замолчал, выразительно приподнял брови.

– Если завтра Алёна не придёт на вокзал? – спросил я.

Александров кивнул.

– Я тебя предупредил, Красавчик, – сказал он. – На всякий пожарный.

– Спасибо, Сан Саныч.

Я пожал плечами и произнёс:

– Не придёт, так не придёт. Значит, она станет всё же второй Орловой. А не новой Мэрилин Монро.

* * *

В воскресенье я настоял на том, чтобы Аркадий и Рита меня не провожали. Уложил в рюкзак завёрнутые в газету продукты. Поцеловал в щёку Риту, пожал на прощание руки Аркадию и Васе. Невольно пожалел о том, не попрощаюсь снова с прадедом, с бабушкой Варей и с Сан Санычем. Я выслушал напутственные слова Варвары Юрьевны ещё вчера вечером, когда во второй раз за день прогулялся к автомобилю Александрова-старшего. Увидел сквозь боковое стекло тронувшегося с места «Москвича», как бабушка Варя смахнула со щеки слезу и помахала мне рукой. Я махнул ей в ответ. Дождался, пока машина Сан Саныча скроется за домом и лишь после этого вернулся в квартиру Александровых.

К Курскому вокзалу я сегодня подошёл, когда на улице уже светили фонари. Остановился неподалёку от центрального входа, поправил на плечах лямки рюкзака. Взглянул вверх – серые облака не оставили мне шанса разглядеть на небе огоньки звёзд. Огляделся по сторонам, пробежался глазами по припаркованным около вокзала автомобилям и по фигурам спешивших к вокзалу и от него людей. Отметил, что мой нынешний наряд мало выделялся на фоне нарядов прочих советских граждан (сейчас меня советские школьники вряд ли бы приняли за иностранца). Мои натёртые ваксой полуботинки блестели в свете фонарей. Под высокий ворот джемпера проникали холодные пальцы осеннего ветра.

В здание вокзала я не пошёл. Потому что условился с Лебедевой: дождусь её около главного входа. Взглянул на циферблат полученных от Сан Саныча потёртых и покрытых царапинами советских часов «Слава». Прикинул, что времени до отправления поезда ещё предостаточно (состав пока даже не подали под посадку). Обменялся улыбками с двумя молодыми женщинами, прошагавшими к массивным дверям вокзала. Вспомнил свой вчерашний разговор с Сан Санычем. Невольно прикинул, в каком именно фильме Алёне предложил роль Эльдар Рязанов. Рязановских работ я вспомнил предостаточно. Вот только не сообразил, какой именно фильм представит Рязанов в следующем году.

Посмотрел на проходивших мимо меня людей.

Перебрал в уме названия рязановских кинофильмов.

Подумал о том, появится ли в новом фильме Рязанова уже полюбившаяся советским зрителям актриса Елена Лебедева…

…Бежевая «Волга» ГАЗ-21 с «шашечками» на дверях остановилась в десятке шагов от меня ровно в ту секунду, когда стрелки наручных часов сообщили о начале посадки в мой поезд. Я задержал на этом автомобиле взгляд, потому что заметил внутри него необычную женскую шляпку. С удивлением посмотрел на то, как таксист торопливо выбрался из салона, шустро оббежал свой автомобиль и галантно распахнул пассажирскую дверь. Я заметил, как блеснули носы выглянувших на улицу женских туфелек. Скользнул взглядом по женским ногам. Пассажирка такси придержала шляпку, приняла протянутую руку водителя такси, шагнула через бордюр на тротуар.

Владелица шляпки улыбнулась таксисту, кивнула ему в знак благодарности и взглянула на массивные двери вокзала. Тень от шляпки наполовину скрыла от меня лицо женщины. Но свет фонаря всё же добрался до женских губ и до подбородка, показал мне приметную родинку. Лебедева резко повернула голову: заметила, как я призывно взмахнул рукой. В свете фонаря я увидел Алёнину улыбку. Лебедева шагнула к водителю такси. Я не расслышал её слов. Таксист кивнул, стрельнул в меня взглядом. Он вынул из кармана спички и сигареты, закурил. Лебедева поспешила ко мне. Она рукой придерживала висевшую у неё на плече маленькую дамскую сумку.

