Текст книги "Боги войны"

Автор книги: Андрей Уланов

Соавторы: Александр Зорич,Олег Дивов,Василий Орехов (Мельник),Юрий Бурносов,Андрей Мартьянов,Сергей Волков,Михаил Кликин,Дмитрий Володихин,Сергей Чекмаев,Владимир Березин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

– Да зачем… – сказал он, вешая сумку на плечо.

– Мало ли, – объяснил Домешек.

– Иди, Громыхало, – сказал Саня. – Только осторожно. Помни – мы очень на тебя надеемся.

– Ты у нас один такой, – добавил наводчик.

Маленький солдат приосанился, заверил, что все сделает как надо, и бодро зашагал в сторону холмов, копаясь на ходу в сумке.

– Не взорвался бы, балбес… – пробормотал Домешек. – Зачем я ему гранаты дал? Проявил заботу, понимаешь… В кого он их кидать будет? В танки?

Он несмело подобрался к борту машины и уселся, свесив ноги вниз.

– Привыкать буду. Иди сюда, лейтенант.

Малешкин осторожно сел рядом. Показалось неуютно, но терпимо.

Внизу была трава, как нарисованная, впереди кусты, ненастоящие, сверху небо, словно картонное, позади – холмы и уходящая в их сторону крошечная фигурка.

Новая карта. А присмотреться – все как раньше, только нет противника.

А вдруг, подумал Саня, немцам тоже надоело?..

Младший лейтенант Малешкин погиб нелепо и несправедливо – иногда война так делает, чтобы люди не забывали, кто тут хозяйка. В тот день танковый полк Дея с хода взял Колодню и закрепился в деревне, поджидая отставшую пехоту. Немец вяло постреливал из минометов, поэтому экипажи самоходок уселись обедать в машинах. Война дырочку нашла – осколок влетел в приоткрытый люк механика-водителя и чиркнул Малешкина по горлу.

Саня помнил, как это было: мгновенный ожог, и вдруг отнялись руки-ноги. И он взлетает, недоуменно разглядывая сверху младшего лейтенанта Малешкина, уронившего голову на грудь, и тянущихся к нему перепуганных ребят… «Да вы чего, да я же вот он!» – хотел сказать Саня, но его потащило выше, выше, сквозь броню, и под ним уже была его машина, и освобожденная деревня, и поля, и леса, и вдруг распахнулась вся родная страна от края до края, и он еще успел подумать, какая это красота, и позавидовать летчикам… И уже понятно было, что лететь ему так до самого-самого неба, а вернее, до самых-самых Небес, и начнется там нечто совершенно новое, и сам Саня Малешкин был уже другой, а предстояло ему стать вообще совсем другим, и казалось все это невероятно увлекательным, и по ребятам он не скучал, твердо зная, что их в свой срок ждет такое же удивительное путешествие…

И тут будто оборвалась ниточка, тянувшая освобожденную душу вверх.

Вокруг Сани схлопнулась пустота и тьма. И во внезапном мгновенном прозрении ему открылось, что он какой-то неправильный, не такой, как все, ненастоящий, и дальше вверх ему ходу нет. Обожгло ледяным холодом, Саня вскрикнул, рванулся, но пустота и тьма держали цепко, и он зашелся в вопле от безысходности и страха… навеки здесь… за что… неужели это ад… неужели он такой пустой… вечное одиночество…

И тут его так садануло лбом об панораму, что искры посыпались из глаз.

Саня проморгался, обложил по матери Щербака, устроился ловчее в своей башенке, высмотрел удобную позицию и приказал механику взять левее. Впереди «тридцатьчетверки» слегка замешкались, будто случайно подставляя немцам фланг, и «зверобои» только ждали, когда враг на это клюнет… Никакой командирской башенки Сане раньше не полагалось, он воевал на СУ-85, но сейчас в «сотой» чувствовал себя, как дома, и очень радовался, что была у него хорошая машина, а теперь – замечательная. Да-а, окажись у него такая в Антополь-Боярке, где они с ребятами завалили пару настоящих T-VI, а не того, что обычно принимают за «Тигры»… Ох, они бы там наколошматили!

