Текст книги "Боги войны"

Автор книги: Андрей Уланов

Соавторы: Александр Зорич,Олег Дивов,Василий Орехов (Мельник),Юрий Бурносов,Андрей Мартьянов,Сергей Волков,Михаил Кликин,Дмитрий Володихин,Сергей Чекмаев,Владимир Березин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

– Больно? – наконец участливо спросил штабс-капитан.

– Стыдно, – после полуминутной паузы признался поручик.

– И правильно, что стыдно, – сделал вывод штабс. – Мне бы тоже было стыдно, если бы в самом начале поединка я с кличем «Получай, подлец!» разнес бы ударом пальца мышку в щепки.

Поручик еще больше нахохлился и почти утонул в своем кресле. Потом не удержался и буркнул:

– Черт бы побрал этого Дурасова-младшего с его дуэльным кодексом. Черт бы побрал «Maus» этого фанфарона и мой ИС-7. Черт бы побрал этот допотопный «World of Tanks»!

Штабс-капитан машинально кивнул, отворачиваясь к окну. Прислушался. За оледеневшим стеклом явственно жужжали движки антигравов и тихо кружился снег зимы 2108 года.

Эпилог

28 декабря 2112 года всемирно известной мегакорпорацией Wargaming выпущено обновление 0.78953.8 игры World of Worlds.

Внимание! В связи с выходом обновления игровые сервера World of Worlds (RU1, RU2, RU3, AMER1, AMER2, CHINA1, CHINA2, CHINA3, CHINA4, CH1NA5, CHINA6, CHINA7, CHINA8 и CHINA9) будут недоступны 28 декабря с 9:00 и, ориентировочно, до 15:00 по Пекинскому времени. Убедительная просьба воздержаться от платежей в данный период времени!

Игрокам, у которых на момент старта технических работ (28 декабря, 9:00 по Пекину) был активен премиум-аккаунт, будут компенсированы сутки премиума, начиная с 9:00 28 декабря.

В этом долгожданном обновлении:

– Удаление ошибочно завышенной грузоподъемности (до 50 тонн) премиумного юнита «медведь Вавилова» на сервере RU1.

– Удаление большей части американских юнитов на сервере AMER1 в связи со сложившимся положением на глобальной карте.

– Введение для российских юнитов нового перка «razdolbaistvo» на сервере AMER2.

– Исправление звука хруста французской булки и вкуса шампанского Veuve Clicquot на сервере RU2…

/Из официального патчноута игры «World of Worlds за 2112 г.»/

P.S.

«Удаление ошибочно завышенной грузоподъемности…» – опять советов на глобус натянули! Опять немцефилы соснули! Опять глюки со временем. Опять вопиющее несоответствие игры реалу. Об этом еще мой дед говорил и писал по сто раз на дню! Сколько лет прошло, а ничего не меняется! Разрабы, от имени трех поколений моей семьи, юзавших и юзающих ваше игроубожество, в последний раз предупреждаю: если не исправите все в новом патче – мы уйдем из вашей дурацкой гамезы! Я не шучу! В этот раз точно уйдем!..

/Анонимный комментарий с официального форума игры «World of Worlds»/

Михаил Кликин
КОНСЕРВЫ

– Зощенко! Эй, Зощенко!.. Зо-щен-ко! Слышь? Вставай!

Я открываю глаза.

Зощенко – это я.

Разбудивший меня Кузьмич улыбается так, будто он только что в одиночку расстрелял из САУ отряд «Пантер». Глупость, конечно: Кузьмич никогда ни из чего не стрелял. Он свой испачканный мазутом нос не высовывает из ангара, где целыми сутками возится с танками. Он и спит тут же – в своем персональном фанерном закутке, в куче ветоши возле самодельного обогревателя, работающего на соляре.

– Завтра на «фрице» пойдешь! – объявляет мне Кузьмич.

– Откуда знаешь?

– От верблюда.

Кузьмич знает все. И никто не знает, откуда он все знает.

– А на каком «фрице»?

– На «Рыси». И я уже договорился насчет нового «Майбаха». Будет твоя «Рысь» прокачана по высшему разряду.

– Чего? Как это – «прокачана»?

– Да ничего, не парься.

Вечно Кузьмич какие-то словечки новые в свой разговор вкручивает. Сам их, что ли, придумывает?

– За мотор спасибо, – говорю я. – А тебе-то какой интерес?

Мы с Кузьмичом хоть и приятели, но не настолько близкие, чтоб он так обо мне заботился.

– Что ж сразу интерес? – обижается Кузьмич. – Я что, от души помочь не могу?

