Текст книги "Красавчик. Часть 3 (СИ)"

Автор книги: Андрей Федин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Глава 7

В четверг Сан Саныч пришёл раньше, чем Юрий Григорьевич. Я до его появления уже примерно два часа медитировал в кресле: силился почувствовать энергию окровавленных платков. За это время я вдоволь насмотрелся на пламя свечи и на аквариум, проголодался и едва не уснул. У меня затекла от неподвижности спина. Поэтому я с удовольствием покинул «рабочее место» и рванул Александрову навстречу. Выразил искреннюю радость его визиту. Сварил в медной турке на газовой плите кофе. Уселся за стол напротив Сан Саныча, который всухомятку уплетал бутерброды с колбасой. Придвинул к нему чашку.

– Сан Саныч, у тебя должок передо мной, – заявил я. – Надо бы его вернуть.

Александров приподнял белёсые брови и спросил:

– Что ещё за должок?

Он икнул, сделал осторожный глоток из чашки.

– Сан Саныч, не прикидывайся валенком, – сказал я.

Тоже попробовал кофе и спросил:

– Я машину Хлыстова по твоей просьбе нашёл? Нашел. Ты мне за это подогнал адрес Лебедевой. Было такое? Было.

– Что с того? – спросил Александров.

– Сан Саныч, я тебе девчонку в лесу отыскал? Было такое?

Александров пожал плечами.

– К чему ты клонишь, Красавчик? – сказал он. – Между прочим, за машину ты получил от меня билет в театр. Забыл?

– Не от тебя, а от Хлыстова. Ты, Сан Саныч, к этому билету не примазывайся. Ты мне должен за прогулку по Лидинскому лесу. Я там чуть копыта не откинул, пока выполнял твою просьбу. Так что ты мне за ту прогулку задолжал услугу.

Сан Саныч хмыкнул.

– Зачем ты мне мозг паришь, Красавчик? Какую ещё услугу? Что тебе от меня нужно?

– То же, что и в прошлый раз, – ответил я. – Всего лишь адресок… и номер телефона. Вот этого вот товарища.

Я положил на столешницу перед Александровым билет в Московский театр сатиры. Перевернул его обратной стороной. Пальцем указал на выведенные мною же синими чернилами слова.

– Зверев Иван Леонидович, – прочёл Сан Саныч. – Режиссёр.

Он посмотрел на меня и произнёс:

– Зверев… Погоди. Это тот самый тип, который твою Лебедеву в кино не пускает?

– Он самый, – ответил я. – Тот самый змей. Подколодный.

Сан Саныч ухмыльнулся.

– Что ты надумал, Красавчик? – спросил он. – Морду этому вредному старикану набьёшь? Или вызовешь его на дуэль?

Александров хитро сощурился.

Я покачал головой и ответил:

– Какой толк вас, стариканов, бить? Развалитесь от простого щелчка по носу. Я в комсомольскую организацию на него пожалуюсь. Или анонимку в ЖЭК напишу. Ещё точно не решил. Как раз над этим я и раздумывал перед твоим приходом.

Сан Саныч кивнул.

– Анонимка в ЖЭК, – сказал он, – это сильный ход.

– Ага, – согласился я. – Если вы не отзовётесь, мы напишем в «Спортлото».

– Григориьич знает об этом твоём «Спортлото»? – спросил Александров.

Он постучал пальцем по театральному билету.

Я покачал головой.

– Сан Саныч, ты как маленький, – сказал я. – Юрий Григорьевич уже старый. Ему семьдесят лет стукнуло! Это не шутки. Понимаешь? Я берегу его здоровье, не волную прадедушку лишний раз. Побереги его и ты, Сан Саныч. Пусть это будет нашей с тобой тайной.

Я указал на билет.

Александров покачал головой.

– Чтобы ты знал, Красавчик…

Сан Саныч не договорил. Потому что в прихожей дважды щёлкнул замок. Я услышал кашель своего прадеда. Александров цапнул со стола билет и сунул его в карман. Он посмотрел мне в лицо и погрозил пальцем.

– Позже на эту тему поговорим, Красавчик, – сказал он. – Григорьичу пока ни слова!