СУ-100 была просто чудо. Мало того, что в ней замечательно работала связь и Саня теперь слышал все переговоры внутри подразделения… Но, главное, каким-то волшебным образом перед твоими глазами маячила карта, на которой обозначались наши и немцы, и если кто из наших заметил врага, сразу видели его и все остальные. А как легко стало управлять экипажем! Не успеешь захотеть, а ребята уже сделали.

О том, что это все бред, морок, страшный сон, у Малешкина появилось время подумать, только когда его снова убило. T-IV выскочил сбоку и влепил болванку в упор. До этого мгновения Саня ни о чем не размышлял, он просто дрался, упиваясь боем, старался драться как можно лучше и чувствовал себя прекрасно. Но тут рванула боеукладка, и гвардейский экипаж младшего лейтенанта Малешкина разнесло в клочки, размазало кровавыми пятнами по обломкам брони. Господи, как это было больно.

Саня даже закричать не смог. В долю секунды осталась от Малешкина только крошечная точка – его сознание, ошеломленное запредельной смертной мукой. И снова он взлетел над полем боя, только не воспарил легко, а швырнула его вверх грубо и властно неведомая жестокая сила. И все-таки он успел сквозь боль удивиться: самоходка внизу чадила, понуро опустив пушку, а ведь казалось, машину должно было взрывом разложить на запасные части…

Полет был недолгим: едва под Саней развернулась вся картина боя до границ карты, как свет померк, и Малешкина поглотила знакомая ледяная тьма. Но теперь – вот чудо! – он во тьме страдал не один.

«Ну чего ты, лейтенант!» – сказал знакомый голос. – «Кончай ныть. Мы с тобой. И всем хреново».

«Ребята! Вы здесь?!..»

«А ты как думал? Погубил нас твой любимый полковник».

Герой Советского Союза полковник Дей был танкистом еще в испанскую, знал военное дело прекрасно и таскал за собой самоходчиков в лобовые атаки не от хорошей жизни. 193-й отдельный танковый полк был настолько потрепан, что буквально одна дополнительная машина, способная двигаться и стрелять, могла решить исход боя, склонив чашу весов на нашу сторону. Как и получилось в Антополь-Боярке, куда неопытный Саня Малешкин заехал случайно, по молодой глупости и чистому везению – потеряв связь, проворонив отступление наших, вырвавшись вперед по флангу, прикрытому дымом от горящих машин. В итоге именно Саня с одной-единственной самоходкой навел в селе такого шороху, что немцы обалдели, дрогнули, и когда наши всей силой навалились – побежали. Хотя первую атаку отбили играючи. И ведь долбал младший лейтенант Малешкин не кого-нибудь – отборную фашистскую сволочь, у которой и пушки были лучше, и прицелы, и броня. Против Сани дрались настоящие «тигры», в которых сидели эсэсовцы из дивизии «Тотенкопф» – может, не очень хорошие танкисты, зато отчаянно смелые душегубы.

И вот с этими головорезами Саня провернул штуку особо ценную, когда взять противника можно только в лоб. Просочившись в одиночку с краю, он немцев отвлек на себя и крепко удивил. Так удивил, что фашистские наводчики с шикарной цейсовской оптикой даже ни разу в него не попали. А Саня их за это на два танка наказал. А пока немцы соображали, что за черт орудует у них на фланге, наши таки двинули им в лоб и по лбу.

И полковник Дей тогда заявил: если б не Малешкин, бог знает, чем бы все это кончилось. И велел представить Малешкина к Герою, а экипаж к орденам.

И комбат Беззубцев подумал, только никому не сказал, что теперь его батарее точно конец.

Для успешной боевой работы «на картах» надо было постигать самую что ни на есть самоходную науку – стать незаметным, подвижным и метким. Осваивать, собственно, то самое, чему Малешкина учили ради обыкновенной войны. Но едва Саню с ребятами уронило вниз, в новую машину, экипаж мигом сдурел. Его охватила «горячка боя» – как и всю батарею, и всю роту. Словно полковнику Дею опять поставили задачу выбить немцев любой ценой, да побыстрее. Танки рванули вперед, будто наскипидаренные, самоходки неслись следом. Малешкина накрыло неописуемым счастьем – себя не помня, он наслаждался всем этим: неукротимым движением стальной лавины, рокотом дизелей… Даже звонкий лязг гусениц, который и танкисты, и самоходы терпеть не могли, звучал тут, «на карте», музыкой…

Накрыло счастьем, а потом накрыло пятнадцатью сантиметрами по голове. Малешкин удачно встал, удачно выцелил панцера, зашиб его с одного выстрела, довернул на следующего – и тут «Хуммель», только ждавший, когда кто из наших засветится, положил Сане фугаску на крышу.