Вот странный он человек. Сидит в этом вонючем ангаре, жилье тут себе обустроил, будто в казарме места на всех не хватает. Подковырки эти его постоянные: спросит что-нибудь и смеется над ответом, словно знает что-то, что другим неизвестно.

– А как думаешь, Зощенко, сколько мне лет?

– Полтинник, – говорю.

Смеется, щурится:

– Бери больше!

Может, конечно, и больше. Кузьмич у нас самый старый.

– А ты, Зощенко, в каком году родился?

– В семнадцатом.

– Ого! Как Октябрьская Революция.

Опять смеется. Ну, словно дурачок!

Отсмеявшись, уточняет, глядит хитро:

– И сколько же тебе лет, выходит?

Я прикидываю в уме, тру наморщенный лоб.

Со временем у нас тут туго: часы нам не положены, календарей тоже нет, дни друг на дружку похожи, особенно если в лазарете лежишь, – немудрено и запутаться. Года три я уже здесь, наверное. В сорок втором меня на Полигон сослали, а значит…

– Двадцать восемь, – говорю.

Кузьмич смеется, голову задрав, небритое горло открыв. Потом подвигает деревянный ящик, садится на него, большим немецким ножом открывает американские консервы, достает ложку из-за голенища и начинает есть – как уголь в паровозную топку закидывает.

– Значит, сейчас сорок пятый?

Я пожимаю плечами:

– Наверное.

– Как думаешь, война-то кончилась?

– Скорей всего.

– Мы победили?

– Конечно.

– Победили, – соглашается Кузьмич. Кивает долго, на тушенку свою американскую смотрит. Потом плюет в нее, выбрасывает в кучу железной стружки за токарным станком. – Давно победили.

– В каком году? – спрашиваю я тихо.

– В сорок пятом, – подтверждает Кузьмич. Я ему верю: он же все знает.

– А почему давно?

– Потому что тебе не двадцать восемь. А мне не пятьдесят.

Кузьмич не смеется.

Он встает и уходит в свою каморку. Я решаю еще поспать. Слова Кузьмича, конечно, кажутся мне странными, но он весь такой – загадочный. Что толку рассуждать над шарадами юродивого?

Я закрываю глаза…

– Зощенко. Эй, Зощенко!

Ну нет мне сегодня покоя! В казарму, что ли, пойти?

– Чего?!

– Это опять я.

Кузьмич протягивает мне мятую кружку. Я по его хитрым глазам вижу, что в ней не вода. Принимаю подношение, оглядываюсь – не смотрит ли кто. В три глотка осушаю кружку, выхватываю из руки довольного Кузьмича натертую солью и чесноком горбушку. Тяну ноздрями острый запах, потом заедаю спирт. Вкусно!

– Эх, ядреное у тебя топливо, Кузьмич!

– Первосортное, – соглашается он. Я чувствую, что он тоже принял на грудь – там, в каморке своей. Нам хорошо, и мы молчим какое-то время. Но долго молчать Кузьмич не умеет:

– А скажи мне, Андрюха, за что тебя на Полигон сослали?

Вообще-то такие разговоры тут не поощряются. Но спирт свое дело делает, и я признаюсь:

– За то, что секретный летательный аппарат сбил.

– Ага, – кивает Кузьмич, и я понимаю, что это ему известно. – А расскажи-ка подробней, как оно так у тебя вышло.

Я приступаю к рассказу. Кузьмич достает из кармана блокнотик, начинает что-то карандашиком черкать. Я сразу умолкаю: одно дело изустно балакать, совсем другое, когда тебя записывают. Кузьмич, угадав мое беспокойство, показывает листок: он не пишет, он рисует. Спрашивает:

– Такой летательный аппарат?

– Ну да.

На рисунке Кузьмича диск с утолщением в центре, похожий на детскую юлу.

Я удивлен. Рассказываю, как видел такую вот штуковину в поле, когда наш экипаж назад из разведки боем возвращался. С перепугу пальнули – себя обнаружили. А летательная машина, повреждение получив, зажгла голубые и оранжевые огни, поднялась, будто бы на столбе света, и умчалась на бреющем за лес во вражескую сторону.

– Ясно, – кивает Кузьмич. – Небось, начальству все доложил, как было. Они тебя и сдали куда следует.

– Ага.

– На Полигон сразу направили?

– Ну да. Сказали, что я уничтожил секретный летательный аппарат. Велели язык за зубами держать. И предложили на выбор: в лагеря или на Полигон. Ну я и выбрал.

– Что, даже про срок не спросил?

– А чего спрашивать? Сколько дали, столько и отбуду. Сам виноват, сам наказание понесу. Да и не жалею я о том, что попал сюда. Полезное же дело делаем – на благо страны.