* * *

В пятницу я Сан Саныча не увидел. В этот день я воспользовался преимуществом безработного: просидел почти всю пятницу в любимом кресле Юрия Григорьевича. Вечером я мял в руках платок уже под присмотром своего прадеда. Снова отправил всем донорам-убийцам по подарку в виде приступов головной боли. Но сегодня им относительно повезло. Потому что не повезло мне: энергию на «лечение» Вадика я из платков так и не извлёк. Хотя посвятил попыткам «лечения» едва ли не весь день. Но именно в этом я нашёл преимущество тренировок «лечения» перед работой с «поиском»: «лечению» я учился самостоятельно, без участия в процессе ассистента-помощника.

Сан Саныч и Варвара Юрьевна явились в квартиру моего прадеда в субботу. Под их присмотром я снова медитировал в кресле, пока на столе плавилась новая свеча из запасов Юрия Григорьевича. При помощи бабушки Вари я вновь отправил «подарки» убийцам: по две «стандартные» порции головной боли. «Жизненная» энергия из платков послушно откликалась на мой зов при работе с внутренним компасом. Но мурашки пока ни разу не пробежали по коже, когда я пытался вылечить Вадима. Зато я снова заполучил аллергическую сыпь и зуд на коже под платками. Словно это кровь доноров-убийц отомстила мне за глумление над её бывшими владельцами.

В воскресенье мы «всей семьёй» (так назвал наш квартет Юрий Григорьевич) отправились в Останкинский парк, носивший сейчас название Парк культуры и отдыха имени Дзержинского. Там Сан Саныч и Варвара Юрьевна бродили по аллеям в компании моего прадеда. Я же сидел на скамье под клёном с бинтовыми повязками под рукавами рубашки, мял в руках платок (пропитанный кровью Вадика Петрова), изображал индийского йога. Ветер поглаживал меня по голове, словно благодарил за старания. Подтрунивали надо мной птицы. Изредка возвращались ко мне и «родственнички». Они приносили мне поощрительные стаканчики с мороженым.

* * *

Начавшийся в четверг разговор мы с Сан Санычем продолжили в понедельник тридцать первого августа, в последний день лета тысяча девятьсот семидесятого года. В этот день Александров вновь явился в квартиру моего прадеда раньше, чем вернулся с работы Юрий Григорьевич. Сан Саныч с порога потребовал чашку кофе.

– Рассказывай, Красавчик, – сказал он, как только я поставил на огонь медную турку, – как ты спасёшь карьеру своей ненаглядной Алёнушки. Что ты придумал? Ведь придумал же?

– Придумал, – ответил я.

– Слушаю тебя, Красавчик. Начни с того, как ты явишься к этому режиссеру домой.

– Не вопрос, Сан Саныч.

Я пожал плечами. Вкратце изложил Александрову свою задумку, пока у стенок турки собиралась пенка.

Сан Саныч выслушал меня, переспросил:

– Сериал, говоришь?

Он хмыкнул.

– Не сериал, а многосерийный художественный фильм, – сказал он. – Но я тебя понял, Красавчик.

Сан Саныч замолчал: он понаблюдал за тем, как я разлил по чашкам горячий напиток.

– Прямо тебе скажу, Красавчик. Твоя идея – идиотская. Это её единственное достоинство. Она настолько идиотская, что никто из моих коллег в подобное не поверит. А ведь этот твой Зверев первым делом пожалуется нам – по совету своих друзей.

Александров пригубил чашку, одобрительно кивнул.

– Вряд ли ты меня послушаешь, Красавчик, – сказал он. – Поэтому я не полезу к тебе с запретами. Всё равно ты не послушаешься. Ведь ты же по-любому ринешься на защиту своей Лебедевой. Как и всякий уважающий себя мужчина. Понимаю. Не одобряю.

Сан Саныч пожал плечами и добавил:

– Сам бы я поступил так же. Только опробовал бы другие методы. Поэтому я кое-что тебе посоветую.

Александров поставил чашку, намазал ножом масло на хлеб и поднял на меня глаза.

– Завтра я снова уеду, – сообщил Сан Саныч. – Отправлюсь к одному из этих уродов из твоей папочки. Раздобуду для тебя, Красавчик, ещё один платок. Надеюсь, что он тебе в скором времени понадобится. Буду в разъездах примерно неделю. Не меньше.

Сан Саныч указал на меня ножом.

– Григорьич твою затею точно не одобрит, – сказал он. – Это, как ты говоришь, без вариантов. Григорьич… человек неэмоциональный. Поэтому не рассчитывай на его помощь. А помощь тебе в этом деле понадобится. Ты и сам это понимаешь.