Глава 21

Алёна остановилась в двух шагах от меня. Словно не решилась подойти ближе. Ветер принёс мне сладковатый (показавшийся неуместным тут, около вокзала) аромат её духов. Лебедева чуть запрокинула голову, посмотрела мне в лицо. Сейчас Алёнины глаза выглядели не голубыми и даже не синими – почти чёрными. Влажно блеснула на Алёниных губах показавшаяся мне тёмно-красной помада. Я заметил, как Алёна двумя руками взялась за ремешок сумочки. Будто бы испугалась, что ту унесёт ветер. Но ветер лишь приподнял воротник Алёниного плаща и чуть пошевелил выглянувшие из-под шляпки светлые пряди волос.

– Здравствуй, Серёжа, – произнесла Лебедева.

– Привет, просто Алёна, – сказал я.

– Я пришла.

– Вижу. Хорошо выглядишь.

– Спасибо.

Я чуть сместил взгляд: посмотрел на теребившие ремешок сумочки Алёнины пальцы. Мне показалось, что они дрожали от холода. Снова взглянул на Алёнино лицо.

– Серёжа, я…

Лебедева не договорила, словно захлебнулась от порыва ветра.

Хотя ветер сейчас дул ей в спину и будто бы подталкивал Алёну в мою сторону.

– Серёжа, мне нужно знать… – сказала Лебедева. – Сейчас. Для меня это очень важно.

Алёна снова сделала паузу, посмотрела мне в глаза.

– Серёжа, ты меня любишь? – спросила она.

– Люблю, – ответил я.

Лебедева взмахнула ресницами. Она чуть приоткрыла рот… но словно позабыла, о чём хотела мне сказать. Мне показалось, что Алёна не ожидала столь скорого ответа.

Я взглянул на часы – посадка на поезд продолжалась уже вторую минуту.

Алёна выдохнула, улыбнулась.

Мне почудилось, что её глаза хитро блеснули.

– Если любишь… – произнесла Лебедева. – Тогда забери из такси мой чемодан. Меня на руках к поезду нести не нужно. Так уж и быть. А вот от помощи с чемоданом я не откажусь.

Алёна обернулась, взмахом руки подала знак таксисту. Тот кивнул, зажал сигарету между губ и поспешил к багажнику автомобиля. Достал оттуда коричневый чемодан с металлическими уголками. Гигантским чемодан мне не показался – напротив, он удивил меня своими скромными размерами. Таксист без видимых усилий удерживал его в руке, словно не решался испачкать Алёнину вещь о привокзальную мостовую. Я подошёл к «Волге», уклонился от метнувшегося мне в лицо облака табачного дыма. Водитель такси будто бы неохотно передал мне чемодан, взглянул поверх моего плеча и попрощался с Лебедевой.

Я повернулся к Алёне и спросил:

– Это всё?

Лебедева улыбнулась, пожала плечами.

– Всё, – ответила она. – Только чемодан и я. Ты сам сказал, что поедем налегке.

* * *

Билеты на поезд я купил ещё месяц назад. Выкупил всё купе: четыре места (не увидел смысла экономить привезённые из будущего советские деньги). Поэтому мы с Лебедевой сразу же отправились к поезду. Алёна держала меня за локоть. Вторую руку мне оттягивал чемодан: не слишком тяжёлый, но и явно не пустой. Пассажиров на перроне Курского вокзала сейчас было на порядок меньше, чем во время моего прибытия сюда в июле этого года. Загруженные вещами люди спешили к своим вагонам, взглядами отыскивая в окнах вагонов таблички с номерами. Проводницы проверяли билеты, разминали озябшие пальцы: к вечеру в Москве заметно похолодало.

Алёна прочла вслух:

– «Москва-Симферополь».

Взглянула на меня и спросила:

– Серёжа, куда мы поедем?

– На юг, конечно, – ответил я. – Следом за перелётными птицами.

Наличием наших паспортов проводница не поинтересовалась. Лебедеву она не узнала – потому что взгляд её остался таким же сонным и уставшим, как и до нашего появления. Проводница лишь вяло удивилась тому, что я предъявил ей не два, а четыре билета. Буркнула, что я зря потратился, потому что «народу всё рано не будет – не лето же». Я шагнул в вагон, вдохнул знакомые по прошлым моим поездкам (в пансионат и обратно) ароматы. Прошёл по узкому коридору до своего купе, сунул Алёнин чемодан под полку. Сразу же задёрнул мятую шторку, за которой ярко светил на перроне фонарь. Взглянул на замершую в дверном проёме Лебедеву.