– Ну да… – И опять Кузьмич лыбится. – Только вот какой страны?..

Нет, такие разговоры я с ним вести не собираюсь. Этак и до измены Родине можно договориться.

– Иди ты, Кузьмич, сам знаешь куда!

– Ладно-ладно. Не горячись… А ведь ты был прав, Зощенко.

– Что?

– По делу я к тебе. Не просто так.

– Ну?

– Возьми меня завтра в бой. В экипаж свой возьми…

Я, наверное, минут пять пялюсь на Кузьмича. Потом понимаю, что он так шутит, и хохочу.

– Я серьезно, Зощенко. Возьми хоть механиком, хоть радистом – я могу.

– Не смешно шутишь, Кузьмич. Ты же тут сиднем сидишь, с железками копаешься. Какой тебе танк? Какой экипаж? Или тебе моча в голову ударила на старости лет?

– Попридержи язык, сопляк! – Кузьмич злится. – Да таких, как я, по всему Полигону от силы пять человек!

– Ну и зачем тебе в бой?

Он смотрит на меня – явно решает, стоит ли меня посвящать в свою тайну. Понимает, что без веской причины я его с собой не возьму. Вздыхает. Признается:

– Вы завтра у пересохшей реки будете сражаться. Пойдете со стороны барханов к поселку. А мне туда очень нужно. Я с одним старым приятелем по рации договорился, он мне передачку там оставит на условленном месте. Ящик такой. Из-под консервов. Вот его я и хочу забрать. Вы меня высадите, где я скажу. А потом подождете.

– Да ты с ума сошел! Мы тебе что, таксомотор?

– Я быстро.

– Нет.

– Мне очень надо, Зощенко. Вопрос жизни и смерти.

– Что в ящике?

Кузьмич мнется, поглядывает на меня. Не хочет признаваться.

– Консервы.

– Врешь же, Кузьмич!

– Вру.

– Что в ящике?

– Посылка.

– Ладно, не хочешь говорить, не надо… Давай я сам эту посылку заберу.

– Нет. Не могу. Место особое, тайное. Открыть тебе его не могу. Извини. Мне самому туда надо ехать.

– Вот что ты за человек, Кузьмич!

– Возьмешь?!

– Нет.

– Я же насчет «Майбаха» договорился. – Кузьмич начинает канючить, будто ребенок шестилетний. – Верь мне, упакуют твою машинку на завтрашний выезд по высшему классу! А если захочешь, я и дальше буду тебе помогать. Я тебе такую рацию добуду – закачаешься!

– Закачаюсь?

Он отмахивается, смотрит на меня преданно – у нас в части кобель Шарик был, вот он так же в глаза заглядывал, когда ему кости подносили, но сразу не давали.

– Что в ящике? – опять спрашиваю я.

– Детали, – Кузьмич сдается. – Запчасти. ЗИП. Только особенные. Мой приятель, про которого я тебе говорил, подшаманил кое-что, проапгрейдил…

– Чего сделал?

Опять Кузьмич раздраженно машет рукой.

– Возьмешь?

– Ну, не знаю… Дай подумать…

Жалко мне полкового кобеля Шарика. Добрый он был, ласковый, а не баловала его жизнь. И сдох он плохо, просроченных консервов нажравшись.

* * *

В конце дня я отправляюсь в казармы, чтобы найти радиста в экипаж.

Ромка Хохорин, на которого я рассчитывал, отказывается.

Харламов отказывается.

Курочкин отказывается.

И даже Руслан Гаджиев отказывается.

Все разводят руками:

– Кузьмич сказал по секрету, что тебя подобьют. Кузьмич все знает. Так что – нет, извини, командир, не в этот раз.

Злой, иду искать Кузьмича.

Впрочем, что его искать? Он же из ангара ни ногой.

Врываюсь без стука в его каморку, заставленную аппаратурой. Старый интриган сидит перед включенной радиостанцией, паяет что-то – запах канифоли щекочет мне ноздри. Стоящий на полке круглый громкоговоритель, похожий на бумажную тарелку, изрыгает странную музыку. Я хлопаю дверью, Кузьмич пугается, роняет горячий паяльник на колени, ругается, торопливо выключает радиостанцию – музыка умолкает.

– Это что такое?! – грозно спрашиваю я.

– «Депеш мод», – говорит напуганный Кузьмич. – Англичане.

– Чего?!

Мы смотрим друг на друга. Кузьмич понимает, что сморозил что-то не то. Спрашивает осторожно:

– Ты о чем, Зощенко?

– Я о том, что ты предательские слухи распространяешь.