По ощущениям, самоходка просто развалилась, и вместе с ней развалился младший лейтенант Малешкин. Господи, как было больно.

А когда немного отпустило, из холодной темноты проскрипел зубами Домешек: «Лейтенант, вот нафига?.. Я ведь сказал тебе, что мы не успеваем взять второго. Он уходил за скалу раньше, чем Осип зарядит. И чего ты ждал, стоя на месте? Пока нас прихлопнут?!»

«Я хотел отойти, – сказал Малешкин. – Я все видел. Просто не смог почему-то…»

«В следующий раз – смоги», – только и сказал Домешек.

«А он будет, следующий?»

«Готов поспорить», – сказал наводчик. – «Готов поспорить, это наказание нам очень надолго. По вере нашей, ха-ха-ха…»

«Нет. Понимай как хочешь, Мишка, не в вере дело. Тут совсем другое. Я еще не до конца понял, но обязательно разберусь».

«По-твоему, мы не в аду?»

«Во дураки-то!» – сказал Бянкин.

Бой, в котором Малешкин заработал представление к Звезде, прошел для полка в целом очень удачно, и никто старался не вспоминать, как глупо потеряли на ровном месте Пашку Теленкова – сгорел вместе с экипажем. Потому и погиб, что на ровном месте: как было приказано, Теленков шел в ста метрах за танками Дея. Поддерживал их, что называется, огнем и маневром. И остальные машины батареи так же шли, головой вперед на смерть. И на месте Теленкова, которому «Тигр» закатал болванку в слабое место – люк механика-водителя, – мог оказаться кто угодно. Не сегодня, так завтра, если и дальше ходить в лобовые атаки. А придется, ведь у Дея свой приказ: немца гнать, пока бежит, и полковник будет гнать, пока сам не упадет.

Вопрос был не в том, когда придет твое время гореть – а сколько вообще батарея продержится и кто уцелеет, когда не останется машин. Вот что заботило комбата Беззубцева, и вот почему нелепая гибель Сани Малешкина словно ударила его под дых. Только-только этот малыш почувствовал себя командиром, и Беззубцев уже готовился внимательно следить за ним, поддерживать, вовремя щелкать по носу, чтобы не зарвался и не пропал – а тут война сама решила, что с Сани хватит. Это было до того несправедливо, что суровый по натуре комбат едва не расплакался. И даже полковник Дей, великий воин, не щадивший ни себя, ни своих бойцов, на мгновение показался растерянным, когда ему сказали о смерти Малешкина. Любить Дея за это больше комбат не стал, но увидеть нечто живое в человеке, который рано или поздно тебя подведет под монастырь, было хотя бы занятно. А то совсем грустно помирать, зная, что ты загнулся по велению существа, не только лязгающего голосом, как гусеничный трак, но и одушевленного примерно в той же степени.

Полковник хотел посадить на машину Малешкина одного из безлошадных лейтенантов-танкистов, но Беззубцев его опередил, своей властью назначив командиром расчета Домешека. Наводчик был, конечно, недоволен, но это никого не волновало. Полковнику комбат хмуро сообщил, что у самоходов – артиллерийская специфика, и от танкиста не будет никакого толку, а сержант Домешек – бывалый вояка, с подготовкой едва не офицерской. Что бывалого вояку погнали из офицерского училища за раздолбайство, а если честно – за упорное нежелание становиться командиром, знали в батарее все. Ну, покантовался человек в тылу после госпиталя, с кем не бывает. Что Домешек сам танкист и в госпиталь угодил прямиком из «тридцатьчетверки», тоже было известно. Об этих интригующих подробностях комбат докладывать не стал. Они полковника не касались. Комбату не нужны были чужаки на батарее, и все тут.