– Серёжа, нам долго ехать?

– Долго. Больше суток.

Я поставил под окном рюкзак, уселся около стола.

Алёна улыбнулась, расстегнула плащ, присела рядом со мной на полку и сказала:

– Это хорошо, что долго. Как же я устала! Трудные были дни.

* * *

В тёмном окне (над задёрнутыми шторками) отражалось купе поезда: потолок с лампой, лежавшая на верхней полке женская шляпка, прикрытая дверь с зеркалом. Позвякивали стоявшие на столе пустые гранёные стаканы в мельхиоровых подстаканниках. Чуть покачивался Алёнин плащ, висевший около двери купе. В воздухе витали ароматы женских духов и свежезаваренного чая. Они почти затмили прочие запахи, царившие в купе до нашего появления. Лебедева сидела за столом напротив меня, смотрела мне в лицо. Я заметил, что здесь, в освещённом купе, её глаза посветлели. Теперь они снова походили цветом на яркое безоблачное небо.

– … Эльдар Александрович сам мне позвонил, – сказала Алёна. – Спросил, есть ли у меня желание с ним поработать. Желание у меня, разумеется, есть. Я так ему и сказала. Хотя роль он мне предложил не главную. Но актёрский состав в фильме будет превосходный: Юрий Никулин, Евгений Евстигнеев, Андрюша Миронов – это только те, кого мне назвали. Натурные съёмки пройдут во Львове. Интерьерные сцены снимут у нас, в Москве.

– С удовольствием посмотрел бы на тебя в этом фильме, – сказал я.

Увидел, как Лебедева кокетливо подкрутила пальцем прядь белокурых волос.

– Мне много хороших предложений поступило, – сообщила Алёна. – Следующий год мог бы стать напряжённым. Но интересным. Ты сам мне говорил, чтобы я вела себя естественно. Было бы странно, согласись, если бы я отказалась от столь заманчивых ролей. Обычно за такие возможности актрисы готовы… душу продать. А мне после протекции Зверева их прямо на блюдечке принесли. Разумеется, я согласилась. Отказы выглядели бы более чем странно.

– Кому теперь достанутся эти роли? – спросил я.

Алёна пожала плечами.

– Свято место пусто не бывает, – сказала она. – Претенденток на них предостаточно. Все они только порадуются тому, что Елена Лебедева ушла с их пути. Это нередкий случай в кино, когда актёры по тем или иным причинам отказываются от ролей. Солгу, если скажу, что ни о чём не жалею. Но такова жизнь, Серёжа. Мы ежедневно делаем выбор. Я свой выбор сделала. Фильм Рязанова будет превосходным и без моего участия, не сомневаюсь в этом.

Алёна покачала головой.

– Знаешь, Серёжа. После того случая со Зверевым я поняла: моя карьера – очень ненадёжное предприятие. В один момент её могут разрушить. Если у меня снова не появится заступник. Далеко не всё решает талант, Серёжа. Я это давно осознала. Больше не тешу себя иллюзиями. Сделать выбор мне всё равно придётся. Так лучше уж сейчас. Когда этот выбор состоит между любимым делом и любимым человеком. Такой выбор лучше, чем выбирать из двух зол меньшее.

Лебедева убрала за ухо прядь волос.

– За границей тоже есть театры и кино, – сказал я. – Более того: там есть Бродвей и Голливуд. Найти работу актёра можно не только в СССР. Для этого, правда, придётся выучить английский язык.

Я раздвинул стоявшие на столе подстаканники, чтобы они не стучались друг о друга.

Алёна кивнула.

– Английский язык я учила в школе, – сообщила она. – Как и немецкий. Азы постигла. Англичанина и немца пойму. Да и объяснюсь с ними, пусть и не без русского акцента. Язык для меня не проблема. Выучу. Если задамся такой целью. Вот только там, за границей, всё другое, чужое. Но и к этому я обязательно привыкну. Да и сомневаюсь, что у них в театре и в кино дела обстоят иначе, чем у нас. Люди везде одинаковые. Ты сам мне об этом говорил. Там тоже есть свои Зверевы. Наверняка.

– Там ты будешь со мной, – сказал я.

Развёл руками.