– А! – Кузьмич облегченно выдыхает, смеется. – Да ничего я не распространяю. Правду говорю. Если не возьмешь меня – сгоришь в танке.

– Слушай, Кузьмич, ты совсем дурак? – я аж шиплю от злобы.

Он достает из-под стола фляжку, взбалтывает, многозначительно на меня смотрит.

– Возьми меня в экипаж, Зощенко. У тебя же место радиста пока не занято? Ну! А я твой счастливый талисман буду.

На столе появляются две кружки, консервы, сухари и – о, чудо! – соленые огурцы, ровненькие, как бы восковые, в пупырышках. У меня слюнки текут.

– Садись, Зощенко.

Я сажусь. Как тут не сесть? Спрашиваю, на огурцы глядя, бульканье спирта слушая:

– А что такое «Депеш мод»?

– А это, Зощенко, тебе знать не положено… Возьми меня в экипаж.

Я беру кружку.

– Нет, не возьму!..

* * *

Утро.

В составе взвода выдвигаемся на позиции, катимся по обочине дороги, вздымая клубы пыли. В экипаже кроме меня три человека: Антон Шаламов, Юрка Прохоров по прозвищу Тракторист, ну и, конечно же, Кузьмич.

«Рысь» идет мягко, будто на лапах крадется. Мощный «Майбах» – не мотор, а песня!

– Правее, – говорю громко, по ненужной сейчас привычке прижимая к горлу ларингофон шлема. – И ходу прибавь. Отстаем.

– Ага, – отзывается в наушниках голос Юрки Тракториста. – Будет сделано, ваше высокоблагродье.

Кузьмич хихикает. Ему теперь все можно. Если бы не он, не было бы у нас ни новых шлемофонов, ни нового танкового переговорного устройства.

– Отставить смех, – говорю.

Чудо, чудо – даже кричать не нужно!..

Как начинаются дюны – встаем, слушаем боевую задачу. В это время с севера подходят еще два взвода. Тут танки посерьезней. Вижу три тяжелые машины союзников – ну, эти дадут жару.

Противник, впрочем, у нас тоже нешуточный. А на Полигоне иначе и не бывает.

Взводный спрашивает, все ли мне ясно. Отвечаю, что вопросов не имею, повторяю поставленную перед нами задачу: «Зайти к населенному пункту с востока, обогнуть его, по возможности скрытно приблизиться к обозначенным высотам, обнаружить позиции самоходной артиллерии противника, передать координаты и ориентиры».

– Приступайте, – говорит взводный.

Я вижу, как срывается с места «Леопард» Димки Крылова, – перед ним поставлена та же задача, и это уже вызов, уже соревнование.

– Быстро, быстро, быстро! – ору я.

Мы с Димкой Крыловым давние соперники.

Моя «Рысь» будто прыгает вперед. Умеют все же фрицы делать технику!

– Обо мне помнишь? – хрипит в наушниках голос Кузьмича. – Третий дом справа, как я показывал. Встанем там.

– Под трибунал нас подведешь, Кузьмич! – кричу я.

– Да какой тут, к дьяволу, трибунал? – смеется Кузьмич. – Дальше ссылать уже некуда.

* * *

Проходит всего минут десять, и мы видим вражеский танк. Тяжелый «Маус» ломится через кусты. Вступать с ним в бой я не рискую. Да и надобности такой нет, пока не выполнена главная задача. «Маус» исчезает за дюнами, то ли не заметив нас, то ли приняв за своего. И теперь я понимаю, почему нам с Димкой Крыловым достались сегодня немецкие танки.

– Левее давай!

Мы уходим на юг – там должно быть безопасней и потише.

Кузьмич докладывает обстановку: «основные наши силы двинулись маршем на село». Через пять минут добавляет: «встреченный „Маус“ расстрелян». Еще через пять минут: «„Леопард“ Крылова обнаружен врагом».

Нам пока везет: летим на всех парах, прыгаем по пустым песчаным холмам. Впереди уже видны строения и дым пожаров. Где-то там тайник, так нужный Кузьмичу.

– Кузьмич, как же ты из ангара решился выбраться? Про тебя говорят, что ты трус. Боишься в боях участвовать.

В танке грохот, но шлемофоны работают отлично.

– Не трушу, а осторожничаю, – отвечает Кузьмич. Я даже интонации его голоса разбираю. – Мне погибать нельзя, я слишком много знаю.

– Но в этот бой сунулся.

– Я все просчитал. Вероятность не вернуться из этого боя примерно такая же, как вероятность попадания шального снаряда в ангар. Так что я рискую не больше обычного.

– Наверное, и задание наше знал?

– Знал. Я же все знаю.

– Откуда, Кузьмич?