Александров ухмыльнулся.

Я кивнул.

– Понимаю, Сан Саныч. На помощь деда я и не рассчитывал.

– Вот и молодец, Красавчик, что не рассчитывал.

Александров положил нож на столешницу, прислонил его к блюдцу.

– Завтра вечером к вам явится Варя, – сказал он. – Я с ней сегодня договорюсь. Варя пожалуется отцу на мою командировку. Она это хорошо умеет. Пригласит тебя в гости. Повод она сама придумает. Ты на её предложение согласишься. Варя тебе поможет. Но твоя легенда всё та же, Красавчик. Ничего в ней не меняем.

Сан Саныч приподнял брови.

– Никаких рассказов о путешествии во времени и предсказаний будущего. Для Вари ты, Красавчик, по-прежнему единокровный брат. Не усложняй ситуацию. Поживёшь неделю у Варвары. Продолжишь там тренировки. Её дочка во вторник вместе с сокурсниками на картошку уедет. Вот ты во вторник в Варваре и приходи.

Сан Саныч сделал глоток из чашки и сказал:

– Ведь я верно понял, что с Катериной ты, Красавчик, встречаться не намеревался?

– Всё верно, Сан Саныч, – ответил я. – Не намеревался и не намерен. Я, конечно, с удовольствием познакомился бы с мамой. Пусть ей сейчас и всего восемнадцать лет. Я скучаю по родителям. Но… ну его нафиг. Как бы тут не напортачить. С такими вещами я шутить не буду. А то ещё не появлюсь на свет в семьдесят пятом.

Александров усмехнулся.

– Вот и правильно, Красавчик. В этом я с тобой согласен.

Сан Саныч отсалютовал мне бутербродом.

– Я завтра отчалю. Катька уедет послезавтра утром. На неделю займёшь её комнату. И Варя не заскучает в одиночестве. И у тебя, Красавчик, на всю неделю появится помощница. А там, глядишь, смена обстановки и на твои тренировки повлияет. Думаю, в таком виде мы Григорьевичу и преподнесём Варину просьбу. Если Варвара не сочинит чего-то получше.

Александров сунул руку в карман и сказал:

– Вот, держи, Красавчик. Теперь мы в расчете. Пока ты новые долги мне не придумал.

Сан Саныч положил на столешницу клочок бумаги. Я опустил взгляд на уже хорошо знакомый мне билет в Московский театр сатиры, на котором я собственноручно зафиксировал фамилию, имя, отчество и профессию Алёниного обидчика. Обнаружил, что рядом с моими записями появились новые буквы и цифры: там теперь красовался написанные Сан Санычем адрес и номер телефона.

* * *

Первого сентября я по обыкновению побежал к входу в метро. Погода была хорошая: небо выглядело безоблачным, а ночная прохлада пока не уступила место дневной жаре. Поначалу я не заметил на улице никаких перемен. Всё так же встречал зевающих прохожих, поглядывал на проезжавшие мимо меня автомобили. Пробежка завершилась всё там же: на спортплощадке около школы. Сегодня я не застал там своих ставших уже привычными компаньонов по тренировкам. Но я увидел их позже, когда приступил к выполнению финальных упражнений тренировочного комплекса. Мальчишки окликнули меня из-за забора.

При виде знакомых детских лиц я улыбнулся. Поздоровался с парнями. И лишь потом осознал, что «мир изменился». Потому что увидел в руках детворы портфели. Я проводил мальчишек взглядом. Тут же вспомнил (казалось бы, позабытую) строку из выученного в ещё детстве стихотворения: «…Он ведь с нашим знаменем цвета одного…» Потому что на шеях детей алели пионерские галстуки. Я заметил, что вдоль школьного забора неспешно шагали и другие школьники. Увидел октябряцкие значки на груди у детей помладше. Обнаружил, что девчонки щеголяли в белых гольфах, белых фартуках и с белыми бантами на голове.

Вернулся домой, но не улёгся по обыкновению досыпать. Вместо этого я уселся в кресло, вооружился платками. К тренировкам сразу не приступил. Сидел неподвижно; смотрел на окно, за которым покачивали ветвями деревья. Вспомнил, как в детстве вот так же шагал в школу с портфелем в руке; как отпаривал утюгом брюки от школьной формы и гладил пионерский галстук; как первого сентября с любопытством рассматривал повзрослевших за лето одноклассников и одноклассниц. С удивлением обнаружил, что сохранил о школе только приятные воспоминания – все прочие поблекли, казались теперь чужими и неправдоподобными.