Жить батарее Беззубцева оставалось всего ничего, пару дней буквально.

Тридцать первого декабря 1943 года, когда обе воюющие стороны потихоньку готовились к негласному короткому перемирию в районе полуночи, измученный полковник, третий месяц не вылезавший из танка и сам чудом живой, задумал испортить немцам праздник. Танкисты сидели в редком лесочке, где из последних сил ковыряли землю, чтобы сгрудиться вокруг печек в ямах под машинами. Тем временем немец жировал в хорошо сохранившейся деревне и еще имел наглость вести оттуда беспокоящий огонь. Взять деревню прямо сегодня приказа сверху не было – действуйте, сказали, по обстановке, понимаем ваши стесненные обстоятельства… Но тут поневоле сам захочешь поменяться с противником местами. Вот сейчас, пока еще светло, выгнать ганса на мороз, и пускай там бродит, к ночи только очухается, авось до следующего года назад не сунется.

Беззубцеву эта затея не понравилась с самого начала. Полк остановился в лесу не из любви к природе: чтобы нормально двигаться вперед, не хватало боеприпасов, топлива, пехоты, а главное, элементарных человеческих сил. 193-й отдельный танковый мог сейчас называться полком только на бумаге, которая все стерпит, и держался на честном слове. Выбить немца из деревни еще сумеем, чисто из вредности, а вот если дальше дело пойдет наперекосяк, резервов уже никаких. А на войне что угодно может пойти наперекосяк в любой момент, тут-то нас и расчихвостят… Но лезть под машину и встречать там Новый год с печкой в обнимку комбату тоже не улыбалось.

Когда ему сказали, что никто на этот раз не гонит самоходов в атаку, а напротив, их задача – скрытно уйти на фланг и работать, почти не высовываясь из леса, по заранее разведанным целям, а потом уже по всем, кто подвернется, Беззубцев прямо удивился.

Атака не задалась с самого начала: едва наши двинулись, повалил густой снег, да такой, что аж стемнело. Если мы ни черта не видим, то немцам и того хуже, решил Дей, и знай погонял своих. Обе стороны почти одновременно открыли беспорядочную пальбу в молоко, имевшую чисто психологический смысл: немцы все больше дурели, наши все больше зверели. Дей очень надеялся на такой эффект, почему и приказал, не считаясь с пустой тратой боекомплекта, вести массированный огонь с хода. Полный вперед и побольше шуму, а упремся – разберемся. На важность стрельбы с хода обращал внимание танкистов сам Верховный Главнокомандующий, который в наведении шухера кое-что понимал.

Единственным, кто точно знал, куда стрелять, был Беззубцев – однако и его батарея, в свою очередь, выглядела для немцев единственной мало-мальски понятной мишенью. По ней сразу начал садить «ванюша», но быстро заглох: немцы не озаботились перетащить миномет, а он у Беззубцева стоял в списке целей номером первым.

Отстрелявшись, батарея ушла на запасную позицию и там замерла, безуспешно пытаясь выудить из танкистов хоть какие-то свежие целеуказания. Впору было выбираться из леса и ползти к деревне. Но там творилось черт-те что: «тридцатьчетверки» уже ходили у немцев по головам, а орудийная пальба становилась только злее. Кто же знал, что именно тогда, когда нам это было совсем не надо, в деревню вперлась колонна немецкой бронетехники. Танкистам Дея оставалось только развивать успех, не сходя с места: куда ни стрельни, отовсюду лезет противник, а дистанции такие, что разница в бронепробиваемости не играет роли. Лишь бы снарядов хватило. Самым трудным в круговерти и неразберихе было не поубивать своих.

Беззубцева позвали на подмогу, когда он уже весь извертелся: и лезть в деревню не пойми с какого края было неразумно, и сидеть дальше в лесу глупо. Комбат вывел машины на поле, и тут же в батарею едва не врезались две «Пантеры», ехавшие в обход деревни и сослепу заплутавшие.