– От верблюда.

Врываемся в село. Третий дом – нахожу его. Это какой-то барак с выбитыми окнами и провалившейся крышей. Выбираю сторону, где можно встать незаметно.

– Кузьмич, готовься!

– Всегда готов!

Юрка Тракторист мастерски подводит танк вплотную к стене. Я даю команду заглушить мотор.

– Три минуты, – говорю я Кузьмичу.

– Уже бегу!

Он срывает шлемофон и, отдуваясь, лезет из танка. Тишина стоит такая плотная, что хоть ее ножом режь. Я достаю карту, сверяюсь с ней, прикидываю, где бы я сам развернул артиллерийские установки.

Проходит уже минут пять. Я теряю терпение и ругаюсь на чем свет стоит. Мне кажется, что я слышу канонаду; вслушиваюсь напряженно. Вдруг по броне что-то бьет. Я вздрагиваю. Еще удар – и скрежет.

– Эй, командир! – Кузьмич заглядывает в открытый люк.

– Давай быстрей, скотина, – рычу я на него.

– Кто-нибудь, помогите мне!

Антон Шаламов помогает Кузьмичу затащить ящик. Не знал бы я, что там такое, точно бы решил, что это тушенка.

– Танки сюда идут, – кричит мне Кузьмич. – Смываемся, пока не поздно!

Ухает близкий взрыв. Один из домов медленно и красиво рушится – осыпается внутрь себя.

– Заводи! – ору я.

Новенький «Майбах» ревет. «Рысь» дергается, тащит за собой барак, заваливает его. Шаламов около пушки уже готов стрелять, но не знает куда – пока ничего не видно.

Еще взрыв – совсем рядом. Нас накрывает волной песка и камней. А я вдруг понимаю, что это лупят вражеские самоходки.

– Не стоять! – ору я. – Полный вперед!

Мы петляем по селу, будто кот, которому скипидаром зад натерли. Из-за каменного здания вымахивает «Тигр». Я почти в упор леплю ему в борт. «Тигру» это нипочем, он поворачивает башню в нашу сторону.

– А-а! – кричит Юрка Тракторист, пытаясь увести машину. Шаламов готовит орудие к новому выстрелу.

«Тигр» вдруг вспыхивает. Мимо нас проносится «Леопард», и я угадываю, что это машина Димки Крылова. Приостановившись, «Леопард» со ста метров добивает охваченного пламенем «Тигра» – у того в стальной утробе рвется боекомплект, и плоская, похожая на консервную банку башня приподнимается, наклоняется и сползает к гусеницам.

Я представляю, как ликует сейчас Димка. Я радуюсь вместе с ним. Но недолго – мощный взрыв рвет «Леопарду» гусеницу. Крутанувшись на месте, танк встает. Вокруг него очень тесно начинают ложиться снаряды – теперь он легкая добыча для САУ.

– Связь! – ору я. – Давай связь!

Мы уходим из-под обстрела.

– Это Рысь! – кричу я, вдавливая в горло ларингофон. – Серый, ответьте!

– Это Серый. Слушаю, Рысь.

– Даю ориентиры.

Мы вымахиваем на вершину холма, обозначенного на карте как «высота 511». Отсюда я вижу позиции самоходной артиллерии. И вижу, как горит расстрелянный ими «Леопард».

– «Высота 490», – называю я точку. – Ориентиры: запад – одинокая сосна, восток – водонапорная башня.

– Понял, – говорит Серый. – Спасибо, Рысь.

Я собираюсь ответить «Служу трудовому народу!», но тут в глазах у меня меркнет, а уши забивает звоном…

* * *

– Зощенко! Эй, Зощенко!.. Зо-щен-ко!

Я открываю глаза.

– Горим?!

Нет, вроде бы не горим, но от дыма першит в горле.

– Зощенко! – Кузьмич хватает меня за руку. Он перепуган – лицо белое, губы серые, глаза безумные. – Так не должно быть! Слышишь, Зощенко?!

– Место! – кричу я ему, словно собаке. – Займи свое место, радист!

Я поправляю шлемофон. Перед глазами скачут радужные круги. Сколько я был без сознания?

– Потери есть?

Слышу Прохорова:

– Шаламов оглох. У него кровь из ушей. Отлеживается тут.

– Сам как?

– Нормально, ваше высокоблагродье.

– Танк цел?

– Башню вроде бы заклинило.

– А остальное?

– Пока не знаю, не успел проверить.

Танк рычит двигателем, вздрагивает.

– Вроде бы в порядке, – докладывает Прохоров. – Из боя выходим?..

Я смотрю на Кузьмича. Он вжался в кресло заряжающего, уставился на меня дикими глазами, шепчет что-то.