– Знаю, Серёжа, – произнесла Алёна. – Поэтому я и сижу сейчас в этом купе. Потому что здесь я вместе с тобой. Я сделала выбор. Это было несложно, если честно.

Лебедева улыбнулась.

Поезд чуть сбавил ход. За окном проплыл фонарь. Его свет яркими огоньками отразился в Алёниных глазах.

– Что ты сказала родителям? – спросил я. – Они знают, куда ты поехала?

Алёна дёрнула плечами.

– Ничего не сказала, – ответила она. – Зачем? Да и что мне было им говорить? Я сама пока ничего не знаю. Ты мне так и не сообщил, куда мы едем. Папа однажды почти смирился с тем, что потеряет меня навсегда. Сейчас иной случай: он будет точно знать, что я жива. Я ему рассказывала о тебе, Серёжа. Говорила… что люблю тебя. Папа поймёт. Я в этом уверена. Жаль, конечно, что он и мама услышат обо мне много нелестного. Я извинюсь. Потом. Они меня простят.

Лебедева вздохнула.

– Так куда мы едем, Серёжа?

– Встретимся с людьми, которые переправят нас…

Я кивнул в сторону окна.

– … Ты сама знаешь куда.

Алёна чуть заметно вздрогнула и призналась:

– Страшновато.

– Всё будет хорошо, Алёна, – заверил я. – Это без вариантов. Обещаю.

* * *

Алёна уснула в начале четвёртого утра. Быстро. Провалилась в сон, едва только коснулась головой подушки и закрыла глаза. Словно очень устала. Я лежал на полке в тёмном купе и смотрел на лицо Лебедевой, когда его освещали проплывавшие за окном вагона фонари. Слушал, как Алёна тихо посапывала. Видел, как она улыбалась во сне. У меня в голове будто бы всё ещё звучал Алёнин голос. По моей коже то и дело пробегали мурашки. Я посмотрел на Алёнины губы и вспомнил, что привезённую этим летом с моря ракушку скафарку подарил вчера пятилетнему Васе. Тогда я подумал, что поеду в поезде либо вместе с Алёной, либо… без ракушки.

Снова звякнули на столе стаканы. Их будто бы притягивало друг к другу. Или же они мне напомнили о том, что пока не пришло время для сна. В окно опять заглянул фонарь. На этот раз я посмотрел не на Лебедеву, а на часы. Сел, нашёл стоявшие под полкой ботинки, обулся. Возмущённый моими действиями вагон пошатнулся: он будто бы потребовал, чтобы я снова лёг. Словно не одобрил задуманную мной авантюру. Я склонился над Алёной, прикрыл её плечо одеялом. Заметил, что Лебедева снова улыбнулась. Я тоже ей улыбнулся и тут же снова посмотрел на часы. Почти четыре часа ночи. Я бросил взгляд за окно: поезд уже замедлял ход.

Ещё в самом начале поездки я взглянул на расписание и убедился, что на станцию «Пороги» поезд «Москва-Симферополь» приедет в то же время, как и «тогда»: ровно в четыре часа ночи. Мысли о посещении этой станции (на «том же» поезде и в «то же» время) посещали меня и раньше. Ещё месяц назад, когда купил билеты в кассе Курского вокзала, я решил: непременно выйду из поезда на станции «Пороги» – хотя бы просто из любопытства. Гадал, увижу ли на станции «тот» флаг. Прикидывал, не найду ли на перроне «ту» газету, обнаружу ли припаркованную у здания вокзала машину Сергея Петровича… и не встречу ли на станции «Пороги» самого себя.

Во встречу с самим собой я верил меньше всего. Как и в присутствие около вокзала Сергея Петровича Порошина. А вот мыслишка о том, что окажусь на перроне станции «Пороги» в двухтысячном году… пусть не в июле, а в октябре… у меня мелькала не раз. Я думал о том, как поживали в октябре двухтысячного года мои родители, сказались ли мои действия в тысяча девятьсот семидесятом году на «том» будущем. Прислушивался к своим желаниям. Соображал, как поступлю, если увижу на здании железнодорожного вокзала российский триколор (особенно как поведу себя теперь, когда на полке в купе поезда спала Алёна). Я шагнул в коридор вагона, прикрыл дверь.