Будь столкновение лобовым, еще бабушка надвое сказала бы, у кого сегодня праздник. Тот же Домешек, увидав перед собой какую-то непонятную черную кучу, саданул бы в нее болванкой, не раздумывая, – а потом хоть трибунал. Но танки зашли откуда не ждали, сбоку по широкой дуге – там их вроде бы заметили, но вроде бы приняли за наших и вроде бы доложили, мол, кто-то мимо ковыляет, но вроде бы доложили непонятно кому… Немцы, точно зная, что друзей у них здесь нет, едва наткнулись на батарею, разбираться не стали, достойная ли это цель, а принялись лупить самоходкам в борт на пределе скорострельности и за какие-то полминуты сожгли всех напрочь – никто даже не выпрыгнул.

Ледяная тьма ждала артиллеристов.

А во тьме их ждало много такого, чего они не хотели бы знать.

Попади Малешкин «на карты» в другой компании, он бы долго не мог понять, что тут к чему, да и не хотел бы – носился бы, стрелял, побеждал и погибал. Саня еще не навоевался, ему только-только предстояло войти во вкус настоящей боевой работы. И вдруг такие волшебные условия: знай себе бей фашиста да в ус не дуй. Красота – тепло, уютно, чисто, после выстрела никакого задымления в машине, есть не хочется, курить не хочется, ничего не хочется, только воевать. Одна неприятность: даже успешный бой завершался прыжком во тьму. Просто, если тебя не убили, это было не больно. Но притерпеться к ожиданию нового боя во тьме оказалось можно. Тем более в хорошей компании.

Как раз компания и растрясла Саню, заставила очнуться.

Домешек, Бянкин и Щербак навоевались в земной жизни, мягко говоря, до отрыжки. Нет, там-то они готовы были идти до Берлина, но здесь… Здесь больше всего беспокоили два вопроса: куда их, собственно, угораздило, и какая чертовщина с ними «на картах» творится. О самом главном и жутком – что они за выродки такие, которым места нет на Небесах, – говорили редко, полунамеками и шепотом. Сначала надо разобраться, в чем вообще дело.

Щербаку очень не нравилось, что, стоит ему попасть за рычаги, как он превращается в безмозглый придаток машины. Домешек прилипал к панораме, Бянкин знай себе кидал снаряды в пушку. У них не было ни секунды передышки, ни мгновения задуматься – они просто воевали.

– Но ведь надо воевать. Наши же дерутся! – сказал Саня.

– Это правильно – согласился Домешек. – Но я как-то привык воевать своим умом. И ты, лейтенант, тоже. Одно дело – приказ. Совсем другое – как мы его выполним.

Саня вспомнил, как его заклинило на ровном месте, когда надо было отъехать хотя бы метров на двадцать, и призадумался.

В следующем бою они попытались самую малость оглядеться трезвым глазом и начать действовать осознанно. Получалось не очень. Попав «на карту», экипаж будто пьянел. Там все было хорошо. Все было как надо.

Только во тьме все было плохо.

Прошло, наверное, с полсотни боев, прежде чем Малешкин пересилил нестерпимое желание «поехать вон туда» и отдал приказ двигаться в другую сторону, где позиция была очевидно лучше.

Щербак очень хотел его послушаться, но не сумел. Руки не подчинились, сказал он потом. Машина покатилась именно туда, куда настойчиво указывала невидимая стрелка в Саниной голове – и там самоходку немедленно прихлопнули. Это оказалось последней каплей.

В следующем бою Домешек, скрипя зубами и временами кусая себя за кулак, пролез к Щербаку и попытался схватиться за рычаги. Механик такого прямого указания на свою слабость не вынес – то ли зарычав, то ли застонав, он дал по тормозам, и самоходка замерла.

– Ребята! – заорал Щербак. – Я смог!

Тут их сожгли, и этот болевой шок окончательно высвободил экипаж.

В начале следующего боя Бянкин открыл верхний люк и высунулся наружу. И вдруг захохотал.

– Мишка! – позвал он. – Ты только посмотри!

Домешек выставил наверх голову и тоже заржал.

– Да что у вас там? – спросил Саня.

Он уже взялся за защелку своего люка, но было как-то боязно. Мало ли, чего ребята смеются. Может, им смешно, а тебе покажется страшно. А бояться младшему лейтенанту Малешкину надоело – страха он наелся досыта.

– Не поверишь, что у нас там, лейтенант. Громыхало у нас там.

– Чего – громыхало?!