– Шаламов совсем плох?

– Да, – откликается Прохоров.

Я припадаю к перископу – ничего не вижу. Открываю люк, встаю в полный рост. Мы все еще на высоте. Вокруг холма огонь – горит все: дома, кусты, земля. В стелящемся дымном зареве ворочаются тяжелые туши танков – будто юниты плавают.

Я ныряю в башню.

– Кузьмич! Заряжать сможешь?

Он не понимает. Я бью его ладонью по лицу. Он вздрагивает, глаза его проясняются.

– Твое место теперь здесь, – говорю я ему. – Заменишь Шаламова.

Он кивает.

– Прохоров, башню действительно заклинило, будешь там наводить танк на цель.

– Ясно, ваше высокоблагродье.

– Идем в бой. Нашим нужна подмога.

Кузьмич скулит что-то. Я его не слушаю. Наклоняюсь и нему и говорю жестко:

– Ты сам напросился. Хочешь жить? Заряжай!

* * *

Мы врываемся в бой: скатываемся по склону холма и окунаемся в горячий хаос. Я по-прежнему командир, но сейчас от меня мало что зависит. Это Прохоров теперь царь и бог. Что мы можем противопоставить броне и огневой мощи гусеничных чудовищ? Только скорость и маневренность. Прохоров отлично это понимает, и управляемая им «Рысь» словно танцует среди горящих руин раздавленного села.

– Осторожней, – бормочет Кузьмич. – Осторожней, пожалуйста.

Он переживает за свой ящик, за его хрупкое содержимое. Страшно трусит. Но дело свое делает.

Выстрел. Еще один.

Дышать нечем, дым ест глаза. Я открываю кормовой люк, но легче от этого не становится.

– Консервы, – кричит Кузьмич. – Мы тут, как консервы…

Два «Леопарда» выходят навстречу. «Рысь» проскакивает меж них, разворачивается. Молодец Прохоров!

Секундная пауза – выстрел!

Кузьмич тянет новый снаряд.

Один «Леопард» начинает дымиться.

Я победно кричу.

«Рысь» срывается с места, уходит из-под огня, прячется в дыму. Какая-то махина проходит совсем рядом, ее борт заслоняет от нас мир. «Рысь», порыкивая, пятится. Мне начинает казаться, что наш танк – живое существо.

Обрушив кирпичную стенку сарая, выбираемся на дорогу. Здесь сошлись две «тридцать четверки» и два немецких Е-50. В стороне догорает американский «Шерман». Пока решаю, как помочь нашим, Прохоров уводит танк за укрытие. Немцы на нас не обращают внимания – а зря.

– Подкалиберный!

Опять выкатываемся на дорогу, уже представляя, где находятся цели. Прохоров делает невозможное: точно и быстро наводится без прицела.

Выстрел!

Опять прячемся за стеной.

– Попали? – спрашивает Кузьмич.

– Да! – Я поворачиваюсь к нему, улыбаюсь широко. – Готовь дырку под награду, Кузьмич.

И тут нас накрывает.

Я даже не понимаю, что происходит. Мощный удар, хлопок – в горле кровь, в ушах пульсирующий гул. Нас трясет. Я вижу, как мнется броня. Кузьмича выбрасывает из кресла.

А потом делается темно и тихо.

* * *

– Зощенко… Слышь, Зощенко… Этого не должно было быть… Я же все просчитал…

Мне кажется, что я умер и похоронен. Открываю глаза – и ничего не вижу. Пытаюсь руки поднять – не получается. Душно и тяжело. Сильно пахнет бензином.

Зову:

– Прохоров… Эй, Прохоров!

Молчание.

– Шаламов… Эй, Шаламов!

Тишина.

Через какое-то время – то ли через минуту, то ли через час – опять:

– Зощенко… Эй, Зощенко… Все не так должно было быть…

– Кузьмич, ты?

– Был Кузьмич, да весь вышел.

– Что там с тобой?

– Кранты… Капец…

– Чего?

– Сдохнем все, вот чего. Придавило меня.

– Я тоже пошевелиться не могу.

– Сейчас полыхнем.

– Не паникуй. Выберемся.

– Не. Прощай, Зощенко. Засыпало нас.

– Как засыпало?

– Стена на нас рухнула. Ты не понял, что ли?..

Лежим, молчим, дышим. От паров бензина и общей духоты голова идет кругом. По виску течет что-то – то ли кровь, то ли пот. А, может, бензин?

– Ты горел в танке, Зощенко?

– Что? Нет.