* * *

Вечером вместе с моим прадедом явилась и бабушка Варя. Я встретил их, медитируя в кресле. Бабушка выглядела недовольной – словно нахлынувшие сегодня на неё школьные воспоминания кардинально отличались от тех, которые воскресил я. Варвара Юрьевна сразу же оккупировала кухню. Сварила суп и компот из сухофруктов. Пожаловалась нам на Сан Саныча: в очередной раз назвала его командировки дурацкими. Варвара Юрьевна рассказала, что её дочь Екатерина завтра тоже уедет: отправится в подмосковный колхоз на сбор урожая. Заявила, что с завтрашнего дня останется одна в пустой квартире.

– … На целую неделю! – сказала она. – Если Сан Саныч не задержится.

Я посочувствовал бабушке. Юрий Григорьевич тоже пожалел свою сорокалетнюю дочь.

Варвара Юрьевна вдруг замерла и пристально посмотрела мне в глаза.

– Братишка, – произнесла она, – я тут подумала… Ведь ты же скоро уедешь?

– Скорее всего, – ответил я.

Бабушка Варя покачала головой.

– А ведь мы с тобой даже ещё толком и не пообщались. Ты всё время занят… этими вашими тренировками. Да и я до вечера пропадаю на работе. Так мы толком друг друга и не узнаем. Ведь мы и без того уже почти тридцать лет общения потеряли!

Варвара Юрьевна помешал большой деревянной ложкой компот в кастрюле.

Сказала:

– Я сейчас вот о чём вдруг подумала, – сообщила она. – Приглашу-ка я тебя, братишка к себе в гости. Ты ведь ещё не был у меня. Всё у папы тут торчишь. Словно сестры у тебя нет, и никогда не было. Неправильно это. Не по-семейному.

Бабушка Варя положила ложку на мойку, повернулась ко мне, подпёрла бока руками.

– Вот что, братишка. Собирай-ка ты вещички. Поедешь сегодня ко мне домой. Поживёшь у меня неделю, пока Сан Саныч не вернётся. Побеседуем с тобой. Поживём немного бок о бок, как настоящая семья. Я бы сама к вам сюда нагрянула…

Варвара Юрьевна развела руками.

– Да где же я тут помещусь? – сказала она. – Спать на раскладушке я не согласная. Тебя на неё тоже не сгоню: не по-родственному это. А в моей квартире завтра Катькина комната освободится. Поживёшь пока там. Что скажешь, братец?

Бабушка Варя посмотрела на своего отца и потребовала:

– Папа, скажи ему!

Юрий Григорьевич кашлянул.

– В принципе… – произнёс он.

Повернулся ко мне и сказал:

– В принципе… кхм… Варвара права. Смена места тренировок наверняка скажется на тренировочном процессе. В лучшую или в худшую сторону – это нужно смотреть, экспериментировать. Но попробовать, конечно, можно.

– Нужно, папа! – заявила Варвара Юрьевна. – Нужно поэкспериментировать!

Она строго спросила:

– Что нам ответишь, братишка?

Я пожал плечами.

– Можно попробовать, – сказал я. – Раз даже… папа с этим согласен.

Заявил:

– Но сегодня я никуда не поеду.

– Это ещё почему? – спросила Варвара Юрьевна.

Она нахмурилась.

– Потому что тоже не согласен на раскладушку, – ответил я. – Сегодня твоя дочь дома. Вот и соберёшь её в дорогу. Не буду мешаться у вас под ногами. А завтра вечером – пожалуйста. Мне без разницы, где свечи жечь: хоть здесь, хоть у тебя.

Я снова дёрнул плечом.

Юрий Григорьевич усмехнулся.

– Ладно, – сказала Варвара Юрьевна. – Договорились, братец. Завтра жду тебя в гости. Папа расскажет, где я живу. Парень ты не бедный, как я уже поняла. Доберёшься до моего дома на такси. Борщ мой хоть доешь. Не зря же я его вчера сварила.