– Ну вот такое Громыхало. Из деревни Подмышки Пензенской области!

Малешкин выпрыгнул из люка, будто на пружине. Когда горят, и то не всегда так выскакивают.

– Здрасте, товарищ лейтенант! – обрадованно приветствовал его маленький солдатик.

– Откуда он тут? – Саня обернулся к Домешеку.

– Спроси чего полегче, лейтенант.

– Давно здесь сижу, – сообщил Громыхало.

– А ты почему там, – Саня ткнул пальцем в небо, – с нами не говоришь?

– А это где? – удивился Громыхало и посмотрел вверх.

И тут наконец-то вся компания как следует огляделась по сторонам.

Через оптику и смотровые щели этот мир выглядел немного странно, а сейчас, чистыми глазами, видно было: он попросту ненастоящий. Словно его нарисовали. Нарисовали прекрасно – ярко, четко, достоверно. Красиво сделали.

В наушниках у Сани бубнил комбат, и толкал в затылок неведомый местный кукловод, повелитель марионеток, да так настойчиво, что руки невольно подергивались, но Малешкину впервые было все равно.

– Кино, – только и сказал Бянкин, провожая взглядом уходящую вперед батарею.

– Кино, – Домешек кивнул. – И немцы.

Громыхало сидел на корме машины, как приклеенный, и когда в самоходку попадало, ничего особенного не чувствовал, только дергался поначалу, а потом вообще привык. Никуда он после гибели машины не возносился, а так и торчал на обугленной броне, пока «зверобоя» не кидало на следующую карту, где тот становился вдруг новеньким и опять шел в бой. Солдат пытался стучаться прикладом в люки, но те оказались заперты, и никто изнутри не отзывался. Еще немного, и Громыхало свихнулся бы от тоски и одиночества. Он был уверен, что угодил в преисподнюю.

– Не дури, – посоветовал Бянкин. – Мы за правое дело сражались, нам в аду не место.

– Может, до того нагрешили, – буркнул солдат.

– Война все списала, – отмахнулся Домешек.

– Тогда где мы? – спросил Саня. – Если мы не в аду, то получается, это такой специальный рай для танкистов?

– Ну его к чертовой бабушке, такой рай! – крикнул из машины Щербак.

– Каждому воздастся по вере его! – напомнил Домешек и подмигнул Сане.

– Да я… – крикнул было Щербак и умолк. Задумался.

– Вот дураки-то, – сказал Бянкин и полез обратно в машину.

– Ты сам-то понял, чего сказал, Мишка? – спросил Саня, чувствуя, как покрывается холодным потом. Хотя мертвые вроде не потеют, но ощущение было именно такое.

– Ну, лейтенант, ты же первый был против религиозной постановки вопроса. Сам говорил – здесь что-то другое. Припоминаю по этому поводу один анекдот. Приходит Абрам в синагогу…

– А если – по вере?.. – вырвалось у Сани. – Вот оно! Чего я видел в жизни кроме войны? И во что верил? Я победить хотел фашистов! Только боялся, что меня с машины снимут, каждую минуту боялся… Да я на войне по-настоящему всего день прожил – и тут меня срезало! Один бой – и готов Саня Малешкин! Когда мне было в себя поверить?! Ну вот, какая вера, такой и рай! Недоделанный, игрушечный!

Наводчик глядел на Саню усталыми грустными глазами.

– Не бойся, лейтенант. Это все вообще не по правде, – сказал он наконец.

– Почему?!

– Потому что… Иногда я вспоминаю, как ты погиб. И вдруг вижу, что все не так. Я прекрасно помню, что ты остался жив-здоров, это меня убили.

– Как – тебя… – буркнул Саня. – Почему – тебя?

– На войне как на войне, лейтенант, – Домешек криво усмехнулся. – Только дело было не зимой, а летом. Та же самая история: мы проскочили в деревню по краю поля, под прикрытием дыма, ты бежал перед машиной, потому что Щербак… Растерялся. Все в точности, но летом. И мы сожгли два «Тигра». Второй успел перебить нам гусеницу, машина на заднем ходу разулась, мы залегли вокруг нее, отстреливались. А потом Громыхало сцепился врукопашную с немцем, который вылез из-за хаты с «фаустом». Я побежал на помощь, убил немца, и тут меня из пулемета… Очень больно.