– Горел, я знаю… Двадцать шесть раз ты горел, Зощенко. Сорок пять контузий у тебя. Восемьдесят девять ранений. Из них тридцать пять – смертельных. Я статистику собирал. Я все знаю.

– Ты бредишь, Кузьмич?

– Нет, Зощенко. Я тебе исповедуюсь. Не думал я, что так получится. У тебя же на «Рыси» лучшие показатели. Сорок пять выездов, из них только один неудачный. Потому я к тебе и просился. Поэтому тебя и выбрал.

– Что-то ты врешь, Кузьмич. Я на «Рыси» всего-то семь раз катался.

– Это в этой жизни. А я тебе про весь срок говорю…

Лежим, дыхание переводим.

– Какой срок?

– Про весь твой срок на Полигоне.

– Я три года здесь.

– Ага… – Кузьмич хрипло смеется. Я уверяюсь, что он сошел с ума. – Как же… Семьдесят лет ты тут… Как и я… Мы с тобой ровесники, Зощенко.

Глухо – будто в другом мире – грохочет канонада. Бой еще идет. Кругом пожары. Сколько у нас есть времени, прежде чем огонь доберется до разлившегося бензина – минута, пять, десять?

– В тридцать девятом состоялся контакт с пришельцами… – бормочет Кузьмич. – В марте сорок первого они предложили идею создания этого чертового Полигона. Через три месяца все было готово, и сюда начали поступать первые люди и машины…

– Кто такие пришельцы? – спрашиваю я. – О чем ты, Кузьмич? Молчи лучше! Воздух береги.

Он меня как не слышит:

– Полигон вне нашего мира… Это такая капсула, пузырь… Огромная консервная банка… Тут своя физика, и даже время свое… И законы тоже… Пришельцы говорили о скором вторжении… Говорили, что мы должны будем помочь себе сами… Для того и создали Полигон, чтобы собрать тут танковую армаду… Они нас законсервировали, понимаешь? До поры до времени… Семьдесят лет уже, Зощенко! Мы семьдесят лет живем в консервной банке. Думаем, что испытываем танки… И никто ни о чем не догадывается… А если у кого и появляются подозрения…

Кузьмич кашляет, хрипит.

– Обычный срок жизни танкиста – три года… Никто разобраться не успевает… Погибает в бою, потом возрождается… Как чистый лист… Такой же молодой… Не помнит ничего… Только приговор… И ссылку на Полигон… Мы клоны, Зощенко. Нас вычеркнули из того мира… И скопировали сюда… И копируют заново каждый раз, когда мы погибаем…

– Клоуны?

– Клоны, дурак ты необразованный! – Кузьмич перхает, давится – это он так сейчас смеется. – Я шестьдесят лет тут так живу… Как же обидно умирать! Очнусь в лазарете такой же отсталый болван, как ты сейчас. Только и буду помнить, что в сорок втором случайно раздавил танком штабную палатку… Прощай, Зощенко. И до встречи.

Я ему не отвечаю. Лежу, думаю, как бы нам выбраться. Ноги не слушаются – кажется, поломаны ноги. Зато начинаю чувствовать правую руку. Откатываю пару снарядов, пытаюсь за что-нибудь зацепиться пальцами. С неимоверным трудом приподнимаюсь, сажусь. Сильно кружится голова – кажется, я сейчас опять упаду.

Танк вздрагивает. Я думаю, что мне это чудится. Но Кузьмич спрашивает:

– Что это?

Значит, и он заметил движение.

Поверху что-то стучит, скрежещет. Действительно, такое ощущение, будто мы в консервной банке, и ее сейчас вскрывают.

– Зощенко, ты слышишь?

Я мало того, что слышу, я еще и видеть начинаю – розовый дым, кровавые отсветы. Я стаскиваю шлемофон.

– Горим, Зощенко! – кричит Кузьмич. – Горим!

Грохот усиливается, танк качается, словно шлюпка на волнах. За считанные секунды становится так жарко, что у меня начинают трещать волосы. Дышать нечем. Я хриплю, хватаюсь за горло.

– Горим! – крик Кузьмича – это последнее, что я слышу и помню…

* * *

В санчасти я лежу почти месяц. Скучаю. Страдаю от ожогов. Поломанные ноги срастаются плохо. Я переживаю, что теперь меня спишут в техники. Обещаю себе, что сразу, как врачи снимут гипс, начну учиться танцевать.

«Ты горел в танке, Зощенко?» – вспоминаю я слова Кузьмича.

– Силуянов, – спрашиваю я у соседа по палате. – Ты знаешь, кто такие пришельцы?

Силуянов мотает головой. Он смотрит в книжку, ему не до моих глупых вопросов.

– Что читаешь? – спрашиваю.