* * *

В среду второго сентября я уложил в портфель набор китайских трусов, шорты и чистую белую футболку. Сунул туда же «спортивный альманах», бинты и пропитанные кровью платки. Поместил в портфель футляр со шприцем и банку с чистым платком. Выпил вместе с вернувшимся с работы Юрием Григорьевичем по чашке кофе. Попрощался с прадедом «до следующей недели».

Вызвал такси.

Забрался в салон приехавшей на мой вызов «Волги», поставил на заднее сидение рядом с собой портфель. Отметил, что на небе уже алел закат. Назвал таксисту адрес. Но не тот, по которому проживала Варварам Юрьевна. Я озвучил таксисту адрес, который записал на театральном билете Сан Саныч: улицу и номер дома, в котором проживал режиссёр Зверев Иван Леонидович.

* * *

В подъезде Зверева я вспомнил слова Сергея Петровича Порошина (он произнёс их, когда мы с коллегами на работе делились своими воспоминаниями о жизни при советской власти). Порошин послушал тогда наши рассказы и заявил, что «СССР был для всех разным». Сейчас я согласился с его выводом. Потому что даже нынешние подъезды в московских жилых домах не походили друг на друга. Одни были украшены полосатыми ковриками и керамическими горшками с комнатными растениями, другие – пошлыми надписями на стенах и чёрными тонкими сталактитами из сгоревших спичек.

Подъезд Зверева больше походил на второй вариант: тут тоже красовались на стенах слова из трёх букв, и лежали по углам окурки. Вот только я увидел здесь и красивые коврики. На один такой (красный) я ступил, когда подошёл к двери кинорежиссера. Не заметил на украшенной красным дерматином двери дверной глазок – одобрительно хмыкнул. Бросил взгляд по сторонам, прислушался. Не услышал звуки шагов и человеческих голосов. Прислонил ухо к красному дерматину – явственно различил рычание холодильника и бормотание то ли телевизора, то ли радиоприёмника.

Я снял с себя рубашку, аккуратно её сложил и сунул в портфель. Стряхнул с кубиков брюшного пресса короткую белую нитку. Парой привычных движений размял мышцы рук, нажал на кнопку дверного звонка. Снова прислушался. Мне почудилось, что звуки радио (или телевизора) в квартире стали тише. Шаги спускавшихся или поднимавшихся по ступеням людей я по-прежнему не различал. Услышал щелчки дверных запоров – на полшага попятился. Напряг бицепсы и грудные мышцы. Дверь шумно распахнулась. Я увидел наряженного в (расшитый золотистыми нитями) шёлковый синий халат толстяка.

Толстяк близоруко прищурился. Его взгляд пробежался по моему телу – от полуботинок до растянутых в улыбке губ. Затем он двинулся ещё выше и встретился с моими глазами.

– Здравствуйте, – сказал я. – Сантехника вызывали?

Тряхнул портфелем.

– Сантехника? – переспросил толстяк.

Он растерянно моргнул. Затем едва слышно ойкнул и закатил глаза. Его обёрнутое шёлковым халатом грузное тело неожиданно плавно и тихо опустилось на расстеленный в прихожей ковёр.

– Впечатлительный какой… – пробормотал я.

Вошёл в квартиру Зверева и прикрыл за собой дверь.

Глава 8

Первым делом я прогулялся по комнатам квартиры кинорежиссера. Прошёлся в уличной обуви по пестревшим на полу коврам. Убедился, что кроме лежавшего в прихожей толстяка и меня в квартире никого не было. Бросил взгляд на (цветной!) экран телевизора, на висевшие на стенах картины и фотографии. Отметил, что почти на всех фото красовалось круглое лицо того самого толстяка, который только что открыл мне дверь. Толстяк на фото чаще всего был в компании других людей. Я узнал только некоторых: Аркадия Райкина, Людмилу Зыкину… и Леонида Брежнева (на фото он пожимал руку наряженному в строгий костюм «толстяку»).

Около фотографии Брежнева я задержался. Отметил, что Леонид Ильич на ней выглядел относительно крепким и энергичным – вовсе не «сонным», каким я его обычно представлял. Я вернулся в прихожую, проверил наличие пульса у лежавшего на полу мужчины. Артерия на шее у толстяка пульсировала вполне отчётливо: точно, как у живого. Я кивнул и тут же поморщил нос: почувствовал запашок алкогольного перегара. Щёлкнул пряжкой портфеля, достал футляр со шприцем. На моё предложение «поработай кулачком» и «сожми кулак» толстяк не отреагировал. Не пикнул и не вздрогнул он, и когда я вонзил ему под кожу иглу.