Подождал, все так же устало глядя на Саню, и добавил:

– Вы меня очень хорошо похоронили, спасибо, я был тронут. Честное слово.

– Хорошая Мишке досталась земля… – пробасил из машины Бянкин.

– Мягкая, как пух… – прошептал Саня.

На глаза навернулись слезы. Малешкин шмыгнул носом и отвернулся.

Через несколько дней Сане удалось поговорить с Пашкой Теленковым. Не обменяться данными, а именно по-человечески поговорить. Их самоходки как раз встали рядом в засаду… И так остались стоять.

Теленков чувствовал себя терпимо, просто «устал от всего этого». Он еще не пробовал высунуться из машины, но, к счастью, уже научился владеть собой и подчинил экипаж. В разговоре открылось нечто странное: во-первых, Пашка своего экипажа не знал, это оказались какие-то совершенно новые для него люди, во-вторых, и не люди вроде. Послушные, но бесчувственные куклы с пустыми глазами. Теленков на войне навидался трупов – так эти и на мертвецов не были похожи. Куклы и куклы. И слава богу, все лучше с игрушечным экипажем, чем с неупокоенным.

– Я их крестил поначалу! – сказал Пашка, смеясь. – Перекрещу – и жду, чего будет. А им хоть бы хны.

Насчет идеи рая для танкистов Теленков высказался нецензурно. Но признавать себя в аду тоже не хотел.

– Про чистилище слыхал? – подсказал Домешек, хитро щурясь.

Идею чистилища Теленков отверг: это заведение ему представлялось чем-то вроде запасного полка.

– Ладно, вылезай, – сказал Малешкин. – Хоть посмотрим на тебя. Ничего не бойся, мы рядом.

В земной жизни он не стал бы так запросто командовать, что Теленкову делать и чего не бояться, но прежнего Сани Малешкина уже не было.

В командирской башенке открылся люк, высунулась голова.

– Ого! – сказал Теленков.

С соседней машины ему дружно помахали руками.

Теленков огляделся, снова сказал «Ого!», тут заметил Громыхало и вылупил глаза.

– А это что? – спросил он.

– Это наш десантник Громыхало, – объяснил Домешек. – Его никто не звал, он как-то сам прилип. Сидел на броне черт знает сколько боев подряд.

– Бедняга, – сказал Теленков. – Я бы помер.

– Да мы и так померли, – обрадовал его Саня. – Чего уж теперь волноваться.

– Это понятно, – Пашка слегка поморщился. – Я в переносном смысле. Делать-то что будем?

– Пока не знаю, – честно признался Саня.

– А наши дерутся…

Вдалеке грохотал бой. Наши прорвались к немецкой базе.

– Зимина сожгли! – Пашка дернулся было назад в машину.

И машина дернулась вместе с ним.

– Да погоди ты! Ну сожгли и сожгли, сколько он уже горел? Сто раз.

– Тоже верно, – согласился Теленков. – Просто неудобно как-то.

– Ты устал воевать, ты о госпитале мечтал, чего теперь здесь суетишься?

– Да не устал я, просто чувствовал, вот-вот убьют, а деваться некуда, – объяснил Теленков. – Нервишки разгулялись, вот я и ныл о том, как хорошо в госпитале…

– Отсюда точно деваться некуда, – сказал Саня. – Но и воевать не обязательно.

– Это ты не слышишь, как нас с тобой комбат матом кроет.

– Прекрасно слышу. Ну и что? Пашка, тут все неправильное, ненастоящее.

– И сами мы какие-то ненастоящие, – ввернул Домешек.

Теленков поглядел на него очень внимательно.

– Поэтому нас и в рай не пускают, – высказал Домешек то, о чем все побаивались говорить. – Да чего там, для нас даже в аду места нет!

– Бабушкины сказки, – Теленков отмахнулся.

– Все равно здесь война не взаправду, – убежденно сказал Саня.

– Так я и спрашиваю: делать-то чего?

– Давай ее похерим для начала, эту игрушечную войну. Наплевать, кто в нее играет, бог или дьявол. Похерим, а там видно будет.