– «Война миров». Англичанин какой-то написал. Уэллс.

– Англичанин? А про «Депеш Мод» там что-нибудь есть?

– Слушай, Зощенко, помолчи, ладно? – Силуянов сердится.

– Ну про что хоть там, в книжке-то?

– Про марсиан. Как они на Англию напали. Я дочитаю и тебе дам. Интересно. У них машины такие еще были, на трех ногах.

Я почему-то вспоминаю подбитую мною летающую машину, ту, которую без моего описания нарисовал в блокноте Кузьмич.

«Двадцать шесть раз ты горел, Зощенко. Сорок пять контузий у тебя…»

Нашу «Рысь» выволок из-под завала тяжелый ИС-7. Нас с Кузьмичом достали за минуту до того, как в горящем танке начали рваться снаряды. Прохоров и Шаламов остались внутри.

«Погибает в бою, потом возрождается… Как чистый лист… Такой же молодой…»

Мне нечем заняться.

– Ты мне дай почитать книжку-то, ладно? – говорю я.

– Сказал же – дам! – опять сердится Силуянов.

– И если там про клонов что-нибудь будет, ты мне скажи.

– Да нет там никаких клоунов!..

Я отворачиваюсь лицом к стене. Лежу и думаю о разном.

У меня много времени.

Целый месяц.

И даже больше.

* * *

После выписки я получаю с доктора свои сэкономленные наркомовские, добываю две банки тушенки и сразу отправляюсь в ангар.

Кузьмич встречает меня недобро, смотрит с подозрением, осторожно. Я показываю ему аптекарскую банку с водкой, громыхаю сложенными в карман консервами. Он молча сторонится, пропускает меня в каморку.

Садимся.

Опять Кузьмич достает огурцы. Поразмыслив, пожавшись, вынимает из ящика соленое, чуть подкопченное сало.

Так, ни слова ни говоря, открываем консервы, режем хлеб и прочий харч, разливаем по кружкам водку. Смотрим друг на друга. Чокаемся. Пьем.

– После первой не закусываю, – говорит вдруг Кузьмич и лыбится.

Я его не поддерживаю: беру прозрачный ломтик сала, кладу на тонкий кусок хлеба, сверху огурчиком накрываю. Щурюсь – эх, хорошо!

– Поговорить пришел? – спрашивает Кузьмич.

Киваю. Начинаю издалека:

– Я тут, пока лежал, с доктором своим поприятельствовал. Хороший человек, безотказный.

– Ну? – говорит Кузьмич.

– Навел у него справки. Насчет Шаламова, Юрки Тракториста и Димки Крылова.

– Ага, – кивает Кузьмич.

– Доктор говорит, такие к ним не поступали.

Я жду, что скажет Кузьмич. Он молчит, разливает водку. Его руки обожжены – так же, как и мои.

– Шаламов, Крылов и Прохоров поступили к соседям, – говорю я. – Через два дня после нашего боя. Все трое как бы с контузией. И как бы с потерей памяти. Отлежались два дня и были зачислены в строй.

– Интересно, как доктор это узнал, – бормочет Кузьмич.

– Это они? – спрашиваю я.

– А кто же еще.

– Клоуны?

– Клоны, – поправляет меня Кузьмич. – Только ты их больше не увидишь. А если бы даже и увидел, то они все равно тебя не вспомнят. Они сейчас все заново начали. На новом месте.

Мы осушаем кружки. Кузьмич долго и вкусно закусывает, урчит аж, словно кот. Потом встает, выглядывает из каморки, запирает дверь. Включает свою аппаратуру, крутит верньер, настраивается на какую-то негромкую музыку.

– «Депеш Мод»? – спрашиваю я.

– «Энигма».

Разливаем по третьей. Ждем, греем кружки в руках, сало посасываем, наслаждаемся уютом.

– Значит, поверил, – говорит Кузьмич. – Никому, надеюсь, не рассказывал?

– Нет. Нельзя, наверное.

– Нельзя. Нас таких человек пять по всему Полигону. Теперь вот шесть… Дурак я, что проболтался.

Музыка кончается. Веселый мужской голос начинает что-то говорить. Я невольно прислушиваюсь:

«…но нужен ли нам этот праздник? Что мы празднуем девятого мая? Победу? И чью же?..»

– О чем это он? – спрашиваю у помрачневшего Кузьмича.

Кузьмич встает, выключает радиостанцию. Не отвечает – не хочет, видимо, говорить на эту тему.

– Это ведь оттуда музыка? – спрашиваю. – Снаружи? С большой земли?

Он кивает:

– Да. Мы научились перестраивать радиостанции, чтобы принимать внешние сигналы.