Мужчина так и лежал на полу в прихожей, когда я покинул квартиру. Вот только мёртвым он к тому времени не выглядел. Потому что его заливистый храп заглушал рычание холодильника.

* * *

Пятиэтажку, где проживала Варвара Юрьевна, я отыскал без помощи подсказок прадеда. Потому что бывал у бабушки дома бессчётное количество раз. Я обнаружил, что в семидесятом году бабушкин дом выглядел почти так же, как и в двухтысячном. Я только не заметил сегодня на нём застеклённых балконов. Да и на двери подъезда не нашёл запоров. Зато между лестничными площадками всё так же клубился у потолка «вечный» табачный дым. Сан Саныч и в будущем не справился с этой проблемой. Хотя бабушка Варя регулярно требовала, чтобы он «хоть как-то воздействовал» на постоянно куривших в подъезде соседей.

Варвара Юрьевна встретила меня строгим взглядом и спросила:

– Как прошло?

– Нормально, – ответил я.

Вдохнул аппетитный аромат свежей выпечки. Вставил ноги в полученные от бабушки тапки.

Варвара Юрьевна протянула руку и потребовала:

– Банку давай. Подготовлю материал к работе. Я уже делала это для папы, не переживай.

Я кивнул и вручил ей банку с пропитанным свежей кровью носовым платком.

Бабушка обронила:

– Чувствуй себя, как дома, братец.

Унесла мою добычу в ванную комнату. Я за ней не последовал. Прошёл в гостиную, которая сейчас походила на большую спальню: там стояли две придвинутые друг к другу кровати. Я тут же сообразил, что вторая комната пока занята моей мамой – Сан Саныч и Варвара Юрьевна пока не перенесли свои спальные места туда. В прошлый раз мама освободила комнату после смерти моего прадеда. Я невольно задумался над тем, когда мамина комната освободится теперь, если я всё же вовремя обуздаю энергию платков. Я посмотрел на сервант – фотографию полковника Аркадия Александровича Александрова там ожидаемо не обнаружил.

На месте знакомой фотографии Аркадия сейчас стоял портрет моего деда.

– Повесила платок, – сказала заглянувшая в гостиную Варвара Юрьевна. – Сушится. Чуть позже перевешу её под вентилятор.

Бабушка заметила направление моего взгляда и сообщила:

– Это муж мой. Покойный. Я тебе о нём рассказывала.

– Помню.

– Ты не голодный, братец?

Я покачал головой.

– Ладно, так уж и быть, – сказала Варвара Юрьевна, – борщом накормлю тебя завтра. Чтобы он не прокис.

Она строго взглянула на меня и потребовала:

– Братец, идём, хоть чаю выпьем. Я испекла для тебя печенье. Заодно и обговорим наши дальнейшие планы.

* * *

– Он? – спросила Варвара Юрьевна.

Она положил передо мной на стол журнал «Советский экран» и ткнула пальцем в чёрно-белое фото на его странице. Я взглянул на фотографию – увидел на ней того самого толстяка, которого сегодня оставил храпеть на полу в прихожей. Толстяк на фото выглядел важным и жутко умным, словно профессор или даже академик.

– Он, – ответил я.

– Это хорошо, – сказала бабушка Варя, – что ты его ни с кем не спутал.

Я пожал плечами.

– Там других вариантов не было. Только этот толстяк.

– Это и есть тот самый Зверев, – сказала Варвара Юрьевна. – Гадёныш. Вот так бы треснула ему по толстой довольной морде. За то, что Алёну обидел. Мало ему других баб. Молоденьких ему подавай. Урод.

Варвара Юрьевна погрозила журнальной странице кулаком.

Я сунул в рот кусок печенья, запил его тёплым чаем. Посмотрел на знакомую мне с детства чеканку «Лиса и виноград», которая уже сейчас висела на стене в бабушкиной кухне. Варвара Юрьевна привстала, взяла с полки над кухонным столом лист бумаги. Бросила на него взгляд, словно убедилась, что не ошиблась. Протянула его мне.

– Вот, – сообщила она. – Сан Саныч написал. Это станции метро, около которых стоят таксофоны. Сан Саныч сказал, чтобы ты звонил только из этих телефонов. Сказал, чтобы к другим ты и близко не подходил.