Теленков пожал плечами.

– Толку-то…

– А вдруг, если мы упремся, игрушка сломается? – ляпнул Домешек.

– Во дураки-то! – сказал Бянкин с неким даже восхищением.

Уговорить Теленкова больше не воевать оказалось неожиданно трудно: очень он не хотел подводить комбата. Малешкин тоже не желал Беззубцеву никакого зла, просто был уверен: если всем вместе «упереться», что-то может произойти в этом понарошечном мире, от чего всем станет лучше, и комбату в первую очередь.

Легко поддался Зимин, которому надоело гореть. В прежней жизни его подбили только раз, зато с одного снаряда насмерть, и теперь «на картах» он любое попадание в свою машину переживал мучительно, все не мог привыкнуть.

Чегничка колебался. У него были какие-то идеи насчет всего происходящего, которыми он не спешил делиться. Кажется, он побаивался, что, если проявлять свободу воли, станет только хуже.

Комбат Беззубцев вообще не понял, чего от него хотят. Комбатом здесь управлял железной рукой не только кукловод, но еще и полковник Дей, суровый военачальник. Выбраться из-под такого двойного гнета было очень нелегко. На предложение высунуться из машины и поговорить, комбат ответил: трепаться после войны будем.

Пообщаться с командирами танков пока не удавалось. Танки ездили закрытые по-боевому, переговаривались односложно. Сдружиться с танкистами Дея в прежней жизни никто из самоходов не успел, даже фамилий толком не знал, и было подозрение, что там не только экипажи, но и командиры – куклы.

Так или иначе, со следующего боя экипаж Малешкина начал бессовестно «дурить», как это называл комбат, Зимин – «пропадать», а Теленков – «халтурить». Да и Чегничка не лучшим образом вел себя. Вроде бы все в наличии, а никого не докличешься. Вялые и неисполнительные, еле ездят, лениво постреливают. А то просто замаскируются – и нету. Благодаря низкому профилю, СУ-100 пряталась отменно: не видать, пока буквально не наткнешься на нее, а тут еще, как нарочно, у всех появились маскировочные сети.

Наконец в один прекрасный день батарея просто встала и никуда не поехала. Мы, сказали, будем охранять базу. Отличная ведь идея. Вы там давайте, катайтесь по карте. А мы тут спрячемся, и если что, граница – на замке. И не беспокойтесь за нас.

С несчастным Беззубцевым случилась истерика. Он натурально потерял самообладание: принялся ездить от машины к машине и пытаться их толкать, как будто они от этого сдвинулись бы с места. Да не тут-то было. Самоходка не танк, чтобы толкаться, ствол впереди торчит, мешает. Озверевший комбат, себя не помня, распахнул люк и выскочил наружу…

И увидал, как с машины Малешкина ему улыбаются и машут.

Малешкин рассчитывал на одно, а вышло совсем другое. Саня надеялся, что Беззубцев, взрослый и мудрый, сразу поймет смысл «заговора лейтенантов» (так обозвал их предприятие ехидный Домешек), и если не возглавит его, то хотя бы присоединится. Увы, у комбата было свое видение долга и ответственности. Он вроде бы очень быстро понял, куда их занесло и что тут творится. Осмотревшись по сторонам, он признал, что это все декорация и даже – Саня и слов таких не знал, – «профанация и порнография».

Но воевать-то надо, сказал он.

Саню он этим выводом просто огорошил, тот только глазами захлопал. Теленков и Зимин беспомощно развели руками. Чегничка сидел на своей башенке и явно ждал, чья возьмет.

Несколько минут они препирались, но комбат был неумолим. Нельзя оставлять танкистов без поддержки, говорил он. Нехорошо так. Неправильно. Пускай тут все неправильно, но смотреть, как наши горят, еще хуже.

Что интересно, Беззубцев обмолвился: полковник Дей умер от ран летом 1944-го. То есть они успевали вести какие-то внеслужебные разговоры, и это Саня запомнил. Куклы так не поступают. Значит, Дей был живой. Ну, в смысле, такой же, как он. И нечто странное в его хозяйстве происходило: иногда танки начинали «разбредаться», это и Беззубцев видел, и Саня недавно заметил какие-то необъяснимые маневры.