Шагал по коридору и подумал, что мне повезло с номеров вагона: пятый вагон, в котором я летом переместился в тысяча девятьсот семидесятый год, находился сейчас недалеко. К нему я и направился. Для «чистоты» эксперимента. Прошёл мимо спавших на полках в плацкарте людей. Подышал ароматами грязных ног и варёных яиц. К выходу пришёл не один – вместе со мной спустились по ступеням на перрон три пассажира. Они зябко повели плечами, чиркнули спичками, закурили. Три облачка серого табачного дыма взлетели над перроном и неспешно поплыли мимо фонарного столба в направлении вокзала. Я увидел на здании знакомую надпись «Пороги».

Тут же сместил взгляд в сторону – флаг Российской Федерации на фасаде вокзала не обнаружил. Взглянул на жёлтую опавшую листву, которую ветерок перекатывал по перрону. Сообразил, что точно не вернулся в июль. Заметил чуть склонившийся в мою сторону фанерный щит (не припомнил, видел ли я его на этом месте раньше). Я подошёл к нему, присмотрелся. Рассмотрел на плакате, прикреплённом к фанерной основе, мужчину в красной фуражке, замершего с поднятым вверх жезлом. Прочёл надпись: «Ни одной минуты опоздания!» Я не увидел на явно не новом плакате ни слов «СССР» или «КПСС», не нашёл на нём и логотип «РЖД».

Невольно ощутил, как истекало время остановки – почувствовал раздражение. Увидел рядом с вокзалом деревянную лавку. Но снова не вспомнил, была ли она на этом месте в двухтысячном году. Заметил, как от порыва ветра взметнулся под лавкой лист бумаги – это перевернулась газетная страница. Я поднял газету с земли и тут же усмехнулся. Потому что увидел напечатанные на газетной бумаге чёрно-белые изображения орденов Ленина и название газеты: «Правда». Присмотрелся и увидел дату: «20 октября 1970 г.» Увидел блеснувшую на земле около лавки монету. Поднял её – десять копеек тысяча девятьсот шестьдесят первого года выпуска.

Я положил газету и монету на лавку, вздохнул.

Подставил порыву ветра лицо и лишь теперь увидел в полумраке под крышей вокзала баннер с надписью «СЛАВА КПСС!»

– Ну, вот и славно, – пробормотал я.

Хмыкнул и побрёл к своему вагону.

* * *

Лебедеву узнала заглянувшая утром в наше купе проводница. Я так и не понял, с какой целью она к нам приходила. Потому что женщина взглянула на сидевшую около окна Алёну, мигом утратила сонливость и на пару секунд лишилась дара речи. Затем проводница глуповато улыбнулась и поздоровалась: не со мной – с моей спутницей. Меня она будто бы и не увидела, хотя обычно проводницы не спускали с меня глаз. Алёна ей ответила: приветливо, с улыбкой. Железнодорожница снова просияла и предложила принести «чаёчку». Предложила она чай не мне, а Лебедевой – я для работницы железной дороги будто бы превратился в невидимку.

Чай нам доставили оперативно, два стакана – я тут же расплатился за него. Уже через четверть часа я выглянул из купе и заметил, что в коридоре поезда непривычно многолюдно. Галдевшие до моего появления люди будто бы по сигналу замолчали и посмотрели на меня. С десяток любопытных взглядов скрестились на моём лице. Причём, рассматривали меня и мужчины, и женщины. Я озадаченно кашлянул, перекинул через плечо полотенце и побрёл в направлении туалета. Для этой прогулки Алёна меня сегодня и разбудила: до остановки в Белгороде оставалось меньше часа. Потом будет Харьков – во время стоянок проводники закрывали туалеты в поездах.

– Товарищ, – обратился ко мне невысокий пожилой мужчина, – так это правда, что вместе с вами в купе едет Елена Лебедева?

Он посмотрел на меня снизу вверх полным нескрываемых надежд взглядом, словно ребёнок, который выпрашивал конфету.

– Вы в очереди стоите? – спросил я и указал в конец вагона.

Мужчина растерянно моргнул и уточнил:

– В какой очереди?

– В туалет, – сказал я.

Мужчина потряс головой и ответил.

– Нет, не стою.

– Пропустите тогда, – потребовал я. – Или не донесу.

Мужчина прижался спиной к стене вагона и втянул живот.

Пассажиры поезда недовольно зашумели.

– Мужчина, вы нам не ответили! – крикнула мне вслед рыжеволосая женщина.