Она развела руками.

– Не спрашивай, братец, почему именно к ним. Понятия не имею. Сан Саныч сказал, что «так надо». Раз он так решил, значит действительно надо. Поэтому не спорь. Сделай, как он велел. Ладно?

Я кивнул и ответил:

– Да не вопрос. Сделаю.

Варвара Юрьевна улыбнулась.

– Сан Саныч так и сказал, что ты поймёшь, – заявила она.

Я пожал плечами, потянулся за печеньем. Бабушка понаблюдала за тем, как я взял из тарелки очередное печенье и посыпал крошками и кристалликами сахара фотографию режиссера Зверева на странице журнала. Улыбнулась и покачала головой. Я вспомнил, что она и раньше вот так же с улыбкой наблюдала за тем, как я ел (тогда, в детстве).

– Как же ты похож на папу, братец, – сказала она. – Просто вылитый папа в молодости. И на мою Катьку ты тоже похож. У неё такие же глаза, как и у вас. Видел её фотографии? Нет? Сейчас покажу. Посиди тут.

Бабушка вышла из комнаты, но меньше чем через минуту вернулась и принесла пухлый чёрный конверт от фотобумаги. Она отодвинула ребром ладони ближе к журналу просыпанные мной на скатерть крошки. Вытряхнула из конверта на стол стопку чёрно-белых фотографий. Взглянула на верхнее фото, улыбнулась и указала на него пальцем.

– Вот, – сказала она. – Видишь эти глазища? Точная копия глаз моего папы. И твоих.

– Красивая, – сказал я.

Вспомнил, что видел эту мамину фотографию и раньше: в мамином фотоальбоме. На ней мама была в школьном платье и в белом фартуке. Фото сделали в шестьдесят девятом году, когда мама закончила школу. Я рассматривал его, когда тоже был выпускником. Представлял тогда, как отгуляли свой школьный выпускной мои родители.

– Братец, твоя мама, тоже, наверное, красивая? – спросила Варвара Юрьевна.

– Очень, – ответил я.

Всё ещё рассматривал мамину фотографию.

– Я в этом и не сомневаюсь, – сказала Варвара Юрьевна. – Ну… раз она тогда понравилась нашему отцу.

* * *

Перед сном я с помощью Варвары Юрьевны четырежды призвал чужую «жизненную» энергию из окровавленных платков. Сделал это быстро и без особых усилий. Затем бабушка прибинтовала мне платки к предплечьям. Я уселся на кровать в комнате своей мамы, скрестил ноги. Свечку сегодня не зажёг. Смотрел не на горящий фитиль, а на настольную лампу. Мял в руке платок с кровью Вадика и представлял, как поток мурашек с моих предплечий устремится к нему, точно муравьи на свою жертву. Представлял, что об этом же твердил голос Елены Лебедевой. Только мурашки не послушались и его.

Через час после полуночи я прервал попытки «лечения», погасил в комнате свет и подошёл к окну. Посмотрел на ночную Москву. Обнаружил, что вид из этого окна всё такой же, как и в моём детстве. Разве что тополя во дворе выглядели пониже, а машин около тротуара стояло поменьше. Отыскал взглядом песочницу, в которой много лет назад (или вперёд?) лепил песчаные куличи. Вспомнил, как вместе с Сан Санычем поднимал по ступеням в эту квартиру купленный на рынке импортный цветной телевизор. Затем сама собой всплыла картина: бабушка сидела на кухне с портретом Сан Саныча в руках, плакала.

После смерти Сан Саныча я жил у бабушки Вари почти месяц. Об этом меня попросила мама. Бабушка поначалу воспротивилась маминому решению. Но маму она не переупрямила – в итоге махнула на возражения рукой и четыре недели закармливала меня печеньем, пирожками и бисквитами. Тогда я втрое увеличил интенсивность тренировок, чтобы не обзавестись «брюшком». Днём бабушка Варя суетилась на кухне. Вечером мы с ней болтали: в основном о моих планах на будущее. Когда я уходил в комнату, она брала с полки портрет Сан Саныча. Я через стену слышал, как она с ним разговаривала.

Я дёрнул головой – прогнал нахлынувшие вдруг печальные воспоминания. Напомнил себе о том, что Сан Саныч ещё жив. Что жив пока и мой прадед, хотя до десятого октября времени оставалось всё меньше.

Я поправил на руках бинтовые повязки, задёрнул на окне штору. Включил настольную лампу и снова уселся на кровать. Посмотрел на чуть покосившуюся полку с книгами, сжал в руках платок и зажмурил глаза.

* * *

Почему Сан Саныч посоветовал мне именно такой список телефонов-автоматов я, разумеется, предположил. Но точную причину такого совета не знал. По старой привычке я прислушался к совету Сан Саныча и в среду вечером отправился к той телефонной будке, что значилась в списке первой. Бабушка к тому времени уже вернулась с работы. Она проводила меня до двери, пожелала «ни пуха, ни пера» – я привычно ответил «к чёрту».

Почти полчаса я провёл в подземельях метрополитена. Поток пассажиров там уже схлынул. Я ехал в полупустом вагоне, переглядывался с молодыми женщинами. Поймал себя на том, что думал в метро не о режиссёре Звереве и не о строивших мне глазки комсомолках. Я прикидывал маршрут завтрашней утренней пробежки (сегодняшний маршрут мне не понравился: он привёл меня не к спортивной площадке, а к поросшему бурьяном пустырю).

Я вышел на поверхность – сразу же заметил расставленные вдоль стены кабинки со стеклянными стенами и дверями. На каждой из кабинок красовалась надпись «телефон». Мимо них торопливо проходили советские граждане. Я не заметил, чтобы они заглядывали в кабинки. Загруженные собственными мыслями и проблемами москвичи (и гости столицы) спешили к входу в метро. Я вошёл в кабинку, прикрыл дверь. Снял с рычага увесистую трубку.

Номер режиссера Зверева я набрал по памяти.

Гудки сменились звуками человеческого голоса – в недра телефона шумно провалилась монета.

– Алло? – раздался в динамике чуть визгливый мужской голос.

– Здравствуйте, – сказал я. – Иван Леонидович Зверев?

– Да. Это я. А кто спрашивает?

– Вас побеспокоил представитель Киноассоциации чукотских шаманов. Иван Леонидович, вы меня хорошо слышите?

– Да, – ответил Зверев. – Представитель какой ассоциации?

– Чукотской, – повторил я. – Иван Леонидович, сегодня в полночь мы покажем вам первую серию многосерийного художественного фильма «Головная боль режиссера Зверева». Фильм снят при помощи самых современных технологий, какие используют чукотские шаманы. Наша съемочная группа желает вам неприятного просмотра. Надеемся на вашу высокую оценку.

– К…какой ещё фильм? Я не понял.

– Мы назвали его «Головная боль режиссера Зверева». Иван Леонидович, отнеситесь к просмотру серьёзно. Оцените оригинальность идеи и гениальную простоту сюжета. Обратите внимание на ритм и темп фильма. Окунитесь в глубину эмоций. Уверен, что пилотная серия нашего проекта не оставит вас равнодушным. Приятного вам просмотра, Иван Леонидович.

Я повесил трубку на рычаг и вышел из пропитанной запахом табачного дыма кабинки. Проходившие мимо люди не повернули в мою сторону лица, будто я превратился в невидимку. Я улыбнулся, вдохнул вечерний московский воздух. Взглянул на хмурые лица прохожих – советские граждане будто бы и не почувствовали мои взгляды. Я пропустил мимо себя тащившего громоздкий чемодан мужчину и пошёл следом за ним; влился в людской поток, спешивший к входу в метрополитен.

* * *

– Дозвонился? – спросила Варвара Юрьевна.

Она встретила меня в прихожей.

– Разумеется.

– Как он отреагировал.

– Реакция будет завтра, – сказал я.

Посмотрел на серьёзное лицо бабушки Вари. Улыбнулся.

– Платок готов, – сообщила Варвара Юрьевна. – Когда начнём?

Я посмотрел на часы и ответил:

– Через час с четвертью. Ровно в полночь. Как я ему и пообещал.

* * *

За две минуты до полуночи Варвара Юрьевна вручила мне пропитанный кровью кинорежиссера Ивана Зверева носовой платок. Она сказала, что прибинтует его к моей руке. Но я от её предложения отказался.

Махнул рукой и ответил:

– Сегодня одна серия. Просто подержу его в руке.

Я зажал носовой платок в кулаке – бабушка Варя взяла меня за запястье.