Я обернулся и громко сказал:

– Всем доброе утро, товарищи пассажиры! Хорошего вам дня.

…На своё место я вернулся, едва протиснувшись сквозь толпу замерших у двери нашего купе пассажиров. Меня пропустили в купе без особой охоты. Я уселся на полку напротив Алёны, взглянул на замерших в дверном проёме людей. Нить разговора я уловил не сразу. Но вскоре сообразил, что Лебедева рассказывала гражданам о своих дальнейших планах: о тех ролях в кино, которые ей предложили. Люди слушали Алёну, затаив дыхание. Словно выступление Левитана от имени Советского информбюро. Я отметил, что Алёну будто бы и не смутила назойливость наших соседей по вагону. Она отвечала с улыбкой на лице, вежливо и спокойно.

Я выждал, пока Алёна завершит ответ на очередной вопрос, привстал и шагнул к двери.

– Товарищи, – сказал я. – Елена Павловна только проснулась. У неё была трудная неделя. Дайте человеку спокойно позавтракать.

Внимание Алёниных поклонников переключилось на меня.

– А ты кто такой? – поинтересовался черноволосый носатый мужчина.

Я пристально посмотрел ему в глаза и спросил:

– Гражданин, вам удостоверение показать?

– Эээ… не надо, дорогой, – произнёс носатый. – Зачем?

Он взглянул мимо меня на Алёну и заявил:

– Елена Павловна, в Тбилиси мы вас все очень любим! Когда вы к нам приедете, весь город на ваш спектакль придёт! Мамой клянусь!

Носатый с вызовом взглянул на меня и тут же повернулся к пассажирам.

– Дайте Елене Павловне отдохнуть! – потребовал он. – Чего толкаетесь-то? Имейте совесть!

Пассажиры снова загалдели, попятились в стороны от нашего купе. Прикрыли дверь.

– Красавица! – раздался за дверью голос носатого. – Как в кино! Даже лучше!

* * *

Штурм нашего купе сегодня не повторился. Но уже после остановки в Белгороде к нам в купе один за другим пошли просители автографов. Все они приносили Лебедевой на подпись открытки, купленные в белгородском киоске «Союзпечать». Там на лицевой стороне было отпечатано чёрно-белое Алёнино фото. Алёна на открытке улыбалась, выглядела весёлой и счастливой. На широкой белой полосе под Алёниным портретом красовалась надпись: «Елена Лебедева».

Алёна реагировала на визиты соседей по вагону спокойно. Раздавала автографы, оставляла на открытках дарственные надписи, благодарила за комплименты. Принимала она и подарки, которые несли в наше купе просители автографов. На нашем столе появились свёртки с пирожками, банки со шпротами, банка с вареньем, бутылка коньяка, кольцо копчёной колбасы… и два букета купленных в Харькове гвоздик – проводница выделила для них наполненную водой трёхлитровую банку.

Продукты приносили до самого вечера. Мы от подарков не отказывались.

– От таких вот скромных знаков внимания отказываться нельзя, Серёжа, – сказала Лебедева. – Мне об этом сказали старшие опытные товарищи, когда я только пришла в театр. Мне тогда сразу объяснили, как поступать с вот какими вот подношениями. И с букетами, которые нам дарят после спектаклей. Люди постарались, купили цветы. Возможно, даже за последние деньги. Всё ради того, чтобы поблагодарить любимого артиста. Их обидит, если я побрезгую подношением.

Банки консервов и бутылку с коньяком я спрятал себе в рюкзак. Пирожками мы с Алёной пообедали. Раз пять сегодня едва ли не демонстративно мы выпили чай с полученным от Алёниных поклонников печеньем и конфетами. Но кучки подношений, сложенных на верхних полках нашего купе, не уменьшались – увеличивались. После каждой стоянки на станции возобновлялись походы просителей автографов. За Алёниным автографом явились даже проводницы других вагонов и начальник поезда.

Утром проводница нашего вагона сообщила, что через час будет наша станция. Ещё она подарила Алёне большую тряпичную сумку. Этому подношению я порадовался. Потому что полученные Лебедевой презенты не уместились в рюкзак и в чемодан. Алёниных поклонников я не обидел – сложил их презенты в сумку. Из купе вышел, загруженный вещами. Но не оставил на полках ни одного полученного Алёной подарка. Лебедева попрощалась с поклонниками, прижала к груди букеты цветов.